|
Глава 23.
- Как странно, Катя. Если вы говорите, что все это происходило незадолго до совета, то... То Андрей тогда уже не мог ничего не чувствовать по отношению к вам... Я плохо помню сам совет – это был серьезнейший стресс для меня, поэтому события сохранились в памяти сумбурными фрагментами. Но когда мы приехали в тот раз и встречались, общались до всех этих событий, он уже вел себя так, что наводил меня на определенные мысли. Я вам говорил.
- Да. Не мог не чувствовать. Но мог не отдавать себе отчета в том, что именно он чувствует.
- Хм. Разве так бывает?
- А разве нет? Есть люди, которые хорошо знают себя и свои чувства, и, как вы говорили, могут распознать зародившуюся в своей душе любовь сразу, в первый же момент. Но, очевидно, есть и такие, которые удивятся, поняв, что же с ними давным-давно происходит. Вот, далеко ходить не надо. Возьмем хотя бы «Гордость и предубеждение». Помните, что ответил мистер Дарси на вопрос Лиззи, с чего началась его любовь?
- Нет, честно говоря, я помню только, что хоть ее внешность ему сразу не показалась привлекательной, но он полюбил ее за живой ум.
- Да, - улыбнулась Катя. – Только это не он сказал, что ее внешность ему сначала не понравилась, а она сама это озвучила. Он бы не стал этого говорить ей. Ну, неважно. Важно, что он сказал одну замечательную вещь про развитие своего чувства: «я понял, что со мной происходит только тогда, когда был уже на середине пути». И это мистер Дарси, который особенно никуда не торопился, который имел массу свободного времени для раздумий и привычку размышлять и анализировать! А что говорить об Андрее, который несколько месяцев пребывал в эмоциональном кошмаре, который не мог отличить правду от обмана, который совершенно запутался в том, что делал, что знал, что видел, что чувствовал? Где страх потерять компанию – а где ревность? Где любовь, а где привычка? Где признательность и благодарность, а где влечение?
- Я думаю, что с влечением все просто, - улыбнулся Павел. – Совсем просто. Тут не запутаешься. Но в чем-то вы правы. И, если ты никогда раньше не любил, то можешь сразу и не узнать этого чувства. Тем более, если существуют определенные ограничения, наложенные на сознание обществом.
- Что вы имеете ввиду?
- Вы, Катенька, провели очень интересную параллель между Дарси и Андреем. На них обоих оказывало серьезнейшее давление мнение окружения. Дарси четко знал, что его избранницей может быть девушка только определенного круга. И был наивно уверен в том, что он не может увлечься кем-то из другого круга. Поэтому его сознание долгое время отказывалось принять факт влюбленности в Элизабет. И это при том, что мы не можем сказать, что Дарси не умел мыслить самостоятельно! А Андрей? В чем-то, он находился в гораздо более трудном положении.
- Вы о том, что он может влюбиться только в женщину определенной внешности и статуса?
- Да. На первый взгляд, в нашем обществе гораздо меньше условностей, а на самом деле, если вдуматься, Андрею было гораздо труднее противостоять этим стереотипам. И потому, что он не привык размышлять самостоятельно, а больше следовать за кем-то или чем-то, и потому, что его круг был уж очень категоричен в данном вопросе. Да и вообще, Катя. При его отношении женщинам? Вопрос был еще и в том, что любить – не влюбиться, а именно любить – в полном смысле этого слова, - совсем не для таких парней, как, например, Рома и Андрей. Это слишком утомительно, обременительно и вовсе ни к чему... Это лишнее. Это даже неправильно. А тут, вдруг...
- Да, да, вы правы. Он и не узнал сразу этого чувства. Влечение не открывало глаз, но это легко объяснимо: его же часто влекло к тем, кого он совсем не любил. Мало ли... Даже ревность, которую он испытывал, когда видел нас с Колей, ничего не объясняла поначалу. Он принимал ее за чувство негодования, протеста, гнева, возникшее из-за моего обмана. И хоть постоянно твердил мне, что любит меня, сам в это не верил. И я видела, что не верит. Вернее, видела, что обманывает и меня, и себя. Но ревновал страшно. В прямом смысле этого слова. Он просто терял разум, был невменяем, они дрались с Колей, это было ужасно.
- Да, вы рассказываете, а мне не верится, что это все могло происходить на самом деле. Хотя, вполне укладывается в мои представления о характере Андрея. – Павел вдруг ухмыльнулся.
- Что, Павел Олегович?
- Так, вспомнилось из «Собаки на сене»:
«Зажечься страстью, видя страсть чужую,
И ревновать, еще не полюбив, -
Хоть бог любви хитер и прихотлив,
Он редко хитрость измышлял такую»
- "Но только я в недоуменье:
Я не слыхал, чтобы любовь
Могла от ревности зажечься.
Родится ревность от любви ", – подхватила Катя. – Да, ревность – это не та искра, от которой загорается огонь чувства, даже не катализатор любви, а ее маркер. Лакмусовая бумажка. Белый творожистый осадок на дне пробирки...
- Ну, а вы? Вы чувствовали что-то в нем? Когда ревновал, например?
- Я же говорю: я была слепа, он глух. И мы оба сходили с ума, по-настоящему, совсем по-настоящему! Однажды, он-таки вынудил меня согласиться на разговор, мы должны были поехать куда-нибудь в ресторан, в кафе после работы. Я снова подслушала разговор, в котором Рома рекомендовал меня везти в какое-то неизвестное заведение на окраине Москвы. Не в «Лиссабон» же, он сказал. И я тут же, прикинувшись милой и наивной, попросилась в Лиссабон. Андрей слишком сильно хотел со мной поговорить, все выяснить, потому сразу согласился. В ресторане было полно его знакомых, он в первый момент еще пытался не попасться им на глаза, но... я была ожесточена и непримирима, я была в отчаянии, а потому не боялась и не стеснялась уже ничего. Я хотела обратить максимум внимания на нас, чтобы ему стало тошно, чтобы он хоть из-за этого потерял терпение и что-то все же мне сказал. Заказала себе графин водки. Это был даже не столько эпатаж, сколько... Мне было так плохо, меня так выкручивало... Колбасило – вот самое точное слово, если вы понимаете, о чем я. Это был отрицательный, негативный кураж... Хотелось, наверное, предпринять попытку заглушить боль. Я пила, а почти ничего не происходило. Я не чувствовала опьянения. Вообще. Представляете?
- Вам это удивительно, Катенька, только потому, что вы человек практически непьющий. И оттого не знаете этой закономерности: когда на душе погано, то алкоголь плохо работает. Чем хуже и поганее, чем сильнее душевная боль, тем меньше вероятность, что наступит опьянение. Мужчины знают это. Да и вы тоже. Помните, сколько пил граф де Ла Фер? Дюма на это обращает особое внимание читателя неоднократно. Таким образом он хотел подчеркнуть именно то, насколько сильно граф страдал. Я в детстве спросил своего отца, когда читал «Трех мушкетеров», почему Атос может выпить целый винный погреб, станет хуже стоять на ногах, но никогда не теряет ясности сознания. И отец мне сказал интересную вещь, что ему кажется, этот феномен – прямое доказательство существования души, которая только обитает в теле, и имеет значительно больше на него влияния, чем наоборот. Ну, сам посуди, сказал он мне, когда душа спокойна, ты выпиваешь порцию – и получаешь эффект, выпиваешь несколько – и совершенно пьянеешь. То есть, обыкновенная химия и физиология. Но куда же тогда девается эта же химия и эта же физиология, когда нас мучает душевная боль? Вот в этом все и дело. Конечно, нынче это объясняют выработкой гормонов стресса и прочим, но я все равно согласен с отцом. Страдание словно отделяет телесное от духовного. Стресс, который идет от ума, можно снять алкоголем, задурманив мозг, заглушить же сердечную, душевную боль вином – никогда. Только если уже совсем отравиться, до потери сознания. И то на время.
- Ну, значит, так оно и есть, потому что, выпив графин водки под изумленным и даже испуганным взглядом Андрея, я лишь стала чуть смелее, я чуть жестче его провоцировала, я почти открытым текстом намекала ему на то, что не верю в его любовь. Что он врет мне, что будет со мной когда-нибудь потом, что он стыдится меня, того, кто я и как выгляжу. Что он может целовать меня, только после изрядной дозы виски – прямой намек на инструкцию... А он опять меня не слышал. Он только видел, что я почему-то веду себя совсем нехарактерно, убегаю, прячусь, дистанцируюсь, обманываю, никак не мог понять, что же случилось: раньше я была согласна на все, а теперь хочу не понятно чего, раньше я стремилась к нему – теперь от него... И он пытался догнать, поймать, схватить, поцеловать... И когда у него это получалось, когда он заставал меня врасплох, каждый раз происходило это... Словно при слиянии губ возникала... ядерная реакция, электрическая дуга. Это потрясало нас обоих, наверное, но каждого по-своему. Я поражалась своей способности любить его даже сейчас, все зная и понимая, зажигаться и пламенеть всего лишь от одного его прикосновения, терять силы и волю, а он поражался тому, что именно вспыхивает в нем... Каждый больше прислушивался к себе, не веря другому. Если бы, если бы он крепче меня держал... Я бы не вынесла, я бы сдалась, я бы все ему сказала. Но он не хотел насилия, он страшился отчего-то действовать настойчивее, а потому отпускал, и я опять убегала... И все начиналось сначала. Он стал писать мне открытки сам. В них звучал его искренний, измученный сомнениями голос. И читая их, я начинала сомневаться в том, что все понимаю правильно. Но приходила Кира, приносила приглашения на свадьбу, и я снова ожесточалась: обманывает, безбожно врет мне! Я отталкивала его, когда он снова пытался дотронуться до меня, отправляла его к невесте с его ласками, а он с какой-то мрачной страстью говорил мне, что с некоторых пор совсем не хочет Киру. И я опять сомневалась, но... Он интересовался готовностью отчета – потому что совет надвигался, и для него это было жизненно важно, и я интересовалась в ответ, готов ли он отменить свадьбу, опять толкала его на признание, потому что это было жизненно важно для меня. Каждый раз, когда он спрашивал меня про этот липовый отчет для совета, меня словно снова протыкали железным прутом. Каждый раз, когда я ставила очередное условие, становясь все более жесткой и несгибаемой, его словно било током, и это был удар не в 220 вольт... И мы оба холодели, застывали друг напротив друга, и наша боль стояла между нами как пуленепробиваемое невидимое стекло.
Я не хотела, не хотела делать этот отчет. Но я знала, что все равно сделаю. И не только потому, что в какой-то момент он сказал, что знает, что я его больше не люблю и не уважаю, но он умоляет его не бросать. Это был, конечно, беспроигрышный ход. Ведь я могла сопротивляться его агрессии, гневу, упрямству, обману, но когда он просил меня... абсолютно без надежды, с отчаянием – это было невыносимо. Но потому еще, что я не собиралась его подводить, предавать. Хотела только уйти – пусть остается здесь с отчетом, пусть разбирается сам... со всем, что натворил. Как-то раз он очень много выпил, перестал контролировать себя, так сильно сжал меня в объятиях, что вырваться не было никакой возможности, и стал целовать прямо у себя в кабинете. Дверь стукнула, и мы поняли, что кто-то нас увидел. А потом зашли вы и Кира, и еще кто-то. Я успела отскочить от него, схватить свою сумку с пола – никто не удивился моей растрепанности и неловкости, удобно иметь репутацию скомороха, - и убежать. Но! Я вся холодела от ужаса, пытаясь понять, кто это мог быть, представляя, что нас могли увидеть вы или Кира. Этот ужас яснее ясного показал мне: ты боишься за него, ты переживаешь, что у него будут неприятности, ты бережешь его и охраняешь. Ты собираешься уйти из его жизни, покалеченная, почти уничтоженная, но хочешь, чтобы он был счастливым. И не важно, что он сделал с тобой... Кто ты после этого, Катя?
_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Не знаю даже... Очень нравится всё что вы пишете 
и так редко пишут откровенные отзывы... Ваш отзыв очень порадовал. Улыбалась пока читала. Вспоминала собственные ощущения от театральных встреч с любимыми актёрами. Я пошла чуть дальше вас 
Я свою откровенность в отзыве снизила до 25%, чтобы не напугать народ. 
И это здорово, что автор такой эмоциональный, без эмоций не было бы этой чудесной истории! 
"А теперь? - Теперь не знаю, что и думать!" 
