|
Глава 32.
В густую, как глицерин, тишину, заполнившую комнату после ухода женщин и детей, падали лишь капли времени – старинные напольные часы тикали громко и основательно, - не пуская кругов по поверхности, не вызывая возмущения среды. Андрей резко встал, прошелся по комнате – туда, сюда. Павел молча наблюдал за ним, понимая, что сын хочет о чем-то поговорить, но не может найти слов, чтобы начать.
- Может быть, мне тоже погадать, - бросил Андрей вопрос в пространство, подойдя к книжным полкам.
- У тебя есть вопрос, который можно прояснить только таким способом? – Павел с интересом наблюдал за сыном.
- Да! Мне нужно понимать, что происходит, а я, мне кажется, ни от кого не могу добиться ответа. – В его словах чувствовался вызов.
- Ну, что ж, попробуй! – Павел явно не хотел ему помочь. – Только вопрос правильно сформулируй. Это половина успеха.
В глазах Андрея сверкнула мрачная решимость. Он протянул руку и взял книгу в темно-зеленой обложке с золотым теснением с самой верхней полки. Подержал ее в руках, посмотрел прямо на отца.
- Что происходит между тобой и Катей? – проговорил он и раскрыл книгу наугад.
Павел подпер рукой подбородок, спокойно ожидая, пока сын читает. А читал он долго, словно перечитывал еще раз, и еще. Наконец, Андрей поднял глаза от страницы.
- Поделишься открытием? – спросил Павел, видя, что выражение лица Андрея изменилось.
Андрей, было, протянул книгу отцу, но потом передумал и прочитал сам, с нажимом, со смыслом:
- Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.*
Услышав первые строки, Павел приподнял удивленно брови, в его глазах загорелся озорной огонек.
- Изумительно, как иногда все складывается. Ну, ты получил ответ на свой вопрос?
Андрей нервно захлопнул книгу, бросил ее на стол. Чашка из полупрозрачного тонкого фарфора звякнула, подпрыгнув на блюдце.
-Пап, ты ничего не хочешь мне сказать?
Павел с грустной улыбкой следил за мечущимся по комнате сыном.
- Почему же? Хочу. Очень многое. Только тезисы заняли бы несколько печатных страниц. Ты спрашивай, спрашивай!
Андрей остановился. Набрал в грудь воздуха и, словно в последний момент передумав прыгать с обрыва, вдруг сказал:
- Ты обещал показать распечатанные фотографии с той, костюмированной съемки.
- Да, конечно, пойдем в мой кабинет.
Подойдя к столу, Павел открыл третий сверху ящик. Андрей отметил, что картина в рамочке лежала поверх остальных документов и папки с фотографиями, тыльной стороной вверх. Отец протянул ему папку и картину, сам сел за стол.
Андрей медленно перевернул картину, почти не сомневаясь в том, чье изображение увидит. С шершавой поверхности ткани, очень правдоподобно имитирующей старинный холст, на него печально и чуть удивленно смотрела Катя. Фотографу каким-то чудом удалось поймать краткий момент резкой смены ее настроения от веселости к внезапной грусти, порожденной какой-то вдруг возникшей мыслью. И эта мысль читалась во взгляде модели. Губы Кати были чуть приоткрыты – то ли она не успела их сомкнуть после смеха, то ли на них выдохом застыл незаданный вопрос. Андрей смотрел и не мог оторвать глаз от портрета жены – с одной стороны, это была идеально воспроизведённая картина Вермеера, поворот головы, тени на лице и тканях, настроение, с другой – совершенно самостоятельное произведение искусства. Темный фон – фотографии? картины? - подчеркивал изящный контур женского лица, аккуратный подбородок; нежный рот казался совершенным, а глаза – огромные прекрасные глаза - не отпускали... Катя на портрете была так мучительно, так откровенно красива, что сердце закоренелого собственника сжалось от мысли, что эту красоту может видеть кто-то еще.
- Что ж ты ей все-таки тогда сказал, пока я говорил по телефону? – задумчиво спросил Андрей, ласково проводя пальцами по изображению синего шарфа.
Павел ответил по-французски. Потом посмотрел на сына, вздохнул и сказал:
- Это были строчки из «Сирано», Катя же знает французский.
- Ну, да, конечно, я не удивлен. И что это за строчки?
- На русском это звучит примерно так: «Спасибо вам, что друга ласкового в вас успел узнать я, что и в моей судьбе был все же шелест платья».
- Пап, что все это значит? – Андрей положил на стол папку с другими фотографиями, даже не открыв ее, а портрет протягивая отцу.
- А что это может значить, Андрей? – Павел взял картину, устремил на нее взгляд. - Кроме того, что художнику, мастеру хотелось довести свою работу – одну из лучших своих работ – до совершенства?
- Я не про это. Я про то, что вот, Катин портрет лежит у тебя в ящике, прямо под рукой...
- Ну, ну, Андрей! Если ты это считаешь достойным поводом для ревности... Хотя, как там в «Отелло»? «Ревнуют не затем, что есть причина, а только для того, чтоб ревновать. Сама собой сыта и дышит ревность»...
- Отец, ты знаешь, все как-то странно! Вот меня вроде должна успокаивать твоя невозмутимость, но меня она пугает, как будто за ней стоит что-то очень серьезное, что-то, о чем ты мне не хочешь говорить! Почему?!
- Ну, может быть потому, что я не считаю себя вправе говорить тебе о каких-то вещах?
- Например?!
- Андрей, во-первых, не кричи, пожалуйста! Когда ты научишься держать себя в руках? Во-вторых, закрой дверь, будь добр.
Андрей послушно сделал то, что велел отец, вернулся к столу, уже более тихо сказал:
- Говори!
- Хорошо, давай поговорим, только ты сядь. Да, лучше сюда, напротив меня. Итак, ты сам начал этот разговор. Скажи, ты счастлив? Ты счастлив в браке?
Андрей оторопел на мгновение от вопроса.
- А при чем тут это? Или...
- Андрей, прекрати нервничать, сердиться и накручивать себя. Вот точно, про тебя сказано: «Ira furor brevis est» - гнев – кратковременное безумие. Давай просто спокойно поговорим, пожалуйста. Мне важно услышать ответ на мой вопрос.
Андрей помолчал, не столько успокаиваясь, сколько пытаясь сосредоточиться на собственных мыслях.
- Да. Я счастлив. Я всем доволен. Я люблю моих детей, мою жену. Я не хотел бы иного.
- Спасибо. Хотя «счастлив» и «доволен» - это немного разные вещи.
- Ты же сам знаешь, что счастье – это очень мимолетное ощущение. Нельзя его чувствовать постоянно или хотя бы длительно.
- И все же, разве не было в твоей жизни периода, когда ты долго ощущал себя счастливым?
Андрей нервно поерзал в кресле. Откинулся назад, потом снова сел прямо.
- Был. Был такой период. Да! Ощущение острого и ослепительного счастья каждый день.
- И когда же оно переродилось в... довольство жизнью?
- Да не знаю я!!! К чему эти странные вопросы?
- Хочешь, я тебе помогу?
- Ну?!
- Ощущение счастья стало уходить вместе с привычкой к нему.
- Разве в этом кто-то виноват? Разве с этим что-то можно поделать?
- Подожди, я еще не закончил. Уходить вместе с привычкой и с укоренением в твоем сознании уверенности, что все всегда так и будет...
- Что? Что ты этим хочешь сказать?
- Что тебе сказочно повезло в жизни, Андрей, ты женился на уникальной женщине – я больше таких не встречал.
Павел замолчал, Андрей тяжелым взглядом сверлил отца, ожидая, пока тот продолжит.
- Это удивительно, как в одном человеке могут сочетаться все эти превосходные качества, - задумчиво размышлял Павел. – Ты замечал, Андрей, что в людях всегда, если есть доброта, то может не хватать ума, а если есть ум, то очень часто он идет в паре с желчностью, ехидством и цинизмом, непорядочностью? Бывают люди очень и очень хорошие по натуре, но малоталантливые или не имеющие характера. А образованность, интеллигентность, одухотворенность – вообще крайне редкие качества. Я уж не говорю про верность, преданность, самопожертвование и умение самозабвенно любить. Ты понимаешь, о чем я? А еще, хоть это и не столь важно – красота – нежная, изысканная, робкая в своей неосознанности.
Андрей громко выдохнул:
- И?
- Ты женился на женщине красивой, умной, талантливой, образованной, интересной во всех отношениях, с постоянным стремлением развиваться, расти, совершенствоваться... Ты уверен, что сделал все для того, чтобы она навсегда осталась с тобой?
- Что? О, Господи! Ты о чем? – Андрей выглядел потрясенным.
- Я о том, что - не мне тебе рассказывать: завоевать женщину - это полдела, ее еще нужно удержать. Ты же не так глуп и самоуверен, чтобы думать, что любовь, страсть – это навсегда, навечно? Что огонь будет гореть сам, даже если его не поддерживать? Будто бы Кате не может встретиться кто-то более интересный, чем ты? Что она просто вдруг не полюбит другого?
- Ты что-то знаешь? – Андрей почти кричал.
- Не кричи! Еще раз призываю: держи себя в руках. Всегда держи себя в руках! Я ничего такого не знаю. Я наблюдаю и размышляю. И хочу донести свои мысли до тебя. Ты сам спросил. Хочешь дослушать?
- Да!!!
- Ты сказал, что ты счастлив в браке. Доволен. Хорошо. Давай поставим вопрос так: чья это заслуга? Что нужно, чтобы это счастье продлилось? Ну, подумай.
- Какие-то дурацкие вопросы! Это же просто!
- Давай, просто ответь!
- Чтобы счастье продлилось все должно остаться как есть: Катя со мной, дети с нами, чтобы все были здоровы, чтобы все было хорошо. Мне комфортно с моей семьей, я чувствую себя дома свободно, расслабленно. Мне всегда хорошо с Катей. Спокойно, приятно, интересно. Что еще?
- Еще? Совсем маленький вопросик: а Кате всегда с тобой хорошо? Она создала для тебя идеальную атмосферу. А ты для нее?
- Я не понимаю. Она тебе что-то говорила? Жаловалась? Не может быть!
- Ты прав. Абсолютно. Ты уверен в ней больше, чем в себе. Она не могла жаловаться на тебя. И не жаловалась, конечно. И все же: ты все сделал для нее? Нет, не так: ты думаешь о том, как сделать ее счастливой – каждый день? Как еще позаботиться о ней? Или тебе кажется, что ей достаточно того огромного счастья, которое свалилось на нее в виде тебя однажды?
- Я не понимаю, не понимаю, к чему все это! - Андрей вскочил, взъерошил волосы руками.
- Ах, Андрюшка... Все так просто и так сложно одновременно. Вот говорят: привычка. Ощущение, не зависящее, вроде, от сознания человека. Как на фронте: сначала солдат шарахается от любого звука, пригибается, когда ходит по окопам. Потом привыкает к опасности и уже не всегда наклоняется, расслабляется. Тут и до беды недалеко. Но ведь так не у всех: кто-то шарахаться перестает, но продолжает терпеливо наклоняться, чтобы пуля не настигла случайная. Так и в жизни: если помнить о том, что никто не гарантировал тебе вечного счастья, если не забывать, как хотелось тебе достичь того, чего ты достиг, и получить то, что получил и как радовался этому – то и привычка отступает. Понимаешь?
- Но ведь если Катя влюбится в кого-то другого, я все равно буду бессилен... Я не хочу об этом думать, но... если она станет несчастна из-за того, что ей захочется быть с другим... нет, это невыносимо.
- Невыносимо, если она будет несчастна? Или ты все же больше о себе? Невыносимо представить, что ее придется отпустить?
- Папа, зачем? Зачем мы об этом говорим?
- Андрей, я прожил жизнь и кое-что понял. И я хотел бы передать это понимание тебе. Не знаю, правда, возможно ли это. Если твое счастье зависит от того, будет ли всегда Катя с тобой, то логично подумать, как сделать так, чтобы она была счастлива и, главное, хотя бы периодически задумываться: а счастлива ли она? Мы не обсуждаем сейчас ее верности, преданности и порядочности, понимаешь? Нельзя держаться только за это!
- Папа!!! Что случилось?
- Ничего не случилось. И ты опять кричишь. Мы просто много с ней разговаривали. Ты же знаешь, я умею делать выводы из случайных фраз, каких-то брошенных вскользь слов, рассказов, историй. Вот опять простой вопрос: скажи, когда обычный человек, не артист, поет?
- Ты сведешь меня с ума!
- Андрей, смотри на меня: я спокоен. Делай, как я. Крыльями помахать? Итак, дыши глубоко и отвечай, когда человек поет?
Андрей честно пытался успокоиться.
- Хорошо. Хорошо. Сейчас. Человек поет, когда у него хорошее настроение. Когда моется в душе – потому, что это приятно, это расслабляет. На праздниках – потому что весело. Когда счастлив. Говорят же – душа поет. Когда человеку хорошо. Правильно? И?
- А теперь тебе очень нужно сосредоточиться и вспомнить: а Катя поет когда-нибудь?
Андрей сначала долго смотрел на отца, потом глубоко задумался. И вдруг тихо сказал:
- Нет. Не поет. И я знаю твой следующий вопрос. Ты спросишь меня: а пела ли она раньше?
Павел удовлетворенно кивнул и сделал жест рукой: продолжай.
- Пела. Смешно так, ни с того ни сего начинала петь. Совсем разные песни или просто мелодии «ля-ля-ля»... Дома, в машине, в парке... И сверкала глазами при этом и смеялась. Иногда патриотические песни, иногда ерунду всякую...
- Почему же, Андрей, она перестала?
- Я не знаю. Ты намекаешь, что ей не бывает теперь так хорошо, что хочется петь?
- Нет, вовсе не на это. Не буду тебя мучать. Иначе, ты перегреешься. Катя как-то обмолвилась, что тебе не нравится, как она поет. Поэтому она больше не поет. Даже когда ей хочется.
- Странно... Мне не нравится?
- А тебе нравится, Андрей?
- Я не знаю! Теперь, когда мы поговорили об этом, мне кажется, что если бы она запела, я был бы рад... Но я мог пошутить, сказать что-то эдакое ей... Я не помню.
- Ты не помнишь. Это нормально. Но ты же не сомневаешься в том, что Катя крайне внимательна к твоим словам и желаниям? Не думаю, что из-за одной шутки она обиделась бы.
- Ну, что в этом такого, пап? Она поет – я шучу... комментирую.
- Да, вроде ничего. Я же не знаю, как ты это комментировал. Но знаешь, девочки очень ранимые натуры, а Катя вообще очень чувствительная и неуверенная в себе – это же не экономика, это пение. Она на радостях вдохновенно запела, а ты ее как выстрелом птицу на взлете – своим комментарием... А последствия – вдумайся! – твоя жена в своем доме больше не выражает свое счастье так, как этого ей хотелось бы. Тебе комфортно и свободно, ты говоришь, а ей?
- Это все?
- Что – все? Это был пример, наблюдение. Знаешь, меня сначала страшно раздражало пристрастие твоей матери к телефонным разговорам. Я физически страдал от того, что и как она говорила своим подругам и родственникам, и что это продолжалось часами. Но я никогда не делал ей замечаний. А потом я вдруг стал относиться к этому иначе: это ее потребность, это делает ее удовлетворенной и счастливой. Теперь, когда она щебечет, я чувствую умиротворение и покой. Если ей хорошо – и мне хорошо. Я не ущемил ее интересов своим раздражением. Я смог отстоять перед самим собой ее право на свободу самовыражения. Не заткнул свою птичку, не набросил на клетку платок. Пусть чирикает, пока ей хочется.
Они замолчали, каждый думая о своем.
___________________________________________
* И.Анненский
_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Спасибо, Greza!
