12.
Он оказался в безвоздушном пространстве. Нет, никто со стороны этого не замечал, что ему нечем дышать, даже наоборот – все как-то оживлялись рядом с ним, словно, попав в его энергетическое поле, подзаряжались и начинали мигать разноцветными лампочками: улыбаться, шутить, подкалывать. Он соответствовал. Поражал фитнес-тренера упорством, энтузиазмом и своими результатами – а куда девать кипучую энергию, которая, накапливаясь, грозила разорвать его на сотню маленьких медвежат? – веселил подчиненных – «смех и радость мы приносим людям!», вдохновлял партнеров – «лучший кофе на дороге: отхлебнешь – протянешь ноги!», с еще большей легкостью очаровывал дам – «Ну, просто белла вита какая-то!».
Но, начиная с субботы, ему казалось, что воздуха каждый день становится все меньше, как и надежды, что она позвонит. Для Малиновского это было мучительное, непривычное, неведомое ранее состояние, с которым он не знал, как бороться. Оно нервировало, раздражало, злило. Он привык либо действовать, добиваясь желаемого, либо легко отказываться от чего-то недостижимого, зная, что всегда есть замена: «Нет – и не надо». Теперь так не получалось. Не получалось избавиться от наваждения – да он и не пытался, если честно. И даже более того – культивировал его проявления: разрешал себе постоянно возвращаться мыслями к воспоминаниям о ней, погружался в образы, которые были с ней связаны, радовался ассоциациям, которых стало неожиданно много, и потакал мечтам – удивительно простым и незатейливым, параллельно смеясь над самим собой, едко иронизируя и горько усмехаясь. Отказаться от того, что зрело в душе, не только не приходило в голову, а пугала сама мысль, что оно, это странное пламя, может вдруг потухнуть. Но самое ужасное заключалось в невозможности действовать: неожиданный паралич сковал его волю, паралич, вызванный внезапно нахлынувшими сомнениями и даже комплексами – новейшая для Романа напасть. Он не умом даже понимал – логика была беспощадна, и потому отправлена куда подальше со всеми ее математическими выкладками, - а, скорее, чуткой своей натурой ощущал: она должна позвонить сама, она должна сама захотеть продолжения их общения. «Или что?» Или ничего. Совсем ничего. И от этого пронзала холодная тоска, сердце покрывалось инеем.
А еще многое из привычного сделалось скучным. Страшно скучным. До того, что даже сводило скулы. Обычные разговоры, свежие новости, выверенный флирт, традиционный досуг – «Bored! Bored! Bored!»
Хотелось иного, а иное было недоступным. Вакуум.
В четверг в студии шли съемки. Роман сидел за своим столом и не обращал внимания на происходящее, пока не услышал очередную композицию «Аббы»: все предыдущие были ему знакомы, а эту он как будто бы раньше не слышал. Сначала его привлек ритм – чуть нервный, похожий на учащенное сердцебиение. Потом он уловил настроение, создаваемое не только инструментами, но и голосом исполнительницы: на первый взгляд однообразный речитатив настораживал своей нарастающей тревожностью, вел к чему-то, что-то обещал.
Он подошел к музыкальному центру, взял в руки коробочку от диска. «The Day before You Came» значилось в списке песен.
В сознание Романа проник голос фотографа, который в отчаянии призывал модель изобразить то, что у нее никак не получалось:
- Слышишь эту песню?!!! В ней все сказано! Представь, ну, представь на минуточку: ты живешь, живешь, изо дня в день одно и то же - завтрак, газета, поезд на работу, работа, папки, документы, обед, работа, дорога домой, телевизор – спать! И так со школы – много лет подряд. И ты даже довольна всем, ты научилась не обращать внимания на ту часть себя, которой что-то в этой жизни не нравится, которая чего-то хочет. Но припев! Ты слышишь припев? Он – главное: The day before you came! Все это было до того дня, как пришел он! А дальше что? Что, скажи мне?
Поскольку модель молчала, обиженно хлопая густыми ресницами, фотограф, пробежавшись вдоль подиума туда-сюда, продолжил сам:
- Все изменилось! Понимаешь? Изменилось все!!! Вот она граница, поделившая жизнь: до его появления и после. И даже прошлое изменилось, потому, что оно поменяло цвет! Оно стало серым по сравнению с тем, что оказалось в настоящем! Ты понимаешь?
Роман не знал, доходит ли до модели отчаянный вопль фотохудожника, но он его мысль понимал как нельзя лучше. И осознавал тем явственнее, чем сильнее росло напряжение в голосе певицы: нельзя вернуть назад прежнюю жизнь, и никак не узнаешь сейчас, что будет завтра, и даже в песне не поется про это будущее - только про разрыв линии судьбы, только про перелом, перевал. И это тревожно, потому, что никто не гарантирует счастья.
Вернулся за стол, нашел эту композицию. Прослушал ее в наушниках еще раз, и еще, и еще – ритмичная мелодия, вплетаясь в поток электрических импульсов, бегущих по его таким нервным теперь нервным волокнам, гармонизировала состояние, заставляла замереть, вслушиваясь, и не двигаться – а всем известно, когда ты бездвижен, то и воздуха нужно меньше.
... И я уверена, моя жизнь была вполне хороша в ее обычном обрамлении
За день до того, как ты пришел...
- Ромча, я ничего не понимаю! – Гена не скрывал замешательства. – Я тебя не узнаю.
Роман медленно пил виски, все время задерживаясь взглядом на том самом столике, за которым сейчас никто не сидел. «Сколько времени прошло с того вечера? Как все относительно! Время - это резинка: то растянется, то мгновенно схлопнется, да еще больно щелкнет по пальцам». Шутить не хотелось. С Генкой хотелось расслабиться.
- Ну, ты же сам говорил: с ними скучно, поговорить не о чем...
Роман ухмыльнулся, поднял глаза на друга.
- Она очень интересный человек. Глубокий. Размышляет, наблюдает, рассказывает. Ставит в тупик вопросами. Удивляет. Не поверишь: я даже не всегда сразу нахожусь, что ей ответить.
- Ты? Да ладно! Хорошо. А, ты говорил, что они несамостоятельные, зависимые от родителей, что это хлопотно.
- А ты мне больше верь, – он все же улыбнулся.
- Ты говорил, что они наивные, глупые, можно вляпаться...
- Вот! Как я был прав! Что ж я сам себя не слушал?
- И что рядом с такой чувствуешь себя престарелым родственником...
Гена встретил взгляд Романа.
- Черт.
- Как точно ты это подметил! – Малиновский отодвинул от себя стакан. – Остается только продать душу дьяволу, чтобы скостил десяток-другой лет.
- Ромча, неужели все так серьезно?
- Я думал ты у нас эксперт по серьезности. Мне не с чем сравнивать. Знаешь, как в школе учили: можно в сочинении сравнить Онегина и Печорина, но нельзя сравнить Муму и Чапаева на том лишь основании, что оба утонули.
- А твоя теория, что идеальных не существует? Идеальных женщин?
- Никогда такого не было, и вот опять! – Роман смеялся, но смеялся как-то надрывно, невесело. – Ты меня хочешь добить моими же словами? Кстати, скажи мне, друг, а ты смог бы меня пристрелить, если б я попросил? Чтобы я не мучился?
- Иди ты...
- Я не вижу в ней недостатков. И наш разговор стал сильно смахивать на кино. Боже, как все мелодраматично! Не зря я всегда боялся этой заразы.
- У тебя это как ветрянка: в детстве ее переносят легко, а во взрослом состоянии можно даже умереть.
- А, так все не безнадежно! Умереть все-таки можно?
- Ромча, это не ты! Ты не можешь быть таким мрачным. Ты не можешь...
- Влюбиться?
Гена взъерошил волосы, Роман насмешливо смотрел на него.
- Ген, не парься. Мне просто нужно было поговорить с тобой. Чтобы не перегреться. Ты не должен, а главное – не можешь сказать ничего, что бы кардинальным образом изменило ситуацию. Я не знаю, какова идеальная женщина, но в Дане мне нравится все - как бы смешно это ни звучало вообще, а из моих уст – особенно. Я не вижу недостатков - только достоинства. Не исключаю, что у меня что-то с глазами, а, поскольку, говорят, что они - вырост мозга, то, возможно, и с мозгом. Но даже если недостатки есть – сколько бы их ни было, все ее легко перевешивает один мой: тридцать лет – слишком большая разница. Прикинь, до чего я дошел? Я даже выяснил, насколько старше был Грибоедов своей юной жены, а Тютчев - своей любовницы. Мне раньше казалось, что разница там была колоссальная. Тютчевская Денисьева училась, кажется, с его дочерью в Смольном и была младше его на 23 года. Всего на 23! А Нина Чавчавадзе хоть и была совсем юна, когда вышла замуж, но Грибоедов был старше ее лишь на 16 или 17 лет!
- Странно, что ты обратился взором к 19 веку. У нас и сейчас полно таких примеров, вон все журналы пестрят.
Лучше бы он этого не говорил: на лице Романа отразилась такая смесь отвращения и отчаяния, что Гена тут же пожалел о вылетевших словах.
- А знаешь, что меня потрясает? Я не чувствую себя значительно старше ее, когда мы вместе. Во мне сидит удивленный, пораженный свалившимся на него, молодой человек, которому тесно и тошно в этом теле. Я забываю о своем возрасте, когда говорю с ней, смотрю на нее. Но когда я вижу себя со стороны или вдруг пытаюсь увидеть себя ее глазами, вот тогда и накрывает.
«Я просто выгляжу как лось, а в душе я бабочка».
- Мне кажется, что когда так сильно и резко, то бывает и проходит быстро. Синдром выгорания - слышал? Если б ты с ней много общался, то уже переболел бы и остыл. Или… - Генка прищелкнул пальцами, - скажи, тебя преследуют навязчивые идеи?
- Да, еще какие!
Гена сначала оживился, а потом ему что-то показалось подозрительным в том, как Рома ответил на его вопрос.
- Я имею в виду, сексуальные.
- Я понял, понял. – Малиновский все-таки засмеялся так, как бывало раньше.
- Воооот! Об чем и речь! Возможно, переспав с ней, ты сразу успокоишься.
- Меня преследует навязчивая идея, какая машина ей бы подошла. Это очень сексуально, согласен?
- О, да. – Гена с сочувствием смотрел на друга. – Почему машина?
- Ты же понимаешь, не можешь не понимать – сам говорил о подарках, которые хотел бы сделать Татьяне, - что человеку, которого ты… В общем, очень хочется что-то дать, отдать, подарить. А что я могу ей дать? Ситуация усугубляется тем, что она из обеспеченной семьи, скорее всего – очень обеспеченной, мало того – она сама зарабатывает. И даже не в этом дело: в ней чувствуется какое-то равнодушие к материальным благам, и не только от того, что она никогда не имела ни в чем недостатка, а потому, что ее интересует другое. И еще: я уверен, ей будет трудно сделать подарок – она не возьмет ничего ценного. Но про машину она высказалась, что ей нравятся мощные. Вот я и зацепился мыслью. Но разве это возможно? Нет, конечно. А хотя бы попробовать подобрать модель – об этом можно помечтать.
Гена вздохнул.
- Не ожидал, не ожидал я от тебя, Ромча, такого.
- Я тоже несколько удивлен твоей реакцией: думал – обрадуешься, типа, наконец, обратил упертого язычника в свою веру, порадуешься за мою не совсем уж потерянную душу, будешь счастлив, что я в теме – вот теперь-то пойму тебя! А ты словно разочарован?
Гена сосредоточенно рассматривал что-то на дне своего стакана.
- Я не разочарован, Ром. Мне не верится. Мне все кажется, что это какой-то розыгрыш. Ты так правдив и искренен в своей философии, так защищен и неуязвим. Отпетый, прожжённый, виртуозный дамский угодник! Всю жизнь быть окруженным женщинами и так искусно лавировать между рифами чувств и страстей...
«Лавировали, лавировали, да не вылавировали»
... Я верил тебе, верил в то, что действительно можно отбросить все эти чувства и сантименты, стоит только захотеть и сосредоточиться. Я даже согласился с тобой, что если я этого не делаю, значит, просто не хочу. Собираюсь с силами последовать твоему примеру, освободиться. И вот теперь ты меня поражаешь…
- Ну, если даже в Моссовете!
- И все-таки, послушай моего совета: общайся с ней больше, чтобы лучше узнать ее. И тогда все как рукой снимет. Не бывает идеальных. И тебе не свойственно все это.
«Да откуда ты знаешь, что мне свойственно, а что не свойственно! – Из какого фильма-то?»
- Как я могу с ней общаться больше? Она не звонит!
«Позвони мне, позвони! – Говорили мне, нельзя с утра до ночи смотреть телевизор, вот вам, пожалуйста!»
- Сам позвони! Не маленький.
- Вот именно! Слишком большой. Я не могу позвонить ей. Не могу и все. Я не хочу, чтобы это выглядело, будто я за ней волочусь.
«Мне нельзя в Бельдяжки, я женат...»
Гена непонимающе смотрел на Малиновского.
- Но если позвонит она… Это совсем другое. Значит, она сама хочет, а я не навязываюсь.
- Чего хочет? Чего она может от тебя хотеть? Такая, как ты про нее говоришь: красивая, умная, обеспеченная?
- И молодая. Действительно, чего?
Вопрос так и повис в воздухе, заставив обоих друзей задуматься о чем-то своем. Беспрерывно дребезжащая уже больше часа музыка почему-то прервалась, и в наступившей тишине мелодия входящего звонка на телефон Романа прозвучала особенно нежно.
Геннадий как-то видел очень красивый документальный фильм о том, как стремительно и буйно расцветает пустыня после выпадающего раз в несколько лет обильного дождя. Именно эти кадры сразу вспомнились ему, когда он увидел, как изменилось лицо его друга, замершего на несколько мгновений, прежде чем протянуть руку к телефону, на экране которого тщетно пытался укрыться от поражающего света далекой звезды маленький человечек.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Наш гений финансов, вряд ли попал бы на работу в органы .)) 
, зафиксируется ли...
Я с этой точки зрения как-то сразу не подумала. 
[/url]
Так и канули в моей голове, как в болоте, за неимением навыка их создавать, из-за неспособности легко осваивать технику и, конечно, отсутствия личного времени.