|
13.
Ее голос в трубке телефона. Ее изумляющая искренностью вежливость - и ни грамма пошлого кокетства. Ее открытость в сочетании с глубоко упрятанной тайной. Ее такое – как всегда! – неожиданное предложение. Ее звонок – он все-таки дожил до него, не задохнулся.
Роман положил телефон на стол, не сразу подняв глаза на Гену, внимательно наблюдавшим за ним. Хотелось хотя бы чуть-чуть совладать с мышцами лица, пригасить взгляд: не удалось. Трудно скрыть такую радость – глупую, бессмысленную, но оттого не менее сильную, - охватившую его. Да и если прятать счастье от друзей – то кому его вообще можно показать?
- Все серьезно, - поставил диагноз Геннадий, получив ожог сетчатки от двух полоснувших его вскользь лазеров.
Роман молча улыбался, не желая больше сдерживать губы и вообще что-то из себя изображать.
- Ты свихнулся. Все признаки налицо: безумный горящий взор, мимические спазмы, отсутствие речи.
Малиновский смеялся. Смеялся, как мальчишка – когда и причины особой нет, просто очень весело, радостно, легко.
- Я тут видел новую модель смирительной рубашки: отложной воротничок, расцветочка веселенькая, в твоем стиле.
- Я тебя люблю, Геныч.
- Наконец-то! Не прошло и 15 лет! Выпьем же за твою любовь, Ромка!
Пятница пролетела стремительно. А вот с утра субботы время снова потянулось медленно. Шесть часов вечера казались недосягаемыми, словно до них были световые годы, а не несколько раз по 60 минут. Удивительно яркое для осени солнце веселило не только глаз, но и душу: москвичу иногда и малого лучика достаточно, чтобы настроение поднялось, а тут целые световые потоки. Выйдя на улицу, Малиновский понял, что оделся легче, чем нужно: прозрачный воздух пропускал солнечные лучи сквозь себя, не задерживая. Хотя, кто из автомобилистов одевается по погоде?
Припарковавшись недалеко от особняка Носова, благо в субботу проблем с этим не было, он направился к небольшому строению в стиле модерн, одновременно набирая ее номер.
- Здравствуйте, Роман, заходите, раздевайтесь, я вас встречу.
Это было какое-то мероприятие с французами - он до конца не понял. Их сначала возили по учебным заведениям, а вот сейчас, вечером, было устроено что-то типа приема с концертом. На прием были приглашены некоторые студенты, входящие в какой-то клуб то ли любителей французского, то ли российско-французской дружбы, преподаватели, и т.д. и т.п. На вечернее мероприятие было рекомендовано являться парами.
– Прямо-таки «рекомендовано»? - еще уточнил он, когда Данка посвящала его в подробности.
– Да, именно так.
– Служу Советскому Союзу! – пошутил он.
– ¡No pasarán! – в тон ему ответила она моментально.
При входе назвал свою фамилию серьезному дяденьке с наушником, отдал свое легкое пальто гардеробщику, оглянулся куда идти. И тут же разглядел ее в глубине зала, в который были распахнуты двери. Ему снова пришлось изумиться, увидев ее: девушка сильно изменилась. Прежде всего, ее волосы – она их укоротила, и теперь они доставали лишь до лопаток, были завиты и уложены умелой рукой парикмахера, но главное – они не были просто угольно-черными, как раньше, они отливали не слишком явным, но заметным внимательному взгляду глубоким каштановым оттенком. Она сама выглядела настоящей француженкой – не только свободная смелая прическа, но и стильное короткое платье, плотные колготки и идеально подходящая к образу обувь на толстой подошве со шнурками - в стиле этой девушке отказать было нельзя. А еще он понял, что она добилась, чего хотела – эффекта взрослости. Увидев Романа, она сначала улыбнулась ему, бросила взгляд в сторону, затем поманила его рукой. Когда он вошел в зал, она как-то особенно радостно подлетела к нему и неожиданно коснулась губами щеки.
- Привет! – это приветствие, при всей его обычности среди людей, несколько отличалось от того, что было принято между ними.
- Привет! – он лишь слегка удивился, глядя в ее улыбающиеся глаза.
- Сейчас еще будут речи, мне нужно будет перевести, а потом концерт. Хорошо? – словно если бы он не одобрил, то программу можно было изменить.
- Отлично!
Она скользнула пальцами по рукаву его пиджака и взяла за руку, увлекая за собой к местам на первом ряду.
- Вон там консул с женой, - кивнула она на стоящую у камина пару. – Вон та милая старушка – наша преподавательница.
- А те молодые люди, что на вас смотрят с таким интересом?
Данка обернулась, посмотрела на компанию молодежи, улыбнулась кому-то, кивнула.
- Это с нашего курса, - уклончиво ответила она.
- Они не все парами? И преподавательница. Проигнорировали рекомендацию?
- Анна Алексеевна уже давно вдова, ее муж был значительно старше – лет на 12, кажется. А среди студентов всегда найдутся те, кто мыслит самостоятельно и действует, как считает нужным.
Как-то очень не понравились Роману эти слова, и дело было вовсе не в Анне Алексеевне с ее усопшим так не вовремя мужем, а в том, как сошла на нет интонация девушки в конце фразы, как она опустила голову и разглядывала – не видя – свои пальцы. Красивые, длинные пальцы, на которых так изящно смотрелись серебряные кольца. Малиновский несколько раз потом бросил взгляд на группу молодых людей. Три девушки, четыре парня. Один явно выделялся возрастом – был старше остальных, – и каким-то нарочито независимым видом. Он напомнил Роману то ли студента дореволюционных времен, входящего в группу бомбистов, то ли Евдокимова, героя советского фильма, которого так хорошо сыграл Лазарев – та же надменность в глазах, та же жесткая ироничная ухмылка.
В зал вошли какие-то важные люди, все быстро расселись по своим местам. Данка встала, посмотрела на Романа, улыбнулась. Потом взглянула куда-то за его спину и спокойно отправилась в центр зала к группе официальных лиц. «Удивительно, она совсем не волнуется», - подумал Малиновский, глядя на девушку. Сейчас он получал истинное удовольствие – видя перед собой ее и слушая. Ему нравилось, как легко она запоминает длинные предложения и потом гладко их переводит, как красиво звучит ее голос, слегка меняющий тембр в зависимости от того, на каком языке она говорит. Ей шел этот цвет волос, но к локонам, падающим на лицо, она явно еще не привыкла, ей все время хотелось убрать непослушную прядь за ухо или мотнуть головой, откинув их назад. Роман не вникал бы, как обычно, в смысл произносимых речей, если бы не то, как Данка говорила – переводила выразительно, в точности повторяя интонации и жесты за оратором. А говорилось про взаимопроникновение двух культур, про то, насколько они обогащали друг друга раньше, и как снизилось это положительное влияние теперь. Упомянули любопытный исторический факт: оказывается, французские короли, вступая на престол, с середины 16 века клялись на русской библии, которую привезла с собой княжна Анна Ярославна, ставшая женой Генриха Первого. С другой стороны, вспомнили, что письмо Татьяны Онегину было написано по-французски. Это была особенно интересная часть: Данка по просьбе преподавательницы сначала прочитала это письмо на французском, а потом на русском. Зал слушал ее затаив дыхание – ей очень шел этот образ, и было совсем не сложно представить эту современно одетую девушку в платье до пола с высокой талией и длинной темной косой, мирно струящейся по спине. Она читала стихи очень артистично, явно вкладывая в слова какие-то свои эмоции и даже, временами казалось, что это было личное послание кому-то. Она не смутилась, сорвав аплодисменты, а лишь благодарно улыбнулась залу, как будто эта ситуация – самое обычное для нее дело. А Малиновский потихонечку слеп, глядя на нее – это было мучительно и отрадно одновременно.
Концерт был разнообразно-насыщенным: французский шансон в оригинале и на русском, русские песни в переводе на французский, романсы, Высоцкий, песни из фильмов. Исполнители не были известными, но почти домашняя атмосфера и живой звук придавали всему происходящему удивительный шарм и неповторимую прелесть. Это было бы интересно, даже если бы рядом с Романом не сидела та, чье присутствие он ощущал кожей. Та, из-за которой все его органы чувств воспринимали окружающую действительность необычайно остро. А когда она наклонялась к нему, чтобы что-то сказать, перевести или прокомментировать выступление, он улавливал какой-то совершенно необычайный, незнакомый и дурманящий запах, шедший от ее волос.
- Вот сейчас будет песня, которая мне очень нравится, - он снова вдохнул вызывающий головокружение аромат, - ее автор и исполнитель Жан-Жак Гольдман выходец из семьи польских евреев. Он обращается к своей дочери и рассказывает о девочке, такой же, как она, только родившейся где-то под Варшавой перед войной, а потому так и оставшейся навсегда восьмилетней. Очень красивая песня, я, когда еще плохо знала язык, была уверена, что она про любовь.
Исполнители вышли в центр зала, свет погас, и на экране за их спинами на фоне черно-белых фотографий возникал перевод песни «Comme Toi - Как ты»:
С солнечным взглядом в платье из бархата,
Рядом с мамой, в окружении семьи,
Она будто растворяется в ласковых закатных лучах.
Фото старое, нечеткое, но всё же хорошо видно,
Что люди на нем счастливы, что вокруг мирная тишина.
Она любила музыку, в особенности Шумана и Моцарта...
Как ты, как ты, как ты, как ты
Как ты, как ты, как ты, как ты
Как ты, на ту, что я сейчас смотрю
Как ты, мечтающую о чем-то во сне...
Как ты, как ты, как ты, как ты
Она ходила в школу в ближайшей деревеньке,
Читала книжки, учила правила,
Ей нравились лягушки и спящие в лесу принцессы.
Она любила свою куклу и своих друзей,
Особенно Руфь и Анну, но больше всего Жереми,
Возможно, они поженились бы потом в Варшаве...
Её звали Сарой, ей было почти восемь лет,
Она жила нежными мечтами, витала в белых облаках,
Но другие люди решили иначе.
У неё был такой же лучезарный взгляд, и, повзрослев, она стала бы, как ты,
Маленькая девочка, я точно знаю, так бы это и было,
Но родилась она не как ты, здесь и сейчас...
Роман, конечно, слышал эту песню раньше, и тоже отнес бы ее к любовной лирике, не зная перевода, но теперь она приобретала совсем другой смысл. Далекий от того, который вкладывал в нее автор. Перед его глазами вместо фотографий возникали картинки, на которых маленькая Данка жила своей жизнью вдалеке от него. Любила музыку, читала книги, сидела на коленях у отца, кружилась, демонстрируя семье пышную юбку. И больно было не за ту девочку, которая родилась давно, в то страшное время, а за себя, который не имел отношения к жизни этой, сидящей рядом, родившейся слишком поздно.
После концерта публика разделилась на две части: кто-то еще продолжал оживленно общаться, это были, в основном, люди взрослые, солидные, а молодежь незаметно улетучивалась.
- Пойдемте, - снова потянула девушка Романа за руку, но не тут-то было: к ней все время подходили люди, делали восторженные комплименты, втягивали в разговор. Роман чувствовал себя не слишком уютно, но это было бы ничего, если бы он не видел, что Данка стремилась уйти, а задержки ее нервировали. Тогда он сам решительно взял ее за руку и стал выводить из зала, вежливо, но настойчиво извиняясь перед всеми и повторяя, что им пора. Она бросила на него благодарный взгляд. Помогая ей одеться, он заметил, что Данкины однокурсники тоже покидают особняк.
- Жарко, - сказала она, - хочется выйти на улицу.
Жарко не было совсем, но раз дама настаивает... Выходя, они оказались рядом с компанией студентов. Данка крепко ухватила Малиновского за предложенную ей руку, и он чувствовал, что именно она задает темп их движению, то замедляясь, то снова ускоряясь, пока они выходили за ворота. Молодые люди приостановились, чтобы обсудить, куда они пойдут дальше, девушка, не замедляя шаг, провела Малиновского мимо, одновременно махнув всем на прощание рукой.
- Куда мы так стремительно движемся, если не секрет? – спросил Роман, когда они прошли метров двести довольно быстро. Данка, очнувшись, оглянулась, увидела, что вокруг никого нет, и ее рука сразу ослабела и выскользнула из-под его согнутого локтя. В пространстве между ними тут же сгустился колкий вечерний холод. Она подняла на него глаза, посмотрела задумчиво, печально:
- Мне кажется, в никуда. Простите меня.
_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Ломоносова, действительно, прекрасна в этой роли. Да и вообще. Если честно, девочки с времен выхода сериала изменились значительно меньше, чем мальчики. Не оставляет навязчивая идея сходить на Сирано снова. Продумываю стратегию, как это сделать, чтобы не волновать родных. 
(шучу).
Про мальчиков - вообще молчу. Для спокойствия в семье их имена вслух не произносятся. 
Исключение сделано для Добронравова, как вызывавшего лишь сестринские чувства, и Любимова - его образ, почему-то опасений не вызывал. 
И вдруг зазвучала знакомая мелодия из соседней комнаты, там телек был включен... Е-мое, Альбинони! И всё сразу пошло как по маслу.
и этого 