|
9.
По ее лицу промелькнула тень вины. Затем черты смягчились, она вздохнула и расслабилась. Улыбнулась совсем иначе, как будто задвинув все свои неприятные мысли ногой под лавочку, в темный уголок.
– Хорошо, я буду салат, кофе и десерт.
«Ты выкрутил ей руки. – Я знаю».
Она показала ему пальчиком в меню, что заказать, когда придет официант, и взяла в руки телефон.
– Мам, привет! Спектакль закончился, но мы еще хотим посидеть в кафе. Я могу потом взять такси, чтобы папа не... Что он говорит? Хорошо, я позвоню. Только я не знаю, во сколько это будет точно. Спасибо, мам. Скажи ему, чтобы не волновался. Все нормально.
««Мы хотим посидеть в кафе». – Обязуюсь говорить правду, правду и только правду!»
Положила телефон на стол. Посмотрела на Романа.
«Ну, ладно, давай, бухти ей, как наши космические корабли бороздят просторы вселенной».
– Даня, а почему вам захотелось пойти именно на этот спектакль?
Ему кажется или она очень смутилась? А что в этом вопросе такого?
– Ммммм... Дело в том, что летом мы ездили в Грецию. Там на Пелопоннесе есть город Эпидавр, а рядом с ним огромный античный театр. Это действительно впечатляет: насколько хорошо он сохранился, как гениально был построен. Считается что это сооружение безупречно по своим акустическим показателям. Если присесть на один из ярусов этого театра, и представить, что он был построен в 330 году до нашей эры, то тебя не может это все оставить равнодушным. Мы с мамой захотели узнать, какие представления могли идти на этой сцене в те времена. И оказалось, что это запросто могли быть те пьесы, которые ставятся и сейчас, например «Медея» или «Царь Эдип», так как они были написаны еще раньше, чем был построен этот театр. Вас это не впечатляет?
– Что конкретно?
– Что пьесы, которым более двух тысяч лет, все еще актуальны.
– Я, честно говоря, не могу с этим согласиться. Я воспринимаю это произведение исключительно как историческую иллюстрацию: мы видим, как они жили в те времена, какие у них были нравы, каким богам они поклонялись, какими пороками страдали, что за традиции у них были. Мне, например, не слишком близки переживания героя по поводу того, что он был женат на собственной матери: он же не знал этого, так и вина его сомнительна. Да и многое другое. Он убил незнакомого человека – это, значит, ничего страшного. А оказалось, убил отца – это кошмар-ужас. Двойные стандарты. В чем актуальность этой пьесы, например, для современного жителя мегаполиса?
– Хотя бы в одной из мыслей этого произведения, которую вы, возможно, могли не уловить, так как хор пел на греческом языке, а на бегущую строку над сценой не всегда успеешь посмотреть. А последние слова трагедии, исполняемые хором, – это вывод, это резюме всей пьесы: «Фиванцы! Посмотрите на Царя Эдипа! Он был мудр, он был могущественен. Многие на его удел смотрели с завистью. А что теперь? Все изменилось в один миг. Он – несчастнейший из смертных. Значит, каждый должен помнить, что назвать счастливым можно лишь того человека, кто до самой до кончины не изведал в жизни бед». Ну разве это не может относиться к любому из нас, к каждому нашему современнику? Вот он живет, друзья считают его везунчиком и счастливчиком, завидуют ему, а потом что-то случается и все предыдущее благополучие – ничто по сравнению с тем, что на него свалилось. Нет, эти пьесы потому всегда и актуальны, что вовсе не в богах дело или традициях, а в человеческой природе, в Роке, в превратностях судьбы.
По спине пробежал холодок – потянуло сквозняком из приоткрытой входной двери?
Принесли блюда и напитки.
– Я вообще считаю, что люди не меняются из века в век, – говорила она все более эмоционально. – Человечество не становится совершеннее в моральном, духовном смысле. Технический прогресс лишь позволяет людям маскировать свои пороки или даже еще ужаснее мучить ближних, так сказать, со знанием дела. Люди остаются такими же зверями... Папа считает, что во мне говорит юношеский максимализм, что на самом деле все не так мрачно. Но я уверена – случись что, война, например, и многие люди, которые сидели сегодня с нами на спектакле, окажутся палачами и будут с удовольствием издеваться над своими соседями.
Рома с удивлением смотрел на девушку, он никак не ожидал, что разговор перейдет в такое серьезно-философское русло.
«Кто там доказывал, что с малолетками не о чем поговорить? Давай, попытайся соответствовать, товарищ Догнат и Перегнат»
– Я, как и ваш папа, считаю, что вы слишком эмоционально смотрите на это. Но, наверное, это совершенно нормально для вашего возраста.
Она полыхнула глазами, но промолчала.
«Возраст – больная тема? – А для тебя, рассуждающего, как ее папа?»
– Для моего возраста? То есть, для вас вполне приемлемо, что в 1936 году, когда человечество считало себя цивилизованным, разглагольствовало о гуманизме, в Испании – в центре прогрессивной Европы, казнят Лорку – поэта, драматурга, музыканта и художника? Они убили Лорку! Я знаю, многих убили, не его одного. И поэтов в том числе. Но меня почему-то особенно тронула его история. Говорят, он был как ребенок. Радовался жизни, писал о любви. Его, к счастью, видимо, расстреляли, а не казнили через гарроту – как еще практиковали в то время. Я уж не говорю о фашизме или том, что происходит сейчас в любом месте, где есть война. Люди очень быстро теряют человеческий облик, если возникают определенные условия. Это я к чему? А... к тому, что любая пьеса про человека и его пороки – всегда актуальна. Но вы, конечно, можете со мной не соглашаться.
Девушка решила доесть свой салат, который заждался ее внимания, пока она говорила.
«Он стар, он похож на свое одиночество, ему рассуждать о погоде не хочется...да? – Нет! – Но ты же уже не можешь так горячо переживать за убитого в прошлом веке испанского поэта? – А разве я когда-нибудь мог?»
Она опять отложила вилку.
– А может быть, вы с папой правы. Просто Испания на меня в последний раз произвела особенно тягостное впечатление. До этого мы ездили, и было все иначе: маковые поля, все эти ветряки, своими размерами вполне соответствующие страшным ветряным мельницам Дон Кихота, апельсиновые сады – как я радовалась этим оранжевым новогодним шарам на невысоких деревцах с аккуратными стрижками! А еще цветки апельсина – флёрдоранж – про который я раньше только читала или видела на картинах. Помните «Неравный брак» Пукирева?
«Что-то сюрикены разлетались».
– Да, заплаканная прекрасная невеста, мерзкий старый жених...
– Ну вот, у нее венок из померанцевых цветков – или цветков апельсина. Они были непременным атрибутом невесты тогда, как символ девичьей невинности. Но когда я взяла этот цветок в руки – мне папа сорвал его с высокой ветки: не чудо ли, что плоды и цветы присутствуют на дереве одновременно? – и вдохнула его запах, я подумала, что никаких духов не нужно, если вокруг тебя такой аромат.
Она снова вернулась к салату. Роман опять не смог сообразить, чем заполнить паузу. При этом внутренние голоса продолжали упражняться в остроумии, теперь хором напевая:
«На закате ходит парень
Возле дома моего,
Поморгает мне глазами
И не скажет ничего.
И кто его знает,
Зачем он моргает?»
– А в последний раз Испания открылась совсем с другой стороны, – Данка, посмотрев на молчащего Романа, решила продолжить мысль. – У них, у испанцев, особое отношение к смерти. Они считают, что о ней нужно постоянно думать, чтобы не испугаться, когда настанет время умирать. Для них это очень важно: умереть гордо, красиво, с достоинством – не испугавшись. Вся эта коррида, все росписи в храмах, изображающие подробности пыток святых – это постоянное напоминание о ней, причем часто отвратительное в своей неприкрытой физиологичности. У меня очень впечатлительная мама, я бы сказала, что она выраженный эмпат, так вот ей даже стало нехорошо среди офортов Гойи в его музее. План дворца Эскориал – в виде решетки, на которой сожгли святого Лаврентия... Нет, это непонятно мне, хотя я тоже считаю, что верующий человек не должен бояться смерти. Знаете, что однажды сказал мне дедушка, когда мы с ним говорили о религии? Давно уже, но я запомнила: «Христианин, настоящий христианин не боится смерти хотя бы потому, что это единственный способ увидеть Бога». Но у испанцев это все как-то нарочито жестоко, слишком много телесных страданий. Хотя, может, просто все дело в моем тогдашнем восприятии: бывают периоды в жизни, когда все воспринимаешь особенно болезненно.
«Бывают!»
– Кстати, об испанцах: вам очень идет это платье. Вы в нем похожи на испанскую инфанту.
«За устный ответ на уроке – плюсик в журнал. Молодец, садись».
– Так и было задумано, приятно, что вы поняли. Оно мне тоже очень нравится. Я в нем выгляжу взрослее. Или нет?
«Что за пунктик? – По модулю тот же, что и у тебя».
– Вы в нем восхитительно выглядите.
– Значит, нет. Неважно. Его сшил один человек, который постоянно говорит моим родителям, что стоило поставить все с ног на голову ради того, чтобы на свет появилась.. в общем, появилось то, что появилось. Он любит шить для меня, и всегда так бурно восхищается, такой смешной, трогательный, очень милый. И гениальный.
– Флиртует с вами?
– Неет! Он не может флиртовать со мной, он...
«Слишком стар для этого?»
– Он бескорыстный ценитель женской красоты.
«Ого? Что бы это значило? Придумайте фотографию для этой подписи!»
– Я тоже знавал одного гения, который мог бы создать нечто подобное. Но он не был смешным, скорее вздорным и капризным.
– Ну, значит, их два.
– Или больше. И дело вовсе не в платье, а в той, на ком оно надето. – Роман сопроводил комплимент легкой веселой улыбкой, чтобы он не прозвучал чересчур тяжеловесно. – Но если у вас остались столь неприятные впечатления об Испании, почему вы согласились на такой стиль? Который вам будет постоянно напоминать о ней?
– Знаете, вы правы. Мне не хотелось. Но я очень поддаюсь влиянию. Знаю это про себя, но все равно поддаюсь. Когда все увидели эскиз, то пришли в такой восторг, что я уже не могла сопротивляться, чтобы никого не расстраивать. А потом просто постаралась выкинуть грустные ассоциации из головы и сосредоточиться на других, радостных, ранних.
В этот момент зажегся экран его телефона и вместе с мелодией на нем высветился портрет Оленьки. Данка тоже непроизвольно глянула на изображение, и было видно, что узнала звонящую. Роман сбросил звонок.
И тут же завибрировал телефон у девушки. На экране появилась фотография Зои, сделанная в студии Романа, он это понял по фону и цепям качелей.
Данка поднесла телефон к уху.
– Привет. Да. Нет. Да. Да. Нет. Об этом потом. Да. Хорошо. Привет.
«До-ми-ки, Ай-да, Но-мер, Я-мал-я-мал» – вспомнилось Роману давнишнее обучение азбуке Морзе.
– Вашим подругам понравилось снимать в студии? – он кивнул на телефон, который Данка снова положила на стол.
– Да! Очень. Мне Зоя все уши прожужжала. Она уж и к вашему специалисту по обработке фотографий съездила. Сказала, что он ей столько нового в этом плане открыл... – Она закатила глаза и улыбнулась. – Как бы она его теперь совсем не одолела со своими фотографиями – это фанатик своего дела! Да и в любом вопросе – «если я чего решил – выпью обязательно». Так что, возможно, вы подставили своего специалиста, – чуточку ехидно заметила девушка.
– Ничего, он отобьётся. А вот вы, я вижу, не умеете ей противостоять.
– Да, это трудно, – вздохнула Данка. – Иногда мне проще согласиться, чем сопротивляться. Иногда, в каких-то ситуациях я стараюсь избегать ее, чтобы она не смогла повлиять на мое решение. И мне очень не хочется, чтобы мы расходились во взглядах на жизнь, а в последнее время это все чаще ощущается. И это тревожно и непонятно. Вот ваши друзья вас во всем понимают? Или вы их?
«Ку-ку, друг! Прекрасная Роксана на балконе, а ты не выучил текст? Нужно срочно позвать того, кто будет подсказывать слова?»
– Нет. Не во всем. Во многом, но не во всем.
– Вам это не мешает? Дружить? Непонимание в каком-нибудь важном вопросе не может стать тем, что разведет вас совсем?
Малиновский вспомнил кое-что, слегка помрачнел.
– Может, Даня, может. Бывает, что ты знаешь человека много лет, ты с ним – не разлей вода, он твой напарник, ты с ним хоть в разведку. И кажется, что у вас одно мировоззрение, и говорите вы с ним на одном языке. А потом вдруг в одно прекрасное утро ты обнаруживаешь, что он свободно изъясняется на китайском, а по-русски – ни бум-бум. Кто-то в нем изменил настройки – и все, вы больше не коннектитесь. Причем вообще! А любая попытка приводит к короткому замыканию.
– И что?
– И все!
– Значит, я правильно волнуюсь. Мне очень не хотелось бы потерять их, моих подруг. Мы росли вместе, читали одно и то же, смотрели одни фильмы, противостояли преподавателям, выгораживали друг друга перед родителями – понимали все с полувзгляда. Они – как часть меня. Это общие воспоминания, переживания. Они все про меня знают. Мы всегда звучали в унисон. А в последнее время мне кажется, словно наша общая большая дорога разошлась на три разные тропинки, и они все дальше и дальше расходятся. Я перестала понимать их в каких-то вопросах, а они – меня. Но при этом я все равно ощущаю их влияние на мои решения. И может быть, они правы даже – я не знаю, скорее всего, это я пробуксовываю, держусь за какие-то свои дурацкие детские убеждения. Но уверена: все, что они говорят или делают – они делают, желая мне добра. И я все так же люблю их. Но что-то происходит... Зачем я все это вам говорю?
– Я рад, что вы мне это говорите. Вас это волнует – значит, мы не ведем пустой светский разговор, значит, этот вечер может оказаться ценным не только для меня.
Поскольку Данка бросила на Романа настороженный – «Надо же!» – взгляд, он поспешил продолжить:
– Тем более, затронутая тема мне тоже очень близка. Хотя разрыв с моим другом, о котором я вам вкратце рассказал, произошел уж лет двадцать назад, мне так и не удалось смириться с этим до конца. Причем, признаюсь вам, я даже перед самим собой хорохорился, сам себе не признавался в том, что это была серьезная потеря. Единственная серьезная в моей жизни. Я считал: «Подумаешь – людей на свете много... Можно подружиться с кем-нибудь еще». И это правда. Но только со временем понимаешь, что каждый уникален. Другой будет другим. И, возможно, ты сможешь так построить отношения с новыми друзьями, что разрыв уже так не тронет тебя. Ты защищаешься от новых потерь, но старая периодически заявляет о себе. Я временами возвращаюсь мыслями в то время и пытаюсь понять: что же произошло? Почему так получилось? Кто был неправ? И можно ли было сохранить дружбу, несмотря на языковой барьер? Ведь можно же было сначала мимикой и жестами изъясняться, а потом выучить китайский постепенно? – он постарался снизить патетику шуткой.
– Если до сих пор болит, может быть, стоит попробовать все вернуть? Он же не умер?
«Нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадтский лед».
– Надеюсь, что жив-здоров и даже вполне упитан. Я думаю, что теперь мы, скорее всего, совершенно утеряли способность учить новые языки. Что он, что я. Два десятка лет – слишком большая пропасть, с учетом того, что расстались мы крайне некрасиво.
– А если что-нибудь такое случится, что сведет вас, вы будете сопротивляться или попробуете, постараетесь наладить прошлые отношения?
«Не говори ей, что Деда Мороза не существует!»
– Я попробую.
«Ага, ага. «Он постарается!»»
_________________
Не пытайся переделывать других - бесперспективное и глупое занятие! Лепи себя - и ты не пожалеешь о потраченном времени! (я так думаю)
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
, как могу:
Но как будто колокольчик далекого будущего прозвенел.
