|
VI
- Вот так так… - Пушкарёв растерянно откинулся на стуле, уперев ладони в стол. – Как же это?.. Нет, Катерина, я не разрешаю…
Она улыбнулась…
- Пап… не беспокойся, пожалуйста. Ни о чём.
Она подошла к нему со спины и обняла. Крепко-крепко. Но он не желал поддаваться. Встревоженно вывернулся, завертел головой в попытках поймать её взгляд. Но она то с одной, то уже с другой стороны улыбалась, а потом и вовсе как-то незаметно, порывисто отошла, и отец, устав вертеться – шея заболела, всерьёз рассердился.
- Катерина!.. Я не позволю тебе… Это что за самоуправство? Не слишком ли много свободы ты себе дала?!
- Двадцать шесть лет через месяц... - как бы между прочим прошелестела мимо жена по дороге к мойке – после ужина, тёплого, домашнего, обильного ужина осталась гора посуды…
- Ах, двадцать шесть лет?! Ах!.. – задохнулся Пушкарёв, прожигая свирепым бессильным взглядом теперь уже спину жены.
Коля, облизывающий ложку, которой ел варенье, и она - переглянулись. С той минуты, когда она сообщила семье новости, Коля хранил осторожное благоразумное молчание. Случай был не из обычных, а когда надо, Коля умел собраться.
В этот вечер, вечер её возвращения, они с родителями так ни к чему и не пришли. Она устала – несколько важных трудных часов провела днём с Бергом, да и родителям нужно было дать время.
В её комнате Зорькин мечтательно, лукаво и даже кокетливо (совсем голову потерял) улыбался.
- Победа, Пушкарёва. Полная и всеобъемлющая.
- А это не одно и то же?
- Смейся, Пушкарёва… Ты только на секундочку вообрази – кто ты теперь. Кто я теперь!.. – И быстрый подозрительный взгляд: - Надеюсь, я - в твоей команде?
- Ну, а как же. Для начала… должность подстриг… стрига… ну, того, кто виноградники подстригает?.. подойдёт? Виноградник – это же куст, а кусты нужно стричь…
Она рассмеялась, глядя на его вытянувшееся лицо.
- Успокойся, ты со мной. Конечно, со мной, как ты можешь сомневаться. Только вот…
- Ну, началось… Что только? Что ещё?
- Я не знаю, нужно ли МНЕ это. – Она задумчиво провела пальцем по плафону настольной лампы и вдруг вскинула голову, огляделась. – Коля! Я дома…
И, подойдя к дивану, уселась на него, раскинув руки и закрыв глаза.
- Погуляла – и хватит, - медленно проговорил Зорькин, вглядываясь в неё.
Не открывая глаз, она кивнула.
- Всё очень хорошо получилось, - произнесла. – Он уехал из Москвы! А когда вернётся, меня уже здесь не будет… Постараюсь, во всяком случае. Берг обещал…
- Ты это… - осторожно сказал Зорькин. – Познакомила бы родителей с этим Бергом… ну, пригласила бы честь по чести.. он бы сам им всё объяснил…
- Обязательно, Коля… Обязательно…
Она была благодарна Коле за то, что не подхватил её слов о Жданове. И правильно: что говорить? Это Берга пришлось убеждать (хотя получилось наоборот), а Колька же – из «её команды»… И всё же Берг - удивительный человек. Словно на самом деле был послан в её жизнь – так быстро стал её частью. Правда, в жизнь Жданова внедрился так же стремительно – будто это была одна и та же жизнь. А между тем, она и Жданов – это две совершенно разные истории. Только вот Берг никак не может этого себе уяснить.
- Ты хорошо выглядишь, - как-то по-взрослому заметил Коля. Он продолжал приглядываться к ней. Она резко открыла глаза. – Я думал, ты там страдаешь… лица на тебе нет, как когда уезжала… - И фраза, и взгляд его застыли на вопросе.
- Так и было. Знаешь… я даже говорить нормально не могла. Что-то с речью было, - она виновато улыбнулась. – Я и так не Цицерон, ты же знаешь. Старалась молчать побольше, чтобы никто ничего не заметил. Но начальник всё равно как будто знал…
- Может, этот подонок всё-таки предупредил, рассказал ему?
Она протестующе поморщилась.
- Не надо, Коля. Я поняла: лучший способ – отпустить их. Ты скажешь, что я глупая и надо было отомстить, рассказать всё Ждановым или Воропаеву… Они созвали бы совет и сместили его за враньё, за то, что поставил компанию под удар… пусть так. Пусть глупо. Я не хочу… противно и нечестно. Я верила в него… – Она усмехнулась. – Знаешь, что сказал мне Берг? Что Жданов любит меня. Прямо так и сказал, представляешь?
- Почему? Зачем ему это?
- Не знаю… Он же ему друг теперь… Хочет, наверное, чтобы у нас обоих всё хорошо было. Думает, что мне будет легче… А может, всё это лирика и Жданов прямо попросил его – объяснил, что я опасна для них. Хотя Берг не производит такого впечатления…
- Но ты, конечно, не веришь.
- Конечно, нет… - и дрогнуло её лицо.
- Правильно… Холёный такой, благоухает, часы золотые… «Передайте Катеньке разнесчастной, что я хочу поговорить с ней…» - Губы его презрительно скривились. – Утешитель… Испугался!..
- Он мне денег на карточку положил…
- Гад… - Руки Коли сжались в кулаки. - Я ему в лицо их брошу…
- Для этого их надо снять со счёта, а я не буду этого делать, - устало сказала она. – Переведу на счёт «Зималетто»… Коля, - выпрямилась она. – Если вдруг… если вдруг он снова встретит тебя, ты должен мне помочь. Не говори ему ничего, это бесполезно. Пусть просто думает, что мы вместе. В конце концов поверит… увидит, что я не собираюсь ничего делать, и успокоится.
Зорькин с сомнением посмотрел на неё, но кивнул в знак согласия. Они-то думали, с первого раза сработает, но нет, Жданов недоверчивым оказался. Не захотел соврать себе – совесть очистить, как они рассчитывали. Въедливый товарищ. Хочет знать наверняка, чтобы спать спокойно. Хорошо бы, конечно, напрямик поговорить с ним, но что это даст? Воспитательные беседы ещё больше унизят её…
- Ну, а что ты сейчас будешь делать, я деньги имею в виду? Ты же всё отдала, всё, что мы заработали?.. – завёл он свою вечную песню, и она в сотый раз объясняла ему, что они не на себя работали, что если, как оказалось, Жданов не имел с ней ничего общего, то и она не хочет…
- Пока вся эта сказка с твоей благодетельницей осуществится, надо же на что-то жить, - упорствовал Зорькин. – Билет на самолёт хотя бы надо купить?
- Борис Александрович сказал, что решит этот вопрос. До о-су-ществ-ле-ни-я…
Она снова нахмурилась, и взгляд потемнел. Зорькин вздохнул. Когда она уже научится верить в себя и не принимать удачу за испытание. Хотя, конечно, это он загнул: как тут научишься, с такими «удачами»… Вот, поверила, и второй раз – облом. И тут уже булочками с молоком, как тогда в универе, не отделаешься. Тут помощь посерьёзней требуется. Он и делает всё, что может. Конечно, этого мало… И вот опять про «Малиновского» этого заговорила – Коле словно уксусу в рот влили. И такой он забавный, смешной, и отвлекал её, и в Прагу увёз… И фотограф «замечательный»… Тьфу. Посмотреть бы на этого фотографа.
- Надеюсь, ты его знакомить с нами не собираешься? – не без ехидства прокомментировал он. – Или на пироги к папе с мамой позовёшь?
- А и позвала бы… Только когда? Если я уезжать собираюсь?
Когда Коля ушёл, улыбка сбежала с лица. Она долго сидела, глядя в одну точку, строгим и печальным взглядом устремившись в тоннель прошлого. Уходили из-под ног дни и недели, радужными полукружьями проплывали над головой весенние и летние вечера. Она была женой человеку, которому ничего подобного в голову не приходило. Самому лучшему на свете человеку. Самому близкому и родному. Тому, которого на свете - не было.
Они льнули друг к другу, медленно и не торопясь смешиваясь глазами, дыханием, вздрагивавшими на губах улыбками. Несмело, пробуя, лёгкими – и постепенно набирающими зрелость и уверенность прикосновениями губ и рук обретали друг друга. Это тесное родство, это самозабвенное единство называлось счастьем… И, как бы там ни было, счастье не имело адресов и пределов. Иногда, просто в офисе, в кабинете, в её каморке, не материализуясь, оно всё же овладевало ими, когда, обсуждая планы или документы, они, не замечая этого, тянулись друг к другу… медленно и не торопясь…
Оказалось, что всё это было лишь в ней одной. Две застывшие капельки счастья, цвета тёмного солнца, - только её драгоценность… Она вынула их из кошелька – уезжая из Праги, положила серёжки в один из карманов, который закрывался на замочек. Хорошо бы маму спросить, нет ли дома чего-то подходящего… глупая мысль.
- Что ты будешь хранить здесь? – спросит мама, протягивая ей какой-нибудь пакетик.
- Счастье, мама, - ответит она.
Она купит шкатулку, маленькую, чтобы удобно было возить, если ей придётся много ездить. Больше и не нужно, у неё ведь всего одно украшение…
Этой ночью ей приснился мальчик. Маленький, лет семи, почему-то он был очень бледен. Щуря яркие карие глаза, выделявшиеся на лице, он смеялся, и на бледных щеках появлялись ямочки. Он держал в руках тяжёлую кисть винограда и стоял посреди необъятного жёлто-зелёного поля… Но если подняться и посмотреть сверху - «поле» (виноградник!) имеет чёткие пределы!..
…в гектарах. И новый её периметр – империя янтарного вина…
***
Борис вошёл в тёмную квартиру и, щёлкнув выключателем, бросил ключи на подзеркальник. Всмотрелся в своё лицо… Волосы светло-медного цвета растрепались на сильном ветру, и он был действительно похож сейчас на льва, одинокого и словно схватившегося с кем-то.
Он вошёл в комнату и положил на спинку кресла пиджак. Включил диск, своего любимого Равеля, сделал звук потише и, плеснув в стакан коньяку, уселся в кресло.
Схватился со смертью – и проиграл. Всё правильно, как говорит эта девушка… Но неужели это правильно? Как жаль, что он не верит в вечную жизнь. Кажется, кто-то из поэтов тоже жалел об этом.
Можно было бы утешиться встречей с Клеменс – там, ЗА. Она уже там и ждёт его, и он со временем придёт к ней. Красивая неправда, и она первая считала так.
Он вспомнил, как не слабеющими до самого конца руками она гладила его гриву, склонённую к ней на грудь. “Э-эй, - настороженно окликала она. – Не смей только плакать. Я прожила хорошую жизнь”. Он, конечно, не собирался ей возражать. Он только хотел, чтобы она продолжала жить, плохо ли, хорошо ли, только бы продолжала. Её откровенность иногда ранила его, но это была такая прививка чистоты, что любая правда теперь воспринималась как благо. Она вытащила его после инфаркта, во время разрыва с женой, - тем, что научила с улыбкой принимать правду. Он не хотел отпускать жену. Не желал верить, что всё кончено. После сближения с Клеменс сердце словно сдвинулось, поменяло угол – и перестало болеть...
Это была не любовь, но он уже не мог без неё. Когда она заболела, испытал несколько страшных беспомощных минут – впитанное от неё спокойствие отхлынуло, обнажив истощённые нервы, как обнажает берег отлив. Потом, повинуясь какому-то волшебству, всё вернулось, и он понял, что она будет вечно хранить его. И у него будет всё получаться, и удача будет сопутствовать ему. Люди чувствуют искренность, они бессильны против неё. И, встречая его, будут переставать понимать, отчего так долго прятались за фальшью, притворством, всем наносным, что сопровождает современную жизнь.
Но эту жизнь, эту удачу ему хотелось разделить с ней. С той, от кого он получил всё это, - он тоже хотел что-то дать ей, вернуть хотя бы часть. Но уже не удастся, думал он, сжимая её холодную руку и глядя в молодые глаза, из которых смотрела молодая душа. Как эта душа может умереть, удивлялся он. Проклятая оболочка, беспомощная, словно марионетка смерти.
Увидев сегодня наконец ту, которую выбрала Клеменс, он в очередной раз восхитился точности её ума, стрелявшего без промаха. “Мои воскресные друзья”, называла Клеменс эту девушку и её подругу, все эти годы жившую в Германии и тоже до последнего дня не оставлявшую свою наставницу. Милая, добрая, но и только, Ольга – она, как и он со своим непредсказуемым сердцем, была отвергнута Клеменс для роли, которую необходимо было кому-то отвести. И почти сразу было произнесено имя: Катарина... И он не удивился, не счёл безумством. Слушал только, и записывал, параллельно с юристом...
Он вёз в Москву копии документов – и письмо. Тогда он не знал, что Катя прочтёт его значительно позже, чем они рассчитывали. Не знал, что попадёт в эпицентр драмы, разыгрывающейся в её жизни. Но ему необходимо было её найти – и он бросился в этот эпицентр, не раздумывая, сделав несколько спокойных и твёрдых шагов к тому, кого она любила...
Сегодня она сидела перед ним за столиком в ресторане и, сдвинув брови, читала письмо. Он наблюдал за ней и понял: Клеменс не ошиблась. Эта девушка войдёт в новый эпицентр, не посмеявшись презрительно и брезгливо над последней причудой старухи.
Но вначале ей нужно выйти из старого. Желательно без потерь… Он смотрел на неё и понимал, что должен помочь, вложить балансир в руки. О деле они будут говорить обстоятельно и долго - позже. На такие решения нужно время. Собственно, пока ему было достаточно выражения её глаз, когда она читала письмо…
Но и о «старом» с ней трудно было говорить. Даже ему. Она закрывалась, она сжимала руками локти, не потому, что ей холодно было, - а словно она хотела в какую-то воронку уйти, исчезнуть. Но он делал попытки – одну за другой…
- Андрея нет в Москве, - в какой-то момент будничным тоном заметил он. - Он уехал с Романом Дмитриевичем в Киев, на футбольный матч.
- Так и должно было быть, - отрешённо, терпеливо ответила она. – Всё правильно…
- Но вы неправильно поняли, Катя. Он скучает. Он ждёт вас.
- Борис Александрович… – не выдержав, укоризненно улыбнулась она. – Зачем вам это? Непременно нужно, чтобы все были правы… оправданы? Если так, то не нужно беспокоиться, я не виню его. Не хочу разрушать себя ненавистью. Если бы всё это произошло в самом начале, когда я была… а теперь, после года… - Она тряхнула головой. – Теперь я принимаю всё так, как есть. Я просто пойду другой дорогой, вот и всё.
Он слушал её с еле заметной улыбкой, и эта улыбка настораживала её. Чувствуя, что начинает нервничать и помимо воли открываться, но уже не находя в себе сил для сопротивления, добавила громче:
- Если Андрею Палычу нужно, чтобы он был счастлив с другой… и при этом я тоже была счастлива, то передайте ему, что всё так и есть. Я знаю, он не поверил, что я с Колей… но это его дело. Это правда. У меня всё хорошо.
Борис выждал немного.
- С другой? – спросил негромко, глядя ей в глаза. – С какой другой?
Она отвернулась. Он видел, как бледнели её лицо, шея. Всё же было что-то, ей небезразличное, как бы она ни старалась убедить себя и его в обратном.
- Мне сказали, что есть другая, - глухо и настойчиво проговорила она… – То есть была бы, если бы меня не было… Я мешала им.
Невозмутимость изменила её собеседнику. Если бы она лучше знала его, удивилась бы не меньше – его застенчивая улыбка сменилась широкой, удивлённой. Казалось, он вот-вот рассмеётся.
- Но это ложь, Катя. Никакой женщины нет. Если вы имеете в виду Киру Воропаеву, то…
- Нет, это не Кира, - быстро сказала она, сидя уже с совсем низко опущенной головой.
- Нет? А кто? Вам назвали её имя?
Она не ответила. Он вдруг почувствовал сильное, готовое щедро сыпануть искрами напряжение – она заплачет сейчас, подумал он.
- Катя, простите. Пожалуйста, простите меня. Я, конечно, понимаю, как вам тяжело всё это обсуждать. Но я вижу, что вы заблуждаетесь, и не ради Андрея, а ради вас хочу объяснить… Как раз с Андреем у меня сейчас… разногласия, - задумчиво усмехнулся он.
Она посмотрела на него. Её глаза блестели, но были сухи.
- Какие разногласия?
- Неважно. Это касается человека, который рассказал вам всё. Но ведь вы отказываетесь об этом говорить.
- Да, отказываюсь… да вы и не можете знать…
- Я знаю, - мягко сказал он. – Знаю. Поверьте, мне хватило нескольких дней, чтобы всё понять. Этот человек долго ждал. Он точно знал, что всё изменится, ведь появилась даже конкретная дата – ваша поездка в суд, снятие претензий… Но ничего не произошло – ни в этот день, ни на следующий. Ни через неделю. Андрей уехал с вами и продолжал уезжать. Всё это время он принадлежал вам и продолжал принадлежать, как будто ничего не изменилось. При этом он избегал прямого разговора и по-прежнему делал вид, что использует вас… И тогда этот человек решился. Друзья должны помогать друг другу.
Она сидела, снова опустив голову и обхватив себя за локти... Опять закрылась, глухо сопротивлялась, но была спокойна, и он продолжал.
- …В тот день он был добр с вами, правда? Участлив, заботлив… Как можно мягче рассказал о том, как они с Андреем боялись за судьбу фирмы и решили подстраховаться, организовав «вспомогательный», параллельный план… На этот раз скрыв его от вас, потому что лично вас он и касался. И всё прошло, и потом шло – хорошо. В полном соответствии с планом… И только в самом конце произошла заминка. У Андрея доброе сердце, он жалостлив и никак не мог решиться порвать с вами. Хоть и хотел… вот и девушка какая-то, оказывается, имела место. Тоже, вероятно, по версии доброго друга, - ждала… Милая Катя, всё это могло бы быть так. Если бы желаемое – было в действительности. Но добрый друг лишь выдал одно за другое. Уж не знаю, сознательно ли, или упорно заблуждаясь… Но, судя по несуществующей пассии, доля сознательного вымысла всё же была. Ему нужна была стопроцентная гарантия, что вы не просто уйдёте - вы уедете на время. Поэтому он расцветил свой рассказ этой девицей и… сам нашёл вам работу на выставке янтаря в Риге.
Она заплакала. Она качала головой и тихо плакала. Потянула со столика свой светло-бежевый берет.
- Я не хочу об этом говорить… Я не верю вам…
- Да, не будем. Ещё раз – простите меня... Но я говорю правду. Андрей любит вас. Ему никто сейчас не нужен, кроме вас.
- Сейчас, - неожиданно жёстко вырвалось у неё. Закон притяжения – неумолимый закон… Какие-то зёрна ему удалось посеять в ней, хоть она сама этого ещё и не понимает. – Неужели вы не понимаете, что это смешно? Всё началось с пустоты и уйдёт в пустоту…
- Катя, никакой пустоты не было, с самого начала…
- Борис Александрович, я не хочу, я не хочу!..
Вынутым из сумки платком она решительно, трогательно-торопливо протирала глаза. Он разглядывал её. Очки прятали целый мир. И этот мир по тому же закону притяжения не отпускал Жданова. Берг вспомнил слова Клеменс: «Совершенно необыкновенная девушка, Борис… Ничего не знает о себе, и трудно будет доказать ей, помочь узнать. Надеюсь, встретится когда-нибудь человек, которому это удастся».
Берг ещё не был до конца уверен, что Жданов – такой человек, но, во всяком случае, его новый знакомый, президент крупной московской модной фирмы, был очень близок к этому…
***
Все эти дни в Киеве было жарко. Настоящая жара, он даже не снимал с вешалки в номере отеля свою куртку. Сидел на трибуне в одной футболке, пил пиво из банки и орал, когда остальные орали. Охрип! И Малиновский рядом – охрип. Они хрипло ржали, толкали друг друга, дурачились и были счастливы. Как раньше. Но, возвращаясь в номер, он сразу чувствовал, что это иллюзия.
Никогда не бывает «как раньше». Может только напоминать, быть очень похоже и даже очень-очень похоже – но вернуться уже нельзя. Если нет, конечно, в гаражике машины времени… Всё просто: каждый день ты обновляешь свои клетки, вдыхая новый воздух, и незаметно меняешься. А потом удивляешься, почему всё вокруг тоже изменилось.
Он и раньше замечал, но не задумывался: гораздо проще и легче увидеть, например, совершенно новый квартал домов взамен знакомого до пористых кирпичиков старого, - чем найти всё на месте и понять, что уже ничего не найти. Только в памяти всё остаётся нерушимым, сохраняется, - в реальности время рано или поздно истребляет абсолютно всё. Если только сам не являешься частью этих изменений, не находишься внутри…
От всех этих старых-новых впечатлений он устал и был рад, когда самолёт в Москву оторвался от земли. Закрыл глаза и проспал два часа, не вздрагивая и не просыпаясь, как это было все последние ночи – дома и в гостиничных номерах. Перед посадкой Рома тихонько тронул его за плечо и разбудил.
В Москве дул остервенелый ветер и лил дождь – сыпался град. Огромные ледяные катышки со стуком обрушивались на асфальт; пока они добежали до пандуса стоянки, где стояла машина Малиновского, вымокли и обессилели.
- Ничё, у меня две куртки в машине есть, - тяжело дыша, открывал дверь Малиновский.
Чёрное шерстяное полупальто, которое обычно носил Малиновский, лежало на заднем сиденье – его Роман набросил ему на плечи, подталкивая в машину, а для себя из багажника вынул спортивную ветровку – «на всякий случай вожу». Мокрую «киевскую» одежду свалили на заднее сиденье.
Тронулись, и Андрей потянулся в карман за платком. Рука нащупала небольшой округлый предмет, осязательно показавшийся знакомым. Он опомнился – чужой карман; усмехнулся и вынул руку. Хотел попросить у Романа платок, но почему-то передумал и, потянувшись назад, из кармана куртки вынул свой. Вытер руки и лицо, протёр очки… Роман, повернув голову, улыбнулся, и он улыбнулся в ответ.
Руки зябли, но не поэтому его рука снова оказалась в кармане. Он не помнил, почему. Он не собирался этого делать. Но пальцы уже ощупывали бархатистый на ощупь предмет. Бархатистый. Он потянул его наверх и незаметно взглянул на то, что держал в руке. Отчаянная, рвущая боль охватила сердце, и он чуть не выпустил из пальцев не такую уж лёгкую, пухлую коричневую коробочку… Сидел, глядя застывшим взглядом перед собой; мышцы, руки тоже застыли.
Медленно повернулся… Роман был совсем прежний: светлое беспечное лицо, даже что-то мычал – напевал тихонько. Хорошее настроение. Когда знаешь, что у тебя в жизни – всё хорошо.
Дорога была плохой, дождь заливал стёкла, и Роман почти всё время был в отвлечённом напряжении. Это спасало.
Он сидел, отвернувшись к окну. Помимо всего прочего… как же так? Он же видел, он видел на ней, уехавшей, эти серёжки?..
- Знаешь, я передумал, - хрипло (проклятый футбол!..) сказал он. – Подъедь к «Зималетто». Нужно посмотреть кое-что.
Брови Романа взметнулись.
- Я думал, единственное, чего ты сейчас хочешь, - это завалиться в постель и проспать часиков двенадцать…
- Так и есть. Но надо просмотреть список поставщиков, чтобы Милко завтра не разорался. Домой потом на такси доеду.
Роман пожал плечами, но послушно включил поворот.
Машина подкатила к крыльцу «Зималетто»…
- Может, всё-таки подвезти тебя?
- Нет, не надо, - потянувшись за сумкой и курткой, он спрятал лицо.
Открыл дверь, и Малиновский протянул ему руку.
- До завтра?
Он ответил на рукопожатие. Вложил коробочку в руку владельца пальто.
- Хорошо, что у нас с тобой есть завтра, да? А у неё могло и не быть.
Он твёрдо смотрел ему в глаза. Малиновский отдёрнул руку. Коробочка упала и закатилась на пол, по коврику, куда-то под педали.
- Подними, - тихо сказал он…
Малиновский опять сел прямо, постучал ребром ладони по рулю. Резко дёрнул головой, усмехнулся…
- Подними, - громче сказал он.
Малиновский наклонился и, подняв коробочку, отдал ему. Но он не взял, продолжая сидеть неподвижно.
- Откуда это у тебя?
- Твоя принцесса оставила впопыхах, когда уходила.
- Почему у тебя?
- Просила передать….
- Что ж ты не передал?
- А ты не понимаешь?
- Почему не передал? – повторил он.
- Потому что ты бы этого не понял. Стал бы орать, как ошпаренный… Ты ж добрый у нас…
- И что ты собирался делать с этим?
- Не знаю. Может, когда-нибудь и отдал бы. Да не паникуй ты, нет там ничего… Ну, открой, открой, убедишься. Я сам обалдел, когда понял. Я вышел на минуту – вернулся – её уже нет. И эта коробка на столе – открытая и пустая. Видно, всё-таки не выдержала, забрала свою драгоценность. Полюбовалась на прощанье, полюбовалась… и забрала. Женщины, они же такие, камешки жалеют… А футлярчик, конечно, оставила. Правда, она не в себе была… Помнишь, ты ещё когда-то не верил, что она в тебя влюблена. Ка плюс А… Да-а, как будто в другой жизни, время идёт…
Он вырвал у него коробочку и дёрнул дверь. Быстро, рывком выйти не удалось – сумка и куртка мешали; всё же выбравшись, он свалил всё это прямо у машины, в лужи, в грязь, сорвал с себя пальто и бросил на сиденье. Низко пригнувшись, Малиновский снизу вверх смотрел на него.
- Я унести её хотел… помнишь, в тот вечер, когда Берг на меня наехал. И забыл… ну, значит, так надо было. А ты горячку не пори, Андрей… Подумаешь – поймёшь, что я хотел как лучше…
Не слушая его, он собрал вещи с земли и пошёл к дверям. Едва взглянув на заспанного охранника, вошёл в лифт, открыл коробочку – глубокий, как ночь, чёрный бархат, и больше ничего, - и приложил к щеке. «Катя. Катя моя».
Прошёл сразу в приёмную Киры и Малиновского. Лёгким, с плеча, тычком кулака распахнул неплотно прикрытую дверь. Сколько раз… Ноутбук с девочками внутри. Папки. Полки шкафов. Футбольные мячи и мягкие игрушки. Бутылки – виски, коньяк. Настольный хоккей…
…Всё взлетало, рассыпалось, разваливалось. Полки и ящики вывернуты, отброшенный с силой, со слетевшими колёсиками стул коряво, драчливо, но всё же поверженно, – на полу, в углу, у окна…
Прерывисто дыша, он читал лист бумаги, найденный в одном из ящиков стола: «Пушкарёва Екатерина Валерьевна, 1980 г.р. МГУ, три языка… Стажировка в Германии – 1 год, работа в банке «Ллойд Моррис» - 1 год, работа в компании «Зималетто» - 1 год… Прекрасный работник. Талантлива, исполнительна, трудолюбива… Рекомендуется для работы в области экономической деятельности на руководящих должностях…» Какая забота, и не поленился же, не пощадил себя. Звонки знакомым, факс с рекомендацией… Интересно, чем она там у них руководила?..
…За неимением стула опустился прямо на пол, рядом с валявшейся здесь же своей мокрой курткой. Вспомнить бы, где телефон… Багровые круги перед глазами. Расплываются, расходятся волнами, как от брошенного камня по воде. Только на воде не бывает багровых.. Он прислонился спиной к шкафу и, стараясь сосредоточить дрожащие руки, рылся во влажных карманах куртки, ища телефон.
- Борис… мне нужна ваша помощь. Я хочу с вами поговорить. Прямо сейчас!.. Я в «Зималетто», Борис. Приезжайте сюда… Я прошу вас…
Часто останавливаясь, он добрёл до своего кабинета. В каморке, не включая света, сел и положил голову на стол. Но Берг почему-то знал, куда идти, и сразу нашёл его…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Надеюсь этот "ангел хранитель" от Клеменс поможет и Кате, и Андрею.
Темная история!
Еле удержалась от соблазна цитировать каждую вторую строчку...волшебно! 
Малиновский - главный злодей, Берг - добрый фей-утешитель. Летает Андрей между этими товарищами, как теннисный мячик - у кого подача сильнее. Если поэтому он
, спасибо! 
А он все шутит... Или прикрывается шутливым тоном. Надеюсь, что он не дже не предпологает на сколько все у Жданова серьезно... Да и как предположить, если Андрей усиленно играл свою роль не только перед самим собой но и перед Малиновским?
Испугалась жестких слов? 
