|
V
Сон был такой: весна в окрестностях Ш***, маленький теплоходик на тёмной полноводной реке, холодный воскресный полдень, и они с Клеменс вдвоём на пустынной палубе. Клеменс свежа и хороша в своей тёмно-голубой шали и с безупречно уложенными, колечко к колечку, локонами. И снова она не похожа на себя понедельничную или даже пятничную.
- Ты знаешь, как умер Хейден? – вдруг говорит Клеменс… – Его нашли в полусгоревшей машине в объятиях молодой женщины…
Катя с ужасом смотрит на неё и невольно придвигается ближе. Наверное, она плохо поняла по-немецки.
- Я думала, ваш муж болел?..
- Всего два дня, если это можно так назвать. Два дня, не приходя в себя, цеплялся за жизнь. А любовница погибла мгновенно. Ты не ослышалась… Машина на полном ходу слетела с автобана на шоссе под мостом. – На пару секунд щека Клеменс (пара пигментных пятнышек) скрывается за облачком сигаретного дыма. – Я видела, как они летели… - И, перехватив её недоуменный взгляд, она усмехается. – Нет, меня там не было. Один очевидец, как их называют, заснял на мобильный. Сейчас это модно. Позже он нашёл меня и не взял ни пфеннига… тогда ещё были пфенниги, доживали последние дни. Так вот, они летели красиво и, главное, вместе… я не могла избавиться от этой мысли, когда смотрела запись. Я прожила с ним сорок два года.
Катя, сдвинув брови, смотрит на воду. Клеменс улыбается.
- Извини меня, девочка. Никого ближе тебя и Ольги со дня смерти Хейдена у меня нет. Не считая пары преданных сотрудников банка, но это же другое… Бывают минуты, когда невозможно держать всё в себе. Я полюбила его такого – с молодой любовницей, с сыном-младенцем… да-да, ты хорошо понимаешь немецкий язык. Я, старуха, вдруг увидела его другим - возненавидела - полюбила... Сидела у кровати в клинике, проклинала… и любила… А может быть, всегда любила, только, однажды признавшись себе: не люблю, не смогла отказаться от… знаешь, такой едкой сладости, которую доставляют подобные признания. – Она долго прикуривала на ветру… - Люди же всегда так: долго не решаются, а потом, решившись, уже не могут остановиться. Боль становится наслаждением, а прежняя умиротворённость, согласие с собой – болью. Болью пустоты – это же, как и почти всё в этой жизни, форма зависимости… Для таких, как я, нереализованных... Мы бежим от пустоты, заполняя её чем попало, порой весьма сомнительным наполнением. Для меня таким наполнением было: я не люблю Хейдена. Пока не увидела его летящим с автобана…
- Клеменс, как же так… значит, у него был сын?
- Почему был? Он и сейчас есть. Он и сейчас ещё маленький, всего четыре года прошло… Она была его переводчицей. Хейден терпеть не мог говорить на иностранных языках, хоть знал несколько, такая причуда. А я понятия не имела о ней… знала, что есть переводчик, как и все эти годы, они регулярно сменяли друг друга, с такими мелкими служащими Хейден меня не знакомил… Оказалось – пять лет. Пять лет они были вместе, и наконец она решилась родить ребёнка. Меня ожидали большие новости… впрочем, я и дождалась новостей. Только несколько иного рода.
- Он был младше вас?
- Всего на три года. Такая страсть… Я предназначалась в жёны его старшему брату, но брат нарушил традиции и первым заговорил с бароном о браке по любви. Анна – американка, чужачка, из незнакомой семьи!.. Следом шли мы с Хейденом – тоже нарушители, но только очерёдности. Я из простой семьи, но барон люби-ил нас… - Клеменс прищурилась и улыбнулась, кивнув на виноградники, взбиравшиеся по крутым склонам, мимо которых они проплывали. – Знаешь, что это? Любовь и гордость семьи Клейнеров в течение многих веков. Янтарный рислинг, чуть ли не единственный в Германии. Такое особенное вино из него получается, золотистое, с сильным ароматом вяленых фруктов, мёда, специй… А мои предки помогали им. Мой отец был управляющим на этих виноградниках. Барон презирал предрассудки и сразу при рождении определил меня в невестки. Так и вышло, только с сыном ошибся… Такая любовь у нас была – и погасла, как спичка, когда Вольфи умер, умерла вместе с ним. А потом вот, видишь, спустя годы, спустя жизнь, - благодаря ещё одному маленькому – воскресла.
Клеменс затушила сигарету о медную тусклую верхушку урны, стоящей на палубе. Обернулась, огляделась:
- Ольга не идёт, зачиталась, наверное… Мне показалось за завтраком – она простужена?..
Остановила цепкий сочувствующий взгляд на Кате:
- Бедный ребёнок, я напугала тебя.
- Нет, что вы. Вы… вы видели этого мальчика?
- Видела, - устало сказала Клеменс. Казалось, её сил хватало только на далёкое прошлое. Настоящее не вызывало интереса. – Его я тоже ненавидела. Это долгая история… Но в конце концов, конечно, поехала. Его воспитывает её сестра. Неплохая женщина, но… Мальчику будет плохо с ней.
- Почему?
- Деньги. Обида. Хейден ведь не успел дать ему фамилию. А фрейлейн Онхольц ещё и алчна. Найдя для себя удобное оправдание, она сэкономит на Джебби всё, что можно. Я знаю: из тех денег, что я даю ей, он не видит ничего. Но и я ничего не могу сделать – она тётя, законный опекун…
Она только успела ещё почувствовать то, что почувствовала тогда – острую жалость, вылившуюся в глаза, обращённые на Клеменс, - и проснулась.
Бежал ещё за подсознанием звонкий Олин голос, мелькнули напоследок её голубые глаза… Да, кажется, появление Оли тогда вынудило их закончить разговор.
С далёкой палубы теплоходика она вернулась в комнату, залитую молочным лунным светом - из-за белого матового шифона, занавешивающего окно. И, вернувшись, тут же подумала о насущном, будто и не было только что того давнего разговора: «Денег у меня – до полудня, когда нужно будет расплачиваться за гостиницу. И ехать некуда. Сергею нужно в Москву…».
Сергей по фамилии Малиновский (вот совпадение!.. но она вяло, равнодушно приняла его), собирая в Риге свои фотоаппараты, штативы и коробки с плёнкой, улыбнулся беспечно: «Рванём со мной в Прагу? У меня там ещё на неделю работы. Будешь моим «ассистентом»… И она «рванула» за фотографом-перекати-поле, с которым случайно познакомилась на выставке и который ей не Малиновского – Зорькина с первой минуты напоминал. А она себе маленького подкидыша напоминала, забывшего своё имя, свой язык, идущего послушно за любым, кто зовёт его…
Но теперь уже звали дом и лица родителей. Уходила острая тоска, стенавшая: бежать!.. От кого, от чего бежать? Бежать можно только от того, что гонится. Её янтарная любовь ещё долго будет гнаться за ней, только ни в каких странах приюта от неё не найти. А тому, кого она так янтарно любила, она не нужна.
Но ей же сказали: он разыскивал её. Помогал этому человеку, как в сказке, занявшему её место в «Зималетто», сблизившемуся с ним… Оля, Оля… Как невовремя ты проявилась – как силуэт на фотографиях Сергея.
Шевельнулась всё же эмоция – лёгкое удивление... Неужели ему есть дело ещё до кого-то, кроме себя. Но, с другой стороны, ещё денёк морского бриза, развлечение; да и забыл он уже обо всём. Наверное, разговаривая с ней, он даже не отводил бы глаз.
Но она пока не забыла. И, чтобы спокойно и без страха вернуться, надо опередить их. Чтобы он знал: она нашлась. Если он искал её для другого, надо дать возможность этому другому найти её.
И так ясна, так интуитивно-точна была эта мысль, что она вскочила и, включив ночник, отыскала в сумке бумажку с телефоном. Но за окном по иссиня-чёрному небу ещё вовсю неслась луна, луна была в полном праве, и надо было как-то переждать её.
Тут и пригодился приснившийся разговор. Снова забравшись под одеяло, она зажмурилась и подумала о том, как почти страдала тогда. История, рассказанная Клеменс, действительно напугала её. Полна надежд была эта молодая женщина… Любила своего новорожденного сына. Верила в будущее, которое так поздно пришло для любимого... И в одночасье – бессмысленное крушение всего. Искорёженная машина и искорёженная жизнь, которая ещё только началась... Мальчик, оставшийся без родителей… Страшнее этого она ничего представить себе не могла.
А ещё жалела Клеменс, до сбоя дыхания, до слёз. Подобные объёмные и противоречивые истории ещё не помещались в её чистой, прозрачной душе. Полудетская студенческая история почти не оставила следа. Это позже душа стала по-настоящему наливаться – благоговением, восхищением, желанием вечно служить, потом и пряными рассветами, отражёнными в коричневых глазах...
…да, так о Германии: какой пугливой, какой глупой она была. Как всё узко и трепетно принимала – училась жить, обозначалась. Сердце заходилось, как от малейшего всплеска воды от весла во время тихой прогулки на лодке, как от первых несмелых проб-ударов колоколов на церковных колоколенках в прирейнских городках… Сейчас её сердце закалено. Сидеть у него на колене, на колене у него сидеть…
…это чувствовать всю себя. Это знать и ощущать свои плечи, спину, грудь; это словно видеть, как, спеша, струится кровь по сосудам и вскипает пузырьками - когда небритыми губами он касается шеи; а если ещё и вытирает ей подбородок от арбузного сока…
Она вздыхала, переставая бороться с собой. Пусть, пусть текут мысли, когда-нибудь они оставят её.
И откуда он взялся, этот арбуз? Оттуда же, откуда это чудо – её серёжки, и Барик – боль и нежность её, обманчивое предчувствие семьи и дома, и его неожиданно смелый, вызывающий взгляд на случайно встретившегося знакомого из окна машины, в которой сидел с ней…
Он такой – добрый и решительный… иногда. В том и соль – только иногда. И никогда он не станет таким по-настоящему.
Непостоянство. Предательство. Вероломство… А как же я, Андрей?.. А я ничего не обещал тебе - такого, во что ты могла бы верить. Я вообще часто лгал! И таким ты любила меня…
Но ведь даже в минуты самых тяжёлых сомнений она знала: в той ночи, когда они впервые были вместе, не было ни грамма фальши. В его признании тоже… Потом этих признаний становилось всё меньше. Они ушли в молчание, в попытки честности с его стороны. И лишь иногда, солнечным лучом, - прежние обещания вроде: «Всё изменится, Кать. Осталось ведь совсем немного. Ещё чуть-чуть, и нам не нужно будет скрывать свои чувства…» И опять было ощущение, что это – правда, что он на самом деле… нет, даже не «думает» – чувствует так…
Но внутри уже всё равно зрела правда. Как тот янтарный виноград семейства Клейнеров… А она-то думала – это любовь вызревала.
И в конце концов ей дали попробовать вина. Вина не любви, а правды. Горчило это вино, никаких яблок и мёда не было в нём. Специи, травы? Пожалуй. Цикута…
Какую-то часть времени она не помнила об этом. Ветер, лёгкими набегами на дюны расплёскивающий песок по морскому берегу, куда отправил её сердобольный виночерпий, ласково гладил по голове и разрешал забыть. Наверное, это защитное свойство мозга – помнить не всегда, радоваться просто тому, что ещё дышишь. И даже что-то соображаешь, и говоришь, и считаешь… С трудом. Но ей удалось это скрыть: организаторы выставки остались довольны, по крайней мере, претензий не высказывали. А может, они тоже были сердобольны? Хоть она и надеялась, что её порекомендовали, не вдаваясь в подробности, непосредственный начальник иногда как-то странно смотрел на неё, жалел как будто. И, когда она отпросилась на два дня, разрешил не приходить, без единого вопроса…
Но она же всё-таки не выдержала, не смогла сидеть в номере. Когда оставалась одна, вкус вина был особенно сильным, особенно в эти дни, когда он был так близко... И она поехала с Сергеем на окраину Риги, они зашли в какой-то маленький трактир. И в полутёмном зале, когда она сидела за столом из чёрного дерева, глядя пустым взглядом в меню, Сергей сфотографировал её. Он вообще фотографировал всё и всегда, сросся со своим фотоаппаратом. Она даже не возмутилась, наоборот, улыбнулась. Очень рассеянна она была.
А потом эта фотография вдруг появилась в буклете выставки… Ну конечно, янтарь… Она рассердилась на Сергея, даже сказала ему несколько обидных слов, даже чуть не расплакалась. Этот янтарь не имел к выставке никакого отношения!.. Но Сергей взял её с собой сюда, в Прагу, и долго сердиться не имело смысла. А что вообще сейчас имело смысл? Главный урок она вынесла, и третьего раза не будет. Хорошо бы проучить, конечно, зарвавшихся мальчиков, но и это смысла не имело. Хватит того, что она Зорькиным прикрылась, уезжая-умирая. Хватит вранья! Она и так пьяна от него, на ногах еле держится… Серёжки хоть немного помогали устоять, напоминали о правде её собственной любви.
Пора трезветь и выкарабкиваться.
…- Б-борис?.. – Она и заикалась сейчас немного. К её внешности – ещё и заикание! Замечательно, вот оно, крушение всего… - Это Екатерина Пушкарёва. Я возвращаюсь в Москву и хотела бы встретиться с вами…
***
Это была такая ссора: порезавшая душу, как неосторожное движение бритвой - вроде как всё шло гладко, и ничто не предвещало, но определённая опасность присутствовала и в каком-то месте этот вечер надорвала.
Конечно, опасность витала. Хоть он и забыл о ней в своей вечной потребности поделиться, задать вопрос и услышать ответ, тот ответ, который шёл и из собственного сердца. С Малиновским не мог – уже не получалось, проверка в баре это ясно показала, а с Бергом же с самого начала получилось. Это была такая удача, такая находка, этот Берг. Но и он своими подозрениями лишил его «жилетки».
Он ещё успел сказать ему о Кате, всё то же: как ему её не хватает, но и новое: сделал упор на то, что любил её. Любил давно. Он как будто понимал, что напрямик у них никогда ничего не выйдет, они же – разной крови, и надо было вот так, в обход, с изнанки…
- Недурно, Андрей. Ей-богу, недурно… Но как ей теперь понять всю эту философию? Вы думаете, ей станет легче от этого?
- Да, она должна понять, - пробормотал он. – Иначе… это же обидно, Борис, поймите…
- Да я-то понимаю, я лицо в буквальном смысле со стороны… Написать об этом книгу – читателям ваш образ понравится. Ну, а она? Вашу изнанку на себе испытавшая?
- Конечно, вы правы.
Он хмурился, утыкал в пухлое сиденье дивана кулак.
- Я ещё раз съезжу к ней. Она должна вернуться, я чувствую. В конце концов – она без денег. Я перевёл на её заработный счёт какую-то сумму, но вы же знаете, она не снимет ни копейки…
- Уверен, - негромко откликнулся Берг. – Многое ещё зависит от того, как она уезжала… Какой… Какой её сделала беседа с вашим… главным специалистом по изнанке – Романом Дмитричем…
И тут уже он вспомнил. И не мог молчать. Интересное кино получается! Его образ, значит, всем нравится. А Малину – в утиль, всех собак на него спустить… или «навешать»?.. Ну как же, не просто пособник и вдохновитель – инициатор, организатор, администратор… Заманчиво, конечно. Скромно потупить глаза, выглядеть жертвой, попавшей в коварную ловушку. Но совесть… ещё жива. И благодарность. И память о многих и многих годах, а Бергу – от году неделя!..
- Я вас прошу, Борис, о Малиновском не говорить, - и глаза наливались кровью, хоть он ничего такого и не чувствовал, - вы ещё мало знаете его. Можно сказать, совсем не знаете. Роман – мой лучший друг. Вообще, просто друг. Прошу вас как следует вникнуть в смысл этого слова… То, что происходит сейчас, - временное непонимание. Ему трудно понять всю эту мою «философию», к тому же ещё и не хочется. И я понимаю его, хоть, наверное, на его месте поступал бы по-другому. Я мог бы себе это позволить. Я всё время, Борис… как бы это сказать… был немного впереди. Вы понимаете?
- Понимаю, Андрей. И именно поэтому считаю, что он…
- …рассказал Кате правду? Заставил её уехать, бросить меня? Но это смешно, Борис. – И он действительно улыбался, нервно и угрожающе. – Я же говорю: вы плохо его знаете. Малиновский – и такие разговоры! Да легче представить, как он вагоны разгружает, чем на такие темы беседы ведёт! Я знаю, о чём говорю… я сам такой… был таким.
И он смеялся, вернее, пытался рассмеяться, но выходило как-то отрывисто – точь-в-точь так, как у самого Малиновского в последнее время.
От волнения, совершенно новых чувств - любви к женщине, первой серьёзной обиды за друга - ему становилось жарко. А Берг оставался исполнен своего львиного спокойствия и рыжеватой бледности.
- И всё же, Андрей, её заставили уйти от вас. Я даже думаю, что на выставку она попала не без чьего-то участия… Ей же некуда было идти: везде вы бы нашли её. Для собственного спокойствия вам нужно было бы оправдаться. Может быть, даже - её саму обвинить в разрыве. Так часто делают те, у кого… как это говорят… рыльце в пуху. Я не знаю, знал ли Роман Дмитрич, что в вашем случае всё обстоит не совсем так, может, он даже думал, что оказывает вам услугу… но для Катерины можно и нужно было представить всё именно так. Чтобы она поверила. Она и поверила… Она давно знала, что что-то не так, вы и сами это понимали. А ваши тёплые взаимоотношения с котёнком – слишком зыбкое, недостаточное основание, согласитесь…
«Это чужой человек, - скорбно и хмуро думал он. - Он не в состоянии понять. Он видит только то, что на поверхности, только то, чем я живу сейчас. Его не было здесь, когда «Зималетто» шла ко дну, когда я точно знал: Малиновский не предаст. Он – в моей команде. Как и она».
От духоты у него выступили капли пота на лбу. Он поднялся.
- Я поеду. Завтра трудный день: хочу кое-что подчистить, продажи проанализировать.
- Вы всё ещё хотите уехать?
- Возможно, - сухо ответил он и ничего добавлять не стал.
- Хорошо, я приду пораньше.
- Необязательно, обычное время вполне устроит. Всего доброго.
Он неохотно пожал протянутую ему руку. Этот шаг к столу стоил дорого. Его одиночество в эти минуты было совершенным. Нет Кати, нет Малиновского, нет и его, Берга.
Но, выйдя из «Зималетто» и снова произнеся мысленно её имя, он почувствовал себя лучше. И, когда через десять минут ехал уже по вечерним, сырым от таявшего снега улицам, ему казалось, что он едет не просто к её дому – а к ней домой. Подняться бы сейчас в квартиру, войти, сесть за стол, повиниться… Её отец выгонит его. Но станет легче.
Господи, подумал он, откидываясь на спинку сиденья, когда машина уже стояла во дворе. Только бы это не оказалось правдой. Только бы она уехала просто так, из-за того, что он плохо обращался с ней, а не потому, что всё узнала. Иначе… можно прямо сейчас в петлю. Потому что, если она и выживет, - не поверит и не простит. А вереница бессмысленных лет впереди, таких же, как все эти дни с тех пор, как она уехала, не представляют никакой ценности. Ни для него самого, ни для кого-то другого.
Ч-чёрт… Ну, Малиновский ничего такого не делал. Это подлость, и на неё нужны силы, откуда им у Малиновского-то взяться? Он даже оскорблял её беззлобно, с симпатией – потому что просто не понимает, что это оскорбление. И никогда не поймёт…
Может быть, в этом всё дело? «Думал, что оказывает вам услугу…» Может, и о её чувствах не задумывался? Ну, способны же они оказались на такой обман, чем он сам-то лучше?..
Зазвонил телефон, и поспешно, словно стряхивая с себя вину за эти мысли, за допущение, он схватил трубку.
- Двадцатого матч Лиги Чемпионов в Киеве, - услышал он голос Романа, глухо, как будто очень издалека. – «Динамо» – «Порту». Может, поедем? Вернёмся как раз к понедельнику, когда Милко из отпуска выйдет…
- Поедем. Поедем! – горячо ответил он, хотя ничего подобного не собирался делать, хотел разобраться со своими чувствами и дождаться Катю один. Но сказал – и вздохнул с облегчением. Это тоже выход, хотя бы временный. И, может быть, его кислая физиономия когда-нибудь всё же приобретёт другое выражение. А когда он вернётся, то и Катя вернётся - может быть…
…- Елена Александровна, добрый вечер, это Андрей Жданов. Я хотел спросить – Катя не приехала?
…Ну конечно, не приехала, не звонила, и вообще, кто такая Катя, мы уже забыли, а вы не туда попали. Что за странные люди? Их дочь скитается где-то, без денег, без работы, а их даже не волнует по-настоящему, почему два человека так настойчиво разыскивают её… Собственное бессилие сводило его с ума. «Случилось, конечно, случилось!» - хотелось крикнуть ему в ответ на фальшивый дежурный вопрос её матери. Неужели она сама не понимает, не чувствует?..
Но ничего такого он крикнуть не мог и так же фальшиво и дежурно сказал только: «нет, всё в порядке» и «извините, до свидания». Если её мать узнает об этом романе… нет, только не от него. И не сейчас, когда он сам ещё ничего не знает.
Назавтра он решил все текущие дела, дал распоряжения на ближайшие дни, пресекал всякие попытки Берга поговорить, избегал его задумчивого изучающего взгляда и, не попрощавшись с ним, уехал в Киев с Малиновским.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Что-то всех жалко, включая фрау Клеменс и Малиновского (который Р.Д.). Как будто все заблудились в янтарных сумерках...
А " сердобольный виночерпий", который и на море отправил и " дал попробовать вина... не любви...правды " рано или поздно объявится: тут я его и придушу собственными руками 
