|
Глава 21.
Весеннее солнце по-утреннему робко заглянуло в окутанную ночным полумраком большую красивую комнату. В этой комнате, на широкой кровати, утонув, как в облаке, в белоснежных простынях, спали два человека - мужчина и женщина. Солнечный луч не торопясь преодолел расстояние от окна до кровати, погладил лежащего на боку смуглокожего широкоплечего атлета, потом чуть-чуть переместился и попытался разглядеть спрятавшуюся за ним миниатюрную женщину, улыбнулся, скользнув по ее обнаженной руке, чуть задержался, любуясь плавными линиями совершенного тела, а когда отправился выполнять свою каждодневную работу - разгонять по углам серые ночные тени, потревоженный им мужчина вдруг вздрогнул и резко перевернулся на спину…
- «Катя! Я её не испугал? Не разбудил?» - первое, о чем подумал Андрей, как только окончательно проснулся? Вытерев тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину, он повернул голову и посмотрел на любимую. Катюша, «потеряв» его, заворочалась, недовольно нахмурилась и даже как-то по-детски обиженно поджала губы, но не проснулась.
- «Рано еще, пусть поспит», - ласкал он взглядом знакомое до последней черточки и такое обожаемое лицо.
Андрей несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь выровнять дыхание и успокоить сердце, растревоженное пережитым во сне кошмаром.
- «А прав был доктор», - вспомнил он, о чем предупреждал его врач в госпитале, – «Память, видимо, не скоро все забудет»…
Счастливой случайностью, невероятным везением, и даже неслыханным чудом назовут французские и мировые СМИ то, что произошло с самолетом компании Эйр Франс, следовавшим рейсом Москва-Ницца.
Приборы заметили аварийное состояние лайнера еще в небе над Италией. Возникла угроза разгерметизации корпуса самолета, которая в любой момент могла привести к тому, что громадный Боинг начал бы разваливаться на куски прямо в воздухе. Пилоты понимали, что единственный шанс спасти самолет и всех, кто находится на его борту, - немедленная посадка. Но ближайший аэропорт был в Ницце, а до него еще полчаса летного времени. Успеют ли они, дотянут ли до этой спасительной невзрачно-серой полоски земли?
Когда диспетчер сообщил о готовности небольшого спрятанного в предгорьях Альп военного аэродрома принять их борт – экипаж, предчувствуя неизбежность катастрофы, в свою очередь, не раздумывая, принял единственно правильное решение и смог чудом приземлиться на этом мало приспособленном для посадки больших гражданских самолетов авиапятачке, расположенном недалеко от тихого курортного городка Ментона вблизи итальянской границы, не долетев, таким образом, до места назначения всего каких-то полторы сотни километров...
Посадка была, как говорят летчики, «жесткой», настолько жёсткой, что от удара о землю у самолета сломалось шасси и Боинг, наклонившись на бок, практически в клочья разорвал одно из своих могучих крыльев. Именно этот звук раздираемого о бетонное полотно взлетно-посадочной полосы крыла и слышал Андрей, теряя сознание…
Повторяющиеся вот уже которую ночь мучительные сновидения сами по себе его не очень беспокоили, он боялся только одного, что Катюша догадается о пережитом им и тщательно от нее скрываемом авиапроисшествии. Ведь он столько усилий приложил, чтобы она ничего не узнала, и будет очень обидно, если ненароком он выдаст себя во сне.
Андрей лег на бок, поудобней устроился на локте и, очарованный прекрасным видением, замер, мгновенно забыв обо всех своих проблемах и печалях.
- «Катенька, родная моя, хорошая, как же мне тебя не хватало», - вспоминал он. - «Как же я жил без тебя эти бесконечные месяцы? Как мог спокойно есть, спать, ходить, что-то делать, о чем-то думать и все это без тебя, без твоей нежности, без твоей любви?! Хотя нет», - перебил свой страстный внутренний монолог Андрей, - «вот спать без тебя я спокойно точно не мог».
Он лукаво улыбнулся и продолжил любоваться Катериной, мысленно разговаривая с ней:
- «Катюш, когда я увидел тебя, когда прижал к себе, когда услышал, как совсем рядом со мной бьется твое сердечко, я думал, что большего счастья на свете и быть не может, а оказалось…».
Андрей переместил взгляд немного вниз, туда, где под теплым одеялом сладко спал вместе со своей мамочкой их малыш, еще совсем крошечный, но он уже существовал, жил в ней, в его Кате, и должен был через несколько месяцев появиться на свет.
- «Как я в обморок не грохнулся, от такого известия, не знаю, Кать», - вспомнил он их долгожданную встречу.
Увидев его на пороге своего гостиничного номера, Катерина бросилась к нему на шею и расплакалась. Целовала его, окаменевшего и поглупевшего от счастья, и все повторяла вновь и вновь: – «Андрей, мой Андрей», а потом вдруг отстранилась и на одном дыхании, сглатывая все еще никак не заканчивающиеся слезы и глядя ему прямо в глаза, сообщила сногсшибательную новость.
- «А мы-то в Москве голову сломали, что у тебя здесь случилось, а оказывается, это вовсе даже не здесь, это еще дома случилось, а здесь только обнаружилось. Маленькая ты моя», - смотрел он с умилением на свою единственную и неповторимую. – «Как же я благодарен тебе за все».
Лежа рядом с Катей, вглядываясь в ее умиротворенное, расслабленное и такое трогательное во сне лицо, Андрей чувствовал себя необыкновенно, просто-таки безмерно счастливым человеком и в то же время, он, как никогда, ясно осознавал, насколько зыбко и эфемерно это состояние.
- «Знаешь, Кать, я только сейчас на собственном опыте понял, насколько уязвима, насколько хрупка человеческая жизнь. А уж счастье…о нем и говорить нечего. Один раз оно дается судьбой - упустишь этот свой единственный шанс, и оно тут же улетучится, исчезнет, растворится в небе белым облачком…», - Андрей грустно вздохнул, вспомнив, какую цену ему пришлось заплатить за свои прошлые ошибки. – «Я обещаю тебе, Кать», - скользнул он взглядом по лицу, по всей ее маленькой и казавшейся ему сейчас такой беззащитной фигурке, - «я больше не упущу, не уступлю никому и ничему ни одного дня, ни одного счастливого мгновения, дарованного нам судьбой»…
Первое, что он тогда увидел, очнувшись и открыв глаза – багровый в полнеба закат в иллюминаторе застывшего на взлетно-посадочной полосе авиалайнера. Голова кружилась, его сильно тошнило, болела спина и особенно шея, но пронзившая сознание опьяняюще-счастливая мысль: «Мы живы!» тысячекратно превосходила все эти вместе взятые неприятные ощущения, и он мгновенно о них забыл. Оглядевшись по сторонам, Андрей удивился тому, что в полутемном, освещаемом лишь последними лучами заходящего солнца, салоне было так тихо: ни криков, ни стонов, ни вообще каких-то тревожных звуков. Если бы не отсутствие освещения и, казалось, витавшая в воздухе странная настороженность, можно было бы предположить, что внештатной ситуации и вовсе не было, что их Боинг совершил плановую посадку и сейчас пассажиры встанут, начнут спокойно собираться и покидать самолет… Но эти обманчивые тишина и спокойствие продолжались недолго, как только люди стали отходить от шока - криков, слез и даже истерик стало более чем достаточно. Членам экипажа понадобилась вся их выдержка, чтобы успокоить переживших страшное испытание людей и остановить отчаянно-безумные попытки некоторых из них немедленно, любой ценой выбраться из замкнутого пространства.
Наконец аварийные трапы были поданы, и измученные, насмерть перепуганные пассажиры, цепочкой потянулись к открытым люкам.
Несколько глотков свежего воздуха окончательно привели Андрея в чувство. Он помог встать своей плачущей навзрыд пожилой соседке-француженке и, поддерживая ее под руку, повел к выходу. Уже перед самым трапом, успев краем глаза заметить лежащую в проходе между креслами девочку-стюардессу, поившую его лимонадом, подумал: - «А вдруг ее никто, кроме меня, не увидит?» и, передав повторявшую дрожащими губами «Мерси, месье, мерси, месье» старушку в руки спасателей, вернулся обратно в салон. Делал все машинально, не задумываясь: поднял девушку на руки и, покачиваясь, понес ее к ближайшему распахнутому настежь люку. Внизу их уже ожидали врачи и машины скорой помощи.
Девушку у него забрали и быстро понесли в одну из машин, к нему подошел молодой человек, стал настойчиво хватать его за рукав и что-то говорить, а он только мотал головой: «Не понимаю». Наконец, нашелся кто-то объяснивший ему по-английски, что нужно поехать на медицинское освидетельствование, он пытался сопротивляться: «Зачем? Со мной все в порядке. Я прекрасно себя чувствую», но ему не поверили и чуть ли не насильно вместе с другими пассажирами усадили в автобус и доставили в военный госпиталь… Ожидая, когда его осмотрит врач, Андрей первым делом позвонил (спасибо французским спасателям) в Москву и бодрым голосом сообщил Пушкаревым, что долетел прекрасно, чувствует себя просто великолепно, сейчас получит багаж и поедет к Кате в гостиницу. Пушкаревы, конечно же, ему поверили, только посетовали, что Сережка не дождался его звонка и уснул. Андрей обещал передать Кате родительский привет и обязательно позвонить завтра. На том они и распрощались.
С Катей все было еще проще. Он накануне сказал ей о своем желании навестить ее, но ни точную дату вылета, ни тем более рейс самолета не сообщал, предполагая сделать Кате приятный сюрприз, поэтому до поры до времени он не беспокоился - если Катя и узнает случайно о летном происшествии, то наверняка сначала позвонит в Москву, а там ей сразу объяснят, что с ним все в порядке. Но все равно ему нужно было постараться поскорее отделаться от врачей и как можно быстрее оказаться рядом с Катей, он не хотел, чтобы она лишний раз из-за него волновалась.
Однажды, давно, обняв эту женщину, он испытал от прикосновения к ней такое трепетное, такое неизъяснимо-щемящее и благоговейное чувство, что потом день за днем много лет подряд мечтал только об одном - пережить это состояние вновь. Теперь, рядом с Катей, он испытывал это завораживающее и удивительное чувство постоянно, он даже знал, как оно называется – нежность, но это нисколько не умаляло ни силы самого чувства, ни его желания переживать его вновь и вновь.
- «Счастье ты мое, драгоценность моя бесценная», - улыбался Андрей, разглядывая мирно спавшую любимую женщину. - «Наверное, Бог сохранил мне жизнь только ради тебя, для того, чтобы я смог сделать тебя счастливой, ангел ты мой спаситель»…
Задавшись целью скрыть подробности случившегося от родных и в первую очередь от Кати, Андрей, как только стало возможным, вырвался из госпиталя, подписав для этого все необходимые бумаги, забрал свой багаж (французские спасатели и здесь оказались на высоте), взял машину и, взбодрив таксиста крупной суммой, помчался в Ниццу. Когда через несколько часов серебристый Ситроен притормозил перед входом в отель Radisson Blu Nice на Английской набережной, Андрей уже не сомневался в успехе своей «операции». Из Москвы в Ниццу каждый день отправлялись несколько бортов и то, что он летел на Боинге Эйр Франс, никто, кроме Зорькина, не знал. Поэтому следующий его звонок в Москву был адресован именно этому во всех отношениях положительному господину. Зорькин никак не ожидал услышать его голос в такое позднее время, но Андрею было не до сантиментов и он, сообщив Николаю, как и Пушкаревым, что добрался до места назначения, тут же поспешил его предупредить:
- Я не летел самолетом Эйр Франс, ты понял меня, Коля? Я летел другим самолетом, - сделал он ударение на слове «другим», - и о том, что случилось с Боингом, ничего не знаю.
Несколько секунд в трубке прослушивались лишь эфирные помехи, а потом неуверенный голос Зорькина произнес:
- Я все понял, Андрей, а что…
- Коля! – предостерегающе перебил его Жданов.
- Да, да, я понял, не волнуйся, Андрей, - поспешил подтвердить свою сообразительность Катин друг.
Таким образом ему удалось, во-первых, усыпить бдительность Пушкаревых, каждый вечер в обязательном порядке просматривающих новости и, во-вторых, «нейтрализовать» единственного осведомленного человека. Теперь, если Пушкаревы и узнают о чудесном спасении летевшего во Францию самолета, то вряд ли свяжут это событие с ним.
Андрей прекрасно понимал - то, что их самолет не разбился при посадке, то, что пилотам удалось удержать его на полосе, то, что топливные баки не взорвались и не загорелись и то, что в результате на борту не оказалось ни одного серьезно пострадавшего пассажира или члена экипажа - это невероятное и удивительное везение. Необыкновенный, как напишут потом газеты, и в каждых новостях будут повторять дикторы, удивительный случай. Только пусть о том, что он был непосредственным участником этого случая, никто из его родных и близких никогда не узнает…
С ним что-то происходило, что-то в нем менялось, причем очень быстро. Как будто все, что ему довелось пережить в последнее время, кардинально изменило его восприятие жизни. Андрей не мог отделаться от мысли, что он не просто, как раньше, смотрит вокруг себя, а вглядывается в окружающий его мир, не слушает, а вслушивается, не ощущает, а, кажется, каждым нервом и каждым рецептором чувствует все в тысячу раз острее, чем раньше. И его чувство к Кате тоже изменилось, оно стало таким пронзительным и глубоким, что порой ему казалось: он способен вобрать всю ее в себя, окутать своей нежностью, как покрывалом, от макушки до пят.
- «Катенька», - вспоминал Андрей, как после Катиного признания он, как безумный, целовал ее заплаканные глаза, мокрые от слез щеки и смеющиеся губы, - «Я так мечтал тебя увидеть, так ждал этой встречи с тобой, а потом… пережив это отчаяние, этот страх…, я думал, что я самый счастливый человек на Земле, а ты смогла сделать меня еще счастливей, подарив мне продолжение твоей и моей жизни – нашего ребенка»…
Чтобы Катя ненароком не узнала о летном происшествии, о котором день и ночь вещали все теле- и радиостанции Франции, Андрей пошел на маленькую хитрость. Под предлогом, что ей нужно больше бывать на свежем воздухе, он каждый день встречал ее после съемок и вместе с ней отправлялся гулять по Ницце и ее окрестностям. Если Катя чувствовала себя уставшей, они не гуляли, а сидели и грелись на солнышке на открытой веранде в каком-нибудь ресторанчике, или в тихую погоду катались по морю на прогулочном катере, а если съемочный день был не слишком насыщенным – просто бродили по улицам весенней Ниццы, любовались, вдыхали запахи цветущих деревьев и кустарников и говорили, говорили… Андрей, чтобы Кате не было с ним скучно, готов был часами заливаться соловьем. Он вспомнил, кажется, все, что знал о Лазурном береге и о достопримечательностях Ниццы - самого русского из всех французских городов, бесконечно шутил, заставляя Катю смеяться до слез, потом вдруг в порыве чувств подхватывал ее на руки и кружил, пока она не начинала умолять его: - «Андрей, отпусти, что ты делаешь? Люди же смотрят». Или вдруг останавливался посреди дороги и, стоя в артистической позе под недоумёнными взглядами одних и умильными улыбками других прохожих, читал ей по памяти стихи своего любимого поэта Максимилиана Волошина:
На старых каштанах сияют листы,
Как строй геральдических лилий.
Душа моя в узах своей немоты
Звенит от безвольных усилий.
Я болен весеннею смутной тоской
Несознанных миром рождений.
Овей мое сердце прозрачною мглой
Зеленых своих наваждений!
И манит, и плачет, и давит виски
Весеннею острою грустью...
Неси мои думы, как воды реки,
На волю к широкому устью!
Задумавшись, Андрей не сразу заметил, что Катя уже проснулась, а когда посмотрел на нее и увидел распахнутые ему навстречу наполненные нескрываемой нежностью и любовью глаза, мгновенно задохнулся от счастья, завороженный этим взглядом.
- Здравствуй, - услышал он самый красивый и самый родной на свете голос.
- Доброе утро, счастье мое…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
. 
. 
.
