|
Автор несколько запутался в хронологии – предыдущий пост, с беседой Андре и Реми, должен соотноситься с весной 1922 г., потом прошло около полугода, поскольку сразу поставить на ноги свое предприятие Андре не мог. А предшествующий ему пост про Катю и Нейи на самом деле относится к августу 1922 г., т.е. после беседы Андре и Реми. Теперь же, согласно канонам НРК, у нас – начало сентября 1922 г. , К и А начинают вместе работать.
И еще – про студенческую жизнь 20-х гг я знаю мало, так что четыре года, которые Катя провела в Сорбонне, описаны кратко – училась хорошо и выучилась (почти!).
Итак,
Капитанская дочка, или Дамское счастье - 14
Катя ехала в электрическом трамвае, смотрела в окно, за которым один городской пейзаж быстро сменялся другим (электрический трамвай – это вам не конка, несется так, что и разглядеть не успеешь!), но ничего не видела, из-за слез. Катя Пушкарева давно перестала быть плаксой, с тех пор, как мамы не стало; и потом было столько всего, что она иногда сама себя чувствовала этаким стойким оловянным солдатиком. Но сейчас она плакала не от боли – от обиды и злости. Злилась она на саму себя.
Народу в трамвае было немало – пожилой мсье в котелке уже пару раз бросил на Катю обеспокоенный взгляд, но ничего не сказал и не спросил. Французы ценят вежливую отстраненность; считая, что воспитанный человек – это не тот, кто бросится расспрашивать плачущую женщину о причине ее расстройства, хотя бы и с целью помочь, а тот, кто сделает вид, что ничего не заметил.
Вот с ней всегда так! Она же знала, знала, кого она сейчас перед собой увидит, знала и то, что он ее не узнает. Но разве это важно? Он и не мог ее узнать, ведь там, в госпитале ему было так плохо, ему кололи снотворное, даже эфир давали, и он все время был в полузабытьи. Любой в такой ситуации забыл бы о мимолетной встрече. Важно другое – ей представилась возможность заняться настоящей, интересной работой, вместе с человеком, о котором она помнила все эти четыре года. И она все испортила, споткнулась, упала, колода деревянная! И он из-за нее оказался забрызганным чернилами, а тот, второй, мсье Мален, так насмешливо произнес «Вы созданы друг для друга», что любой бы понял: он имел в виду «Выпроводи вон эту растяпу». Конечно, Андре лишь холодно распрощался с ней и сказал, что сообщит о своем решении по телефону. А что он еще мог сказать?
Прошло уже четыре года с тех пор, как Катя переступила порог Сорбонны – одного из старейших университетов Европы. За эти годы Латинский квартал стал для нее чем-то обычным и хорошо знакомым. Конечно, прошли те времена, когда во французском языке женский род от слова étudiant ‘cтудент’ обозначал легкомысленную девицу из тех, что крутились в Латинском квартале и переходили от одного студента к другому, исполняя роли и прислуги, и подруги, и любовницы. Именно их и называли лет сорок назад «студентками». Но теперь студентки – это были те, кто учится в университете. Катя была не единственной девушкой, поступившей в Сорбонну, скорее можно сказать, что она стала одной из немногих. Девушки в университете были – изучали иностранные языки, литературу; после войны некоторые медсестры сумели поступить на медицинский факультет, но женщина, изучающая финансы и управление, воспринималась как нечто из ряда вон выходящее. Особенно трудно было в самом первом семестре. Во Франции в университет берут всех, если баллы в дипломе бакалавра приличные, а потом начинается отсев – от коллоквиума к коллоквиуму, от зачета к зачету, от одной письменной работы к другой. И некоторых парней просто трясло, когда после объявления результатов становилось ясно, что пигалица в очках обходит мужчин, одного за одним.
Обидные слова ей слышать почти не доводилось: французы – народ вежливый, оскорбить женщину для них недопустимо. Но ведь можно дать понять взглядом, интонацией, подчеркнутой холодностью, что не место на таких серьезных занятиях неизвестно кому.
Да и преподаватели приняли ее далеко не с распростертыми объятиями. Катя быстро поняла, что, для того, чтобы хорошо сдать экзамен, ей следует знать столько же, сколько лучшим студентам-мужчинам, а потом еще сколько-то сверх этого. И она старалась.
А еще рядом всегда был Коля, они помогали и поддерживали друг друга. Конечно, у Николя были и свои, мужские интересы, точнее, ему очень хотелось, чтобы они были. Иногда он напускал на себя таинственный вид, лихо сдвигал на бок модную шляпу с полями («Гриб, как есть гриб-поганка» - комментарий Валерия Сергеевича по поводу Кольки в шляпе) и, закуривая папироску, доводил до Катиного сведения, что ей придется возвращаться в Нейи одной – у него, мол, встреча в пивной с друзьями.
Но ко второму курсу стало легче – однокурсники свыклись с тем, что Катрин и ее кузен (а все считали Колю Катиным родственником) всегда сдают все с первого раза и лучше всех.
Были, правда, и смешные случаи – однажды на лекции, которая проходила в старинной, амфитеатром поднимавшейся вверх аудитории она обнаружила у себя в сумке живую лягушку, похоже, ее соученики мечтали насладиться пронзительным визгом. Откуда им было знать, что полковой доктор того самого дивизиона, где служил папа маленькой Кати, был большим любителем природы. На прогулках по болотистому берегу тихой речушки в Тульской губернии, он отлавливал лягушек и объяснял сопровождавшей его дочке майора Пушкарева (больше доктора никто слушать не хотел), сколь интересны эти земноводные и как много они сделали для развития биологии и физиологии. С тех пор Катя лягушек уважала и совершенно не боялась. Она свернула из тетрадного листа кулечек и осторожно перетряхнула умученную зверушку из сумки в кулек, а оттуда, перегнувшись вниз, - в фетровую широкополую шляпу туповатого красавца Дюлена, сидевшего впереди. Он эту шляпу положил на скамью рядом с собой. Дюлен с Катей никогда не разговаривал – он считал себя выше этого, сдавал он регулярно хуже всех, но отец его заседал в Сенате, а потому профессора, скрепя сердце, выводили Дюлену «удовлетворительно».
Лягушка тихо залегла на зеленом шелковом донце шляпы сенаторского сынка и слилась с пейзажем. Желавшим послушать девичий визг пришлось удовольствоваться басовитыми воплями Дюлена, обещавшего голову размозжить и ноги оторвать негодяям, посягнувшим на его шляпу.
Катя вспомнила эту историю и улыбнулась сквозь слезы. Вот кто бы подумал, что Зорькин в университете станет спортсменом. Впрочем, спортсменом – это громко сказано. Как-то, после очередной встречи с «мужскими интересами», почти ночью Колю притащили домой два студента, оба парни высокие и крупные, гасконец Каражак с медицинского факультета и пикардец Бартез с инженерного. Зорькин не рассчитал своих слабых сил, и дешевое красное вино совсем свалило его с ног; его спасители на ногах еще держались, но едва-едва. Доехали они до Нейи на последнем трамвае, но честно попытались уйти – не принято у французов напрашиваться на ночлег, если ты не знаком с хозяевами ( даже если и знаком – все равно не принято).
Валерий Сергеевич, конечно, никого никуда не отпустил, и Каражак с Бартезом проснулись на следующее утро в гостиной на матрасах на полу. От головной боли их спас добрый ангел в лице хозяина дома, поднесший им по стакану неизвестного волшебного средства. На вопрос, что это был за напиток, мсье ответить затруднился:
- Это… это, как же оно по-французски-то… лё рассол, вуаля! (le – определенный артикль, автор)
Гостеприимство хозяев (Мария Алексеевна ранним утром еще и пиджаки нежданным гостям успела почистить), живительный нектар «лё рассол», основательный русский завтрак укрепили дружбу и, когда приятелям понадобился человек для участия в их спортивных забавах, они сразу же вспомнили о Николя.
В студенческой среде в эти годы, не без влияния британцев, вошло в моду занятие греблей. В выходные и на каникулах компании студентов отправлялись в любимые места отдыха небогатых парижан – за пределы города, на зеленые берега Сены или Марны. Там, облачившись в полосатые фуфайки, студенты устраивали заезды на лодках. Но, в отличие от англичан, французов сама гребля интересовала, в первую очередь, как элемент приятного времяпровождения, а лишь во вторую – как спортивные соревнования. Обычно, поразмявшись на лодке, обедали прямо на травке или в дешевом ресторанчике-генгет (генгет – ресторанчик, кафе, маленькая гостиница прямо у реки, часто на сваях), компанию студентам иногда составляли некапризные девицы, всегда готовые выразить восхищение спортивными подвигами, вечером посещали загородные танцульки, иногда и ночевали там же, в непритязательных гостиницах. Коля попал к гребцам не из-за своих спортивных достижений (они у него отсутствовали начисто), а благодаря тому, чем его одарила природа – щуплому сложению и малому весу. Шестерым крепким парням, среди которых были и Каражак с Бартезом, в экипаж лодки, требовался рулевой, а рулевой в гребле должен весить как можно меньше, чтобы сэкономить усилия гребцов. Так Николя обрел, наконец, истинно мужскую компанию и даже удостоился внимания некоей Мими, пухленькой черноволосой швейки, обожавшей греблю и гребцов.
Эти годы в Университете вместили в себя столько всего не только для скромной студентки Катрин Пушкареф, но и для великой страны Франции. Заниматься экономикой Кате довелось как раз тогда, когда заколебались основы тех экономических устоев, на которых стояла Европа. Франция всегда была страной мелких собственников, но именно здесь зародился анархизм и именно француз Прудон вбросил в массы хлесткий лозунг «Собственность – есть воровство», который, теперь, похоже, воплощался в жизнь в России. Многих во Франции притягивало то, что происходило на обломках Российской империи, другие испуганно шарахались от всего русского.
Через три года Катя получила диплом первой ступени – licence. За этим обычно следовала двухгодичная магистратура, завершавшая полный цикл высшего образования (во Франции давно двухступенчатая система высшего образования, но назвать первую ступень licence бакалавриатом нельзя, потому что так во Франции называется выпускной экзамен за среднюю школу, магистратура также называлась в те годы иначе, но автор использовал привычный для русского уха термин). По полученным баллам и Катя, и Коля безусловно проходили в магистратуру. Однако после завершения третьего курса Катю вызвал профессор Дюжарден. Она заволновалась, но, увидев в кабинете, трех профессоров, которые более всего к ней благоволили, успокоилась. Ее похвалили, еще раз отметили написанную как диплом первой ступени работу, а потом перешли к главному.
- Понимаете, мадмуазель, - начал Дюжарден, - мы собрались здесь, потому что нас беспокоит ваша судьба. У нас редко бывали такие способные студенты, но, не буду скрывать, вам будет трудно найти работу. Через два года вы легко получите магистерскую степень, но женщина, магистр по специальности «финансы и управление» - для большинства французов нечто неслыханное, невиданное и, признаться, пугающее. Боюсь, достойного места вам не предложат. Но мы, кажется, нашли выход. Начните работать сейчас, вы же знаете, в Сорбонне посещение лекций – дело добровольное, а с семинарами мы готовы пойти вам навстречу. Конечно, работа отнимет у вас время, защититесь не через два, а через три года, но вы и ваш кузен – самые юные студенты на нашем отделении, успеете.
Дюжарден был очень убедителен, он предложил и место работы – солидный банк, причем не просто стоять у банковской стойки и обслуживать клиентов, а работать в отделе контроля, следить за прохождением счетов, готовить баланс. И жалование вполне приличное, мужчина бы не отказался от такой работы. И Катя согласилась.
Коля, конечно, без труда остался на очном отделении. Сначала он расшумелся, решил уйти вместе с Катей, но она его уговорила остаться – всем будет лучше, если он скорее закончит университет.
Катя начала работать в банке. Первые месяцы она была счастлива, особенно когда получала в конце недели конверт с деньгами. Удалось даже скопить денег и съездить летом с Колей в Швецию – добирались поездом до Амстердама, а потом морем. В Стокгольме Катя попала в крепкие объятия Августы Яновны и Антона Антоновича. Потом они поехали на озера, и тут в Швеции, среди сосновых лесов, пустынных полей и просторов на Катю нахлынуло острое чувство ностальгии. Это чувство потерянной родины несколько притупилось во Франции. Ей приходилось много работать, много заниматься, для воспоминаний и сожалений просто не оставалось времени. Когда она думала об университете, вспоминала лекции, мысленно повторяла материал к экзаменам – она всегда переходила на французский. Но неяркое солнце шведского лета напомнило ей Россию. Она была рада вернуться в гудящий, как улей, Париж, где заботы о будущем отодвинули воспоминания о прошлом.
Ей захотелось уйти из банка. В ее распоряжении уже были две девушки и один молодой человек, счетов для проверки становилось все больше. А что дальше? Банк открывал новые отделения в провинции, поговаривали, что возьмут еще сотрудницу или даже двух. Обещали увеличить жалование, но перспективы выглядели туманно
Летом она смогла сдать часть экзаменов за первый год магистратуры, написала небольшую работу по усовершенствованию кредитных расчетов. А в конце августа в банке случился скандал – пропала крупная сумма денег. Директор, под горячую руку, заявил, что деньги вывели по подложному счету, который просмотрел тот отдел, где работала Катя. Ей прямо намекнули, что это ее вина. Через три дня выяснилось, что украденные деньги прошли совсем по другой статье, по документам, которые Катя в глаза не видела. Директор Кате улыбался, но не извинился, и она подала заявление об уходе.
Она приготовилась искать работу, понимая, что это будет нелегко. Но от профессора Дюжардена поступило неожиданное предложение – стать личным помощником руководителя крупного предприятия, куда входили и производственные мощности, и модный дом, и большой магазин.
- Вы мне предлагаете место секретарши? – разочарованно произнесла Катя.
О секретаршах у нее сложилось определенное представление – пулеметная дробь на пишущей машинке, бровки ниточками и губы кроваво-красным бантиком, шелковые чулки и цокающая походка.
Дюжарден горячо запротестовал:
- Поверьте, Катрин, Жандро, отец и сын, начали довольно смелые преобразования, им действительно нужен кто-то, кто поможет организовать, направить работу.
- Жандро? – переспросила Катя.
- Ну да, Поль Жандро, а сына зовут Андре. Помощника ищут для него. Они вообще-то занимались текстильным производством, но сейчас расширяют свое дело. Вы, как мне кажется, тот человек, который мог бы им помочь. Они порядочные люди, солидная фирма. Отца я знаю хорошо, он – человек чести, юную особу в его компании не обидят. Я, правда, не уточнял насчет жалования, но, думаю, вознаграждение будет достойно затраченных усилий, Поль Жандро не мелочен, а про сына ходят слухи, что он вообще – натура широкая, экономить не любит…И у них в роду есть русские – теща мсье Поля Жандро была из России.
Но Кате уже было все равно, какое ей положат жалование:
- Я согласна.
И вот угораздило же ее запнуться и упасть, а Андре бросился ее поднимать и упал сам. После этого беседа как-то сразу не задалась. Катя поспешила представить свой диплом, рекомендации от профессоров Сорбонны и из банка, но Андре даже не взглянул на документы. Услышав фамилию, он с недоверием поинтересовался, на каких основаниях она, русская, проживает во Франции. Не вдаваясь в подробности, она объяснила, что подданство у нее – французское, протянула удостоверение личности, где было указано и место проживания.
- Я живу в Нейи, - объяснила она, - с родителями и с моим кузеном. Профессор Дюжарден объяснил мне, что вам нужен личный помощник с образованием… я готова…
И она стала торопливо перечислять, что она умеет:
- В банке я занималась проверкой счетов, работу писала по принципам кредитования, я изучала и сравнивала системы банковского обслуживания промышленных предприятий и торговых учреждений, я разбираюсь в налоговом законодательстве…
- А как у вас с языками? – поинтересовался щегольски одетый господин, который представился как Реми Мален.
- Английский и немецкий – свободно, еще я немного знаю шведский и, конечно, русский… Я хотела бы продолжить… в банке я работала…
Но Андре лишь махнул рукой, всем видом показывая, что можно не продолжать:
- Достаточно, мадемуазель, тут у вас в документах указан телефон, я вам позвоню, когда приму решение.
Подходя к дому, Катя сумела взять себя в руки, вытерла слезы и изобразила на лице улыбку – не надо огорчать старшее поколение, папа с Марией Алексеевной так переживали, когда она ушла из банка.
Когда Катя ушла, Андре какое-то время молчал и нервно крутил в руках бронзового орла, украшавшего стол, а потом взорвался:
- Нет, Реми, ты видишь, видишь, отец надо мной издевается, кого он мне прислал? Я его в кои-то веки попросил помочь мне организовать работу, а он: вот тебе, дорогой сын, в помощники чучело какое-то. Он что, хочет, чтобы я дело провалил? А откажусь, отец скажет, что я к нему не прислушиваюсь…
- Очень просто ( у Реми все было просто), если она тебе так не понравилась, а отказаться ты не считаешь возможным, пусть она сама через две недели уйдет.
- Это как? – удивился Андре.
- Создай ей невыносимые условия – сама сбежит, и отец тебя упрекать не будет.
Андре поморщился:
- Послушай, это все-таки женщина… вроде бы… недостойно как-то… тем более, что она через год магистерскую степень получать собирается. Ты-то вот с третьего курса сбежал, до первого диплома не дотянул, а у нее, посмотри, какие оценки.
Но Реми считал себя великим авторитетом в том, что касалось прекрасного пола.
- Это – не женщина, это ученая кобра в очках, и с ней все не так однозначно. На адрес посмотри – ты этот бульвар в Нейи помнишь? Там дома – не хуже твоего особняка у парка Монсо. И телефон есть, вещь недешевая…подозрительная особа…- А что ж ты с ней по-русски не поговорил? Про семью бы расспросил…
Андре насупился, по-русски он ни с кем не разговаривал уже несколько лет. Для него это был язык любимой бабушки, язык счастливого детства. А теперь один кузен написал письмо из Берлина, рассказал, что поместье под Самарой сожгли. А о втором дошли немыслимые слухи – якобы он стал у большевиков комиссаром и отрекся от своих родных.
- Нет, Реми, ей вообще знать не следует, что я по-русски говорю. И той России, где я жил, уже нет, ушла в прошлое. Да и той Франции, что была до войны тоже нет… и хватит. А особу эту я заставлю поработать, как следует, а там посмотрим…
И уже вечером в домике в Неий раздался звонок. Андре Жандро был краток и не очень любезен:
- Мадмуазель Катрин, жду вас в понедельник к 8 часам, и не опаздывайте.
Засыпала Катя счастливая. И последняя мысль, перед тем, как она провалилась в сон, была о том, что мало во французском языке слов, чтобы обратиться к человеку – только и есть, что мсье Жандро (но ведь и отец, мсье Поль – тоже мсье Жандро) и Андре, а вот по-русски можно было бы сказать и господин Жандро, и Андрей, а еще Андрюша, Андрюшенька, а вот еще Андрей Палыч, папа-то – Поль, значит Павел… как красиво – Андрей Палыч!
Последний раз редактировалось alter 04 ноя 2012, 16:51, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Ну вот и встретились!!! И за пророчество Реми! 
)
Но у Катюши есть повод показать свои умения не только в счете 
