|
Автор пришел каяться в грехах, которые читатели вряд ли заметили. Мне попадались сведения о том, что женщины во Франции еще в последней четверти XIX в. сдавали экзамен на степень бакалавра, но, оказалось, это были отдельные случаи, побеждавшие систему. Лишь в 1919 г. был принят закон о бакалавриате для женщин, а в 1924 сняли различия между женскими и мужскими программами. В 1919 г. был открыт свободный путь женщинам в университеты. Автор запустил Катеньку несколько впереди паровоза, поскольку поступил ее в университет в 1918. Не уверена, что Зорькин мог так лихо переместиться из Швеции во Францию, пока шла война, но, такое впечатление создается, что Первая мировая за пределами фронтов не так корежила повседневную жизнь, как Вторая мировая – если военные действия шли далеко, это было действительно далеко – самолеты не долетали, орудия не били, танки были малоподвижны и едва ползали, так что, не исключено, что и мог. Кроме того, очень мало сведений о студенческой жизни той эпохи, и с факультетами в Сорбонне в это время путаница, я чего-то из головы навыдумала, но на то он и фан-фикшн.
И опять – ползем ме-е-е-дленно.
Капитанская дочка, или Дамское счастье - 11.
Часть 2. Дамское счастье.
Париж, август 1922 г.
Катю разбудило негромкое постукивание палки по полу в коридоре: отец, как всегда, встал первым, сейчас отправится на соседнюю улицу, в булочную мсье Огюста за свежими круассанами на завтрак. Смешно, что папа, который всегда ворчит по поводу французской кухни, так пристрастился к этой французской привычке – свежий круассан на завтрак. Правда, французы, кроме круассана и кофе, мало что с утра едят, а у Пушкаревых круассан дополнял основательный российский завтрак. Кате сегодня можно не торопиться, 15 августа, Успение Девы Марии, во Франции праздник и нерабочий день. Колька тоже может спать, так что ежеутреннюю военную операцию «Разбуди Зорькина», которая проводится с мобилизацией всех имеющихся сил, можно не предпринимать. И не надо бежать на остановку электрического трамвая, чтобы добраться из Нейи-сюр Сен сначала до площади Звезды, а потом – до Латинского квартала.
Катя прислушалась – на кухне тихо, но Мария Алексеевна, наверняка, тоже встала и готовит завтрак. Она так бесшумно двигается, так осторожно, словно все время чего-то боится. Катя и про себя, и вслух всегда говорит «Мария Алексеевна», а Коля очень быстро стал звать ее «тетя Маша» - «Теть Маш, а что у нас на обед? Теть Маш, а где моя голубая рубашка?». И она, похоже, счастлива это слышать и ласково зовет его «Николенька», но и Катю всегда – «Катенька».
Мария Алексеевна появилась в их жизни еще в Сомюре. Холодным февральским днем в их домик постучали. Они никого не ждали, как раз назавтра Пушкареву было назначено лечь в госпиталь для операции на руке – доктор Мартине рассчитывал частично вернуть подвижность левой руки подполковника. Катя открыла и увидела на пороге женщину лет сорока, худенькую, светловолосую, в поношенном черном пальто. Катя сразу поняла – русская.
- Мария Алексеевна Остафьева, - представилась женщина, - жена майора Остафьева… то есть вдова…
Пушкарев и не знал, что его однополчанин погиб. Оказалось, погиб он совсем недавно – месяц назад, а Мария Алексеевна приехала во Францию всего неделю назад, сложным путем, через Болгарию, Грецию и кораблем на Марсель. Они тогда и представить не могли, что совсем скоро такой путь (или иной, но прочь из России) проделают тысячи и тысячи их соотечественников.
Мужа госпожа Остафьева не видела более двух лет, с началом войны она работала в Петрограде в госпитале сестрой милосердия, окончила курсы, стала операционной сестрой. Она только сказала, что добиралась до Франции два месяца, но в военном лагере, где должен был стоять русский легион, почти никого не было. В штабе Марокканской дивизии ей выдали бумагу о том, что майор Остафьев погиб на поле боя уже месяц назад.
Мария Алексеевна рассказала, что муж в одном из последних писем написал, что есть у него во Франции друг, живет в Сомюре, найти его можно, обратившись в госпиталь.
- Я только хотела поговорить с человеком, который встречался с моим мужем здесь, во Франции. Я же ничего не знаю о том, как он жил последние годы, а вечером я уеду в Париж, буду искать работу.
Вид у женщины был измученный и потерянный, Кате стало ее так жалко:
- Мария Алексеевна, куда вы поедете? Останьтесь у нас, отдохните…
- Оставайтесь пока здесь, - поддержал дочку Валерий Сергеевич, - я завтра ложусь в госпиталь на операцию, недели две меня не будет. И Катюше с вами не так одиноко будет.
Мария Алексеевна осталась, а потом оказалось, что бои начались с новой силой, опять пошел поток раненых. Германия перебросила на Запад свои войска с Восточного фронта, который, после заключения Брестского мира, перестал существовать. У доктора Мартине как раз ушла квалифицированная медсестра – уехала в Париж к демобилизованному мужу, в Сомюре ей замены не нашлось, и главврач взял на работу Остафьеву.
Пока Валерий Сергеевич лежал в госпитале, Мария Алексеевна, конечно, каждый день к нему заглядывала. Видно было, что она много пережила, но молчала об этом. Ему было приятно общество этой тихой, молчаливой женщины. И еще – светлая коса Марии Алексеевны напомнила подполковнику Пушкареву, что ему всего-то сорок пять. Конечно, Еленочку ему никто не заменит, Катюша – главное в его жизни, но ведь у нее будет своя семья, своя жизнь. А у него есть скромная пенсия, он может попробовать поискать бухгалтерскую работу, пусть он инвалид, но духом крепок, а этой женщине так нужна поддержка.
Операция оказалась тяжелой, не обошлось без осложнений. Отец задержался в госпитале, и Кате было легче, что теперь ей есть, с кем разделить заботу о больном. Наконец, Валерия Сергеевича выписали, и как-то вечером Мария Алексеевна вдруг заговорила о пережитом: о голоде в Петрограде, о том, как с отцом, отставным офицером, и с двенадцатилетним сыном они бежали на Украину, о том, как на поезд напали какие-то бандиты и расстреляли отца, а она с сыном всю ночь пряталась в поле, на холодной, мокрой земле. Потом они сели в переполненный товарный вагон, а там оказались больные, мальчик заболел тифом, а она, мать, ничего не смогла сделать для своего ребенка. От полного отчаяния ее спасла мысль о муже, он жив, воюет во Франции
- У меня никого и ничего нет, - закончила она.
Она не ожидала, что к ней кинется Катя, обнимет, прижмет к себе:
- У вас есть мы, мы вас не отпустим…
Валерий Сергеевич только покашливал, отвернувшись в сторону, чтобы не было видно выступивших на глазах слез.
В мае Катя сдала экзамены на степень бакалавра, получив очень высокие баллы. Сдавала она уже как подданная Французской Республики. Из Парижа пришли документы, и в полицейском комиссариате Сомюра на основании этих бумаг Валерию Сергеевичу и Кате оформили французские удостоверения личности, причем имена офранцузили (Валери и Катрин), а Катину фамилию перевели в мужской род, так как для французов изменение фамилии по родам представлялось чем-то несуразным. Так Катя Пушкарева стала на бумаге Катрин Пушкареф.
Наступило лето, война все никак не кончалась, хотя события в Германии, где пошатнулась власть кайзера, свидетельствовали о том, что Франция и ее союзники явно близки к победе. Катя впервые после отъезда из России почувствовала себя свободной. Отец взял на себя большую часть возни со счетами, Мария Алексеевна умудрялась из тех немногих продуктов, на которые хватало средств, готовить что-то вкусненькое. Валерий Сергеевич все больше времени проводил с Марией Алексеевной. Катя понимала – они нужны друг другу. И однажды отец сказал Кате, что хочет с ней поговорить, но дочь сама все сказала отцу:
- Папа, я уже взрослая, я все понимаю. И мне нравится Мария Алексеевна, она очень хорошая… и несчастная…
В конце июня Валерий Сергеевич, уже как гражданин Франции, зарегистрировал в мэрии Сомюра брак с российской подданной Марией Алексеевной Остафьевой.
А в июле в сомюрский домик прибыл еще один жилец - Зорькин сбежал из Швеции даже раньше, чем предполагалось. К середине лета германский флот во многом утратил боеспособность, и восстановилось морское сообщение в Северном море, вот на пароходе, через Англию, во Францию и добрался Николаус Зорькин-Свенсон (настырный дед все-таки заставил внука добавить в документы свою фамилию). Паспорт подданного нейтрального государства позволял Коле довольно уверенно перемещаться по Европе. Колька приехал, обуреваемый массой идей, причем кардинально противоположных друг другу.
- Коль, ты хочешь сразу все факультеты Сорбонны закончить, или сразу поступить во все французские высшие учебные заведения?
Но, видно, недаром Катя с Колей дружили много лет – оказалось, что ход мыслей у них в чем-то совпадал. Катя любила математику, но теперь ей мало было абстрактных цифр; хотелось чего-то более реального, осязаемого. У нее было ощущение, что до сих пор она жила в какой-то клетке, так было нужно и правильно, но теперь отца она на ноги поставила, и ей хочется делать что-то важное, не просто переносить то, что для нее уготовила жизнь, а самой эту жизнь организовывать, причем не только для себя, но и для других. У Зорькина к этому добавлялся еще один аргумент: выучимся – научимся делать деньги - разбогатеем. Вот так они и пришли к мысли, что стоит выбрать специализацию «финансы и управление».
Да, уже четвертый год они живут в Нейи-сюр Сен. Когда о месте ее проживания узнаЮт посторонние французы, у них на лицах читается удивление, а иногда и почтение, а то и зависть. Надо же, дом в Нейи, да еще и с телефоном! Нейи-сюр Сен – один из самых дорогих пригородов Парижа, у него древняя и славная история, здесь любят селиться состоятельные люди – совсем рядом центр города, но просторнее, спокойнее, больше зелени. Старинные и современные особняки разных стилей, окруженные садами, за каменными оградами изящной кладки, один за другим выстроились на улицах Нейи. И Пушкаревы действительно живут в одном из таких особняков, точнее, живут они в пристройке, предназначенной для привратника, а за остальными помещениями только присматривают, но не будешь же всем объяснять, как они оказались в Нейи.
Когда встал вопрос о том, где жить в Париже, Пушкаревы стали искать подходящий вариант, и это оказалось нелегко. Будь Катя одна, она могла бы устроиться в какой-нибудь пансион для девушек, ей в монастыре настойчиво рекомендовали один католический, приличный и совсем дешевый пансион. Зорькин, один, мог бы снять дешевую квартиру с другими студентами, он получал небольшую сумму от шведского деда. Бывало, что студенты снимали «комнаты для прислуги» - комнатки на верхних этажах домов, предназначенные для слуг, чьи хозяева жили в квартирах в этом же доме, этажами ниже. Теперь многие предпочитали приходящую прислугу – это дешевле, и эти комнатки сдавались малосостоятельным жильцам. Но этот вариант подходил бы для Кати и Коли. Для Валерия Сергеевича верхние этажи были недоступны, можно было бы поискать что-то в доме с лифтом, но Кате хотелось, чтобы отец мог куда-то выйти, посидеть, подышать воздухом, да и лифты обычно бывали в довольно дорогих домах.
Помощь пришла, откуда и не ожидали. Катю вызвала настоятельница монастыря, мать Мари-Клеманс, которую Катя видела очень редко, она вела затворнический образ жизни, пребывая, в основном, в монастырской, а не в госпитальной части обители:
- Я слышала, вы ищите жилье в Париже. У меня под Парижем есть родительский дом, он пустует, закрыт. Он мне не принадлежит: став монахиней, я получила долю из родительского наследства и внесла ее как вклад в монастырь. От прав на дом я отказалась в пользу младшего брата, но он десять лет назад уехал в Америку, сначала писал, хотя и редко. Теперь у меня нет о нем известий, но дом – это его собственность. Нужно за ним присматривать, проветривать, следить за электричеством и платить, чтобы не отключили. Семья беженцев, которая жила в домике для прислуги, и этим занималась, вернулась в родные места. Взгляните, вот договор с парижским нотариусом, на основании которого они поселились в доме. Если вас устраивают условия, вы можете подписать такой же.
Пушкаревы никак не ожидали, что дом окажется двухэтажным особняком в восемнадцать комнат, с мансардой и с садом. Впрочем, им для жилья достался домик для прислуги, но с электричеством, с телефоном, и без арендной платы как таковой – только счета за телефон и электричество и обязанности по присмотру за большим домом.
Мария Алексеевна на работу медсестрой не устроилась – война закончилась, вернулись демобилизованные медики, иссяк поток раненых. Да у нее и дома дел хватало – она вела хозяйство, ухаживала за садом, взяла на себя заботу о здоровье Валерия Сергеевича. Катю она полностью освободила от домашней работы. Пережитые страдания наложили на нее свой отпечаток: она очень волновалась за «детей», не любила надолго покидать их домик, даже в Париж выезжать не хотела.
Когда Катя приняла решение учиться в Париже, Пушкаревы никак не предполагали, что часть России переместится во Францию. В Париже появились русские рестораны и читальни, русские клубы и русский кадетский корпус.
Отношения у бывших соотечественников не всегда складывались безоблачно. Валерий Сергеевич несколько раз выбирался на какие-то собрания отставных офицеров, он был счастлив посидеть в мужском обществе, выпить рюмочку, но вот общий язык находил не всегда. Пушкарев, покинувший Россию в начале 1916 г., многого не знал и не понимал. Он не мог принимать участия в разговорах на тему «Правильный ли маневр предпринял Деникин под Ростовом?», «Надо ли было брать в союзники Петлюру?», «В чем ошибка Учредительного собрания?» и т.д. Про красных и белых он, конечно, знал, но с изумлением услышал, что были еще и «зеленые».
Были еще обстоятельства, осложнявшие существование – оказавшись в трудном положении (а почти все эмигранты были в трудном положении) некоторые неприкрыто завидовали Пушкареву – дескать, подсуетился, получил французское гражданство, да еще пенсию и орден. Они-то не видели, какие боли в спине его мучили, как временами «крутило» левую руку и какая страшная мозоль образовалась на правой руке от палки, на которую он всем весом опирался.
В общем, и Валерий Сергеевич, и Катя, и Коля всегда с радостью возвращались в Нейи, где сложился у них свой мирок, тихий, уютный, убежище от бурь и невзгод большого мира.
Последний раз редактировалось alter 04 сен 2012, 22:53, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
). С нетерпением буду ждать продолжения. Не бросайте нас надолго, пожалуйста, 
Даже если это теперь другая Россия.
