|
Глава 2
Петр Иванович Соколов, по твердому убеждению своих односельчан, был человеком чрезвычайно удачливым. Младший сын в многодетной и дружной крестьянской семье, он в начале смутных девяностых годов, когда в окрУге один за другим стали разваливаться колхозы, не растерялся, и уговорил своего отца и старших братьев выкупить у одного такого умирающего коллективного хозяйства небольшую ферму на 30 коровьих голов, а заодно и мини-заводик по производству комбикормов. С этой, как оказалось весьма удачной покупки, собственно и началось семейное предприятие Соколовых, за последующие десять лет превратившееся в крупный агропромышленный комплекс.
Конечно, удачным стечением обстоятельств можно было считать и то, что один из братьев Соколовых проходил в свое время службу в Афганистане, имел награды, а главное - служил в подразделении, которым командовал прославленный генерал, а ныне губернатор Московской области Борис Громов. Брат своим знакомством с губернатором не кичился, хоть и общался с ним не раз на встречах однополчан, но видимо и в чиновничьих структурах и, что не менее важно в криминальном мире, об этом знакомстве знали и Соколовых, ни те, ни другие никогда не тревожили.
И все-таки главное удачей семьи был Петр.
Этот, по меркам бизнеса совсем еще молодой человек обладал просто-таки феноменальным чутьем, и в то время как аналогичные хозяйства одно за другим разорялись, так и не сумев встать на ноги, Петру удавалось все, какими бы на первый взгляд бредовыми не выглядели его идеи и начинания. Организовывал ли он у себя рыбные пруды или перестраивал старые огородные теплицы для выращивания экзотических грибов, он, действуя по наитию, на удачу, каждый раз безошибочно предугадывал желания потребителя, или образно говоря - не целясь, попадал точно в десятку.
С каждым годом набираясь все больше знаний и опыта, Петр по праву считался одним из самых прогрессивных и умелых руководителей в области, а семейный комплекс Соколовых - передовым и процветающим хозяйством.
Только, как известно, в жизни никогда все гладко да сладко не бывает. Всегда найдется та ложка, что норовит в бочку с медом попасть. Вот и у Петра Ивановича, у Соколика, как ласково величала своего любимца мать, с некоторых пор появилась такая персональная ложка. Звали эту «ложку» Дашей.
Чего в этой рыжей занозе было необычного, чем зацепила она взрослого солидного мужика, трудно сказать, только факт оставался фактом, присох Петр к этой девчонке, да так, что и с кровью не отодрать.
Петру было четырнадцать, когда по какой-то никому неведомой причине его соседка Дашенька Примакова назначила его своим персональным рыцарем. Сие почетное звание накладывало на него не менее почетные обязанности – дама сердца желала видеть своего вассала по первому же требованию, поэтому редкий день не начинался с ее раздававшегося во дворе звонкого крика.
– Петя! Выходи!
Если Петька делал вид, что не слышит призывного возгласа, трехлетняя малышка тут же добавляла к своим требованиям угрожающих интонаций.
- Петя, если ты не выйдешь, я сейчас забор сломаю! – и начинала изо всех сил трясти натянутую между соседскими территориями сетку-рабицу.
Ни воспитательные беседы ее собственных родителей, ни выговоры Ольги Ефимовны - матери Петра, которую за сильный характер уважали и даже слегка побаивались все, от мала до велика, в их Заречье, не производили на Дашку никакого впечатления.
- Это кто это тут забор ломать собрался, а? – напустив на себя строгий вид, выходила на крыльцо и интересовалась Соколова.
На что, уперев руки в бока, Дашка невозмутимо, с неподражаемой интонацией копируя взрослых, интересовалась.
- Ефимовна, скажите, пожалуйста, а почему Петя не выходит?
Выслушав ответ, что Петя помогает ей по хозяйству или делает уроки, Дашка грустно вздыхала и заявив: - Хорошо, я его подожду, - усаживалась, если это было летом, на крыльцо соколовского дома, а если зимой, то заходила внутрь и, сняв шубейку, чинно мирно устраивалась где-нибудь на стуле. Она ни шумела, ни баловалась, ни с кем в разговоры не вступала, но могла так, ожидая, когда Петя освободится, просидеть хоть сутки. Любые насильственные действия и попытки отвадить Дашку от «дружбы» с взрослым мальчишкой приводили к тому, что у девочки поднималась температура и она не на шутку разболевалась. В результате, все Соколовы и Примаковы вынуждены были смириться с настырной девчонкой, да и сам Петр, хоть ему и приходилось сносить постоянные насмешки старших братьев и ребят с их улицы, понимал, что Даша маленькая, а маленьких обижать нельзя. Честно говоря, особых хлопот Дашка ему и не доставляла. Девочке, по какому-то только ей понятному правилу, было необходимо один, максимум два раза в день, поговорить со своим «рыцарем», поделиться новостями, рассказать ему о своих маленьких радостях или обидах, а в остальное время она его не беспокоила, занимаясь, как и все другие малыши, обычными детскими делами. И Петька, в конце концов, смирился, а потом так привык к этой странной дружбе, что когда Даша подросла и перестала с ним общаться, переключив все свое внимание на подруг-сверстниц, какое-то время даже по ней скучал.
С тех пор прошел не один год. Даша окончила школу и поступила в московский художественно-промышленный колледж. Петр учился заочно в сельскохозяйственной академии, был по горло занят своим все разрастающимся хозяйством, к тому же он давно жил не с родителями в их старом доме, а обосновался в собственном особняке в райцентре (так проще было контролировать разбросанные по разным поселкам предприятия и фермы) и они с Дашей практически не виделись.
Однажды Петр заехал навестить родителей, и они случайно встретились у того самого многострадального забора. Одновременно вспомнили, как Дашка грозилась его сломать, переглянувшись, рассмеялись, а потом чуть ли не целый час разговаривали, вспоминая давно ушедшее счастливое детство и рассказывая друг другу о своей новой взрослой жизни. С этой случайной встречи возобновилась их старая дружба.
Даша по характеру была человеком открытым и жизнерадостным. Она легко и непосредственно, будто и не было в их отношениях долгого перерыва, общалась со своим соседом, а Петр, по природе замкнутый и малоразговорчивый, как и раньше, больше слушал, чем говорил, и почему-то ужасно радовался каждой их новой встрече.
Вот так все и случилось. В какой-то момент вдруг оказалось, что он уже не мыслит своей жизни без Даши, и что ему как дышать необходимо ее видеть и говорить с ней. Ведь только с Дашей он, замотанный делами и хлопотами, забывал о своих проблемах. Несколько минут разговора с ней делали его счастливым и, наоборот, если он долго не видел ее, то впадал в такую меланхолию и угрюмую депрессию, что всем окружающим да и себе самому начинал казаться каким-то нелюдимым замшелым бирюком.
Осознав в чем, вернее в ком, причина столь странной перемены в его настроении, Петр совершенно растерялся. И что теперь ему со всем этим делать? Попытаться изменить их с Дашей добрососедские отношения на отношения мужчины и женщины? Но она ведь еще девчонка совсем. Ей всего-то девятнадцать. И как изменить?! Петр даже приблизительно не представлял себе, как он сможет ухаживать за Дашей. В этом было что-то противоестественное, все равно, что начать ухаживать за собственной сестрой. Да и Даша, она за все годы их знакомства ни разу не выказывала, что он ей интересен, а уж тем более нравится как мужчина. Сосед, в лучшем случае друг - судя по всему это самое большое, на что он мог рассчитывать.
Но делать все-таки что-то было надо, иначе он совсем расклеится, понимал Петр, и так уже, ни о чем думать не может - только о ней, о Даше.
В его жизни были женщины, но никогда и ни с кем не было серьезных отношений. Петр как-то неосознанно всегда останавливал свой выбор на тех, на ком не нужно было жениться, и уж тем более не нужно было создавать семью и заводить детей. Должно быть поэтому, долгие годы его большой дом оставался холодным и пустым, и ни разу ни одна из его пассий не могла похвастаться, назвав себя его хозяйкой.
Даша, видимо ее он ждал, о ней мечтал, и теперь долгими одинокими ночами с замиранием сердца представлял себе, каким станет его дом, когда в нем поселится это рыжеволосое чудо.
Сегодня он наконец-то решился поговорить с Дашей начистоту, бросил все свои бесконечные дела и поехал в Заречье.
- «Из этого тупика есть только один выход, – уговаривал себя Петр.- Я должен сказать ей о своей любви… И что дальше? – тут же начал он сомневаться. - Предположим, признаешься ты ей, а она вытаращит свои глазищи и спросит: - Петь, ты шутишь? И что потом? Скажешь, что жить без нее не можешь? А она не поверит, да еще и на смех тебя поднимет. Вот тогда тебе совсем весело будет… Может не ехать? – мелькнула трусливая мысль».
Автомобиль, подчиняясь воле хозяина, замедлил ход, а потом и вовсе остановился.
- «Ну посиди, посиди, мужик, помедитируй», - злился на себя и свою нерешительность Петр. - Может, храбрее станешь».
Дело в том, что желание объясниться возникало у него уже не в первый раз, а вот смелости каждый раз как-то недоставало. И ведь что удивительно, Петр никогда раньше не замечал за собой такой робости, наоборот, его девизом в отношениях с противоположным полом всегда было – пришел, увидел, покорил. А с Дашей… При одном взгляде на нее у него начинали трястись колени, потели ладони, а язык - тот вообще отказывался шевелиться, намертво приклеиваясь к гортани. Вот что с ним делала эта рыжая пигалица.
- «Ну не поедешь ты сейчас, и что потом? – Петр устало вздохнул и закрыл глаза. – Опять будешь думать день и ночь, сомневаться, мучиться от неопределенности?»
Он, выплескивая наружу накопившееся раздражение, резко ударил ладонями по рулю автомобиля.
- «Все хватит малодушничать! Она должна знать, как я к ней отношусь!».
Приняв это окончательное решение, Петр завел машину, на предельно возможной скорости преодолел небольшой остаток пути до поселка, и сразу же, не заезжая к родителям, направил свой внедорожник к соседскому дому. Постучал в калитку, но как оказалось только лишь для того, чтобы услышать от Дашиной мамы, что сегодня Дашенька задержится и даже может быть останется в Москве и переночует у подруги.
- Обещала позвонить, - вздохнула женщина, не скрывая своей тревоги за повзрослевшую дочь.
Засидевшись допоздна на знакомой до каждой выщерблинки на стене родительской кухне, односложно, а иногда и не впопад отвечая на их расспросы, Петр все время прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. Когда прошел десяти, а потом и одиннадцатичасовой автобус (в Заречье из Москвы они ходили по расписанию раз в час), он не очень-то беспокоился, но когда прошел двенадцатичасовой, а характерного скрипа соседской калитки и легких девичьих шагов во дворе он так и не услышал – разволновался не на шутку, и потом еще долго, не включая света, сидел в своей комнате, и, не отрываясь, смотрел в окно. Все местные знали, что рассчитывать на последний автобус, который отходил от конечной станции метро в их направлении в час ночи, очень рискованно, он вполне мог и не прийти.
- «Как же она доберется до дома? – волновался Петр. - Лучше бы у друзей переночевала. Хотя, что там еще за друзья-подруги», - тут же засомневаться он и, окончательно расстроившись, во всем начал винить себя. - «Недотепа, несчастный, кто тебе мешал поговорить с ней раньше? Может сейчас ты бы уже не волновался понапрасну, а сам поехал в Москву и привез ее».
Даше вернулась домой поздно ночью, когда Петр уже и ждать ее перестал. Заснуть никак не удавалось, он вышел на крыльцо покурить, и увидел (лучше бы не видел!), как к Дашиному дому подкатил солидный кроссовер, как не сразу открылась его дверца, как Дашка, наконец, вышла, добежала до своей калитки, повернулась, помахала рукой тому, кто остался в машине, и как этот… посигналил ей фарами на прощание… Все, финита ля комедия.
Опустошенный, безмысленный, Петр буквально остолбенел от увиденного, и очнулся только тогда, когда догоревшая до фильтра сигарета обожгла ему пальцы. Вздрогнул от боли, отшвырнул в сторону мелькнувший светлячком в темноте окурок, и обессилено опустился на промокшее запорошенное снегом крыльцо.
- «Вот значит как, Дарья Сергеевна. Я значит тут над вами трясусь, не знаю на какой козе подъехать, а вы…»
Что собственно «вы» додумать он не успел, из дома вышла мать и распугала все его мысли.
- Ты что тут сидишь, Соколик? - возмутилась она, - простынешь! – Но, увидев его «перевернутое» лицо, осеклась. – Пойдем в дом, сынок, отец уже должно быть третий сон видит, а мне что-то не спится, вот мы с тобой вместе и посидим, поговорим, почаевничаем, или хочешь, я тебе водочки налью? Замотался ты совсем, Петь. Лица на тебе нет.
Говорить он не стал, да мать и не настаивала, и от водки отказался, выпил крепкого чая, чтобы как-то справиться с колотившим его ознобом, а потом, ничего не объясняя, засобирался домой. Мать его не отговаривала, знала, бесполезно, если Петр что решил – его не остановишь. Да и понимала она своим чутким материнским сердцем, какая беда с ее сыночком случилась. Любовь она ведь не всегда зовет за собой, порой она заставляет бежать от себя без оглядки…
Мыслей не было, чувств? Чувств тоже, кажется, не наблюдалось. Словно бы он как застыл там, на крыльце, так до сих пор и не оттаял, несмотря на горячий матушкин чай.
- Надо было водки выпить, - подумал Петр, на автомате преодолевая совершенно пустую в этот поздний час дорогу до райцентра.
Угрюмо разглядывая мрачные, словно надвигающиеся на него из глубины леса вековые ели, Петр в последний момент успел краем глаза заметить впереди какое-то движение.
В следующий миг, пытаясь избежать столкновения со странной похожей на человека тенью неожиданно возникшей прямо перед ним на дороге, Петр инстинктивно вывернул руль вправо и его Джип врезался, подминая их под себя, в густо разросшиеся у обочины кусты.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Документы тоже небось - тю-тю... Вот где беда-то - Жданов теперь никто и звать его никак. Напророчил 
Жалко маленького... 
