|
42.
…Он сидел спиной к двери. Катя не видела его лица, но ей отчётливо представилось, как он закрыл глаза… Как дрожат его ресницы… Как пульсирует тоненькая жилка на виске. Как сжаты в кулаки его ладони… Как побелели губы, сужаясь в тонкую полоску.
Ему плохо. Сейчас. Когда отец сказал всего лишь каких-то несколько горячих фраз про отличницу-дочку и про скапливающуюся пыль на полочках стеллажа в её комнате, которая никак не убывает, хотя Елена вот уже три года бережно смахивает её с каждой книжки и с каждой рамки с фотографиями.
Андрей молчит. Замер. Будто бы и не слышит отца. Даже не кивает. Но слишком напряжена его спина. Слишком обездвижены руки. Слишком больно от того, что ему сейчас плохо.
-- Ты знаешь, как мы жили? Без неё. Ты думаешь, что жили? Но Катюшка не должна об этом знать. Даже думать не должна была, как мы тут! И ничего! Всё в порядке было, - Валерий потянулся за кувшинчиком, стоящим у окна. Откинул холщёвую салфетку, принюхался к содержимому в нём. – Ну надо же! – воскликнул.- Хоть бы крышкой прикрыть догадалась! Выдохлась, небось! Перевод добра на ветер. То-то чувствовал, что-то горит, мешает за спиной! Давай двигай ёмкость. Уговорим уж её, чтоб не пропала.
И в ответ на слова отца снова тишина. Только чуть заметное движение ему навстречу.
--Обижаешься? Знаю, что в обиде. Обманул тебя я вроде как. А ведь не ты, а я на тебя обижаться должен. Из-за тебя ведь она… И мы тут без неё - из-за тебя.
…Папа, папа… Что же ты творишь? Зачем же ты сейчас об этом, когда и так не просыхают слёзы? То ли от тоски, которая теперь, законсервированная, замурованная, заткнутая вглубь, прорывается наружу. То ли от счастья, полыхающего внутри. От счастья - только видеть. Только прикоснуться. Только услышать одно-единственное «люблю», за которое не жаль и умереть.
Зачем же ты сейчас, когда ещё слишком больно вспоминать мучительно медленно трогающийся поезд, громыхающий колёсами, скрежет которых по живому режет, располосовывает всё внутри?! И две сгорбленные фигурки, сначала замершие, остолбеневшие, будто только что приходит осознание разлуки. Снова и снова. Каждый раз, как будто заново это осознание приходит только на перроне, едва поезд трогается в путь. А потом - неуклюже, неловко бегущие за поездом, чтобы хоть успеть дотронуться до рук, машущих им из окна. Прикоснуться, запоминая… Пожимая ледяные пальцы, вселяя в них своё тепло. И уверенность, что всё будет хорошо. Не нужно волноваться. За них не нужно – они в порядке. И даже не расстроились совсем - улыбаются, желают доброго пути…
Папа, папа… Знал бы ты, как жилось без вас!.. Не жилось - выживалось, потому что вы сами с мамой научили ТАК жить. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Улыбаясь, задыхаясь при этом от сгустка слёз, перехватывающих горло.
Жила. Выжила. Зачем же ты ему сейчас об этом, Андрею?.. Ведь и он не жил всё это время. Существовал, из года в год перетаскивая свою вину. Изо дня в день уговаривая себя быть счастливым. Из часа в час пряча, замуровывая, замораживая свою тоску.
Почему же так? Кто виноват? Что же было? Но не ты, не ты, папа… Только ради вас с мамой и оставался смысл жить.
--Я люблю её, - звучит чуть слышно, но от этих слов Андрея Катя вздрогнула, как будто он выкрикнул признание, как будто только что услышала об этом в первый раз. Слёзы текли уже сами по себе, капая с подбородка. И даже вытирать их не оставалось сил, - Всегда любил,- продолжает он, выше поднимая голову, и Катя теперь может видеть уголки его всё так же сжатых губ. - Так получилось, так вышло. И в этом только моя вина.
«Не твоя, не твоя! - рвётся наружу сердце. – Это я. Это я не поняла, как же тебе было плохо без меня тут! Больше никогда… Больше ни за что! Ни за что на свете не уйду, не уеду, даже если будешь прогонять!»
--…больше никогда теперь… - сквозь туман из слёз слышит Катя. - Можете ругать или ненавидеть. Или убивать меня, как собирались. Но я буду с ней. Даже если снова будет прогонять. Даже если вы противиться решите. Да и не жил я без неё! Она всегда была со мной.
«С тобой!.. Всегда, с тобой!.. - снова рвётся сердце, трепыхаясь из последних сил у горла. – Даже если станет прогонять…»
--… поговорю… с ней… потом… - с трудом разбирает Катя, всхлипывая у закрытой кухонной двери, слова отца. - Но зачем же ты оклеветал меня? Оговорил зачем? Понимаю, злился. Или отомстить хотел?
--Я не понимаю… - Андрей привстал, подвинул стул, чтобы быть ближе к отцу, и теперь Катя увидела его лицо. Нахмурился… Серьёзный взгляд из-под ресниц… А уголочки губ дрожат, то ли готовые вот- вот растянуться в неуверенной улыбке, то ли снова сомкнуться в тонкую струну от напряжения. - Валерий Сергеевич, вы про что?
--Не понимаешь, значит? Значит, это я тебе сказал, что Катька замуж вышла?
--Замуж? – брови сдвинулись, нависли над ресницами. Взгляд испепеляющий, пронизывающий, колкий. Такой, что Валерий невольно поёжился и заёрзал на своём стуле. Серьёзен до предела, внимателен, вбирает каждое движение отца, а сам растерян, как ребёнок… А в глазах… В глазах безумная, уничтожающая ревность. Катя очень хорошо помнила его такого. Рвавшегося на части от этой ревности, сверкая как угольками взглядом, но при этом улыбавшегося. Надеявшегося, что эта откровенная улыбка способна скрыть бушующий ураган внутри.
«Господи… Как же я люблю тебя! Такого…»
Катя схватилась за ручку двери, готовая войти к ним. Но спохватилась, что щёки всё ещё мокрые от слёз и, наверное, на них следы от туши. Поспешно вытерла, ладонями. Улыбнулась в ответ на чистоту и прозрачность мокрых рук, невольно вспоминая вечер и ночь на лавочке, в чёрном, едва освещённом скверике. В его руках… В его губах, которые везде… В его слезах, которые безжалостно топили душу. Сердце заколотилось с новой силой, мешая переводить дух. На мгновение отвлекая от разговора.
--…А кто же? - продолжал отец, и тон его медленно и верно превращался в такой знакомый и привычный слуху совсем не дружеский допрос. Но если папа начинал так говорить, значит, он внутри спокоен, хоть и напряжён внешне.
--Так Малиновский же! - улыбнулся Андрей.
--Ч… что? - теперь нахмурилась Катерина, невольно ближе подходя к двери.
--Друг мой, - продолжал Андрей, впервые улыбаясь.
--Друг?! - мгновенно вспыхнул Пушкарёв. - Друг, значит?.. - задумался, сдвигая брови, вспоминая. – Это не тот ли паразит, который… тогда… в кабинете, всё пихал мне в руки стакан с водой и какую-то таблетку? Всё крутился, вертелся под ногами, но со страху даже заикаться начал? Беленький такой, с нахальной рожей?
--Он, - снова улыбнулся Андрей. – Только, он не виноват. Он просто не дослушал. Не успел понять. Вот и…
--Не успел понять? - гнев отца мешался с недоумением и растерянностью. - А раз не успел, какого дьявола он оклеветал меня?
--Да нет… Не вас. Это он меня так наказал, - вздохнул Андрей, - на целых три года.
--А дочка, значит, только что, недавно, во всём обвинила меня!
--Нет, папа! – Катя не выдержала и распахнула дверь. - Нет…
Андрей тут же поднялся, шагнул к ней навстречу, загораживая собой Пушкарёва. Протянул ладонь, дотронулся щеки, скользнул по подбородку, шепнул чуть слышно, одними губами:
--Подслушивала?..
--Нет… - шепнула так же тихо, понимая, что его голос и эти едва заметные прикосновения напрочь растворили весь её готовый вырваться протест.
--Всё так же, как и прежде, подслушиваешь... - шепнули снова губы.
--Да…- ответила она, не в силах оторваться, отвести взгляд. Но, опомнившись, смутилась, едва дотронулась его руки и шагнула в сторону, к отцу. - Я… не обвиняла. Я сама не знала… Папочка… Да это пустяки!
--Вот как, значит? - Валерий тоже поднялся из-за стола, но пошатнулся, опёрся о его край руками. Только теперь стало понятно, что водка из кувшинчика совсем не потеряла свою крепость. Катя и Андрей тут же оказались около него, поддерживая. - Не на-а-адо! - протянул он, отталкиваясь. - Пустяки? Оклеветать пожилого человека, значит, для вас пустяк?
--Валерий Сергеевич! Я объясню! - Андрей всё же взял его под локоть.
--Папочка, он не нарочно! - Катя снова попыталась что-то объяснить отцу, но не успела - вошла Елена. Засуетилась вокруг мужа, запричитала, косясь на пустой кувшин и на рюмки на столе, одна из которых была почти не тронута, а вторая под любым углом зрения показывала пустое дно.
--Всё потом, потом, - заявила как отрубила. - Потом поговорите. Будет время. А сейчас пора идти.
Пора идти… Такая простая и незатейливая фраза! Но каждый невольно и безошибочно применил её к себе. Валерий тут же замахал руками и снова уселся на свой стул. Андрей незаметно, едва касаясь, обнял Катю, наклонился к самому уху, дотронулся губами, шепнул:
--Нам пора…
«Пора? - спросили Катины глаза, на мгновение подёргиваясь ресницами, смыкаясь. – Нам?» Хотелось ещё, ещё и ещё раз слышать это «нам», смаковать, нежиться в нём, держаться за него, многократно повторяя. Но губы дрогнули в улыбке, предвкушая всё, что с ними будет впереди.
--Не сейчас…
--…Сейчас, сейчас… - словно эхом звучал голос матери, всё же пытающейся увести с кухни отца. - Пойдём, миленький. Ты устал сегодня. Завтра, завтра договорите!
--Да подожди ты! - возмутился Пушкарёв, упираясь. - Вечно ты ни слова не даёшь мне сказать! Я ещё не всё спросил! - протянул руку в сторону Андрея, будто разгребая воздух, желая на расстоянии оторвать, подвинуть, разъединить этих двоих, тесно прижимающихся друг к другу. Но они лишь крепче взялись за руки. – А, скажи-ка мне, дорогой Андрей Палыч! - ухмыльнулся Пушкарёв, но взгляд его оставался всё таким же пытливым и серьёзным. – Не твоё ли второе имечко, псевдоним, так сказать, Василий Петушков? А? Или снова этот белобрысый клеветник старался?
--Это мой, - улыбнулся Жданов. – Псевдоним был. Но только на один вечер.
--Ах, ты!.. – последнее, что смог произнести Пушкарёв, когда Елена с силой вытолкала его с кухни, кивнув Кате, чтобы та не беспокоилась, что справится сама, что всё в порядке. Быстро, мельком оглядела их, прижатых, притиснутых друг к другу, и плотнее закрыла кухонную дверь за своей спиной.
--Катька…- сил сдерживаться больше не было. - Катенька… Я так соскучился!..
--Когда же… когда же ты успел?
Его губы… Везде… Не возможно спрятаться, спастись, чтобы просто дышать… Чтобы не задохнуться, выжить…И больше всего на свете хочется сейчас задохнуться в этих поцелуях, которые везде!.. Которые захватывают губы, уверенно и властно, но тут же отпускают, самонадеянно ожидая, что она потянется за ними. К нему. И она тянется, без промедления, как одержимая, закрыв глаза.
--Чуть не умер… без тебя…
Снова целует, но уже не трогая губ, проскальзывая ниже… По щекам, по подбородку, по шее, жадно и нежно приникая к впадинке. Невольно всхлипывая, как только Катя откинула голову назад, теснее прижимаясь.
--Что… что ты делаешь?
Спросила, прося его не останавливаться, тяжело дыша, всё так же крепко зажмуриваясь.
--Не могу больше… - шепчет он, целуя обнажившуюся под его пальцами ключицу, спускаясь поцелуями к груди. - Не могу без тебя…
--Там же… - задыхается, не в силах до конца проговорить слова, только слабо, едва заметно кивая на закрытую дверь. - … Там… Анд… рей…
--Да… Да… - поспешно отвечает, пытается перевести взгляд на дверь, и не может. Не в силах оторваться от неё, горячей, дрожащей, трепещущей. Пальцы расстёгивают пуговку на блузке… Ещё одну… Ещё… - Сейчас… - шепчет снова в губы, едва касаясь. - Не здесь… Пойдём…
--Не здесь… - повторяет Катя, вздрагивает, подаваясь вперёд, как только наполовину расстёгнутая блузка скользит с одного плеча.
--Люблю тебя…
--Да… - всхлипывает, но пытается улыбнуться, не открывая глаз, как только он касается языком, губами её груди, целует, обжигая кожу. Целует кружевную ткань бюстгальтера, заставляя беспощадно слабнуть, оседать, приникая, держась только на его руках, плотно обхватывающих ягодицы. – Андрей… Что ты… делаешь… Войдут же…
--Нет…
Руки опускаются всё ниже, как только он чувствует, что Катя чуть увереннее стоит на ногах. Скользят по бёдрам, снова поднимаются вверх, к поясу брюк, пытаясь разыскать там пуговичку.
--Ты… сумасшедший… - выдыхает она, чуть поведя бедром и отстраняясь.
--Пускай… - он на мгновение закрывает глаза, но тут же снова смотрит на неё, вбирая всю её в себя взглядом, туманным, одурманенным желанием. - Сейчас… пойдём… Невозможно больше… терпеть…Катька…
Руки пытаются послушаться его, внять словам, ускользая с ремешка брюк, но, на мгновение замирая, напористо, властно движутся дальше, лаская ягодицы, пробираясь к молнии спереди, прихватывая за металлический язычок. Тянут вниз… Нетерпеливая ладонь проскальзывает в образовавшийся просвет.
--Анд… рей… - всхлипывает Катя, прижимая ладонью его руку к своему животу. Улыбается, тяжело дыша. - Перестань… Не… здесь… Ты... с ума сошёл?
--Сошёл… - не слушается он её ладони, пробирается к резинке трусиков. Но, коснувшись , застывает, потом, словно опомнившись, делая над собой усилие, вытаскивает руку и снова обнимает за ягодицы, притягивая к себе. - Я сошёл с ума… от тебя, Кать… И… кажется, погорячился, приглашая тебя к себе…
--Что?.. – Катя, ничего не понимает, невольно следуя за движением его рук. Открывает глаза, но всё вокруг расплывается. Кружится, мутится, тает. Желание, смешивающееся с опасностью, что вдруг сейчас кто-то из родителей может войти, овладевает, окончательно тмит мысли. Но слова выдыхаются сами по себе, заряженные, успевшие заразиться остатками разума. - Ты меня… уже не приглашаешь?..
--Нет… - улыбается Андрей, тяжело дыша и делая огромное усилие над собой - застёгивает обратно пуговки на её блузке. Вводит Катю в недоумение, в растерянность и от этого возбуждается ещё больше. Запахивает на ней пиджак, застёгивая на одну, верхнюю пуговицу. Приглаживает растрёпанные волосы, заправляя за ушко выбившиеся пряди. Поспешно целует в нос и плавится под её распахнутыми, но всё ещё мутными глазами. - Нет… Не приглашаю тебя. Сейчас… - заправляет выскочивший край своей рубашки в пояс брюк, с трудом запихивая. Брюки непозволительно тесны, откровенно обтягивая спереди, не скрывая возбуждённую до предела плоть. Опускает глаза, на мгновение зажмуриваясь, переводя дух. Снова смотрит на Катю, слабея, млея от её взгляда. – Потому что я… Да потому что просто больше не могу… - чуть ведёт бедрами тут же отстраняется назад. - И поэтому сейчас … ты приглашаешь… - коротко целует, едва касаясь. - …к себе. Туда… В комнату. Ведь мама с папой, наверно, спят?..
--Да… - выдыхает Катя, улыбается, прикрывая глаза. Куда угодно! Сейчас! За ним. Куда бы ни позвал. Что бы ни предложил ей. На всё готова… Даже на безумство. - Только я не совсем уверена, что родители… Что мама спит.
--Не войдёт… - Андрей подмигивает и тянет Катю за руку к двери. – И не заметит… Если, конечно, ты…
--Что? - крадётся вслед за ним по полутёмному коридору.
--Если ты будешь… - на секундочку останавливается, шепчет в самое ухо. - …в этот раз тихо себя вести…
--Андрей… - смеётся, тут же зажимая рот ладошкой. - Какой же ты…
--Нахал, - перебивает он, договаривая. - Знаю …- оглядываясь, заводит её в комнату, плотно закрывая дверь. - Но ты же ведь любишь меня такого? Любишь, Кать?
--Люблю тебя…- выдыхает в его губы, как только он оказывается так близко, что через одежду слышно, как бьётся, мечется, выпрыгивая, сердце. Наклоняется, обхватывая ладонями лицо. Нависает над ней. Дрожит. – Любого…
Катина маленькая комната не темна - освещается фонарём, бьющим в окно бело-жёлтым потоком света со строительной площадки, временно разместившейся напротив дома. Но этот свет не мешает. Он незамечен, как и всё остальное в этой комнате: собранный диван, разбросанные на нём вещи впопыхах, чемодан, прислонённый к письменному столу, с откинутой крышкой… Всё равно, безразлично, незамечено, кроме рук, поспешно срывающих одежду, но всё ещё старающихся быть терпеливыми и нежными.
Не получается…
Не выходит даже сделать паузу, промедление.
Невозможно отдышаться…
Его пальцы тянутся к пуговичкам, дрожат, не справляются, едва находя на ощупь.
Её ладони скользят по рубашке, пытаются тоже расстегнуть хоть пару пуговиц и не могут. Продолжают дальше путь, к пуговичке на брюках, и снова не справляются с ней. Кто же только придумал все эти замки и засовы, казалось бы, надёжно прячущие дрожащие в нетерпении и любовном изнеможении тела?
Бесполезно… Больше невозможно… Терпеть.
Скинута блузка вместе с пиджаком, поначалу ещё скользящая вслед за поцелуями по Катиным плечам. Сброшены его брюки, одним движением, вместе с плавками, не в силах дождаться очерёдности и бережного обращения. Вслед за его брюками – её вещи, аккуратнее, нежнее, но всё так же нетерпеливо и поспешно снятые вместе с трусиками и откинутые куда-то в сторону.
--Катька… - это всё, что он может шепнуть ей, то прижимая к себе, то отстраняя, чтобы расстегнуть крючочки у бюстгальтера. И… не может, не может больше ждать.
--Анд… - это всё, что удаётся всхлипнуть ей, как только сжимает ягодицы, тянет на себя, слегка отталкивает, движется за ней, раскачивая себя и её, как на волнах. Этот танец окончательно сводит с ума, лишает времени, пространства, равновесия. Вызывает судороги без проникновения. Вырывает приглушённые, но ещё контролируемые каким-то чудом стоны ему в плечо.
А рукам всё равно, они совсем не обращают внимания на горячие вздрагивающие тела, задыхающиеся под губами друг друга. Пробираются везде, под последние жалкие подобия одежды. Властвуют, разжигают, беспощадно продолжая приближать к завершению блаженства, не слушая, не внимая просьб друг друга.
--Андрей… - стонет Катя, как только он едва касается её лона, проникает в него осторожно пальцем. Одним, двумя… - Ещё… - подаётся ему навстречу, требуя большего и быстрого проникновения.
--Люблю… - всхлипывает он на вздохе, как только её пальчики едва касаются его твёрдой, на последнем пределе ещё сдерживающейся плоти, как бы нечаянно, как бы невзначай, –…тебя…
Её пальчики скользят, меняют направление, гладят, прижимают, хватаются за его рубашку на спине, расстёгнутую, но так и не стянутую с плеч.
Не до неё сейчас…
Невозможно…
Нереально…
Бесполезно любое промедление… Не остановиться, не удержать бешено закрученный танец пальчиков, губ, которые сейчас везде, всё больше и больше распаляя тело.
Она опять пытается что-то сказать, но звуки, смешиваясь с дыханием, превращаются только в стон. Сладкий и протяжный, вжатый в его плечо, заглушенный.
--Боже… - выдыхает он ей в волосы. - Не хочу так… так быстро… - подхватывает её, придерживая за ягодицы, всё так же ещё не проникая. – Кать…
Она не отзывается, только в ответ кивает, запрокидывая голову, закусывая нижнюю губу, двигаясь ему навстречу, крепко обхватывая за шею.
--Катя…- не выдерживает её дыхания, очередного стона, немного отстраняет, готовится к проникновению, к погружению.
--Да… - она протяжно выдыхает, всхлипывая. Отстраняется сама, нетерпеливо ожидает, позволяя ему войти в неё. Может ждать секундочку… Одну… Не больше…
С еле сдерживаемым стоном он входит, осторожно, без толчков. Понимает, что одно, чуть увереннее, резче, напористее движение, и он не сдержится, не преодолеет, не вытерпит больше возбуждения, готового вот-вот излиться огненным потоком. Делает вместе с ней шаг к дивану. Жалкие проблески разума напоминают о том, что надо прекратить сейчас даже шевелиться, чтобы так бесцеремонно не выказать перед Катей свою изголодавшуюся страсть. Не быть слабым… Таким нетерпеливым… Но она хватается за него сильнее, комкая в кулачках на спине рубашку, резко подаётся вперёд… Отстраняется… Снова толкает себя к нему, в себя, обвивая его ступнями ног.
--Катенька…- стонет он, беспомощно сдаваясь ей на милость, но всё же сам не делая ни одного движения. - Не хочу… - выдыхает ей в открытые, влажные губы. - …так… быстро, но… не могу…
--Да…- кивает, ничего уже не слыша, с силой вжимается в него. - Ещё… - на полувсхлипе-полустоне. И он понимает, что Катя уже вот-вот готова содрогаться. Неумолимо, необратимо приближается к пику блаженства, точно так же, как и он, не в силах больше справиться с сумасшедшим возбуждением, владеющим, охватившим её всю.
Нет сил на промедление…
Нет сил на остановку…
Нет сил ещё шагнуть, к дивану…
Нет времени на томную и сладкую истому…
Одна неудержимость, бесконтрольность и полное подчинение друг другу владеют без остатка, без разумных сил.
Он крепче обхватывает её за ягодицы. Задерживает вдох, закусывает нижнюю губу и двигается в ней резко. Первый раз, погружаясь полностью, ударяя, притягивая к себе и тут же отстраняя для второго, такого же порывистого, погружения.
-- Катень…ка ... Ты...
--Анд…рей!.. - подалась вперёд, сквозь рубашку царапая ему спину. На мгновение замерла, всхлипывая, прикусывая губы. И, откинув голову назад, следуя всем телом за ещё одним таким его движением, резким, сильным, властным, застонала, вздрагивая, задыхаясь.
--О, Господи!.. – вырвалось ей навстречу, надрывное, сдавленное, высвобожденное. Изнутри, из глубины души, изливаясь вглубь неё горячей, напористой лавиной. И сквозь вздох, едва врывающийся в лёгкие и со всхлипом выталкивающийся обратно:
--Люб... лю… те… бя…
--Люб… лю…
--Катенька… родная…
--Мой… Только мой…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Честно говоря, Катерину во многом не понимаю, но это камень не в огород автора! Она по жизни, в смысле, по сериалу такая 
После каждой как-бы зависаю, собираюсь с мыслями, а мысли все накапливаются и накапливаются 
И, наконец, прорвало 
Браво, Мотылек!!!
