Эх, ну что тянуть?.. Несу.
43.
--Теперь можно и умереть…
--Теперь? – улыбнулась Катя, прижимаясь теснее к Андрею, кутаясь, нежась в его руках. – Ну и время ты для этого выбрал!
--А вообще-то… - он откинул влажные пряди с её лба, нежно и неторопливо целуя… - ты права. Не сейчас. Ещё разок, и тогда… Только дам тебе немного отдышаться.
--Ещё? – Катя нахмурилась, запрокидывая голову, глядя в его лукавые, блестящие при робком утреннем рассвете глаза. – Нет…- смущённо хихикнула, утыкаясь носом в ещё полыхающее жаром его плечо. - Больше не могу…
--Ну, не сейча-а-а-ас… - протянул Андрей. - Сейчас я, кажется, и сам мало на что способен. Потом. Вечером. Когда ко мне поедем.
--К тебе?.. Андрей…
--Кать, ну что ты? Ты почему насторожилась?
--Ох… Сейчас проснутся мама с папой, и я… И мы…
--И расплата за содеянное будет слишком велика, - улыбнулся Жданов, крепче обнимая Катю. - Интересно, как же нас накажет твой папа? Может быть… отправит на исправительно-трудовые работы? По уборке кухни. Или этой комнаты.
--Нет, - Катя улыбнулась в ответ, - хуже. Для… тебя.
--Хуже? - картинно удивился Жданов. - Неужели заставит Малиновскому звонить? Кать, как ты думаешь, Валерий Сергеевич уже забыл вчерашний разговор про Ромку?
--Сомнева-а-а-аюсь!.. Папа наутро помнит всё, даже если много выпьет.
--Плохи у него дела. У Ромки.
--А зачем ты вообще про Малиновского вчера сказал? Андрей, надо было бы сначала мне. Тогда я бы поговорила с папой. А то я … - снова уткнулась ему в плечо. - …когда приехала, упрекнула его. Что это он обманывал тебя.
--Катька! Да когда же мне было рассказать тебе? – прижал, притянул к себе, поцеловал в макушку. – Мы же ведь… вроде как… работали.
--Не… над тем работали… - прикоснулась губами к маленькой синей венке, всё сильнее и отчётливей пульсирующей на шее.
--Ты права, - Андрей, едва отстранив её, перевернул на спину, нависая над ней на локтях. - Не над тем. Повторим заново? Но иначе…
--Нет, нет!.. - улыбнулась Катя, приникая к нему, обвивая шею. – Не сейчас… Андрей…
--Хорошо, - он послушно сдался, - тогда давай сбежим. Прям сейчас. Ко мне. Они проснутся, а нас нет.
--Ты что! - млела, нежилась под тяжестью его тела, чувствуя, как в Андрее с новой силой пробуждается желание, несильными толчками пульсируя ей в живот. - Так нельзя…
--Думаешь, найдут? Ну… там, у меня.
--Папа обнаружит точно.
--Тогда давай сбежим на край света.
Андрей говорил сейчас так серьёзно, что Катя не удержалась, отстраняя его от себя, чтобы посмотреть в глаза. Его озадаченный вид заставил её нахмуриться.
--Например?
--А хотя бы… А хотя б в это твоё Забайкалье. Чем тебе не край земли?
--Вот уж точно, край, – усмехнулась Катя. – Восемь тысяч километров! Но там… так здо-о-о-орово! - мечтательно протянула, прикрывая глаза.
--Где именно? - не отставал Андрей. - Где тебе понравилось больше всего, Кать? – и, немного помолчав, будто размышляя, осторожничая, продолжил: - Там, в Танхое?
--В Танхое было замечательно… - воспоминания, не заставляя ждать себя, нахлынули, закружили, путаясь, цепляясь друг за друга, но оставляли после себя всё шире расплывающуюся мечтательную улыбку на Катиных губах. – Но в Забайкалье есть ещё одно удивительное место.
--Что за город? - он нахмурился, но Катя снова не придала значение его серьёзности, погружаясь в яркие воспоминания из детства.
-- Не город - остров.
--С Пятницей и Робинзоном Крузо? - Жданов наклонился и поцеловал её, скользя губами по разрумянившимся щекам, чуть солоноватым от самого сладкого «натруженного» пота. – Если с ними, то не поеду и не отпущу. Только всяких странных мужиков мне не хватало!..
--Нет. Это Ольхон. Остров в самой середине Байкала.
--В середине, говоришь?..
--Да. Представляешь, там сейчас уже самая настоящая зима! Это у нас в начале ноября совсем нет снега. А в Сибири давно сугробы.
--А ты любишь зиму, Кать?
--Очень…
--Ты расскажешь мне, что ты ещё любишь?
--Я?..
Защемило сердце. Защипало вдруг в глазах. Мгновенно сбилось дыхание, когда глядела на него, такого… Он смотрел и улыбался. Вглядываясь в каждую её морщинку, в каждую родинку на лице, словно изучал заново. Знакомился. Или… любовался? Обнимал, ласкал глазами, не прикасаясь. Казалось, даже не дышал. По какой-то старой, древней привычке, всплывающей из детства, ей захотелось зажмуриться, спрятаться, смутиться от такой откровенности. Но только на мгновение. Пока она не поняла… Пока не почувствовала, обрывая себя на полуслове, что пряталась всё время от СЕБЯ. Себя смущалась. Себя же и наказывала, с уверенностью считая самой состоявшейся неисправимой ошибкой природы. С восторгом и даже завистью смотрела на женщин, умеющих смело и со вкусом себя украсить и нарядить. Внутренне сжимаясь в комок безысходности от бессмысленности - проделать над собой то же самое. Внешне - умело прикрываясь ненужностью и излишеством такого действа. Ведь красота внутри! А если попасть всего лишь под слабый летний дождик, забывая дома зонт, всё лишнее, напускное, искусственное смывается, сходя, слезая на глазах второй кожей. Отслаивая, оставляя сущность. А реальность такова, что природа с ней просто порезвилась или на ней отдохнула, безжалостно выделяя неудавшуюся внешность. Так зачем же приукрашивать себя, если тихий, тёплый летний дождь может случиться так внезапно, невзначай, и обязательно в какой-то раз не окажется с собой зонта?
«Ты красивая… - говорил он ей. – Я люблю тебя любую». Она кивала, верила. Но во что? Нет, он не обманывает её, конечно. Просто, для Андрея совсем неважно, какая она. Он полюбил её не за внешность… А красота… Она в глазах смотрящего.
А теперь…
Он любуется, откровенно, искренне, открыто. Ей. Всей. Она очень хорошо помнит этот взгляд - в глубину и в то же время скользя по ней. Вбирая, поглощая, впитывая. Всю. Так было раньше. Так же и сейчас?
Он любит. Он просто любит. И больше ничего не нужно говорить. Ей впервые захотелось только смотреть на Андрея, погружаясь в эти бездонные чёрные омуты, и тонуть в них, не сопротивляясь, больше всего желая захлебнуться. Идти за ним, куда бы ни позвал, протягивая свою ладонь, крепко сжимая его протянутую руку. Без единого вопроса… Не оглядываясь впредь. И ни на минуту не расплетая пальцы.
Он любит…
Она нужна ему…
Любая…
Что же есть ещё важнее этого?
… На висках несколько чуть побелевших прядок… В уголках глаз - глубокие, впечатанные морщинки… Их немного, но раньше это были всего лишь тёмные полосочки от его улыбки. Это время? Три безжалостных, бездарно разделяющих их года, глупостью или случаем выпрошенные у судьбы? Три года беспросветного налёта тоски, каменной изморозью ложившихся на их плечи. Тоски, которая придавливала, медленно уничтожала, не позволяя жить. Только выживать, барахтаясь в веренице дней, как слепым бесцветным лягушатам в липком и вязком пересыхающем болоте времени. Морщиня кожу, серебря виски, но ничего не меняя в сердце. Оно, всё такое же измученное, горемычное, билось о грудную клетку, перегоняло кровь и рвалось наружу, друг к другу. Счастливое… Каждый день, каждый месяц, каждый год, и ни разу не сдавалось, продолжая всё так же болеть. Болеть друг другом. Любило.
Любовь - болезнь?
Любовь - сердце, пропитанное насквозь, как губка, этим чувством.
«Господи… Зачем всё так? Куда же я бежала? Для чего? Чтобы снова вернуться в ту же точку?»
--Кать… - он осторожно, нежно дотронулся её лица, очерчивая контур пальцами, улыбаясь. - Ты что? О чём ты думаешь?
--Мне больше ничего не надо… - еле сдерживая слёзы, шепнула она. - Слышишь? Ничего. Ты только не уходи. Не исчезай. Ты только будь. А я… А я всегда буду рядом.
--Да куда же я исчезну? - улыбка мигом стёрлась с его лица. – Никогда. Ни за что на свете. Решишь уйти - не отпущу.
--Я не решу…- слёзы, прозрачным хрусталём нависая на ресницах, дрогнули, скатились блестящими дорожками, скрываясь в волосах, впитываясь в подушку. - Люблю тебя. Больше всех на свете.
Он приподнял её, обнимая, захватывая, вбирая в себя. Вздрагивающую, всхлипывающую, льнущую к нему, беззвучно плачущую.
--Дурочка моя… Родная моя… Любимая… Только не плачь! Пожалуйста, не плачь. Всё позади! Всё плохое в прошлом. Вот увидишь. Только верь мне. Веришь? Ты веришь мне, Кать?
--Верю…
--Ну, вот и хорошо…- прижимал к себе, целуя волосы. Радуясь сейчас, что Катя не видит его глаз, затуманенных, до краёв наполненных влагой. Глубоко вздохнул, попытался улыбнуться. Говорить!.. Что-то говорить, только не молчать, потому что сейчас как никогда словами проще справиться с дрожью в голосе. – Скажи… А сколько времени тебе необходимо, чтоб собраться?
--Минут… пятнадцать… - всхлипнула Катя, пытаясь улыбнуться, утыкаясь в его плечо.
--Всего-то?
--Ну да… Ведь мы всегда же можем домой, сюда, заехать. От… тебя.
--Не-е-е-т, Кать, - мечтательно протянул Андрей. – Не сможем. По крайней мере, в первые недели три.
--Почему? - слегка отстранилась.
--Да потому что это далеко! Сама же говорила - восемь тысяч.
--Подожди… - слёзы тут же высохли, оставляя после себя лишь влажные ресницы да чуть солоноватый привкус на губах. - Андрей… Ты что! Ведь я же просто вспоминала! Я же… пошутила. А ты…
--А я не пошутил, – подмигнул ей, поднимаясь, увлекая за собой. – Мы едем на этот… Как его? Ольхон.
--Сей…час?
--Конечно. Заметь, не я это предложил: тебе всего пятнадцать минут на сборы.
--Андрей... Ты что! – она звонко рассмеялась, но, опомнившись, что рассвет едва забрезжил в окна и родители ещё спят, прислонила к губам ладошку. – Это же сейчас… Да это просто невозможно!
--Кать, - он её как будто и не слышал, - а на этом острове хоть лачуга-то какая-нибудь есть?
--Там… Там наша дача.
--Вот это да! - Жданов уже натягивал рубашку и застёгивал ремень на брюках, озадаченно оглядываясь вокруг в поисках носков и куда-то запропастившегося сотового телефона. - И ты скрывала?
--Да там же… Андрей! - снова рассмеялась Катя, наблюдая, как он быстро одевается. - Холодно же там сейчас! Почти зима.
--А не ты ли говорила, что со мной? Везде и всюду?
--Говорила! - завернувшись в простыню, расширив в удивлении глаза, она следила за каждым его движением, медленно сползая на край дивана и опуская на пол ноги. - Но не сейчас же! И не на… Байкал! Андрей… Ты что? Ты шутишь?
--Нет, я серьёзен и настойчив как никогда, - улыбнулся он её растерянному виду.
--А… работа? Да как же Зималетто?
--Кать, - Жданов наклонился к ней и, едва прикасаясь губами, шепнул на ушко, - сегодня вечером приедет папа. Нет, я, конечно, мог бы оставить Зималетто и на Малиновского. Пока я был бы в Ейске. Но он решил так сам. А я не стал ему мешать.
--Что?.. - она нахмурилась, и мечтательная улыбка тут же стёрлась с её губ.- Так Павел Олегович… Он знает?
--Все знают, Кать. Ну… кроме мамы.
--Мамы?.. – повторила за ним, словно эхо. - Почему?
--Это отдельная история, - улыбнулся Андрей, протягивая ей блузку и раскачивающиеся на мизинце трусики. – По дороге расскажу. Одевайся. Иначе я за себя не отвечаю… - потянулся к ней, тут же убирая вещи за спину, но Катя успела выхватить их и спрятать под простыню.
--И всё же? Почему не знает Маргарита?
--Да опять пыталась влезть в мою жизнь, - вздохнул он, с любованием рассматривая, как Катя одевается. - Это, видимо, у мамы не отнять.
--Из-за Киры? - насторожилась Катя.
--Нет… - он потянулся к ней, взял за руку, откидывая её блузку в сторону, обнял ладонями лицо, шепнул, не прикасаясь, в губы: - Из-за тебя.
--Не понимаю…
--Потом, потом поймёшь…
Простынка соскользнула с плеч, обнажая её, полуодетую, снова дрожащую возле него. От одного дыхания в губы. От одного прикосновения подушечками пальцев к коже. От одного его затуманенного взгляда из-под ресниц. Он снова пропадал возле неё. Он снова ничего не помнил рядом с ней, от него пропадающей…
--Андрей…
--Да… - только и смог шепнуть, притягивая к себе, шагая вместе с ней к дивану.
--Утро… Уже утро…
--Да, утро… С тобой…
--Ну что ты делаешь?.. - попыталась отстраниться. - Там… родители. Они сейчас…
--Люблю… Тебя люблю…
--А как же… остров? - выдохнула ему в губы.
--Не уплывёт… Никуда не денется… От нас.
~ ~ ~
--Никуда не денется! – шёпот Пушкарёва всё больше наполнялся гневом. - От меня. Ну подожди же…- нервно перелистывал страницы записной книжки. -…подожди… Как там его? Роман Дмитриевич? Под какой же буквой я записал этого стервеца?
--Тише, тише! - Елена оглянулась на плотно закрытую дверь в комнату Кати и, подталкивая Валерия на кухню, закрыла дверь. – И их разбудишь. Спят ведь. А Катенька с дороги.
--И эти от меня никуда не денутся! - Пушкарёв взмахнул рукой в сторону жены. - И ты погоди у меня! Не посмотрю на утро!
--Ну что же ты развоевался так, а?
--А я ещё не воевал! – продолжал он, меняя шёпот на звучный голос. - Всех уложила, да? И меня, и их? Да как ты… Да как допустила, чтоб они… Чтобы он!..
--Ты что это, отец? - всплеснула она руками, перебивая мужа. – Ночь же была. Да как же не оставить-то его на ночь?
--Я не сказал, что нужно не оставить! Вон! Там! - Пушкарёв шагнул к окну и отодвинул занавеску. - Узнаёшь ли ты сей предмет? Раскладушка называется.
--Раскладушка… - охнула Елена.
~ ~ ~
--Раскладушка? - Жданов в возмущении округлил глаза, теснее прижимаясь ухом к двери. - Кать, он что, серьёзно?
--Вполне, - улыбнулась она. – Ты просто ещё не знаешь моего папу.
--Похоже, ты права, - улыбнулся ей в ответ, осторожно приоткрывая дверь комнаты, и потянул за собой Катю. - Но я узнаю. Обязательно. Но не сейчас.
--Андрей… - она замешкалась в последний раз, но всё же надевала сапоги и куртку.- Ты уверен, что надо так… что мы…
--Уверен, Кать. Да, я уверен.
~ ~ ~
--Что это?- насторожился Пушкарёв.- Хлопнула входная дверь?
--Ветер, - вздохнула Елена. – Там форточка открыта. Не переживай - сквозняк…
--Ты уверена?
--Да. Я уверена.
* * *
Девять месяцев спустя…
На июльский, раскалённый беспощадным дневным солнцем город тихо опустилась ночь. Раскинула, распростёрла, шурша приглушёнными звуками, свои чёрные крылья, закутала город, как в плащ. Затопила мраком улочки и переулки, смело ринулась накрывать и фонари, пытаясь погасить, подчинить себе, властвовать и над электрическим светом. Но была бессильна: свет мягко струился через складки плотных штор, кружевным оранжеватым маревом покрывая спальню. Струился, нежно касаясь, дотрагиваясь до всего, что только мог достать, по-матерински, любя и осторожно.
…Она спала. Лежала на боку, поджав под себя одну ногу, вторую вытянула вдоль кровати.
Лягушонок…
Лёгкая простынка съехала в сторону, оставаясь лишней, обнажая тело. Прозрачное, хрупкое, тоже будто бы светящееся, выточенное из фарфора.
…Он не спал. Сидел рядом с ней, на кровати, рассматривая, любуясь. Оберегая всё так же, как и много месяцев назад, боясь упустить хоть секундочку их разъединённых жизней.
Сон-разлука…
Вспоминал. Её. Разную.
… Вот она смеётся, светится от счастья, согревая этим смехом холодный сибирский воздух, наполняя всё вокруг счастьем, которое звенит, искрится, переливается. Живым, даже как будто тёплым, на ощупь. Необъятная ширь Байкала в дрожащих, в мелких бледно-голубых складочках-волнах, распахивает её глаза настежь, раскрывает, обнажает душу. И в ней, полупрозрачными наплесками, счастье. Смеётся как ребёнок… Прижимается крепче, опасаясь отпустить… И тут же плачет, нанизывая крупные слезинки на ресницы, смущаясь перед ним… И он ей верит, что это слёзы счастья. И он опять и снова готов за это счастье умереть, едва воскреснув.
…Вот она волнуется, прячется за его спиной, прижимаясь щекой к плечу, но, не отпуская его руки, сжимая крепче, переплетает пальцы, как только он подводит её к распахнутым дверям Дворца и шепчет в волосы, едва заметно касается, целует.
«--Ничего не бойся, любимая моя…
--Я не боюсь, любимый…»
Мягкий декабрьский снежок шуршит под каблучками, кружит в морозном воздухе, оседает на ресницах. Оседает и тут же тает, утопая в горячих солёных каплях, едва увлажнивших ресницы. Улыбается, потом смеётся, но тут же плачет. Беззвучно, неловко, невзначай, моргает часто. От счастья. Он целует эти мокрые ресницы, дотрагиваясь до них кончиком языка, и улыбается. Ей, такой потерянной, доверчивой и счастливой…
«--Ты моя. Понимаешь? И всегда была моей.
--Я твоя… Ты же знаешь… И всегда была твоей…
--Катька, больше не могу. Соскучился ужасно! Сбежим отсюда?
--Да… С тобой.»
…Вот она вздыхает, льнёт к нему, прячется на груди, едва касаясь губами. И от этого касания он сходит с ума, стонет, дрожит, замечая снова и снова в себе, что всякий раз с трудом сдерживается, балансирует на грани. Но всякий раз, сдерживаясь, доводит её до стонов в губы и мольбы - не останавливаться, продолжать…
«--Ещё… Пожалуйста… Быстрее…»
Входит осторожно, бережно, не торопится. Вопреки её прошению задерживается в ней, изводит, мучает и совершенно пропадает от того, как она сгребает в кулачки простынку, запрокидывает голову и подаётся сама навстречу, не позволяя больше ни минуты медлить. И он входит в неё, резко, сильно, уверенно, весь. И стонет, всхлипывая, изливаясь, вбирая всю её в себя, наполняя всю собой. И не понимает, жив ли он. От счастья.
«--Спасибо… Люблю тебя…
--Люблю тебя, Анд…рей...»
Сводящее с ума наслаждение из памяти сладкой судорогой свело тело. Андрей вздохнул, но тут же прислонил ладонь к губам - не разбудить бы!.. Но его частого дыхания и едва заметного скольжения по простыне чуть в сторону хватило, чтобы она нахмурилась и осторожно перевернулась на другой бок, придерживая живот двумя руками.
--Андрей… - позвала, не просыпаясь.
-- Спи, моя родная… - едва коснулся её волос, откидывая со лба влажные непослушные пряди. - Я тут. С тобой.
Прилёг рядом с ней, за спиной. Сжал пальцы в кулак, чтобы не дотронуться, не помешать, не разбудить. Слишком короткие и слишком жаркие июльские ночи. Слишком сильно наваливается усталость. Слишком тревожно Катя засыпает всякий раз…
Взгляд скользнул по её подушке. Из-под верхнего уголка показалась круглая большая бусинка-головка, а рядом с ней - что-то тёмное и пушистое на ощупь. Андрей осторожно приподнял уголок подушки и достал совсем непонятные в сумраке предметы.
…Две коротенькие спицы, на одной из них нанизанный клубок, а на второй…
Он тихо поднялся, подошёл к окну, раздвинул шторы и проскочил под них. Ранний серо- розовый рассвет и ещё не погасшие фонари осветили руки.
Носочек… Маленький… Пушистый… Голубой. Размером с палец. По краю - белая завязочка с такими же пушистыми помпончиками на концах…
Голубой…
Носочек…
Пинеточка…
--О, Господи! - вырвалось из приоткрытых губ.
Значит, знала, всё время знала, что будет мальчик!.. И всё время от него скрывала, отшучиваясь, неловко пожимая плечами, что ультразвук в который раз не смог определить пол малыша!..
--Катька…
Он не понимал, плачет ли, второпях смахивая что-то тёплое с щеки, или это свет у фонаря, бьющего в оконное стекло, стал вдруг слишком резким.
--Зачем же ты… Господи! Как же ты боялась!..
Оберегала. Опасалась невзначай всколыхнуть воспоминания. Боялась заменить... И мечтала, больше всего на свете мечтала об этих голубых носочках, вкладывая в них всё своё тепло, всю нежность. К ещё не рождённому их малышу.
--Что же ты… Зачем?.. - он прижал мягкий и тёплый шерстяной комочек к губам, целуя. – Украдкой… Милая моя…
--Андрей!
Он вздрогнул от неожиданности. Спицы выпали из рук, зазвенели о паркет, отскочили.
--Катька… Ты почему не спишь? - часто заморгал, смущённо улыбнулся, неловко пряча вязание за спину.
--Ну, не прячь теперь. Раз нашёл, - улыбнулась виновато.
--Значит, мальчик? - он осторожно положил вязание на подоконник и обнял её. - Я очень рад. Я очень счастлив, Кать. Только, зачем же ты…
--Тише, тише… - прижала палец к его губам. - Не надо. Ничего не надо говорить сейчас.
--Хорошо… Не буду. Катюш, а ты дрожишь… Я что, тебя расстроил? Я тебя расстроил чем-то, Кать?
--Андрей… - прижалась к нему сильнее. – Я боюсь…
--Трусиха ты моя! - он улыбнулся. - Любимая… Да нечего тебе бояться! - целовал её висок, щёки, подбородок. – И потом, ещё же ведь не скоро.
--Нет, Андрей. Уже. И, кажется, сейчас.
--Что?.. - на мгновенье растерялся, отстранился, поднимая её лицо за подбородок.
--Да нет… - улыбнулась ему Катя, такому взъерошенному, испуганному и настороженному, напоминающему дитя. – Ну, до врача-то я доеду. Только…
--Только что, Кать? - он ловил каждый звук, каждое её слово.
--Только ты не уходи… Далеко не уходи… Побудь там, со мной рядом. Хоть несколько минут!
--Я всё время буду. Не уйду. Я с тобой.
* * *
-- Кто тут Ждановы? – цокая по кафельному полу каблучками, одёргивая коротенький халат, вышла медсестра, распахивая стеклянные двери. Но тут же отпрянула назад, как только толпа из семи человек ринулась в её сторону, едва не сшибая с ног. - Тише, тише! Я одна, а вас тут столько… - растерянно обвела глазами встревоженные лица. Улыбнулась, вздрогнув, замечая чёрную пронзительную пару глаз, просверливающих её насквозь. - Три четыреста, пятьдесят ровно, - обратилась именно к мужчине, который вместе с этим испепеляющее -уничтожающим взглядом ещё и ловил каждый звук из её пухлых, накрашенных губ. - Девочка.
--Что?.. – мужчина растолкал всех, оказываясь около дверей и нависая над головой медсестрички.
--Ну, так бывает! - она шагнула назад, невольно сторонясь. - УЗИ же не пророк, ошибается. Но редко. Вы огорчены?
--Я?.. – мужчина задыхался, щурил глаза, сдвигал брови, уже смотря куда-то поверх неё, в глубину светлого бело-голубого коридора. - Да я… Я же…
--Стойте! Вы куда? Нельзя же! - рванула было медсестра за ним, стараясь ухватиться за руку мужчины, но тут же отпрянула назад, пытаясь удержаться на каблучках, сохранить равновесие. – Вот сумасшедший… - шепнула еле слышно мужчине вслед. - Теперь понятно, в кого такое буйное неугомонное дитя. С такими же глазищами… Мальчишки - и те не так орут…
--Минуточку! - окликнула её женщина в ярко-оранжевом сарафане, которую стоящий рядом мужчина называл Ириной и крепко держал за руку. – Вы ничего нам не сказали про самочувствие мамочки. А пять минут назад я вас спросила про меню. А до этого пыталась выяснить, не дует ли у вас из окон. И как там девочка?
-- Ну, подожди… - мужчина, стоящий рядом с ней, которого она называла Гогой, сделал шаг вперёд, всё так же не выпуская её руки. – Не волнуйся. Сейчас узнаем.
--И заставим показать! - хохотнул блондин, всё это время лукаво улыбаясь медсестричке и подмигивая небесно-голубыми глазами. – Предъявить, так сказать, вещественное доказательство.
--Рома, подожди! - отстранила блондина бойкая и уверенная женщина с ухоженным лицом и красным маникюром, становясь рядом с той, что в ярком сарафане. - А где у вас там душ? Надеюсь, что в палате? И как там девочка… моя?
--Марго… - вперёд шагнул пожилой солидный худощавый мужчина в полосатой тенниске и с блестящими золотом часами на руке. - Ну не сейчас о дУше…
--Сейчас, сейчас! – подступила сбоку полненькая женщина, теребящая в руках платочек. – Неверно Павел Олегович говорит. Расскажите и про душ, и про то, когда же можно будет Катеньке передать посылку. И про внучку расскажите.
--Лена, перестань! - притиснулся к ней мужчина в сером пиджаке и в слепящей белизной рубашке. Позвякивая орденами, как-то неуклюже щурясь, спросил: - Вы расскажите, как там у вас с дисциплиной, - но, осёкшись, себя поправил: - В смысле, как с порядком? То есть ответственны ли и порядочны врачи?
--О, господи!.. – медсестричка попятилась назад, спиной прижимаясь к дверному косяку. – Вы что, все Ждановы?
--Все! - выкрикнула ей в лицо многоголосая толпа, теснее обступая и сужая круг.
--Так! Спокойно! – выставила вперёд ладонь, испуганно озираясь и скользя глазами по встревоженным сосредоточенным лицам. - Вас вон сколько, а я одна! И запуталась в вопросах. С чего начать? Про душ?
--Про девочку! - шесть голосов на разные мотивы слились в одной октаве.
--Ну, с девочкой всё замечательно, - медсестричка попыталась улыбнуться, всё ещё пугаясь. - На удивление спокойное дитя! На редкость. В маму с папой…
Конец.
Ну вот, пожалуй, и всё…
Милые мои, дорогие! Спасибо за то, что были со мной! Мне было это очень важно… Огромное спасибо вам за споры, несогласия и критику! Это очень ценно и приятно- значит, не были равнодушными созерцателями.
Благодарю впервые зарегистрированных, появившихся на страницах рассказа. Это так трогательно и здорово!
Отдельное безмерное спасибо Амалии- за погружение в такую махину и придание ей правильного орфографического вида.
Отдельное большое спасибо Недо- за поддержку и нужные слова для зарождения уверенности.
А так же, спасибо всем тихо и молча читающим. Ваше присутствие всё равно ощущалось и согревало.
Прошу прощения за вызванный рассказом гнев, сумятицу в чувствах, а у кого-то даже слёзы. Я не специально… Честно- честно! Всего лишь хотелось немного отпустить себя и написать о чём-то чуть откровеннее, чуть смелее, чуть противоречивее и чуть ближе к реальности. Я не знаю, получилось ли…
Но ставлю точку.
Удаляю все черновики.
Вот и ещё одна история, не дававшая мне покоя год, завершилась. Но какой бы она не стала, удачной или не очень, пусть будет! Правда, ведь? Не одними же шедеврами полон мир. Иначе бы они и не были шедеврами против других, которые нужны хотя бы для контраста.
Спасибо всем.
Будьте счастливы за сантиметр друг от друга и за 8000!..
Люблю вас.
Буду скучать...
Ваша я.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Да нет, конечно! 
