НРКмания

Всем привет.

Ну… я… в общем… решилась.
Именно сегодня, 5 сентября, в условную годовщину НРК.
Но сначала предисловие, откуда что взялось.

Ровно год назад завязался спор, переросший в размышление, а чтобы было, если…
Это «если» старо, как мир. На этом «если» и написаны все рассказы всех авторов после просмотра сериала. Куда же деть фантазию, когда она иногда плещется через край?
После периодически возникающих размышлений с форумчанами ещё на ОФФе, а что было бы, если Катя ушла из Зималетто сразу после обнаружения инструкции, и возникла идея этого рассказа. Но записывать её для размещения где-то не собиралась, а вот для себя- решила. Положительный финал не видела совсем, если только не придумать искусственные события. Но стало интересно подумать, а почему бы не быть этому положительному? Поиграть… Поэтому всё это- игра, не больше…
Рассказ, возможно, будет напоминать пятна- события или пятна- размышления, между которыми пропущена вся незначительность. Он не имеет и красивой литературной формы- совсем не думала о размещении на форуме. Финал не дописан. Рассказ остановлен ровно на том месте, что и в моих мыслях год назад, когда я была уверена, что положительный финал невозможен. Поэтому, всё в процессе.
Заранее прошу прощения за некоторые сцены, которые могут быть неприятными, неоднозначными. Многое было очень трудно и для меня. Но так виделось и чувствовалось. И…хотелось просто разрешить их себе.
Заранее прошу прощения, если всё это вызовет скуку. Уж очень большой динамики не будет. Если будет не интересно, пожалуйста, не теряйте время.
Заранее прошу прощения за некоторые «розовые сопли», на которые всё равно сносит. Сама не понимаю, почему так приятен иногда этот « цветной насмарк».
И заранее в сотый раз напоминаю, что я совсем далека от литературы. Будет куча, просто куча неправильных языковых форм. Ну и пусть будут…
Критики не боюсь, споры обожаю. Особенно, несогласия. Поэтому, кажется, не нужно и напоминать, что писать здесь можно и нужно всё, что подумается и придёт в голову.
Первоначальное название было «Две тысячи часов до неба». Но цифра возросла. В сторону увеличения.
Итак…

«8000 часов до неба»

Рейтинг: разный. От PG до R.
Пейринг: Катя\Андрей
Жанр: Мелодрама
Герои: они же, сериальные, и некоторые новые.
Сюжет: Катя уходит из ЗЛ на другой день после того, как обнаруживает инструкцию. Проходит некоторое время…
Автор: Мотылёк

Поиграем?...


(Отдельное огромное спасибо Амалии.)

полный веб-архив "8000" со всеми комментариями и отзывами. http://flyfolder.ru/3942653
vmar.ifolder.ru/3942642

1.


--Андрей, ты собираешься домой?
--Да, любимая. Конечно. Уже иду.
--Ты издеваешься? Ты в третий раз говоришь одно и тоже!
--Да. Сейчас…
--Андрей!!! Ты меня слышишь? Это что, никак нельзя перенести на утро? Или… Чем ты вообще там занимаешься? Ты один?
--Да…Вот тут, наверное, ошибка…
--Андрей!!!
--Что? Я слышу, слышу. А ты почему не спишь? Кстати, а сколько времени?
--Если ты немедленно не приедешь, то я…
--Ну всё, всё, любимая. Скоро буду.
Трубка с грохотом стукнулась об стол и, скользя по пластиковым обложкам папок, перевернувшись, полетела вниз. В тишине пустого и полутёмного кабинета этот грохот напоминал как минимум свалившийся стеллаж, полный документов. Но Андрей всего лишь нахмурился и плотно сжал губы. Вторую ночь он составлял отчёт. Полная картина никак не складывалась. Не хватало самой малости, нескольких чисел, небольшого звена, чтобы колонки в документе приняли, наконец, законченный вид. Калькулятор уже в который раз выдавал ошибку, мигая разными цифрами, не желающими сходиться с ведомостью. Он знал, что истина где-то близко, она дразнила, не позволяя закрыть на экране монитора документ, но снова ускользала.
За окном в предрассветных июньских сумерках уже можно было разглядеть верхушки старых клёнов, тёмные громады многоэтажек с редкими светящимися точками-окнами и пепельно-оранжевое марево восхода над золотистыми куполами церквей. Предпоследняя короткая ночь перед собранием заканчивалась, а истина всё ускользала… «Надо бы заснуть»- промелькнула в голове случайная мысль, и, не находя там поддержки, с досадой исчезла. Андрей поднялся, недовольно замечая, что мышцы задеревенели, и теперь пару шагов до столика у окна отзывались неприятной ломотой во всём теле. Он плеснул в стакан немного виски и сделал пару глотков. В который раз за сутки пил, не пьянея. Алкоголь не расслаблял и не прояснял уставшие от мельтешения перед глазами цифр и колонок мысли.
--Чёрт возьми! Или там ошибка, или эта адская машина врёт! Ну не могут потеряться сразу три числа!
Где-то у стола снова зазвонил телефон, и Жданов громко выругался. Каждый перезвон трубки накалял нервы до предела, пока он, наклонившись, разыскивал её на полу среди когда-то точно так же сброшенных бумаг.
--Ну что ещё?!! Сказал же, выезжаю!
--И тут кричат… - простонал полусонный голос в трубке, - Ну что за день!
--О, Господи… Я думал… - Андрей устало улыбнулся, - Случилось что?
--Случится. Третья мировая. Если ты Андрей Павлович, мой дорогой, не будешь выключать свой мобильный телефон,– голос прервался на зевоту и временно исчез, - и всё же, хоть изредка ночевать дома. С тебя внеплановая премия, за вредность на работе.
--Понятно. Ты разбудила Киру. Что за срочность?
--Что, что! Этот…месье Брандо звонит тебе весь вечер. Нахал какой!
--О, чёрт! Совсем забыл!- Андрей зажмурился, тряхнул головой, пытаясь переключиться с отчёта на будущего важного поставщика, - Хотя… Подожди. Разговор назначен на среду, вечер. Так?
--Конечно. Да не мужик, а истеричка! Как ты с ним работать собираешься? Говорила я тебе, что это хуже Милко. Кстати, он, кажется, тоже этот… Ну как их там, когда они и в юбках и в штанах? Всё время забываю…
--И не вспоминай. Как работать буду - моё дело, - коротко отрезал Жданов, не в силах сейчас поддерживать шутливый тон окончательно проснувшейся секретарши, - а о чужой постели утром. Так что он хотел?
--Утром о постели, а ночью о делах? - развеселилась Ирочка, - Да, Жданов… Потерян ты для общества…
-- Не думаю, что общество от этого страдает, - нахмурился Андрей, - Ты будешь говорить по делу?
-- Ну, в общем, там с лекалами что-то, - вздохнула она, - То ли сумок, то ли ремешков. И поставка вроде как задержится.
--То ли! Вроде как! - передразнил её Андрей, невольно улыбаясь, но всё ещё раздражаясь на неудачно складывающиеся последние два дня, - Это что за вольные формулировки? Так сумки или ремешки?
--А чёрт их знает! Я не поняла. Тем более, этот его жуткий французский диалект!
--Так выучи язык!- Андрей уже не сдерживал улыбку, невольно представляя, как она вообще общалась с Брандо, который имел привычку тараторить так, что его ломаный русский с трудом понимал даже личный переводчик, - Кто бы мог подумать, что найти толковую секретаршу - практически неосуществимая проблема.
--Ах, так? – пыталась рассердится Ирочка, - Мне вполне хватает английского, немецкого и японского. А если тебе этого мало, то завтра же я…
--Русский!- перебил он её,- выучи русский. А насчёт «уйду» забудь. Не отпущу.
--ТИран, - улыбнулась она, передразнивая Милко, - И собствЕнник.
--Да, я такой!- Андрей закрыл на мониторе документ, отодвинул в сторону бумаги и вынул из ящика стола контракт с новой фирмой. Настроение улучшилось, но усталость всё ещё тяжёлой плитой придавливало не спавший организм, от чего движения были плавными и неточными, - Пора привыкнуть. Ну хорошо. Сейчас перезвоню и выясню про эти пряжки.
-- Да уж, сделай одолжение. Только, про ремни.
--Какая разница! Ведь нас интересуют сумки. И только.
--И сделай одолжение, будь так добр, включи свой сотовый и положи вот в ту прозрачную подставочку, что перед тобой, - зевнула Ира, - Не потерял?
--Какая ещё подставочка?- машинально среагировал Андрей, оглядывая стол, заваленный бумагами, - А… Где-то тут лежала…
--Приклею утром на «Момент»! Да. Не повезло с начальником. Так и знала. Может, перейти в «СитиЛайн»? – сделала многозначительную паузу секретарша, улыбаясь, - К конкурентам…
--Премии лишу.
--Может, в понедельник и уйти?.. Перед Советом.
--И зарплаты тоже.
--Там секретарши в шесть домой уходят…
--С завтрашнего дня работаешь до десяти.
--Да ты же просто деспот, Жданов!- хихикнула она.
--Спокойной ночи, дорогая! Жду в восемь.

2.


Вторая бессонная ночь закончилась окончательно, но спать не хотелось. Не давало покоя вернувшееся былое чувство неудовлетворённости и собственной никчёмности в работе, когда он знал, как, но не понимал, что для этого делать. Обращаться за помощью к отцу не собирался. За последние несколько лет Андрей привык полагаться только на себя и даже испытывал от этого неизвестное ему ранее удовольствие. Окунаясь с головой в документы и расчеты, он жил. И эта бумажная, словно напечатанная жизнь казалась естественной и спокойной. Мешали неуверенность и поспешность, отсутствие знаний по некоторым вопросам и иногда необъяснимое стечение обстоятельств. Как сейчас, когда он трижды был уверен в том, что все расчёты для доклада выполнил верно. Отложить бы этот утомительный процесс поиска ошибок и расслабиться. Но Андрей не мог, приобретая привычку - во что бы то ни стало доделывать начатое.
В который раз надрывался телефон, мешая сосредоточиться на цифрах. Уладив все вопросы с французским поставщиком и с Кирой, он всё же убрал все документы в сейф и вышел в раннее июньское утро.
От оранжевого марева рассвета не осталось и следа. Небо затянулось плотными иссиня- фиолетовыми тучами, вот-вот готовое разразиться молниями и проливным дождём. Всё замерло вокруг, как будто ожидало какого-то приговора и разрешения. И только шуршание редкого потока машин по магистрали нарушало это повисшее в воздухе молчание природы. Андрей остановился в нескольких шагах от своего автомобиля. Решение пришло внезапно, и раздумывать над ним не было ни желания, ни сил.
На повороте к ресторанчику дождь всё же настиг его, барабаня крупными тяжёлыми каплями по металлу. Он лил сплошной стеной, серой, плотной, беспросветной, будто отгораживая от всего живого. Мимо мчащиеся автомобили напоминали маленькие цветные кляксы и тут же растворялись в потоке этого дождя, похожие на призрачное видение. Дворники на лобовом стекле не справлялись с этой водной стихией, и дорога впереди, светофоры и дорожные знаки приобретали странные очертания. Всё казалось не реальным и загадочным, похожим на большой круглый аквариум с мутной водой, обитатели которого искажены в размерах и пропорциях. Андрей не мог припомнить, где он видел такой аквариум. Но воспоминания из детства невольно вызвали улыбку, но вместе с ней странное чувство опасности. Он снизил скорость, хотя, дорогу до ресторанчика знал до мельчайших трещин на асфальте и мог доехать с закрытыми глазами.
Швейцар услужливо кивнул при входе, но на лице застыло удивление. В такое время Андрей был здесь впервые. Но раннее утро для посетителей, плавно перешедшее из ночи, было обычным делом. Только очень тихо играла музыка, бокалы и тарелки всё больше были опустошены наполовину. Лился тихий разговор, и весь облик отдыхающих походил на сонных марионеток, усилием воли шевелящихся по инерции. Жданов занял столик в самом углу, подальше людей, и заказал коньяк.
Первый глоток разлился жаром по всему телу, наконец-то вызывая долгожданное расслабление.
Ещё глоток…
Кто-то из посетителей подозвал бармена, и через несколько минут хрипловатый голос певца запел о любви. Несколько пар закружили в танце, невольно обращая на себя внимание всех остальных. Утро, ливень за окном и этот танец казался тоже странным, нереальным среди усталых лиц и полупустых бокалов. Скрестив руки на груди, закинув ногу за ногу, Жданов, сам от себя не ожидая, наблюдал за ними. За одной из пар.
… Вот она сначала прижалась к его груди, а потом поднялась на мысочки за поцелуем, что-то шепча ему в подбородок... Вот он, явно делая над собой усилие, отвернулся от неё… Вот она дотронулась его волос, и он смутился, но только ниже наклонился к ней…А вот они остановились, прекращая танец, не замечая ничего вокруг, рассматривают друг друга с жадностью и упрёком…Вот он рывком прижал её к себе, и…
--Тьфу ты, чёрт возьми!
Андрей демонстративно отвернулся и сморщился так, как будто только что выдавил себе в рот сок лимон. Будоражащие чувства, внезапно поднимающиеся в нём, злили, нарушая только что достигшее расслабление и негу.
… Ещё глоток, коньяка, ещё…
И эта медленная музыка, и этот чужой поцелуй, и этот ливень за окном в кружевной решётке вызывали вместо долгожданного покоя давно забытый приступ меланхолии, как лихорадка с жаром от высокой температуры.
… Ещё глоток, ещё один…
Он сам не понимал, почему так злится и готов немедленно расплатиться за коньяк и выйти. Но в то же время испытывает непреодолимое желание - обернуться.
Танцующих пар было уже намного больше, и Жданов даже приподнялся, чтобы увидеть затерявшуюся в толпе эту дурочку, тянущую губы к напыщенному индюку, являющему сосредоточение вселенской обиды. Но этих двоих не было. Не оказалось их и среди сидящих за столами. И Андрей вздохнул, залпом допивая остатки коньяка в стакане. Усталость и отсутствие сна всё же давали о себе знать наступающим быстрым опьянением и лёгким шумом в голове. И это было сейчас особенно приятно. Но вот он увидел, как дамочка за столиком напротив встаёт и идёт к нему.
--Потанцуйте со мной.
Аромат её духов, полуобнажённое тело, прикрытое лёгким платьем, и голос, низкий и воркующий, непроизвольно отзывается дрожью в пальцах, сжимающих бокал.
--Я?
Его вопрос прозвучал нелепо, а в глазах застыла растерянность и смущение, на что девушка невольно улыбнулась и протянула ему руку.
--Вы.
Жданов медлил, с досадой понимая, что может отказать, но делать этого не хочет. Но ещё больше не хочет подниматься и кружить среди танцующих сентиментальных идиотов, невольно становясь одним из них. Но протянутая рука и невинная улыбка сбивала с толку.
--Я не танцую.
--Почему?
--А должен?
Она всё же, отошла, обиженно и в недоумении пожав плечами, оставляя после себя едва заметный терпкий аромат духов.
«Кретин!» - Жданов снова отвернулся, наполняя очередной стакан.
Мелодия сменилась на тихий блюз, голоса становились неразличимы, а вскоре он совсем перестал обращать внимание и на эти голоса, и на эту музыку. Непрекращающийся дождь за окном и вспышки молний, прорезающие сизое небо, увели его в воспоминания, лишая ощущения реальности и действительности. Противиться им не оставалось сил.

…Он был как все. Три года, три месяца и три дня. Любил одну, жил с другой, спал с третьей и четвёртой. С первой жил недолго, несколько недель. Она была уверена в себе, отлично жарила мясо с кровью и искусно управлялась с ним в постели. После того, как он вернулся из командировки и обнаружил зияющую пустоту в открытой двери Катиной каморки, на столе заявление об уходе, оранжевый конверт, и суровый приговор её отца, что Катя навсегда покинула Москву, отбыв в неизвестном направлении, он плохо понимал, кто он, и что он делает. Изматывание всех сотрудников то просьбами, то требованием, то грозным и убедительным приказом её найти, день за днём безрезультатностью своей выбивали из Андрея остатки сил и здравого смысла, взращивая внутри сначала отрешённость, а потом отчаянную злость. Он пил, неделю ничего не ел и ночевал на даче у институтского друга. Полуживого, потерявшего хвалёное лицо удачливого президента Зималетто, его и встретила Ирина, бывшая жена друга, случайно наведываясь на дачу. Вид замороженного ужаса в её глазах от присутствия чужого мужчины, сменяющийся брезгливостью и потом насмешливым «Все мужики- гады!», довольно быстро привёл Андрея в чувства, возвращая способность думать и говорить. Вспомнив об отце, он сказал, что жив, здоров и вполне упитан, надеясь услышать в ответ сдержанное и презрительное «Благодарю. Зря беспокоишься.». Но вместо этого получил громкий и суровый окрик, чтоб он немедленно возвращался и готовился к заключению сверхважного денежного контракта, потому что, подобный акт пока ещё никто не сможет совершить за него, как президента Зималетто. На размышление дал три дня. В тот же вечер Андрей вернулся, приступая всё к тем же обязанностям президента. С Ириной, новой секретаршей и новой женщиной. На несколько недель.
…Дом второй удачно расположился по дороге к Зималетто. К ней можно было забегать перед работой, после и в обеденный перерыв. Пообщаться по делам, наспех разговаривая о погоде, выпить кофе с коньяком, нагреть постель, не сдёргивая покрывала, остужая в ней тягучую тоску, и вернуться в кабинет, приветливо здороваясь с невестой. Так жил он пару месяцев, между бесконечными командировками и Кирой, отстукивая модными ботинками привычный круг. То ли, от того, что дом удачно расположен к Зималетто, то ли от того, что эту женщину тоже звали Катей…
Третью он любил, каждый раз вздрагивая сердцем при внезапном скрипе двери в тёмную каморку, распахнутой внезапным сквозняком. Всегда.
С четвёртой согласился жить, сначала забывая о первой и второй, со временем надеясь не вспоминать о третьей. Чем больше жил, надеясь, тем больше вспоминал…
Глаза, наполненные тихой радостью… Улыбку, едва касающуюся влажных тёплых губ… Робкие несмелые ладони, не скрытой дрожью переворачивающие всё внутри… И голос. Звонкий, бархатно-медовый, срывающийся каждый раз на тихий шёпот «Андрей… Люблю…»
Узнав случайно от Зорькина ничтожно малую информацию, проговорившегося, что Катя выбрала благоприятный приморский климат, он попытался силой и мольбой назвать его хотя бы город. Но, получив в ответ уверенное «не могу, дал слово», заверил и родителей, и Киру, что смертельно выдохся, неизлечимо болен и потерян головой, купил билет в один конец и ринулся на побережье Чёрного моря. Поиски не дали результатов кроме одного: отец на самом деле переутомился, управляя в его отсутствие Зималетто, и оказался в больнице, с изматывающим высоким давлением и аритмией, грозящей серьёзными осложнениями. В тот же день Андрей купил билет обратно, до Москвы, в салоне самолёта взращивая и вынашивая внезапную идею деловых командировок по побережью существующих морей. Коротких, но постоянных. Не приносящих ничего, кроме новых выгодных контрактов фирме. Кроме боли и отчаянья. Кроме угасающей со временем надежды увидеть, встретить, только подойти и вымолить те роковые пять минут, которые ему когда-то не хватило. Вымолить и рассказать ей, что без неё не получается жить. Выплеснуть наружу стыд и отчаяние, сжирающие его изнутри, сводящие судорогой душу. И отдать себя на суд ей, оставаясь готовым к любому её решению. Но время шло, неумолимо залатывая раны, штопая швы души грубыми суровыми нитками дней и месяцев. Командировки становились всё больше по привычке… Сны всё больше напоминали тягучую бесформенную череду событий… Последние остатки мыслей занимала работа, которая теперь была неотъемлемой частью его жизни. И такая жизнь Андрею… нравилась.
Воспоминания теряли остроту, перестали быть болезненными, и Жданов перестал их запрещать себе. Со временем он и сам удивлялся, куда делось то безумие, которое не давало спать ночами, делало мучительными дни, когда он узнал от Малиновского, что Катя вышла замуж. Счастлива, любима и забыла всё, что было связано с ним, с Андреем. И напоминать о себе мольбой о прощении за какую-то бумажку было бы сверхглупостью. Как, впрочем, и вообще напоминать о себе человеку, который давно уехал из Москвы и выстроил настоящую реальную счастливую жизнь с замечательным, честнейшим человеком. Любящим её…
--Чёрт возьми!
… В радости и в горе…
--И наплевать!
...В болезни и печали…
--Я очень рад!
… И день, и ночь…
--Всё! Кажется, я засиделся. А коньяк- дерьмо. Так… Три пропущенных звонка. Отлично!
Андрей ещё с минуту покрутил в руке мобильный и убрал в карман. Расплатившись за коньяк, быстро вышел. Ливень превратился в затяжной унылый и холодный дождь, очень кстати бьющий по лицу, охлаждая пыл от воспоминаний. Он постоял ещё немного у машины, раскидывая руки и задрав голову вверх, улыбаясь намокающей одежде, и открыл дверцу. Голова ещё кружилась, и опьянение давало о себе знать, несмотря на то, что Жданов несколько раз слегка ударил себя по щекам и максимально сосредоточился на дороге. Но движения всё так же оставались уверенными и чёткими.
Серое дождливое утро напоминало скорее поздний вечер, и только шум снующих с бешенной скоростью машин выдавал обыкновенные предвыходные будни и бурную жизнь городской магистрали не взирая на погоду.
На перекрёстке развернулся, внезапно для себя решая ехать дальше по более длинному пути. Впереди показался тоннель с тусклыми огнями. Жданов снизил скорость, чертыхаясь от визга проносившихся мимо машин, не смотря на сужение дороги. В середине тоннеля движение почти совсем замедлилось, и Андрей громко выругался на дурацкую идею - сократить путь. Машины, ревя сиренами и гудками, нагнетали напряжение и расшатывали нервы. Но вскоре замелькал впереди свет улицы, и автомобили ринулись быстрее. Но, не успев проехать и сотни метров, резко останавливались. Повсюду слышался визг колёс и неприкрытая ругань из открытых окон.
Жданов резко нажал на тормоз. Сноп огней впереди ослепил его на мгновение, а затем яркая вспышка и крики разорвали темноту дождливого утра.
Пламя, рев, грохот, скрежет металла, осколки стекла- это всё, что увидел перед собой Андрей. Две машины врезались друг в друга, как разъяренные быки. Мчащиеся мимо автомобили начали вилять, чтобы избежать столкновения с покалеченными автомобилями. Ревели, захлебываясь, гудки, визжали тормоза. Но все звуки перекрыл мощный взрыв, и все смолкло. Давящая тишина словно заставила замереть все вокруг.
Две искореженные машины переплелись в смертельном объятии. Где-то далеко послышались гудки и протяжный вой сирены. И снова все пришло в движение. Люди начали выскакивать из машин. Они бежали к сцепившимся автомобилям, словно сплавившимся в единую массу. Казалось невероятным, что в этом смертельном столкновении кто-то мог уцелеть.
Андрей вышел тоже. Жуткая картина увиденного потрясла, не оставляя от опьянения и усталости и следа. Капоты машин сплющились, и казалось, что они впаяны друг в друга. Если бы не цвет кузова, невозможно было бы определить, где какой автомобиль. Чуть в стороне, что-то шепча и стеная, замерла в ужасном оцепенении какая-то женщина. К ней направились двое, а кто-то попытался заглянуть внутрь этой груды металла.
--Господи…- он смотрел, как заворожённый, не в силах оторваться, но всё же, шагнул вперёд.- Чем помочь?
--Ничем, если ты не священник, - ответил кто-то и оттеснил его назад.
Вскоре прибыли врачи и дорожный патруль, всё больше оттесняя толпу собравшихся зевак и водителей остановившихся автомобилей. Снова запищали гудки, требуя возобновления движения, и Андрей, всё ещё оглядываясь, открыл дверь. Но как только он сел в машину, как резкий удар сбоку и скрежет металла на мгновение заставили его потерять равновесие и ориентир...

3.



-- О, чёрт!!! – Жданов выскочил из машины, с размаху хлопая дверью, и обошёл её с другой стороны, - Убью, кретина! На месте! Если хоть одна царапина окажется на… Вы? - он застыл в недоумении перед человеком, размахивающим руками и что-то громко объясняющим другим водителям, - О, чёрт…
-- … и подрубил меня перед самым носом!- он, всё ещё, не оборачиваясь к Жданову, внушал вину перепуганному молодому парню за рулём «Тойоты», из-за которого и произошло столкновение трёх машин, - Я тридцать лет за рулём! Я знаю, как… - голос дрогнул, и он качнулся в сторону, хватаясь рукой за сердце, - Андрей…Павлович?
Несколько секунд Андрей смотрел на Валерия, не отрываясь, пристально изучая его побледневшее лицо и этот жест руки под пиджаком. После подошедшего очередного любопытного, оценивая ситуацию и предвкушая будущие разборки, он резко выкрикнул ему:
-- Поехали! И быстро!
«Тойота», воспользовавшись ситуацией, тут же двинулась вперёд, освобождая путь остальным машинам. Жданов тоже подал вперёд, но, обернувшись, остановился и снова вышел из машины.
--Что?
--Да как же так? Я…
--Нам нужны ЕЩЁ проблемы? – наклонился к нему Андрей, видя, как человек в голубой форме отделился от толпы, обступившей предыдущую аварию, и двинулся в их сторону.
--Нет, но…
--Всё потом!
Через минуту они уже смешались с общим потоком машин, всё дальше и дальше отъезжая от этого проклятого места. Андрей первым свернул на узкую дорогу. Пушкарёв исправно следовал за ним. Но расстояние между ними вдруг стало увеличиваться. Жданов тоже сбавил скорость, внимательно наблюдая за машиной Валерия, пока тот совсем не остановился, прижимаясь к обочине.
--Что такое? - мертвенно бледное лицо Пушкарёва и дрожащая рука, пытающаяся ослабить галстук и расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки заставили его без колебания открыть дверь и сесть в соседнее кресло, - Вам плохо?
--Ничего… Пройдёт.
--Может, вызвать «Скорую»? – Жданов было потянулся к телефону, но Валерий поморщился и замотал головой, протягивая руку к сумке на заднем сидении.
--Ещё чего. Лучше вон… открой.
После лекарства он стал быстро приходить в себя, но всё ещё тяжело дышал и то и дело просовывал руку под пиджак, словно помогая справиться с потрясением сердцу. А при виде дрожащих пальцев Жданова, теребящих его сумку, слабо улыбнулся.
--Ну, как?- не выдержал Андрей мучительной паузы, - Может, всё-таки, я позвоню?
-- Только попробуй!... Говорю же… Отпустило.
-- Тогда я отвезу Вас домой. Вам нужно…
--Ещё чего!- тут же оживился Пушкарёв, но снова ухватился за сердце, - Только не хватало Катюшку напугать! Да и Ленка…
--Ч…то?
Повисла пауза. Тягучая, мучительная, вжимающая обоих в кресла, парализующая речь и обостряющая пристальные взгляды. Казалось, что оба на время перестали дышать, боясь сделать любое неосторожное движение. И каждый понимал, что случилось что-то непоправимое, неизвестное пока, непонятное, но в эту же секунду со скрежетом переворачивающее утрамбованные пласты привычной жизни. Подобно той аварии, срывающее с места, как пушинки, металлическую оплётку душ.
--Что Вы сказали? - задыхаясь, сверлил его глазами Жданов.
--Ничего я не сказал... – сдавленно шепнул Валерий, отворачиваясь к окну.
--Она в Москве?
--Ленка дома, а ей необязательно хлопотать сейчас над… пустяком.
--Где Катя?
--… и вообще, всё уже прошло. Я вполне могу доехать сам.
--Я спрашиваю, где она? Она в Москве? Дома?
Пушкарёв снова повернулся и посмотрел на Андрея. Под его прожигающим, как угли, взглядом он понял, что никакими темами теперь не удастся уйти от разговора. Он застыл, замер, не сделал ни одного движения, но Пушкарёву показалось, что Жданов будто вцепился в него мёртвой хваткой и не отпусти, пока не выпотрошит его, как соломенную куклу. Досада за свою оплошность быстро превращалась в злость.
--Да! - выкрикнул он с вызовом в окаменевшее лицо Андрея, - Только тебе-то что за дело до неё?
--Когда она приехала? - голос звучал ровно и спокойно, и только плотно сомкнутые губы и подёргивающиеся желваки выдавали напряжение.
--Не важно! И, знаешь, что! Давай закончим эти никому не нужные разговоры. Что там я тебе угробил, на твоей консервной банке? Ты посчитай и мне скажи, – чем пристальней в него всматривался Жданов, тем Пушкарёву было трудней остановиться, - Всё посчитай! А я отдам. Я ведь давно работаю и очень прилично получаю. Расплатимся и обо всём забудем.
--Забудем, - как эхо, повторил за ним Андрей, - Как она?
--Прекрасно! Лучше не бывает.
--Хорошо.
--Конечно! Почему же у моей Катюшки должно быть плохо? Всё, как у людей. И сам, поди, не горюешь.
--Не горюю, - лёгкая улыбка впервые тронула его губы при виде изо всех сил сдерживающего себя Валерия от того, чтоб не разразиться громом от раздражения и всё ещё не прошедшей обиды на него.
--Ну, вот и хорошо. Вот и забыли. Так что, считай и по-хорошему разъедемся.
--Где Вы работаете?- спросил Андрей внезапно, вводя в растерянность Пушкарёва.
--Что?... Не доверяешь? Сказал же, что я…
--Я просто так спросил. Так, где?
--В одном приличном месте.
--Понятно. Не тяжело?
--А…- махнул рукой Валерий, на мгновение забывая про трудный разговор, - Не мне тяжело, а им со мной.
--Переживают, - снова улыбнулся Жданов, стараясь изо всех сил поддержать этот крошечный момент непринуждённости и не выдать своего волнения и непонятного страха перед этим человеком.
--Переживают… А что переживать? Я не инвалид и ни на чьей шее сидеть не собираюсь.
--Всё правильно, - перевёл дух Андрей, Всё верно. Без работы никуда.
--А… Вы? Всё там же?- Пушкарёв вдруг перешёл на официальный тон, в первый раз глубоко вздохнув и даже немного расслабившись, - С юбками?
--Всё там. Ну почему же? Не только. Мы давно расширили ассортимент.
--На гимнастёрках и бушлатах?
--На аксессуарах.
--Бизнесмены…
Опять повисла пауза. Но она уже не угнетала и не давила, пронизывая салон автомобиля лишь нерешительностью обоих ни продолжить разговор, ни распрощаться и позабыть об этой встрече, как о страшном сне. Будто бы главные слова так и не были сказаны, не отпуская, и вместе с тем, поднимая желание у обоих - договорить друг другу эти несколько мучительных слов. Отвернувшись друг от друга, каждый пристально всматривался в дождь, в яркие зонты редких прохожих, в трепещущую листву старых тополей под слабыми порывами ветра. И каждый вслушивался в шорох в салоне автомобиля, словно пытался уловить малейшую попытку продолжения диалога.
Первым не выдержал Андрей.
--Валерий Сергеевич… Вы всё ещё в обиде на меня?
--Много чести!..
--Я попытался объяснить… Тогда.
--Дело прошлое. Забыли. - Он всё ещё смотрел в окно, поправляя галстук и застёгивая рубашку, приводя всё в тот же строгий первоначальный вид свою одежду. - Но не вздумай приближаться.
--Я не буду.
--Вот так-то лучше. И не вспоминай.
--Не помню.
--У самого небось, семья. И дети будут. Должен понимать.
--Откуда Вы… - Андрей сглотнул, чтобы ослабить спазм в горле, сжавший его внезапно так, что стало невозможно говорить, - …Вы знаете?
--Ну так, поди, не в разных городах живём, мир слухами полнится. Так что, живи и про всё забудь. И про эту встречу нашу.
--Буду.
-И… что там я тебе помял или поцарапал?
--Да… не важно. И Вы забудьте.
--Ещё чего! В долгу оставить хочешь? – Валерий повернулся и, увидев уверенного и невозмутимого Андрея, сосредоточенно смотрящего перед собой в стекло, продолжил, - Ты это дело брось! Я виноват, я и отвечу.
--Не Вы, а та «Тойота».
--Да молокосос! Поотрывал бы руки!- распалился Пушкарёв, - Вылетел откуда-то сбоку, ну и мне пришлось…- но, опомнившись, принялся за прежнее, - Но и хорош. Не сориентировался вовремя. И ночь не спал. В общем, не важно. Считай.
--Да ерунда. Царапина. Не стоит даже думать. Как Ваше сердце? - Жданов попытался свести разговор на «нет», почувствовав, что для него он завершился.
--Как это не думать? – не отставал Валерий, - А ну, пошли!
--Куда?
--К твоей машине! – Пушкарёв, не обращая внимания на моросящий мелкий дождь, уже открыл дверь и вышел из салона, - Ишь ты, благородный миллионер какой нашёлся!
Андрей нехотя последовал за ним, ёжась от сырости и прохлады, пробирающей до костей после тёплого салона автомобиля. Скрестив руки на груди и зевая, безучастно наблюдал, как Пушкарёв со всех сторон рассматривал его машину, то, разводя руками, то, тыча пальцем в крыло и капот, то, округляя в неподдельном ужасе глаза, то, сосредоточенно прищуриваясь. Наконец, он успокоился и заявил:
--Кто ж на таких шинах, да по таким дорогам ездит? Резина лысая! И наверняка кардан стучит.
--Не может быть, - невольно улыбнулся Жданов.
--Говорю тебе, что ты не понимаешь! Вот, видишь?- он ткнул куда-то пальцем между двух колёс, - Да как же ты за руль садился с такой платформой?
--Ну, значит, сам и виноват, - вздохнул Андрей, лелея слабую надежду распрощаться без долгов.
--А вот это уже я, вижу. Касательная. В бок. Так что, считай.
--Хорошо, - зевнул Андрей, - когда-нибудь. Как Ваше сердце?
--Да что ты… заладил! – всплеснул руками Пушкарёв, сердясь на его упрямство, - Ты слышишь, что я говорю?
--Хорошо, - участливо кивнул Андрей, - Я отгоню машину в сервис.
--То-то же!- с облегчением выдохнул Валерий, - А то «не буду»! И нечего мне голову морочить.
Он быстро повернулся к своему автомобилю, и, не оглядываясь, пошёл. Но на полпути остановился. Хотел, было что-то сказать, но вместо этого махнул рукой и размашисто зашагал дальше.
--Проводить? До поворота, - крикнул вслед ему Андрей.
--Забудь!- еле слышно донеслось ему в ответ.
--Уже. Не помню.

4.


... Она всегда любила дождь. В любое время года. Откровенно и как-то по-детски удивляясь спасающимся прохожим, спешно, на ходу открывающим зонты и бегущим со всех ног под навесы и укрытия. Особенно она не понимала, как может дождь нарушить планы или испортить настроение. Наоборот! После первых капель смывается, растворяется дневная суета, и на смену ей приходит покой и степенность. Долгожданная возможность задержаться. Не бежать куда-то очертя голову, не замечая ничего вокруг, а затаиться, прислушаться, отдышаться. Вспомнить то, что так упрятано и утрамбовано в себе, важное, необходимое, чтоб не мешалось и не отвлекало от кучи разных важных дел.
… Увидеть за окном первые пробившиеся листочки (и когда успели?)…
… Большую чёрную птицу, раскинувшую крылья, словно плащ, над гнездом (два года и всё на том же месте?)…
… Серо-сизые грозовые тучи, напоминающие рваные клочки вываленной в грязи ваты (облака бывают и такими?)…
… Ручеёк на асфальте перед домом, становящийся всё полноводнее от ливня, но, вдребезги разбивающийся на два других от кем-то брошенного камня, которые разбегаются уже в противоположные направления (как странно…)…
… Сидеть на маленьком балконе, в уютном кресле, под тёплым пледом, и слушать дождь, в который раз удивляясь, как много он может рассказать. О себе и жизни, в которой не живёшь, а пробегаешь…
Сегодня дождь тревожил и беспокоил так, что Катя не находила себе места. Мокрый блестящий асфальт и где-то вдалеке вой сирен и писк гудков автомобилей, доносившиеся из открытого балкона, рисовали живописные картины в её воображении, заставляя вздрагивать и то и дело выглядывать на улицу. Ближе к полудню она не выдержала, и в который раз взялась за телефон. Но звон ключей и скрип открывающейся двери её опередил.
--Ты где был?- выскочила Катя в коридор.
--На работе.
--Ну что ты врёшь! Я звонила! И почему не отвечал мобильный?
--Сейчас он скажет, что разрядилась батарейка! - Елена прислонилась к дверному косяку кухни и скрестила руки на груди.- Или у него заела кнопка. Ответа на звонки.
--Начина-а-а-ается! - буркнул еле слышно Пушкарёв, и, быстро скидывая обувь, устремился в ванную и громко хлопнул дверью.- Ну нет покоя в собственном доме!- добавил он возмущённо, - Ни днём, ни ночью!
--Папа! Ну как ты не понимаешь! Мы переживаем!
--Бесится. Протестует. – Елена подхватила Катю за руку и повела за собой на кухню, - Знает, что не прав, вот и развоевался.
--Ох, мама… - вздохнула Катерина, не сопротивляясь ей, но всё ещё оглядываясь на дверь в ванную, - Наверно, мне надо было говорить с ним вчера как-то по-другому. Но я не думала, что он вот так возьмёт и просто хлопнет дверью! Разве он когда-то делал так?
--А ты не думай. Всякое бывало. Отойдёт. Ты, главное, его сейчас не трожь, он и успокоится. Ну? Что ты так разволновалась?- прижала она дочь к себе, - Дрожишь вся. Разве можно так?
--Я уже не знаю, как разговаривать с ним. Он будто ничего не слышит!
--Отвыкла ты, Катюшка, от него! - улыбнулась Елена,- Слышит он. Но только уступить не хочет.
--Я понимаю, почему…
--Ничего, всё обойдётся… Садись. Вот и чайник закипел. Пирожки с капустой будешь?
За разговором с матерью Катя не услышала, как Валерий вышел и по-партизански пробрался в комнату. Как только она решила посмотреть, что он там делает, Елена снова удержала её за руку, убеждая не трогать сейчас отца, а самой - поспать хотя бы несколько часов. Катя согласилась. Усталость и ночь без сна неотступно брали своё, смыкая потяжелевшие веки. Она и не заметила, как уснула, едва коснувшись головой подушки. Проснулась в полной темноте, вздрогнув от резкого звонка мобильного. Бодрый голос Кольки и его оживлённая речь воспринимались с трудом, отзываясь неприятным шумом в голове и путая ещё сонный рассудок.
--Коля, сколько времени?- спросила она, перебивая его на полуслове.
--Тебе по Гринвичу или по Курантам?
--Мне по будильнику!
--Только что закончился футбол.
--Коля!
--Ну, девять. А это важно для Хээтэйских пещер?
--Что? О чём ты?
--Ну ничего себе! Да ты же только что сама на это согласилась!
--Хорошо, потом об этом поговорим. Прости, мне некогда. Я перезвоню.
Откинув трубку, протерев глаза ладонями и тряхнув головой, Катя быстро пришла в себя и прислушалась к звукам за своей дверью. С кухни раздавалась какая - то незатейливая мелодия и звон посуды. Значит, там не было отца. Осторожно выглядывая в коридор, она увидела узкую полоску света под дверью в родительскую спальню. Не раздумывая, подошла на цыпочках и приоткрыла её. То, что она увидела, потрясло её до глубины души и на время выбило из душевного равновесия.
Отец как будто спал. Не решаясь войти, Катя стала всматриваться в его лицо. Что-то было в нём не то, неузнаваемо, ново, и эта новизна настораживала и пугала. Валерий не сильно изменился за последние годы и не выглядел больным. Разве что, добавилось несколько новых морщин, глубоко пролегающих над бровями, да появилась нехарактерная для него бледность кожи. Но его неподвижность, застывшая маска на лице, делающая его черты заострёнными, и ослепительно белые простыни повергли Катю в настоящий шок. Несколько минут она была не в силах пошевелить даже кончиками пальцев, так и оставаясь стоять у приоткрытой двери. Спазм, сдавливающий горло, не позволял ни расплакаться, ни вздохнуть. Её отец, всегда такой подвижный, энергичный, и вдруг обездвиженный, бледный, как простыня… Словно неживой... Ей даже показалось на мгновение, что он не дышит. Не в силах больше сдерживать себя, Катя бросилась к нему, и, уткнувшись ему в грудь, громко разрыдалась.
--Ты что, Катюшка? - он тут же приподнялся и прижал её к себе, приглаживая волосы, - Ты что?
--Я поду…мала…- всхлипывала она, - что ты… А ты просто… спал…
--Да я не спал! - Валерий попытался отстранить её и заглянуть в лицо, но Катя прижалась к нему ещё сильнее, - Читал газету и вот… Ну что ты, дурочка!
Тёплые руки, казалось бы, давно не помнящие нежности, гладили бережно, осторожно, слегка похлопывая, словно укачивая, как когда-то в детстве. И Катя постепенно затихала на его груди, всё ещё не решаясь поднять заплаканное лицо, всё реже и реже всхлипывая. А когда успокоилась совсем, Пушкарёв слегка отстранил её, поднялся, быстро натянул на себя домашний костюм и, мельком взглянув на дочь, пробурчал себе под нос:
--Тоже мне! Устроила тут похороны и поминки!.. Не дождётесь!
--Папа! Ну что ты говоришь! - неловко улыбнулась Катерина, возмутившись.
--Я знаю, то я говорю! Ну? Чего раскисла? – он снова подошёл к дивану и грузно уселся на него, слегка потеснив дочь, - Говорить со мной пришла? Или извиняться за вчерашнее? Так говори. Но работу не оставлю.
--Папа…- вздохнула Катя, прислонив голову к его плечу, но Валерий даже не шелохнулся. В нём снова почувствовалась военная выправка и твёрдость. Такого отца она знала и помнила всё время. Не позволяющего себе слабости, пресекая их, если они когда-то и прорывались наружу. - Хорошо. Ну кто же против, чтоб ты работал? Я не понимаю одного: зачем же так, до изнеможения?
--Нормально. Как все, - отрезал он, - И нечего придумывать какие-то болезни!
-- Да где как все-то? Мне Коля говорил, что…
--Ко-о-о-оля!- он перебил её, - Нашла, кого слушать! Бездельник он и тунеядец, Колька твой.
--Не правда.
--Зато, большой начальник! Как же! Двое в подчинении у него! Можно только распоряжения давать да трескать пирожки на дню раз десять. Вот возьму и запрещу матери даже близко подходить к плите!
--Получится? - улыбнулась Катя.
--Да знаю, что вы меня тут… в грош не ставите…- обиженно повёл плечом Пушкарёв, - Сговорились.
--Мы просто переживаем за тебя. Разве это не понятно?
--А не надо за меня переживать. Я здоров! Вон, о себе лучше думай. Бледная вся и худая, как аптекарская мышь. А всё туда же! С переживалками своими…
--Я? - возмутилась Катя, округлив глаза, отстраняясь от отца и забираясь с ногами на диван, - Да такая же, как и всегда. Ты что выдумываешь?
--Заработалась там совсем, со своими шестерёнками и гайками. Вон, одни глаза остались!
--С какими гайками! - рассмеялась Катя, - Со швейным оборудованием! С машинами. И… не одни глаза…
--А подстриглась так зачем?- прищурился Валерий, - Как было хорошо, с такими косами!
--Ой, па-а-а-апа…- застонала Катерина, - Ну ты бы ещё бантики и круглые очки припомнил!
--Ну конечно!- проворчал Пушкарёв, - Самостоятельная… Взрослая стала. Уехала от нас чёрти куда…
--Не чёрти куда, а за пару сотен километров.
--Совсем от рук отбилась…
--Перестань!..
Они вздохнули оба и замолчали, отвернувшись друг от друга, и уставились в пол, сосредоточенно рассматривая орнамент на ковре. Каждый знал, в какое русло опять сейчас направится этот разговор, и каждый делал над собой усилие - не продолжать эту нелёгкую для обоих тему.
-- Совсем он тебя заездил…- не выдержал Пушкарёв.
--Кто?- удивилась Катя.
--Кто-кто… Конь в пальто! Этот твой, начальник!
--Димка?
--А то кто ж ещё!
--Да какой он мне начальник, пап! - она придвинулась к нему поближе, - Просто немного выше по должности, и всё. И от него я совсем никак не завишу.
--Знаю, что найдёшь сейчас любые оправдания! Защитница… Вот позвоню Полине, поговорю с ней по-мужски, чтоб образумила сына.
--Ну что ты…- Катя прильнула к его коленям, удобнее устраиваясь, сворачиваясь клубочком, подложив его ладонь под свою щёку, - Димка хороший.
--Так почему не женитесь?- спросил он прямо, заправляя ей за ухо короткий локон, - Четвёртый год пошёл.
--Вот это да-а-а-а!- привстала Катерина с его колен, - Ты же ещё вчера говорил совсем другое!
--Что говорил? Ничего я не говорил, - неловко замялся Пушкарёв, - И мать права. Нечего в девках засиживаться!
--А кто сказал, что в нём шарма нет? А кто твердил мне постоянно, чтоб я не торопилась?
--Не было такого…
--Да? А не ты ли говорил, что быть хорошим мало, нужно ещё любить и чтоб я не слушала маму?
--Какая такая ещё любовь! Придумали себе чёрт знает, что… Взяли такую моду…
--Папа!- рассмеялась Катерина, - Ну что с тобой? Я тебя не узнаю. Что со вчерашней ночи изменилось?
--Пока вы там с матерью ворковали, на кухне, и решали, как со мной сладить, я вот тут подумал, и…- он машинально взял газету «Труд», лежащую рядом на диване, и повертел перед Катиным носом,- … и решил. Выходи-ка ты, дочка, замуж. И живи ты там, на этом своём море. Слова не скажу! А так… Ты знаешь, как это называется - такие отношения?
--Ты это прочитал в газете?- охнула Катерина, - Какие отношения? Мне Димка друг! И всё!
-- Ага! Конечно! Вешай мне лапшу-то на уши!- распалялся Пушкарёв, - Вон, матери поди скажи, как дружит взрослый мужик с взрослой женщиной!
--Папа!- громко осекла она его, - Ты мне не веришь?
--Верю… Верю….- стушевался он и как-то сразу поник и даже сгорбился, - Переживаю я. Чёрт тебя занёс, в этот Ейск проклятый! Домой ездишь, как в гости. – Но тут же, словно опомнившись, продолжил, - Но мы что? Мы с матерью привыкли. Лишь бы тебе там было хорошо.
--Мне… хорошо… - глубоко вздохнула Катя, отворачиваясь от отца, чувствуя, как начинает дрожать собственный голос и перехватывает горло спазм. Она действительно не понимала, почему отец вдруг так резко изменил свои желания и мнение на противоположные прежним. Но Катя видела, как тяжело ему даётся каждое слово. Выстраданное внутри, принятое сердцем, осмысленное головой. И от этого всего хотелось выть, затыкая уши, ничего не слыша. И ничего не чувствовать, как это уже однажды было с ней. Но каждая поездка домой отзывалась тянущей, свербящей болью. Казалось, что ныло всё внутри, превращаясь в одну живую рану, так и не затянутую ни временем, ни километрами. Вдали от матери с отцом Катя с горечью всё больше понимала, что дом - не стены и не мебель в нём. И чем он дальше после собственных решений - не возвращаться, тем больше всё болит, не отпускает, мучает кошмарами во сне, изводит днём воспоминаниями.
--Я не могу всё бросить… Там. Работу и…- в который раз произнесённое оправдание, давно напоминающее молитву, не спасало. Крупные слёзы задрожали на ресницах и безжалостно скатились блестящими дорожками, капая с подбородка, - Но я приеду. Всё равно. Но ведь я когда-нибудь приеду!
--Ну только этого ещё и не хватало!- он шершавой ладонью быстро и неловко провёл по её лицу, торопливо вытирая слёзы, - Снова развела тут мокроту?
--Не буду…- всхлипнула Катя.
--Вот съездишь с Колькой на курорт, развеешься, развлечёшься, - он всё ещё вытирал с её лица последние следы от слёз. Грубее, резче, словно таким образом пытался успокоить, привести в чувства. Но каждым своим движением выдавал собственное волнение. А потом спросил внезапно:
- Ты чемодан-то собрала? В субботу уезжать. Курортники…
--Нет ещё, - вздохнула Катя, - Забыла куртку. А там какие-то пещеры. Колька говорил. Холодно. Хотела завтра здесь купить.
--Поедем вместе, - насторожился Пушкарёв.
--Это почему?- откровенно удивилась Катя.
--Ну... Выбрать помогу.
--А работа как же?- в недоумении округлила глаза Катерина.
--Ничего, повременит.
--Повременит?!
--Вечером поедем, - закашлялся Валерий, не обращая внимания на удивление дочери, но смутился под её пристальным взглядом.
--А я наоборот, с утра, пораньше собиралась.
--Не надо утром, я не смогу!- будто бы взмолился Пушкарёв, -Я Ленку обещал свозить к этому… Как его… Ну, с кем ты там договорилась насчёт её больной спины?
--К массажисту. Вот и езжайте. А я сама, попозже.
--Нет!
--Пап, да что с тобой?- расхохоталась Катерина, - Ты снова собираешься советовать мне, что надевать?
--Да при чём тут…- Валерий встал и зашагал по комнате, мучительно придумывая оправдание такому своему порыву, - Просто, побудем вместе. Лишний час.
--Так наоборот! Я и поеду в то время, пока вас не будет.
--Не будет… - пробубнил он, раздувая щёки, пасуя перед логикой и всё ещё не находя других причин, - Тогда поедешь в… восемь! Я провожу. До остановки. А обратно соберёшься - позвонишь, я встречу. Нечего в троллейбусе трястись…
--Я поеду в девять, пап, - улыбнулась Катя. Ну не ждать же мне под дверью, пока откроется магазин!
--Чёрт возьми…- буркнул себе под нос Валерий и направился из комнаты, - Тунеядцы! Лодыри… Работать не хотят! Вот, помню, мы, как только солнце поднималось…

Проводив отца до двери недоумённым взглядом, Катерина пожала плечами и вышла вслед за ним. В эту же минуту на тумбочке зазвонил телефон, и она в растерянности отпрянула назад, увидев, как Валерий резко развернулся и рванул к нему, опережая Катю и поднимая трубку.
--Папа…Господи, да что с тобой?
--На вон, дядя Миша. Ещё вчера хотел поздороваться с тобой… Я сказать забыл… Ну? Что так смотришь?- протянул он дочери трубку, - Бери! Не заставлять же ждать человека!..

5.


Дождь давно уже закончился, оставляя после себя блестящие лужи, в которых плавали сорванные ветром листья. Небо постепенно прояснялось, но всё оставалось грязно-серым, нависшим, напоминая больше осеннее, чем такое, какое бывает в начале лета, даже в самый непогожий день. Но Андрей ничего не замечал, кроме бешенного стука сердца где-то в горле и непреодолимого желания гнать автомобиль ещё быстрее. Руки так вцепились в руль, что кожаная оплётка трещала и ёрзала по пластмассе. В какой-то момент ему показалось, что если он ослабит хватку, то взлетит, ударяясь головой о крышу автомобиля. Словно каждая клеточка внутри него была готова разорваться на тысячи кусочков, взорваться бомбой, разметать его без всякой жалости. Мыслей не было. Организм впал в такое состояние, что способен был вбирать, впитывать, выхватывать и, кажется, совсем разучился анализировать и думать. От усталости и сонливости не осталось и следа. Потерялось ощущение реальности. И если бы его спросили о собственном имени и о том, где он был вчера, он не сразу бы нашёлся, что ответить. Нелепая улыбка не сходила с губ. Глаза горели, как в лихорадке. Становилось тяжело дышать, и Жданов полностью открыл окно, впуская в салон прохладный влажный ветер. Он не остужал, а словно подгонял вперёд.
Ещё…
Быстрее и быстрее…
Лететь, не ведая, куда!...
Сжать это кожаное колесо ещё сильнее!...
Выгнуться вперёд, будто добавляя машине скорость!...
Крикнуть, что есть силы в открытое окно!...
И бесконечно слышать шёпот догоняющего эха...
--Катька…- едва заметно дрогнули губы.
В кармане завибрировал мобильный. Проигнорировав его, Андрей снизил скорость, оглядываясь по сторонам, и вдруг остановился у цветочного салона. Влетел, как пуля, путая и сбивая с толку молоденькую продавщицу, требуя собрать в один букет не сочетаемое. Розы и каллы, герберы и глоксинии, гвоздики и пионы. Схватив в охапку эту цветочную композицию, отправив продавщице воздушный поцелуй, снова ринулся к автомобилю, аккуратно уложив букет на заднее сидение, и поехал дальше. Куда? Зачем? Он не имел понятия. Лишь бы гнать вперёд, врезаясь с налёту в этот утренний туман, готовый объять необъятное, навстречу непонятному, манящему, сводящему с ума, окончательно лишающему рассудка.
Семь ступенек к лифту преодолел прыжком. Холодная металлическая оплётка кабины для пылающего лба оказалась очень кстати. Перед дверью квартиры Андрей немного помедлил, перебирая пальцами в кармане острые ключи. Физическая боль от впивающегося в кожу острия немного приводила в чувства. Несколько раз глубоко вздохнув и задержав дыхание, он открыл дверь и шагнул в темноту коридора. Не снимая ботинок, на цыпочках пробрался в спальню.
Шторы были плотно задёрнуты. Горел торшер. Кира спала, свернувшись на покрывале калачиком, укрывшись пледом. Она даже не разделась, ожидая его. Проблеснула единственная мысль - как хорошо, что она уснула и не видит его, такого. Все разговоры, выяснения, вопросы - всё потом, потом!.. Только не сейчас! Он этого бы просто не выдержал. Попятившись назад, быстро прошмыгнул в ванную и с облегчением скрипнул задвижкой.
Сердце всё ещё с бешенной силой рвалось наружу. Андрей подошёл к зеркалу. На него смотрело совершенно незнакомое лицо. Взъерошенные волосы, блестящие глаза, и губы, расплывшиеся в совершенно тупой и глупой улыбке.
--О, Господи…
Андрей зажмурился, провёл ладонями по щекам, ощущая жар, исходивший от кожи. Состояние вышло из-под контроля, разум уступил место каким-то животным ощущениям и не давал этому никакого объяснения. Всё было странно, волнительно, и… очень здорово…
И…
Страшно.
Горячий душ немного расслаблял, постепенно приводя сердце в привычный ритм. В голове начали проясняться картинками, образами события произошедшего за последние часы. Этот жуткий скрежет металла… Эти два автомобиля, перемешанные в единую цветную массу… Эта вспышка ярости от удара о бок машины… Это ошеломлённое и испуганное лицо Валерия Сергеевича… Это его короткое и резкое « …не хватало Катю напугать»…
Страх… Он быстро заменил только что владевшее Андреем состояние полёта. Страх, растекающийся в жилах, холодящий, вызывающий мелкую дрожь под струями горячего водного потока. Свербящий, захватывающий дух, снова путающий мысли. И… сводящий с ума от предвкушения чего-то неизвестного, пока непостижимого, необъяснимого ничем, кроме как какого-то странного помешательства.
Собственное состояние напрягало. Тем, что Жданов не находил ему сейчас никакого объяснения. И не собирался выяснять. Но безумно хотелось быть в нём, в этом мареве, сплетении противоречивых чувств. Остаться одному, не замечать того, что творится во всём мире. И не думать ни о чём - ни о прошлом, ни о настоящем. Всё потом!.. Только не сейчас…

--Где ты был?
--Я?- Андрей услышал, но совершенно не понял, о чём его спрашивает Кира.
--Я повторяю, где ты был всю ночь и половину дня?
--Как где?- пожал плечами Жданов, - Работал.
--Ты вышел из Зималетто в пять утра. Сейчас почти четыре.
--Да?- Андрей обошёл её, огибая, словно не замечая, как механическое препятствие, и повернул в спальню, - Уже четыре?…
--Андрей… - выдохнула Кира,- Ты что? Ты так и не хочешь объяснить мне ничего?
--Что?- нахмурился он, не в силах спрятать подкатывающее раздражение. Больше всего ему сейчас хотелось рухнуть на кровать, накрыться с головой одеялом и окунуться в тишину и одиночество.
--Ты издеваешься? – она прошла за ним, вглядываясь в каждое его движение, медленно приходила в ужас от того, что он её совсем не замечает. Комок слёз уже подступил к горлу, рождая в ней какие-то непонятные мучительные предчувствия. Он просто не ответил на её вопрос, но Кире показалось, что за этим равнодушием стоит что-то большее. Уж слишком отрешённым был его взгляд. Уж очень он напоминал ей когда-то прежнего, чужого человека.- С кем ты был?
Жданов обернулся. Лёгкая улыбка скользнула по его губам, но весь его вид выдавал напряжение.
-- Замечательный вопрос… Представь себе, один. – Слёзы, готовые вот-вот пролиться из Кириных глаз, не вызывая жалости, заставили лишь спокойно добавить, - Кирюш, ну в ресторане был. Один. Просто заехал. Просто решил расслабиться. Ты что, не веришь?
--Где? В ресторане?
--Ну да. А что тут такого? Просто пил коньяк,- и, снова отвернувшись, Жданов развязал намотанное полотенце на бёдрах и откинул покрывало, - Всё в порядке? Ну, вот и хорошо.
--Ты меня не слышишь…- прошептала Кира, прислоняясь к двери, - Что произошло?
--Спать хочу. Ну правда, любимая! Я устал ужасно. Отчёт этот идиотский… Всё никак… -бормотал он, устраиваясь на подушке, - Но всё равно доделаю. А сейчас… Извини, Кирюш, очень хочется спать.
Жданов даже не услышал, отвернувшись к окну, всматриваясь в узкую полоску света, пробивающуюся сквозь гардины, как Кира вышла, прикрывая дверь. Сна не было. Переплетенье только что владевших им чувств вмешало новое состояние- неловкость и стыд, как будто он только что делал что-то недостойное, непозволительное, лишнее. Трубка телефона, лежащая на тумбочке, перед самыми глазами, приводила в трепет и одновременно злила.

«Три… Семь… Восемь…»- память безжалостно диктовала цифры, не желая останавливаться.

« Два…Четыре…»

--Чёрт возьми!
Жданов отвернулся и накрылся одеялом с головой, чувствуя, как с каждой секундой всё больше расшатываются нервы.

« Девять… Три…»

Одним движением руки трубка была скинута на пол.
--Нет…- усилием воли Жданов сосредоточился на маленькой трещинке на напольной вазе и подложил под голову ладонь, - Нет.

«Три…Семь… Восемь…»- безжалостная память опять по кругу начала отсчёт.

--Идиотская затея.
Простыня под ним сбилась, одна подушка съехала с кровати на пол.

«Два…Четыре…»

--Чёрт!- вскочил он и сел, заматываясь в одеяло, не выдержав приговора, который выставляло его сознание, упрямо вторя Катин номер, - Ну… если что с… работы.
Он наклонился, поднял трубку и сунул её к себе под подушку. Что-то внутри в нём будто договорилось, приняло решение, начиная постепенно расслаблять и успокаивать тело. Воображение тут же стало рисовать картинки, как он с утра закроет кабинет, как возьмёт мобильный…
«Нет. Нельзя звонить с мобильного. А вдруг она узнает номер? Вспомнит и… не подойдёт? Значит, с городского…
Нет. Она когда-то и этот номер знала наизусть.»
Тогда он снова откроет кабинет и попросит трубку у…
--Киры Воропаевой, - беззвучно рассмеялся Жданов над своей глупой и безумной затеей, представляя, какую речь потом ему придётся выслушать…
… Выслушать…
… Послушать…
… Только голос…
И промолчать в ответ…
Голос… А он уже давно не помнит, какой у Кати голос. И не может помнить. И не должен об этом вспоминать…
--Значит, в ресторане?- распахнула Кира настежь дверь, и от неожиданности Андрей вздрогнул, - А сейчас, значит, устал, и собрался спать? И наплевать тебе на то, что на четыре на сегодня был заказан столик?..
--Кира… - Андрей присел, сосредоточенно всматриваясь в её заплаканное лицо.
--А так же, ты совсем забыл, почему мы собирались в этот ресторан! И почему сегодня! Конечно! Ты работал!
--О, чёрт! – он быстро вскочил с кровати и тут же оказался около неё, но Кира сразу же попятилась назад, собираясь уйти из спальни.
--Я всё бы поняла, Андрей, - всхлипывала она, - … что работа… что Совет… и твоя усталость… Но ты забыл… Ты просто взял и не вспомнил, что… у меня сегодня день рождения!..
--Кирочка, любимая… Да я…
--…и я не понимаю, почему… Ещё вчера ты был другим…
--Да каким я был?- он осторожно дотронулся до её плеча, и, не заметив сопротивления, обнял.
--… а сейчас… чужой. И я не понимаю, что случилось…
--Ну что ты напридумывала? Ну какой чужой? И … - он лихорадочно соображал, что ей ответить в своё оправдание, -… не забыл я совершенно. Не забыл. Сейчас! Ты в этом убедишься!
Отпуская Киру, на ходу натягивая спортивные домашние штаны и майку, он выскочил за дверь. Через несколько минут вернулся с букетом, в котором вперемешку переплелись розы и глоксинии, каллы и гвоздики, герберы и пионы…
--Прости, прости, прости… Вот…- Андрей передал букет, потом широким жестом развёл в сторону руки и осмотрел себя, - Я уже готов. А как ты думаешь, тебя пропустят в ресторан? Ну… вот так, в моей рубашке?

6.


--Нет, Пушкарёва, ты ничего не понимаешь! – покрутил Зорькин пальцем у своего виска. - Ну как можно думать о какой-то куртке? Агинские пещеры… А в них - пещерные грибки! Вот что меня занимает уже третий месяц. Знаешь, что сказал Козлевич в последний раз? Он проанализировал спектр заболевших и выяснил, что в результате диструктивного взаимодействия с источником заражения, люди…
--Господи! - взмолилась Катерина. - Коля! Ну, сколько можно про пещеры? Или замолчи, или останови машину. Я сама доеду. Прошу тебя, пока по-хорошему.
--Хорошо, хорошо… - сделал Колька обиженный вид. - Давай поговорим о тряпках. Например, об этой куртке, ради которой мы уже объехали пол Москвы и точно потеряли половину драгоценного времени.
--Разве я виновата, что в магазинах кругом сплошные шорты и купальники?
--А не приходило ли тебе в голову просто взять и открыть свой шкаф? Даже я припомнил. Курточка такая, серенькая. С вишнёвыми овалами. Дядь Валера покупал. Что, не помнишь?
--Ну и куда я в ней? На огород?
--А ты готовишься на подиум? Вот никогда не думал, что буду три часа колесить с тобой в поисках какой-то шмотки.
--При чём тут подиум? - возмутилась Катя. - А если тебе нравится она, так я тебе её немедленно сегодня подарю. Только учти, полетим в разных самолётах. Я тебя не знаю, и ты меня тоже.
--Ах, вот как, значит?
--Именно так. Если ты не перестанешь болтать всякую чушь и не забудешь остановиться вот у этого салона. Смотри-ка… - прищурилась Катя. - Что там, на витрине? Ничего не вижу… Опять панамки и купальники?
--Лучше! - Зорькин припарковал машину, открыл дверь перед Катей и вытянул её за руку. - Пошли.
--А ты куда? - отступила Катя. - Вот ещё! Обойдусь и без тебя. Не для этого ты за мной увязался. Сиди и жди тут.
--Я увязался? - вспыхнул Колька, подталкивая её к магазину нижнего белья. - Да я из-за тебя и этого твоего разлюбезного папаши удочки не успел себе купить! И ещё хотел к байдарке прицениться.
--Ну, прости, - всё ещё сопротивлялась Катя, - если бы не ты, папа меня точно никуда бы не отпустил. Не понимаю, что с ним такое. Уже четвёртый день. А про лодочки забудь. Или один поедешь.
--За старое взялся. Бдит. Боится, что украдут принцессу.
--Да что ты говоришь! Такого даже раньше не было, чтоб он не позволял выйти одной на улицу и выбросить мусор. Не понимаю, что случилось.
--Так я и говорю: шкаф открой и переоденься. Увидишь, как он сразу успокоится.
--Колька…- шепнула Катя ему в плечо и в нерешительности остановилась на пороге. - Ты куда меня привёл?
С витрин и манекенов повсюду красовались тонкие тесёмочки трусиков-стрингов неоновых расцветок, крошечные треугольнички бюстгальтеров, способных прикрыть разве только что родинку на груди, маечки, в которых можно было разглядеть одни бретельки, купальники из полупрозрачной лески. Продавщица довольно улыбнулась и тут же подскочила к ним, оказывая назойливое внимание, как единственным клиентам.
--«СексЛайн»! - причмокнул Зорькин и крепче уцепился за Катин локоть. - Ну подожди бежать-то! Хоть посмотрим!
--Коля, ты дурак? - что есть силы она в машине пихнула его в бок локтём. - Не наигрался? Никогда не видел?
--Обижаешь!- он глянул на неё со всей высоты автомобильного кресла. -Да постоянно вижу!
--Интересно, у кого? - хихикнула Катерина.
--Как у кого? Ну, у…
В сумочке у Кати зазвонил мобильный. Сразу не найдя его среди помад, коробочек, записных книжек, ручек и всякой прочей мелочи, она взяла и вытряхнула всё содержимое сумки на кресло около себя. Колька сразу потянулся за блестящими безделушками и тут же получил за это по рукам. Мобильный, всё ещё звоня, свалился на пол автомобиля.
--Дай я подойду!- отталкивал Катину руку, шарившую по резиновому коврику, Колька. - И расскажу дядь Валере, где сейчас только что была его любимая дочь!
--Ненормальный! - отбивалась Катерина, пытаясь выхватить у Кольки телефон. -Дай сюда! Немедленно!
--А за то, что не дала мне даже посмотреть! - победив в возне, он нажал на кнопку и что есть силы прижал мобильный к уху.
--Ты сумасшедший! - одновременно хохотала Катя и вырывала у Кольки телефон. - Вдруг это по работе? Немедленно отдай!
--Алло? Слушаю вас. Кого? А вы уверены…
Кате всё же удалось навалиться на Зорькина всем телом и выхватить у него трубку. Отдышавшись и переведя дух после возни, она извинилась перед звонившим.
--Привет. Нет, нет! Это был Колька.
Катя говорила ровно, спокойно, но в её голосе чувствовалась скованность. Зорькин демонстративно отвернулся, уставившись в окно и напевая себе под нос какую-то мелодию. Всем своим видом он демонстрировал, что ему совершенно не интересно, но всё же ближе придвинулся к ней. Но Катя говорила так тихо и односложно, что он решил не тратить время и завёл машину.
--И тут контроль? - хихикнул он, как только Катя распрощалась со звонившим. -Тебе Валеры мало? Ну, правильно: посеешь привычку - пожнёшь характер. Иначе ты, видимо, не можешь.
--А тебя, я вижу, не научили в детстве элементарной вежливости и не объяснили, что при подслушивании легко сворачивается шея. У тебя. При чём тут контроль? – осекла его Катя, заметив в Колькином голосе изрядную долю злорадства и раздражения. - Это Димка. Просто спросил, как дела. Я просто ответила, что всё в порядке.
--И эта соловьиная трель зовётся дружескими отношениями?- продолжал ухмыляться Зорькин.
--Коля! Вот одного я не могу понять: чем тебе так не нравится Димка? Ведь ты его совсем не знаешь. И мало того, ни разу вообще не видел!
--Главное, чтоб он нравился тебе.
--Нравится. И это, кстати, не твоё дело.
--Так замуж выходи.
--И это тоже тебя совершенно не касается.
--Ага! Да просто не зовёт. Так бы и сказала.
--Представь себе! - Катя наклонилась к Колькиному лицу, на котором всё ещё отображалась брезгливая ухмылка. - Перед моим отъездом он как раз мне сделал предложение. И не в первый раз.
--Ну да… Конечно… Папа не велит.
--И он как раз совсем недавно выдал мне своё благословение.
--Врёшь! - Колька слишком резко вывернул руль, и их качнуло в стороны, как теннисные мячики при лёгком дуновении.
Катя набросилась на него сначала с кулаками и даже предложила сама сесть за руль, если Колька собирается и дальше так бурно реагировать на обыденные вещи. Ругалась, сердилась и чувствовала, что он переживает не на шутку. Но до конца понять его так и не могла: то ли он до сих пор печётся о потере своей первой роли друга в её жизни, то ли действительно боится за неё.
Некоторое время они молчали, отвернувшись друг от друга. Полуденное солнце вовсю слепило, отражаясь в стёклах ускользающих высоток, рекламных щитов и полупрозрачных навесов над остановками. Машин на дороге было много, и Коля с Катериной то и дело снижали скорость, не успевая доехать до светофоров.
--Да не собираюсь я замуж. И мне действительно странно, почему отец заговорил об этом. Ладно - мама! Я знаю наизусть уже всё, что она подумает и скажет. Но он…
--А я бы, наверное, женился, - ответил Колька совершенно серьёзно. - Если бы я любил.
--Не понимаю!- искренне недоумевала Катя. - Зачем поднимать такой шум из простой формальности? Чтобы получить побольше подарков и покрасоваться в свадебном наряде? Это всё игра. Для других.
--Ты ли это говоришь? - Зорькин поперхнулся и закашлялся. - Да уж… Ну и стукнуло тебя там, на чужбине.
--Коль, я правда не понимаю, почему многие придают такое огромное значение устаревшим социальным институтам. Ведь брак - это пустая формальность, необходимая для государства, а не для тех, кто любит. Какая разница - женаты, не женаты?... Ведь от колечка на пальчике и чернил в паспорте не станешь любить ни сильнее, ни слабее.
--А если дети?
--Ну и что?
--Раньше ты думала иначе.
--Глупая была.
--А теперь вдруг поумнела?
--Поняла.
--И Жданов твой, наверно, тоже что-то понял.
…Что-то кольнуло в сердце. Не вздохнуть. Что-то с бешеной скоростью потекло по жилам. Обжигающее, стремительное, заставляющее дрожать и жалко хватать ртом глоточки воздуха. Ладонь сама собой потянулась к лицу, скользнула по глазам, с силой прижалась к губам. И это было совсем не трудно - изображать зевоту, безразличие, отрешённость. Привычно для неё.
--У них другие отношения. Общая работа. Интересы одни на двоих… А это стОит того, наверно, чтобы пожениться. Однако, он же не…
--Но пять минут назад ты не делала исключений! - перебил её Коля.
--Я не подумала… И не хочу об этом говорить…
Но он будто не услышал её мольбы, еле-еле пробивающейся с дыханием.
--Ну да… Счастливей, он, кажется, не стал. Ни в бизнесе, ни в личной жизни.
--С чего ты это взял? - Катя напряглась, сжимая что есть силы ручку у сумочки на коленях. Но голос был насквозь пропитан металлическими нотками и выражал обыкновенный интерес к словам. Не к человеку.
--Приходил тут, не так давно, в наш банк. За кредитом. Фиговый из него начальник, если до сих пор не научился финансами распоряжаться.
--Ничего особенного. Весь мир живёт в кредит.
--А она его ждала за дверью. Я специально вышел.
--И что?
--А ничего! Повернулись и ушли, как чужие. И морда у него такая несчастная, как у собаки. Или злая. Уж это я не разобрал - спешил.
--Да ты ему завидуешь, Коля, - её губы дрогнули в улыбке. - До сих пор.
--А чему там мне завидовать? Я, между прочим, тоже занимаю достаточно высокий пост. Финансовый директор.
--Заместитель.
--Ну и что? – возбуждённо дёрнулся Колька. - Это пока. И на этом я останавливаться не собираюсь. А вот Жданов твой…
--Прекрати! - не выдержала Катя. - Делай ты, что хочешь! Хоть на Луну лети! Только не надо на других оглядываться и об этом больше говорить!
--Ну, извини…- он тут же сник и успокоился. - Я думал, что тебе будет интересно.
--Мне всё равно.
--А я хотел тебе сказать... Ну… узнал совсем случайно…
--Нет!!!
--Прости… - он на мгновение зажмурился и тряхнул головой, окончательно приходя в себя после интересующей его темы. - Да… Об этом и правда, не нужно вспоминать.
--А я и не помню.

«Не помню»…

Но она сама не понимала, почему прикована к нему, как к кресту. Он возникает то лёгким дуновеньем ветра, то резким шквалом, дразня и казня её душу. Не давая заснуть, потому что утром всё в сотый, тысячный раз повторяется сначала. Он растворяется в реальности…

«Не помню»…

Время безжалостно стирает мелодию голоса и глубину его глаз, оставляя образ, который подобно навязчивой идее не отстаёт, не отрывается, не оставляет в покое. Он мучает, пьянит, не отпускает. Он словно запрещает занять кому-то своё место, оставляя каждого встретившегося за бортом. Да, нет уже той остроты, и постепенно выветрилось безумство. Но тоска оказалась ещё невыносимее и больнее. Она снова и снова заставляет её, как одержимую, вспоминать черты лица… Интонации… Движения…Голос… Вспоминать мельчайшие штрихи и детали. И у неё не получается - так вспоминать…

«Не помню»…

Прошлое, прошлое… Светлая призма! Мир через неё становился ярче, добрей и был совсем не страшен. Он принимал её, и она впервые с радостью раскидывала ему навстречу руки. Исчезало зло, препятствия казались всего лишь недоразумением. Хотелось плакать от радости истин, что этот мир был настоящим, живым, ничем не напоминающим зазеркалье. Огромный чистый кристалл, через который просматривалась любовь. И Жданов был в этом мире сосредоточением добра. Словно и не было чёрного цвета…

«Не помню»…

Дни и ночи, месяцы и дни текли рекой, являя из прошлого всего лишь образ… Да, и тогда воскресала жизнь. Но какая? Её или не её? Наступало утро новой жизни, и Катя понимала, что нет, не её. След прошлого уже затоптан. Так бывает, потому что всё переменчиво, всё меняется, течёт. И прошлое, от которого никуда не деться, всплывает лишь призраками, тенью. Андрей не забывается, всякий раз возникает этой тенью, от этого никуда не деться, но Кати уже нет. Той, прежней… И невозможно сместить времена. Прошлое - лишь перевёрнутая страница. Он давно уже живёт не в прошлом - в настоящем. Это лишь она мучает себя воспоминаниями…

«Не помню»…

Былое перестаёт казаться раем. Оно становится нереальным и бесплодным, как сон, тающий под вздрагивающими от пробуждения ресницами. Нельзя жить прошлым. Невозвратен путь. И это счастье, что в её никчёмной жизни случился Андрей Жданов. А счастье - миг. Однократный. Не может быть с ней иначе. Он не любил. Он о ней уже давно не помнит. А искал лишь для того, чтоб вернуть долги. Но ей ничего не нужно. Она уже давно простила…

«Не помню»…

Жизнь - река, в которую только в сказке можно вступить дважды. Она читала об этом в книжке, на пожелтевших от времени страницах…

--А ты, я вижу, его действительно забыла, - врезался, показавшись незнакомым, чужим, голос Кольки в пелену Катиного сознания, твердивший о чём-то всё это время без остановки. - Молодец. А я сначала не поверил.


7.



Раннее утро начиналось, как обычно, с полной тишины в квартире и с маленькой чашечки кофе только для того, чтобы окончательно проснуться. Хотя Андрей в последнюю неделю отчётливо не понимал, спит он или проваливается в пустоту. Будильник бесполезно валялся на полке, будучи сразу же выключенным, как только его включала Кира и засыпала сном младенца. Хотя Андрею было совершенно всё равно, каким она засыпала сном. Лишь бы быстрей выбраться на цыпочках из спальни и уйти задолго до её пробуждения. Но сегодня Жданову повезло меньше: как только он собрался встать из-за стола, две настойчивые и властные ладони с силой сжали его плечи.
--Стой… Не уйдёшь…
Он хотел было обернуться, но она не позволила, прижимаясь животом к его спине и запуская руки за воротник его рубашки.
--Кирюша, что ты делаешь?.. - он перехватил её ладони, но Киру это нисколько не останавливало. Она наклонилась к нему и шепнула в самое ухо:
--Хочу тебя…
--Сейчас?
Накатила жаркая волна, захлестнула до корней волос, вызывая мелкую дрожь в теле и заставляя с силой сжать зубы. Это было очень кстати, что Кира не видела его лица, которое выражало отвращение от прикосновений к голому телу. И чем ниже пробирались её руки, расстегивающие одну пуговицу за другой, тем больше Жданов напрягался и в мучении закатывал глаза. Одна фраза за другой мелькала в его мыслях, но он никак не мог высказать ни одну из них, чтобы она звучала убедительно и не обидно, являясь причиной невозможности заняться сексом с женщиной, всё больше распаляющейся от собственной инициативы.
--Сейчас…
--Я не могу сейчас…- ответил он с растерянностью и раздражением, когда она сдёрнула с него рубашку и потянулась к ремню брюк, устраиваясь на его коленях. - Я… опоздаю. У меня очень важная встреча. Кирюш… Ну, честно…
--Наплевать…
Жданов понимал, что на Киру не подействуют никакие доводы и объяснения. Он вскипал внутри от её затуманенных страстью и желанием глаз и с сожалением думал только об одном: что он слишком громко звенел чашкой и ему не удалось уйти незамеченным. Тогда не нужно было бы сейчас оправдываться. И не пришлось бы откатывать обязательную программу, от которой Андрей в последнюю неделю всеми силами уклонялся. Ну, неужели эта женщина не понимает, что стиснутые зубы любимого мужчины, поднятые к потолку глаза и руки, прижимающие её ладони, не позволяющие стянуть с него штаны, говорят вовсе не о желании и страсти? Но Кире было всё равно. Очередная игра, сопротивление Андрея заводили её, делая одержимой и настойчивой. А победа над сопротивляющимся мужчиной только утверждала её в правильности своих стремлений и собственном совершенстве. Так длилось много лет. Чтобы избежать лишних расспросов, за эти годы Андрею удалось убедить её, что вся эта любовная игра ему доставляет безумное наслаждение. Но сейчас ему не удавалось заключить сделку со своей душой.
--Родная, не могу. Я опоздаю, - попытался он ещё раз отстранить её и даже приподнялся, для того чтобы уйти с кухни. Но Кира воспользовалась этим, соскользнула с его колен, схватила за руку и потянула за собой в спальню. Как только она повернула ключ в двери, лёгкий халатик слетел с её плеч и кремовым облаком свернулся у ног Андрея.
--Мы не долго… В этот раз…
Отпираться и повторять одно и то же стало бессмысленно, как только Кира рывком стянула с него брюки и увлекла за собою на кровать. На ласки и прикосновения отзывалось тело, и с этим Андрей ничего не мог поделать. А мысли его уже давно были не здесь. Не в этой спальне с красным абажуром, излучающим какой-то неестественный неоновый свет, действующий угнетающе. Не с этой женщиной, которая казалась сейчас чужой, незнакомой, развязной и вульгарной до отвращения. Он думал только об одном: что теряет время. Он злился на самого себя, на неё, благоухающую отвратительным до тошноты цветочным ароматом, на эту свою непонятную никчёмную жизнь. Принятую, а не выбранную. И на своё бессилие перед этой жизнью.
--Кира, не сейчас!... - выдохнул он жалко и нелепо ей в висок, всё ещё надеясь на какое-то чудо – что удастся остановить пышущую жаром возбуждения женщину, извивающуюся под ним, оплетая своими ступнями его ноги. Неужели она не понимает, что получит только одолжение?..
--Хочу… Ну же! Андрей…
Он не испытывал ни малейшего плотского желания, и ему в который раз становилась отвратительна эта ситуация, разжигая стыд за себя. Именно этот глубокий, ужасающий стыд побуждал его перестать сопротивляться. Подняться и уйти, оттолкнув её, означало бы сейчас крах, банкротство, позорный, неискупимый провал. Оставить её вот такую, трепещущую, льнущую к нему, просящую и требующую, было слишком, за гранью допустимого. И это злило, доводя до отчаянного скрежета зубов и отвращения к себе и Кире.
Он двигался быстро, резко, тщательно выверенными толчками, которые заставляли Киру содрогаться, словно от удара током. Она стонала и извивалась, руки рвали полотно шёлковой простыни, а Жданов сожалел о том, что у неё нет любовника. Он двигался всё быстрее и быстрее, с остервенением ожидая, когда она наконец насытится и обмякнет под ним, оставляя его в покое. Он давно знал, какие струны её тела безошибочно и быстро отзываются на его ласки и движения, но в этот раз Кира была неистова, повторяя в бреду «ещё, ещё!». Его жёсткость не приносила утоления, и Жданов в душе взмолился, чувствуя, как каждая минута промедления её освобождения доводит его до звериного желания доставлять боль, лишить сил на долгое время, словно отдавая этой женщине все свои долги авансом. Словно мстил. За своё вынужденное решение быть с ней.
Он не заметил, как Кира забилась под ним в сладостной истоме, а после вскрикнула, пытаясь отстраниться. Он только крепче удерживал её под собой, вдавливая в простыни.
--Пусти… Пусти же! - жалобно простонала она.
--Нет, ещё не всё!.. Разве тебе не хорошо со мной?
--Подожди… Я больше не могу… так.
--Разве не этого ты всё время хочешь?!
Почувствовав на своей спине боль от её впившихся ногтей, Жданов выгнулся назад и остановился, приходя в себя. Отполз в сторону, освобождая её от своего тела, и наконец посмотрел на неё. Кира закрывала лицо обеими руками и была неподвижна. Одна нога беспомощно свесилась к полу. Белизна её тела нестерпимо резала взгляд на фоне тёмно-коричневого шёлкового белья. Андрей зажмурился, проклиная себя последними словами за то, что думало за него снова тело, и сел, отвернувшись.
--Прости, прости меня…
Вот сейчас она наградит его презрительными словами, отвесит звонкую пощёчину, обвинит в жестокости и устроит истерику, что он её не любит. Андрей сжался, ссутулился от презрения к себе и приготовился к дальнейшим оправданиям. Но Кира ринулась к нему и уткнулась лицом в колени.
--Обожаю… Люблю тебя… Ты мне очень нравишься - такой…
Жданов молчал. Он понимал, что надо бы обнять её, расслабленную, всё ещё тяжело дышащую, счастливую. И… не мог. «Что я должен сделать, чтобы она не простила меня и оттолкнула?» - вертелась в голове единственная мысль, и, не находя ответа, злила, призывая расписаться в собственной беспомощности. Несмотря на только что устроенный этой женщине бурный секс… Только секс. Его душа её совсем не волновала…
Он едва дотронулся до её волос, перебирая их пальцами, и, отстраняя от себя Киру, поспешно поднялся с кровати, начиная одеваться.
-- Поцелуй! - потребовала она, как-то по-детски протягивая к нему руки, и сразу же обмякла, как только он коснулся её горячих губ.
--Спи, любимая. Я побежал. Уже опаздываю.
--Угу… - сладостно протянула она и завернулась в одеяло. - Ты заедешь на обратном пути к Марго?
--Конечно. Не беспокойся.
Он зашёл в ванную и открыл кран. Плеснул воды себе в лицо. Ледяные струйки потекли за воротник. Они придавали бодрости и возвращали силы. Но гнетущая беспомощность, неудовлетворённость, досада за самого себя не проходили, а только усиливались. Сжав ладонь в кулак, он со всего размаху шарахнул по коробочке с какими-то безделушками. Мелкие детальки подпрыгнули и со звоном посыпались на пол. С остервенением наступая на них, наслаждаясь тем, как они трещат под подошвами его ботинок, он подхватил портфель и вышел, громко хлопнув дверью.

…Раствориться, исчезнуть на время, закрыться в кабинете и раздолбить в щепки все телефоны в нём!.. Забыть обо всём, уйти в себя, не видеть, не слышать и не знать, что происходит снаружи, за дверью кабинета!.. Хотя бы на некоторое время! Уйти от всех, погрузиться в состояние амёбы, впасть в анабиоз и прекратить думать!.. Прекратить всё это…
Жданов размашисто мерил шагами свой кабинет, то и дело открывая дверь в каморку и с силой захлопывая её обратно. Третий день он как проклятый сидел в машине под окнами Кати, пригибаясь от каждого шевеления штор и мелькающих силуэтов. Третий день он с упорством идиота набирал один и тот же номер и слышал монотонное: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны обслуживания сети». Андрей с досадой понимал, что с ним творится то же самое, что было почти три года назад, как только Катя оставила на столе заявление об увольнении и отбыла в неизвестном направлении. Он не ожидал, что это безумие с ним снова повторится…
Чем «недоступнее» был абонент, тем одержимее становился Жданов. Он будто устроил соревнование с преградами, препятствиями, снова возникшими на его пути, и уже сам не был рад тем словам, высказанным ему случайно Пушкарёвым. Катя здесь, в Москве, а он никак не может её встретить. И какой кретин сказал, что тесен мир, когда он расширяется до бесконечности на пяточке у её подъезда?..
После многих часов, проведённых в машине под Катиными окнами, Андрей всё же решился и набрал городской номер. Но вежливый голос Елены поведал только о том, что Кати нет, она уехала. Он слышал это уже однажды. Три года и три месяца назад. Тогда Елена не обманула. Но уж слишком пристально всматривался Валерий в каждый куст около их подъезда. И Андрей чувствовал, что всё совсем не так. Наверняка Валерий рассказал жене об их случайной встрече, и теперь они двумя телами снова защищают Катю от него, подлеца и негодяя Андрея Жданова. Непреодолимость и безвыходность рождали в нём протестующие силы. Он совершенно не представлял, что скажет Кате. Он даже не думал о том, какая она сейчас и захочет ли вообще возле него остановиться. Увидеть. Любой ценой! Во что бы то ни стало! И все препятствия ничтожно несерьёзны.
Но невозможность задуманного доводила его до исступления, вплоть до многократных решений отказаться от своей затеи. На… несколько секунд.
В очередной раз он с силой толкнул ногой дверь каморки. В таком состоянии Андрея и застал Малиновский, барабаня громко в запертую дверь.
--Ты что там прячешься? Ты не один? Она настолько хороша, что ты боишься показать мне её? – Малиновский влетел в кабинет и демонстративно начал открывать ящики стола и дверцы шкафчиков.
--Да пошёл ты… знаешь куда? - громко выругался Жданов, в первый раз за день усаживаясь в кресло и включая монитор.
--Согласен! И беру тебя с собой. А на месте разберёмся. Ты как, всё ещё блондинок любишь?
--Прошу тебя, уйди, а! Я работаю. Ты мне мешаешь, - процедил Андрей сквозь зубы, не глядя в сторону Романа.
--Жданчик, да что с тобой? - Роман уселся в кресло напротив него, закинув ногу за ногу. - Ты с Кирой поругался, что ли? Рычишь, как неудовлетворённая собака.
--Ни с кем я не ругался. Отвяжись.
--Нет, ты скажи! - упорствовал Роман, придвигаясь поближе к другу. - Должен же я знать, за какие такие провинности ты меня уже неделю посылаешь в разные части женского организма!
--Всё нормально. Ничего не произошло.
--Вижу. По твоей помятой роже.
--Я не пил.
--Тем более ты меня сейчас пугаешь… Что, так плохи дела в Зималетто?
--Ну, ты же был на собрании? Слышал всё. Успокойся, нищета тебе не угрожает.
--Ещё страшнее жить… И что-то мне это всё напоминает… Как-то смутно, отдалённо…
--Иди ты!... - выругался Жданов в очередной раз. - Нострадамус фигов.
--Мда… Поиграл и не угадал ни одной буквы… - Малиновский загадочно возвёл глаза к потолку. – Ну, тогда, может быть, ваше президентское величество снизойдёт до того, чтобы пообедать с грешным, случайно задержавшимся на этой земле?
--Я не голоден. Иди один.
--Спасибо, друг! Ты единственный и настоящий, - Роман поднялся и устремился в сторону двери. - Ну постись, постись. А если ты обиделся на что-то, то так бы и сказал.
-Стой!- вздохнул Андрей. - Подожди. Пару сэндвичей я, наверное, всё же, съем.
--Мы что, идём в «Макдоналдс»? - удивился Малиновский.
--Наплевать.
Лифт, как назло, проскакивал мимо этажа. Ожидание становилось мучительным и невыносимым. Андрей сосредоточился на кнопке вызова и молчал, тупо кивая в ответ на радужные рассказы Малиновского о нескольких удачно проведённых вечерах с одной подружкой. Вскоре к ним присоединилась возбуждённая голодная толпа дамочек из женсовета. Жданов оглянулся, придирчиво осматривая каждую из женщин, будто-то бы приценялся, что-то выбирал. А потом, всё так же не говоря ни слова, рванул сквозь них по коридору и скрылся в кабинете Милко.
--Ольга Вячеславовна! - крикнул он с порога, запыхавшись. - Вы должны… Вы просто обязаны мне помочь! Вернее, только вы и сможете это сделать…
--Андрюша, что случилось? - Уютова тут же отложила сумку и пригласила его сесть.
--Ничего. Пока. Но случится, если вы откажетесь.
--Да подожди ты! - улыбнулась Ольга. - Отдышись сначала. И объясни, в чём дело. Да не оглядывайся ты! Милко сегодня нет.
--Очень хорошо, - выдохнул Андрей. - Послушайте… Могли бы вы просто позвонить одному человеку и выяснить, где он?
--Могла бы, - кивнула Ольга, - но при условии, если ты расскажешь толком, что за новый поставщик, каких аксессуаров, так тебя смущает.
--Не поставщик… - смутился Жданов, отворачиваясь в сторону.
--Ах, Андрю-ю-ю-юша! - покачала головой Уютова. - Разве для этой роли тебе когда-то требовался помощник? Не понимаю, при чём тут я.
--Мне не говорят, где она. И не скажут. А вам… В общем, я прошу вас просто позвонить.
--Кому? - Ольга напряглась, заметив лихорадочный блеск бегающих глаз Жданова и раздувающиеся от сжатых кулаков карманы его куртки.
--Этого я не могу сказать.
--Подожди… - она подсела к нему поближе и осторожно тронула за локоть. - Ну и о ком тогда спросить? Андрюша, ты не умеешь врать. И не пытайся, раз пришёл. Кому звонить?
--Кате, - Жданов повернулся к Уютовой и открыто и выжидающе посмотрел в глаза.
--Что? Катюшке? Пушкарёвой – она ахнула, сразу же догадываясь, кого он имеет в виду, и отстранилась, удивлённо разводя руками. - Ты… Ты что, Андрюша? Снова за своё? За старое принялся?
--Она в Москве. Но я почему-то сегодня в этом не уверен.
--Да какая разница?! – возмутилась Ольга, приглядываясь к тому, как он закрывает ладонями лицо и никак не может справиться с дрожью в пальцах. - Ты что задумал? Ты снова собираешься испортить и себе, и ей жизнь? Что на тебя нашло?
--Я, кажется… Я её… Я понял, что больше не могу без Кати жить.

8.



…Она уходила медленно, мучая себя, оглядываясь на порогах, с каждым шагом оставляя надежду - ошибиться. Всё ждала, что Жданов побежит за ней, остановит и скажет, что это шутка. Глупая, неудачная, жестокая, как и сам шутник, решивший неуместно посмеяться. Ждала и знала, что он не побежит: заявление вместе с конвертом оставлено в пустом кабинете, на столе среди разноцветных папок и бумаг, аккуратно сдвинутых на угол. А через три часа - переполненный вагон и стук колёс, звенящих в голове. И люди. Суетливые, смеющиеся, прощающиеся. Шуршащие пакетами, гремящие замками чемоданов, тошнотворно благоухающие грилем, варёной картошкой и маринованными огурцами. Ни лиц, ни слов Катя тогда не различала. Но это и было спасением - чужие люди.
Как и маленький, утопающий в снегу Краснокаменск, бойкая и разговорчивая Танечка, племянница отца… Крошечная комнатушка на работе, насквозь пропахшая архивной пылью… Маленький приёмник, под мягкий свет старомодного ночника - мелодия Вивальди… Это всё тогда тоже было спасением. И про это никогда Кате не было больно вспоминать.
«Я докажу ему! Он ещё увидит! Увидит и поймёт!»

Катя улыбнулась, вспоминая всё это, прижавшись теснее к Колькиному плечу. В таких воспоминаниях намного легче переносились полёты. А летать приходилось много. По работе. Зорькин совсем не обращал на неё внимания, раскладывая на коленях карту Забайкалья и сосредоточенно тыча пальцем в город Улан-Удэ, куда и направлялся сейчас их самолёт, а далее - в Танхой, тихий маленький посёлок на берегу Байкала. Перспектива такого отпуска Катю больше огорчала, чем радовала. Ей хотелось провести весь месяц дома, с родителями. Но за несколько дней до приезда в Москву отец сообщил, что ему понадобилось срочно передать посылку бывшему сослуживцу в этом городе. Коля сразу же извлёк из такого путешествия пользу - вот уже много месяцев в свободное от финансов время увлекался ледяными пещерами. И сумел убедить Валеру, что отдых во всём великолепии байкальской природы как никогда пойдёт на пользу его замученной, исхудавшей от непосильного труда и совершенно одуревшей от приморского климата дочери. И Катя согласилась. Ради Кольки.

Самолёт взлетал, набирая скорость, заставляя биться как сумасшедшее сердце, задерживать дыхание и что есть силы хвататься за подлокотники.
«Господи, помоги…- взмолилась Катерина. - Ведь ничего не случится! Ведь это совсем не страшно. Ведь самое страшное со мной уже было…»

…Сибирский мороз не только до красноты жёг щёки. Он выжигал беспомощность, обиду, неуверенность в себе, сомнения, наращивая подобно снежному узору злость и звенящую досаду. На себя. За то, что, кажется, уже с пелёнок была наивной. За то, что всё ещё не забыла Жданова. За то, что он уже давно не помнит её имя.

«--Ты какая-то… странная, Катюш! Не обижайся! - хихикнула Танечка.
--Глупая?
--Не-е-ет! Что ты! Скрытная… Себя похоронила здесь, а всё домой рвёшься… Я же вижу!
--Мешаю?
--Ну зачем ты снова говоришь такую ерунду! Ты же знаешь - живи тут хоть до самой старости!
--Нет, Танечка… Не хочу до старости…
--Я вижу… Ты думаешь о нём?
--И не собираюсь!
--Значит, надо возвращаться.
--Почему?
--Чтоб увидеть и не думать.
--Не могу. Я думала, что я уже другая… Что мне всё равно… Понимаешь? А я…
--Так ты и будь другой! Катька, глупая! Ты ничего не понимаешь! Ты вот что сделай… Ты…переоденься. Ну не отказывайся сразу! Послушай! Я с утра была в универмаге… Там такие кофточки привезли! Закачаешься!
--Танька, ну разве в этих кофточках дело?
--А как же! Смотри…. Ты надеваешь блузочку такую… Синюю! В горошек. И юбку. Вот такую, посмотри! Вот здесь, в журнале. Видишь? И выходишь, вся такая модненькая, яркая, и на глазах вот здесь и здесь… И волосы… На них … Как это…. Сейчас… забыла…А! Минирование! Поняла?
--Мелирование, Танюш…
--Как? Ну, пусть. Да он же сразу онемеет! И поймёт, на кого променял такую красоту!
--Проходили. Онемел. От ужаса...»

Сейчас об этом вспоминать не больно, когда она вернулась в серую и мокрую Москву с остатками последнего февральского снега, и, едва поставив чемоданы и выпив чашку чая с приставшими с расспросами родителями, отыскала старенькую записную книжку, в которой наспех и небрежно был записан телефон, нечаянно подслушанный при разговоре двух модных дамочек. Случайных остановившихся прохожих.
Смешно, не больше…
Смешно, когда она, порхая, словно бабочка, крутила перед охранником свой старый пропуск, заставляя его внимательно вглядеться в два лица… Волнительно, когда при выходе из лифта громко поздоровалась и тут же отпрянула назад, прижавшись спиной к стене от натиска с трудом узнавших её подруг. Визжащих, подпрыгивающих, целующих и осторожно трогающих за лацканы и карманы, словно она фарфоровая кукла, которая от одного неосторожного движения может упасть и разбиться. Настороженно, когда она, едва кивая, простучала каблучками мимо Вики. И…очень страшно, когда под лёгким стуком маникюра в кабинет дверь внезапно открылась и на неё с размаху налетела Уютова.
«--Катюша? Ты? Ты… что тут делаешь? Ты откуда тут взялась?
--Ольга Вячеславовна?... Я там… забыла. Калькулятор! А где Анд…
--Калькулятор?... С ума сошла… Идём. В мой кабинет...»
А она почти сошла с ума на самом деле, но чуть позже, когда Уютова рассказала ей, что президент компании месяц как в командировке, но сегодня срочно возвращается назад. По обстоятельствам, связанным с Кирой. Ничего не поясняла больше, но намекала на Катину несвоевременность и немалые будущие проблемы у Андрея, если он сейчас увидит её.
Что же она могла сейчас наделать, появившись? Снова причинить проблемы… Снова помешать… Снова взбаламутить что-то, доставляя только неприятность… А о ней уже не помнят… Не нужна… Не к месту… А она…
Слабо мелькнула мысль – Катя снова умирает… Тихие слова Ольги полушёпотом про Андрея и его сложившуюся жизнь просто оглушили ее. С трудом подняв руки, она прижала кулаки в ушам. Не помогло…Время как будто снова стерлось из Катиного восприятия. Напрочь. Сколько это продолжалось, она не помнила. Минуту, десять, час… Оглушенная и раздавленная кипящими эмоциями, она пребывала в темном тягучем безвременье. Всё остальное про Андрея Жданова Катя словно уже не понимала. Он с Кирой, а значит, всё так, как и должно случиться. Всё на своих местах.
Три дня она молчала, пугая ничего не понимающих родителей, доводя до высокого давления отца и до бессонницы маму, а на четвёртый день опять достала записную книжку и, набрав незнакомый номер, робко поздоровалась. С Димкой.
Он пробыл в Краснокаменске ровно три недели, навещая любимую тётку, живущую по соседству с Танечкой. Ухаживал за Катей медленно, осторожно, по капельке входя в доверие своей открытостью намерений и простотой нрава. А в последний день перед отъездом сам записал ей телефонный номер на листке.

«--Кать, ты любишь море?
--Очень. Но я уже не помню, когда я видела его в последний раз…
--А большие города любишь?
--Нет. Совсем.
--Ну а помочь мне сможешь? Я очень плохо разбираюсь в авансовых отчётах.
--Конечно. Ты всегда мне сможешь… позвонить…
--А ты - всегда приехать.
--К …тебе?
--Мы будем ждать тебя.
--Мы?
--Ейск, море и… авансовый отчёт. И я. Я буду ждать тебя, Катюш...»

Димка… Не чужой, не любимый и не друг. Есть что-то среднее, кусочки, тончайшая горько-сладкая выдержка из чувств. Он и был той выдержкой. Надёжный, постоянный, но всегда отпускающий по первому требованию и рвению души. Только уходить никуда не хотелось…

--Пушкарёва, не спи, замёрзнешь! - подталкивал её за локоть Зорькин к автобусу, обещающему доставить туристов до гостиницы. - Можем опоздать на ужин.
--Господи, холод-то какой! - поёжилась Катя, оглядываясь по сторонам. - И снова ехать…
--Замечательно! Нас повезут сейчас вдоль гранитных рифов. А потом вдоль гипсовых скал, мимо Байкала, а потом по степи. Ты знаешь, что такое степь? - распалялся Колька. - Это же первозданность, девственность и чистота. А ночь в степи?.. А падающие звёзды величиной с тарелку прямо над головой?... А Байкал… Пушкарёва! Ты не забыла, что это такое – этот иссиня-аквамариновый Байкал? Там неуместно время. Там властвуют пространство и Вселенная. Вечность. Ну что, не помнишь, что ли?
--А я мечтала о Париже…
--Примитивная ты, Пушкарёва! Нашла, о чём мечтать! - Колька вынул из кармана куртки маленькую книжку и раскрыл перед ней. - Что может сравниться с Ледяной пещерой! Между прочим, она является памятником природы всероссийского значения, единственной оборудованной для экскурсий пещерой России! А её оледенение было максимальным уже в восемнадцатом веке. Но тогда многолетние льды встречались в Метеорном гроте на расстоянии четырёхсот метров от входа. А вот сейчас …
--Всё, Коля, всё. Я поняла: Париж точно будет без тебя. Ну? Чего застыл? Ты хочешь опоздать на ужин?

* * *

--Андрюша… - Уютова глубоко вздохнула и протянула Жданову стакан. - Успокойся. На вот, выпей это. Готовила для Милко, не пригодилось.
--Да я спокоен! – он откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. - Совершенно!
--Вижу. И надеюсь на твоё благоразумие. И здравый смысл.
--Мой смысл здоров как никогда. Так вы мне поможете?
--Из того, что ты мне рассказал, я поняла, что тебе всё ещё не даёт покоя твоя ошибка, - голос Ольги был ровным и тихим, убаюкивающим. - Но это не причина, чтобы вторгаться в Катину жизнь и ворошить былое. Тем более, я думаю, что она давно не держит на тебя зла и обиды.
--Да я не собираюсь… вторгаться. Я хочу поговорить с ней. Просто поговорить!
--Не бывает у тебя всё просто, - Уютова дотронулась до его кулака, комкавшего незаконченный эскиз Милко, и Жданов тут же отпустил листок и спрятал руки в карманах пиджака. - Испытывать вину и не мочь жить без человека - совсем разные вещи. Ты ворвёшься сейчас к ней, перебаламутишь, изведёшься сам, заставишь страдать других. А потом поймёшь, что ошибался. Ради чего?
--А если не пойму?
--А не слишком ли высокая цена у такого эксперимента?
--Так это же моя цена! И моя жизнь, если Кате до меня нет никакого дела!
--Не твоя теперь, - вздохнула Ольга и залпом выпила прозрачную жидкость с успокоительным в стакане. - Ты опять не хочешь думать о других.
--О Кире?- Андрей вскочил и зашагал по кабинету от диванчика к окну. - Я и так слишком много думал о ней. Слишком! После того как… - он замялся. - Ну, вы помните и это.
--Помню, Паша говорил. Приходил ко мне и сидел точно так же, как и ты сейчас, - кивнула на него Уютова. - И вот что тебе скажу, мой дорогой. Я не оправдываю Киру, ты это знаешь. Но решение принимал ты. Я не берусь судить, правильным ли оно было. Возможно, ты поторопился. Но дело сделано. Ты отвечаешь за неё. А это, милый мой, уже непросто.
--Долг?
--Можно сказать и так.
--Долги, долги, долги!!! - взвыл Жданов в сведённые ладони у лица. - Как я устал от этого! Но одного не понимаю, с чего вы решили, что случится вселенская катастрофа?
--Знаю я тебя… И помню. Ты просто можешь поломать всем жизнь.
--А моя жизнь никого не интересует? Что чувствую я и чего хочу?
--А что ты хочешь, Андрюша? – Ольга, казалось, не замечала бешенства и отчаяния Андрея, которые вовсю выплёскивались наружу в размашистых резких движениях и откровенном оре. Только изредка бралась за сердце. - Ты знаешь сам, чего ты хочешь в этой жизни?
--Знаю. Одного - увидеть Катю, чёрт возьми!
--Увидеть и испортить девчонке жизнь? – не выдержала Ольга и крикнула ему в ответ. - Может, она у Кати наладилась только! А ты - к ней: «Ах, Маруся, ты помнишь наши встречи»? Три года прошло, Андрей! И это было не самое худшее для тебя время.
--Да что вы понимаете! «Маруся»… - огрызнулся Жданов. - Может быть, я сам меньше всего этого хочу! Я пробовал. Я запрещал себе. Неделю. Но не могу!
Ольга Вячеславовна протянула к нему руку, ухватилась за подол выпущенной рубашки, приглашая сесть. Андрей безропотно послушался и тяжело плюхнулся с ней рядом. Бесполезность разговора для него стала очевидна. Безвыходность и проявленная слабость начинали тяготить, успокаивая внешне. Он сжался весь и как-то сник, виновато оборачиваясь на дверь. Жданов понимал, что Ольга права в одном: вряд ли ему удастся всего лишь поговорить с Катей, пытаясь объяснить прошлое. Но самое главное было не это. Он не мог объяснить сам, что с ним творится. Он много раз представлял себе тот счастливый случай, когда Катя всё же соглашается выслушать его и после всех его стенаний говорит «прощаю». А дальше… А дальше что? Что может дать он ей, во всём должник, так и не умеющий разобраться в главном - в себе? Поведать ей, как муторна и тошнотворна стала его жизнь после случайно обронённого Валерой слова? Ведь жил же Жданов без неё. Жил и думал, что это всё вокруг него и есть настоящее. А прошлое - всего лишь неудачная попытка быть счастливым, выпущенная из рук мерзавца, циника и негодяя, привыкшего легко парить над жизнью.
Легко ли?..
А разве это важно?..
Да и Катя давно живёт настоящим, перечёркивая прошлое крест-накрест, как неудачную попытку полюбить лжеца. Так имеет ли он право напоминать ей о себе? Ведь это он сейчас, а не она, стенает о своей жалкой и неудавшейся жизни. Семь дней подряд… Вечность…
--Вы позвоните Кате? - с одержимым упорством спросил Жданов.- Ведь, да?
--Нет.
Он быстро поднялся, извинился и, невзирая на дальнейшие слова Уютовой, не оглядываясь, вышел. Ворвался в свой кабинет, повернул ключ в замке и придвинул к двери кресло. Открыл ящик у стола, сгрёб сразу все папки и разложил их перед собой, сосредоточенно шурша страницами.
«А Катюши нет. Они с Колей… В общем, нет и не будет»…- назойливым набатом стучало в голове признание Елены.
--И очень хорошо!
Андрей включил компьютер и, ткнув в первую попавшуюся мелодию в папке с музыкой, снова наклонился над страницами.
-- И катитесь! Надоело!
Писклявый дискант какой-то бездарной певички окончательно взвинчивал нервы.
--Ничего-о-о-о! Всё пройдёт. Забуду. Много чести!
Надрывающаяся на все лады певичка тут же была заменена на карточный пасьянс.
--И звонить туда я больше не собираюсь!
Он рывком подхватил телефонный аппарат и со всего размаху метнул в закрытую дверь каморки. Сотрясаясь и дрожа пластиковой обшивкой, дверь дёрнулась, тихо скрипнула и приоткрылась…

9.


До отправления поезда оставались считанные минуты. В купе так и не вошёл второй пассажир, и пустой диван напротив давал надежду остаться в одиночестве до самого места назначения. На всякий случай Андрей решил, что уговорит проводника любыми способами не подсаживать никого в купе, сославшись на необходимость тишины и покоя, чтобы закончить важную работу. Но всё равно он нервничал, то и дело вскакивая со своего места и рассматривая в окне погрузившийся в сумрак от непогоды неподвижный вокзал.
--Кира, всё, тебе пора идти.
--До отправления поезда ещё целых пятнадцать минут. Перестань так волноваться.
--Я? - Андрей снова сел на краешек дивана и облокотился на стол, запустив в волосы пальцы. - Волноваться? Только этого не хватало! Просто поздно уже. Кстати, ты могла бы поехать к моим родителям, развлечь их, заодно и себя.
--Они уже спят. А в воскресенье я к ним заеду.
--Хорошо, пусть так.
--И всё же, Андрюша, я не понимаю, почему такая спешка. Разве ты не мог так прямо объяснить, что нелётная погода? - Кира посмотрела на него пристально, внимательно, не скрывая свою тоску, как будто ещё надеялась, что Жданов передумает, послушает её, подхватит сумку и выйдет из купе. - Столько суток в поезде... Зачем? Не понимаю.
--Ну что тут непонятного? - Андрей взмахнул рукой в сторону окна. - Ты видишь, что с погодой? Ты мне даёшь гарантию, что хотя бы завтра я смогу улететь? А я просто не могу, не имею права опоздать на встречу. И… мне подумать надо, подготовиться. И… успокой там маму. Я, кажется, вчера переборщил. В споре с ней.
--Ничего не обещаю, - нахмурилась Кира. - Тем более что она права. Зачем нам понадобилась ещё одна фирма, я не…
--Кира, не начинай! – резко оборвал он её. - Не сойдёмся в условиях - распрощаемся друзьями. Навсегда. Да, и ещё. Там, на столе, сиреневая папка. Ирине передай. Я, кажется, забыл.
--Снова она!.. - простонала Кира.
--Ну, конечно. Она же мой секретарь.
--Ненавижу! Мало того что она обращается с тобой, как с любовником, да ещё я просто уверена, что именно она подсовывает тебе эти командировки! - выпалила Воропаева на одном дыхании, беспомощно заламывая руки. - А может, она уже давно в соседнем купе?
--О Боже! Ты опять? - Андрей не выдержал её навернувшихся слёз и прислонился лбом к стеклу. - Тебе как будто доставляет удовольствие ворошить прошлое.
--А тебе как будто нравится иметь любовниц-секретарш!
--Прекрати! - крикнул Жданов, сжав до треска край столешницы и нечаянно потянув вниз скатерть. Графин и несколько стаканов не удержались и со звоном перевернулись набок. - Иначе я…
--Ну, что - ты? - оборвала его Кира. - И я не понимаю твоего отца, который согласен с тем, чтоб эта выскочка работала в Зималетто!
--Мой отец, точно так же, как и я, привык оценивать людей по их деловым качествам! Тебе понятно?
--Нет, непонятно! - крупные слёзы уже туманили глаза, делая Киру жалкой в своём отчаянии и злости. Но Андрей, казалось, не замечал их. Больше всего ему хотелось, чтобы наконец объявили отправление поезда и она вышла из купе, оставив все свои претензии к нему там, в сыром и почерневшем от непогоды дне. - Я это слышала однажды. Я тебе не верю.
--Ну, я же верю, что этот… твой девелопер тебе больше не любовник.
--Андрей! - всхлипнула Кира и спрятала заплаканное лицо в ладонях. – Ну, как ты можешь! Вспоминать…
А он и сам не понимал, как ему совершенно легко удаётся просто отвечать и просто ни о чём не думать. Ни о чём, что связанно с Кирой. Мыслями он был уже не с ней, и не в этом узеньком купе с оранжевыми диванами, и не в залитой проливным дождём насквозь вымокшей Москве. Привычные слёзы не волновали, а только больше раздражали и вызывали желание быстрей расстаться. Он сам не понимал, почему сердце, выстукивающее прощальный ритм внутри, превратилось в кусок деревяшки. К Андрею возвращалось странное и непонятное состояние, которое он когда-то уже испытывал, - безразличие к проблемам этой женщины. Полное. Не было ни сочувствия, ни раздражения. Безразличие. Холодное. Глухой стеной.
«До отправления поезда осталось три минуты. Просьба…»
Мысленно перекрестившись, Андрей вздохнул и обнял за плечи Киру.
--Ну всё, родная. Пора идти.
--Андрей… - она будто опомнилась и метнулась к нему, обвила руками шею и крепко прижалась. - Прости, прости, прости меня! Я не знаю, что со мной. Но у меня плохое, странное предчувствие, что ты не вернёшься из этой проклятой командировки!
--Предчувствие? – Андрей немного отстранил Киру от себя, приподнял её лицо за подбородок и внимательно посмотрел в глаза. - Брось, Кира! Это волнение, не больше. Так бывает перед отъездом. И я точно то же чувствую…- он на минутку замолчал, будто бы прислушиваясь к себе - …чувствую что-то странное внутри. Ну… переживаю, что ли, чёрт возьми! - смутился он, едва заметно улыбаясь одними уголками губ. - Но всё пройдёт! Сразу же, как только тронется поезд. Тебе пора… уходить…И… прости меня. Я не сдержался.
--Андрей… - она прижалась к нему что было силы, пряча лицо в распахнутой на груди рубашке. - Скажи… Скажи, ты меня любишь?
--Ну конечно, я тебя люблю…
--Я не понимаю, правда, почему мне кажется, что мы видимся с тобой в последний раз…
--Странно, - улыбнулся Жданов. – Предчувствие - не твой конёк.
-- Ты береги себя… Пожалуйста… - всхлипывала Кира. - Нет, не для меня! Для себя. А я… Я буду ждать.
--Господи, Кира…- он крепче сжал её в руках, такую хрупкую, беззащитную и открытую перед ним, какой он очень давно её не помнил. Отвернулся, глубоко вздохнув и с неприязнью ощущая ком, подступающий к горлу. - Всё будет хорошо. Ну что ты? Это всего лишь командировка. А потом я вернусь, и мы поедем куда-нибудь. Ты только выбери, куда. Всё будет хорошо…

… Поезд тронулся, медленно набирая скорость, неторопливо, вальяжно, еле слышно стуча колёсами по железнодорожному полотну. Она всё ещё стояла, засунув руки в карманы лёгкой спортивной куртки, чуть склонив голову на бок. В привокзальном сером сумраке порывистый ветер развевал её волосы, закрывая прядями лицо. Но Андрей точно знал - она плачет. Прижавшись лбом к стеклу, смотрел на неё, не отрываясь, словно хотел запомнить каждый штрих её одежды, каждую почти невидимую на расстоянии чёрточку лица, каждый завиток волос и ссутулившуюся хрупкую фигурку. Он и сам никак не мог отделаться от гнетущего, щемящего чувства, что словно не расстаётся с ней на какое-то короткое время, а прощается. Навсегда. Удивительным образом, пожалуй, впервые они чувствовали одно и то же. А сейчас он всматривается и запоминает. Это странно, тревожно, но совсем не больно - видеть её, как будто в последний раз. Словно отживает что-то старое, впуская в душу новые ростки неизведанного, непонятного, захватывающего дух, приводящего в незнакомый трепет, от чего сильней бьётся сердце и холодеют руки.
--Чёрт возьми! - Андрей поднял глаза на нависшее свинцовой плитой небо, густо затянутое грозовыми тучами, и улыбнулся. - Интересно, а как часто поезда сходят с рельсов?
А колёса всё стучали и стучали, сокращая расстояние до нового, неизведанного, щемящего. Вскоре городские постройки сменились полем и лесом, и стало будто бы на несколько часов светлее. На западе небо, сизое, с оранжевыми кантами от заходящего солнца тяжёлых облаков, смыкалось с землёй, напоминая соединённые переплётом страницы странной красочной книги. Андрей не смог подавить в себе желание высунуть руку в открытое окно. Поднял её вверх, растопыривая пальцы, будто дотрагиваясь до неба.
--Сколько до него? Восемь тысяч… Восемь тысяч чего? Часов? Месяцев? Лет? Невероятно… Как далеко и близко! - но потом вдруг резко ринулся назад и с размаху плюхнулся на диван. - Тьфу! Превращаюсь в сентиментального кретина. О чём я думаю? Предчувствия, небо… - он поспешно щёлкнул ремнями сумки и достал блокнот. - Так… На чём я тут остановился? Ах, да… Вот на этом…

* * *

-- Господи, холод-то какой! - поёжился Андрей, забираясь в такси на переднее сиденье и с силой прижимая к телу скрещенные руки.
--Циклон! - рассматривая дрожащего Андрея в зеркальце напротив, водитель расплылся в белозубой улыбке. - Не в этой же жилеточке ходить. Сейчас включу печку.
--Это куртка, - уточнил Жданов, нервно поглядывая по сторонам и рассматривая местные достопримечательности. - А если не циклон, то тут теплее когда-нибудь бывает?
--Коне-е-е-чно! - протянул таксист. - И даже жарко. Вот на той неделе было двадцать три. Духотища! Совсем работать невозможно!
--Понятно… - вздохнул Андрей, вспоминая, что все тёплые вещи уже на нём. Остальное содержимое сумки, которую он наполнял впопыхах, можно смело не распаковывать, вынимая только бритвенный станок и зубную щётку.
--Отдыхать или работать? - лукаво подмигнул таксист.
--Не знаю… - нахмурился Андрей. - Возможно, что ни то, ни другое…

* * *

-- Ну что ты крутишься по сторонам? - с набитым до отказа ртом промямлил Колька. - Ешь! Отличные котлеты.
--Не хочется… - вздохнула Катя, чувствуя себя вот уже вторую неделю очень неуютно в этом гостиничном ресторанчике, больше напоминающем заводскую столовую, за столом в самом центре зала.
--Не будешь? Точно? - вилка Зорькина воспарила над Катиной тарелкой, но застыла в паре сантиметров над её котлетой.
--Ты что, с ума сошёл? - зашипела Катерина и наклонилась к нему, подвигая ближе к себе свою тарелку. - Если тебе всё ещё мало, подойди к кухне и попроси ещё!
--В третий раз? Нет, неудобно.
--А опустошать мою тарелку на глазах у всех тебе удобно?
--Ну, ты же всё равно не ешь.
--Железная логика! - возмущённо покачала головой Катя. - Спасибо, что хоть не рукой.
--Значит, не дашь? – Колька не сводил глаз с листочка салата, на котором красовалась нетронутая котлета.
--О Господи! – рассердилась она. - Бери! Только вместе с тарелкой. И не протягивай ты руки! Люди же кругом! Я сама тебе подвину. А мне давай свою.
--Люди… Люди сюда приходят есть, а не рассматривать друг друга. На вон, хоть салат доешь! - он лихо подцепил на вилку листки салата вместе с помидорами и плюхнул на свою тарелку, оказавшуюся у Кати.
--Прекрати!!! Я ничего не собираюсь есть!
--Позвоню дядьВалере и расскажу, что тебя с утра прибило ветром к монастырской кладке. Еле отодрал.
--Только попробуй! – шепнула Катя. - И не ветер это вовсе был, а ураган какой-то. И зачем я только поплелась с тобой на эти развалины Помпеи? Дурочка… Теперь нога болит и безвозвратно погибла босоножка.
--Ну, ты бы шпильки ещё метровые надела! - хихикнул Зорькин, вспоминая, как битый час вытаскивал её обувь из расщелины в камнях. - Говорил тебе, что это не Париж, а Никольский храмовый ансамбль.
--Да что ты говоришь! - всплеснула она руками. - Экскурсовод-самоучка!
--Ну да… А в паре километров - недостроенный фундамент...
--Вот!
--А зачем ты на него полезла? - не сдавался Зорькин.
--А что, надо было тебя одного там бросить, с ободранной коленкой?
--А кто визжал так, что заложило уши у рыболова на другом берегу? Рыба в ил попряталась! И всё из-за какой-то серенькой букашки.
--Ну, во-первых, не на том, а на этом берегу, - Катерина сжала незаметно в кулак ладошку и передёрнулась. - Во-вторых, не из-за букашки, а из-за паука. В-третьих, не маленького, а здоровенного. А в-четвёртых, не серого, а чёрного и мохнатого, как чудовище! Ужас!
--Обыкновенный ахтеон. Ещё детёныш. А на лапках у него, видела, какие ноготки?
--Коля! Прекрати! - взмолилась Катя. - Не напоминай мне больше об этом гаде! Ну хочешь, я сама принесу тебе ещё котлету?
--Пожалуй, на сегодня всё. Пока. Но я не отказался бы от того винного погребка, который на соседней улице, в подвале, - продолжал Колька, запихивая в рот последний кусочек пищи и глядя на застывшую в оцепенении Катю. - Ну не сразу после ужина! Не сейчас. Пушкарёва, ты чего так перепугалась? Не украдут же там тебя. Ведь ты же… Кать! Ты слышишь?
Она беспомощно и растерянно кивнула, продолжая во все глаза смотреть поверх Колькиной головы, ухватившись двумя руками за кант скатерти. Так, что Колька вынужден был схватить накрахмаленное полотно со своей стороны и потянуть на себя, чтобы не посыпалась со стола посуда. Щёки её болезненно побледнели, рот приоткрылся, и ему даже показалось, что она не дышит, превращаясь в мраморное изваяние.
--Прости, не думал, что ты настолько одичала в этой своей дыре, что простое слово «погребок» на тебя так действует.
--Анд…рей…
--А вот и первые галлюцинации от голода и страха.
--Там…Андрей…

10.


… Он знал, он был почти уверен, что через несколько минут увидит её. Но эта узкая тропинка до ресторанчика казалась вечностью. Вечностью, состоящей сплошь из вакуума и какой-то чёрной неопознанной дыры, в которую он как бы провалился. Разом улетучились все приготовленные слова, которые Андрей так тщательно записывал в блокноте. Он даже не успел подумать, а изменилась ли она с их последней встречи. Одеревеневшие ноги несли и несли вперёд по этой узенькой тропинке. И только сердце билось в такт шагам, готовое выскользнуть наружу сквозь прижатую к груди ладонь. Он так давно не чувствовал, как бьётся в нём живое сердце…
Прислонившись к косяку дверного проёма, Жданов перевёл дух, стирая со лба мелкие бисеринки пота. Взгляд сразу же выхватил её из толпы. Она сидела за столом лицом к нему и о чём-то спорила с мужчиной. Его не замечала. Улыбка на её лице менялась то на удивление, то на возмущение, то на растерянность. Андрей быстро опустил глаза, умоляя Всевышнего, чтобы она ещё немного, ещё чуть-чуть не замечала его, не обратила внимания. Он боялся. Он с ужасом признался себе, что боится подойти к ней…

… «Господи, не может быть!»…

Катя сначала и не поняла, что это он, когда её скользящий взгляд случайно выхватил его из толпы. Сердце на мгновенье замерло. Ей показалось, что она сейчас просто задохнётся. «Так не бывает…- беззвучно шептали побелевшие раскрытые губы. - Мне это снится…» На мгновение Катя перестала слышать гул голосов, звон посуды, тихую музыку, играющую в зале, погружаясь в какую-то тягучую пустоту. Нет ничего! Пуст зал. И только он - в проёме маленькой двери с коваными прутьями. Белёсым мутным очертанием, неясным силуэтом.

«Так не бывает…»

Она зажмурилась и встряхнула головой, пытаясь прогнать видение. Но когда несмело снова подняла глаза, он смотрел на неё и улыбался.

«Анд…рей…»

Её Андрей. Она узнала бы его и через сотни лет, километры расстояний…

Чашка наклонилась и, перевернувшись, со звоном свалилась на пол. Он рванулся с места и подошёл к столу.

--Добрый вечер! – Жданов улыбнулся, отодвинул свободный стул и устроился рядом с Катей. - Отличная погода!..
Катя поперхнулась и закашлялась, Колька сунул ей в руки стакан с остатками сока и, стараясь не смотреть на Жданова, кивнул и ответил:
--Да… В самый раз для лыж…
-- А я бы и не отказался. Жаль, бюро проката нет.
-- Ну почему же? - нервно усмехнулся Колька. - Есть. Но там всё больше шахматы да яхты.
--Шахматы? - вскинул Жданов брови и заинтересованно взглянул на Зорькина, который изо всех сил старался держаться раскованно и непринуждённо, отстукивая мыском ботинка барабанную дробь по ножке стула. - Забавно. И что, берут?
--Конечно. В нагрузку к яхте…
--Что, и трёхразовое питание?
--Ещё и полдник есть…
--Булочки? - кивнул Андрей на Колькину пустую тарелку, по которой тот уже несколько минут со скрипом возил вилкой.
--Пирожки…
--Пожалуй, мне тут нравится, - с серьёзнейшим выражением на лице заверил Жданов, так и не разу не взглянув на Катю. - Остаюсь.
Воцарилась пауза. Давящая, угнетающая, насквозь пронизанная тишиной, у каждого из них звенящей в ушах и вызывающей нестерпимое желание её обрушить. Они застыли, боясь сделать лишнее движение, вздохнуть, и чем дольше длилась эта пауза, тем невозможнее становилось вымолвить любое слово. Подошедшая к их столику официантка, предлагающая Андрею коричневую глянцевую папку с меню, была спасением. Андрей вежливо отказался, заверив, что не голоден, и впервые мельком взглянул на Катю. Она сидела неподвижно, всё ещё сжимая в руке пустой стакан, и следила за замысловатой траекторией движения Колькиной вилки. Андрей невольно улыбнулся и быстро перевёл взгляд на Зорькина. Он совершенно не имел в виду, чтобы тот поднялся и вышел, оставляя их одних. Скорей, наоборот - просил о помощи, продолжить хоть какой-то разговор. О чём угодно! Только не молчать. Лишь бы не делать больше таких мучительных пауз. Но Зорькин понял всё иначе.
--Я… подожду тебя у входа, - шепнул он Кате, поднялся и направился к двери.
--Н-нет!.. – взмолилась она охрипшим и срывающимся голосом, тут же поднялась за ним и, опережая, выскочила из зала. Не оборачиваясь, на ходу опрокинув салфетницу с чужого столика, забыв, что в гардеробе оставлена куртка.
Жданов сразу же рванул за ней, отстранив Кольку за локоть, но на улице притормозил и замедлил шаг. Катя сидела на скамейке неподалеку от ресторана, меж двух раскидистых берёз, и, обхватив себя руками, смотрела куда-то в сторону. Андрей медленно подошёл и сел рядом. Молча снял с себя куртку и накинул ей на плечи. Она едва взглянула на него и, поёжившись, не размыкая рук, опустила голову. Пребывая всё ещё в каком-то полусне, путаясь в реальности, не в силах справиться с ознобом, Катя поняла, что не может даже уйти. Но и оставаться было невыносимо. Тем более - молчать. Не слыша собственного голоса, она первой начала разговор.
--Привет…- шепнула Катя, не поднимая головы.
--Привет.
--Как ты здесь… оказался?
Такой простой вопрос вёл Жданова в настоящий ступор. Рассказать ей сейчас о том, как он неделю прошибал лбом все стены на своём пути, выискивая этот идиотский город? Как не спал ночей, как днём сходил с ума, как в сотый раз решал не помнить? Сказать о том, как он искал её, означало начать тот самый разговор, который он прокручивал годами, слово за слово. Сейчас, с налёту, без промедления. Разве не за этим он ехал к ней? Но он не мог. Он почувствовал, что именно сейчас не может об этом говорить. Он оказался неготовым выслушивать в ответ правду. Жданов это понял, едва взглянув на Катю. Малейшее его неосторожное слово, и она уйдёт. Исчезнет. Об этом думать было совсем невыносимо. Изо всех сил стараясь принять непринуждённый вид, он улыбнулся.
--Я? Здесь... живу. А ты?
--Живёшь? - переспросила Катя, всё ещё не понимая смысла его ответа. - А я… А мы… В общем, по путёвке.
--В такой дыре? - Андрей скрестил руки на груди, чувствуя, как его трясёт, как начинают отбивать чечётку зубы. Но эта дрожь никак не была связана ни с порывами северного ветра, ни с надвигающейся прохладой вечера. Говорить… Что-то говорить! Только не молчать сейчас…
--Просто, папа… И нужно было передать… - Катя запнулась на полуслове, удивляясь себе, что начинает перед ним оправдываться. - Да. Мне очень нравится байкальская природа.
--Действительно, красиво. И по-летнему тепло.
Не поворачивая головы, Катя краем глаза увидала его обнаженную до локтя руку и подрагивающие пальцы. Тут же отвела взгляд, на мгновение зажмурилась и попыталась снять с себя куртку, но Андрей не позволил, случайно коснувшись её руки. Оба непроизвольно дёрнулись в разные стороны, будто пронизанные током.
--Мне совсем не холодно… - Катя снова уцепилась за молнию и попыталась стянуть куртку с плеч. - Честно. Так что…
--Верю, - улыбнулся Жданов, замечая, как она дрожит, и всеми силами стараясь не дотронуться, плотнее соединил полы куртки впереди неё. - И мне.
В этот момент к ним и подошёл Зорькин.
--Держи! - он протянул Кате её забытую одежду. - Я подожду тебя там… За углом.
--Коля!... - будто опомнившись, она вскочила со скамейки. - Я…
--Я провожу её, - Андрей поднялся следом и сделал шаг вперёд, заслоняя её от Зорькина. - Не беспокойся.
Ни стоять, ни снова сесть на скамейку у обоих не было сил. Всё ещё не глядя друг на друга, они молчали. И каждый словно судорожно ожидал любого предложения или решения друг от друга. Неловкость накалялась до предела. Начиналось какое-то тихое помешательство, когда невозможно стало ни уйти, ни стоять вот так, друг к другу близко... И чем дальше уходил Колька, тем становилось всё невыносимее напряжение. Мысленно выругавшись на себя за такое робкое сумасшествие внутри, Жданов первым предложил пройтись, оставаясь внешне невозмутимым и спокойным. Катя кивнула, совсем не отдавая отчёта своему согласию. Развернулась и пошла вперёд, к гостинице, не чувствуя дороги под ногами. Андрей следовал за ней на небольшом расстоянии, пока последними усилиями воли не взял себя в руки и не продолжил разговор.
--Вы…здесь надолго? Ну, в отпуск.
--Ещё чуть больше двух недель. А…ты?
--Как придётся. Ведь я же здесь живу.
Он сказал это так серьёзно, что Катя невольно посмотрела на него, но, смутившись, тут же отвернулась. В совершенно ватную и пустую голову прокралась первая мысль, донося смысл сказанного Ждановым: может, эта встреча действительно случайна? Сейчас он проводит её, они просто поболтают ни о чём и разойдутся, как давние знакомые. И стоит так уж сильно волноваться из-за какого-то стечения обстоятельств? Через несколько минут закончится это её безумие внутри, как только он попрощается с ней у гостиничного входа. Но что-то подсказывало Кате, не давая покоя, что эта встреча не случайна. Ведь Коля бы сказал, что Жданов не живёт в Москве. Нет… Не может быть… Он просто шутит. Да, он когда-то умел шутить так серьёзно…
--Неправда, - Катя мельком посмотрела на него, но взгляд остановился на уровне груди, и она поспешно отвернулась.
--Хочешь, покажу мой дом?
--Интересно…
--Ну, мы как раз и идём к нему.
--И… сколько же ты тут живёшь? - она и сама не заметила, как вступила с ним в какую-то игру, немного расслабляясь и отвлекаясь даже от его присутствия рядом. Осмелилась и посмотрела ему в глаза. Но лучше бы она этого не делала. Закружилась голова, тело повело куда-то в сторону, и Андрей, поймав её за локоть, несколько секунд удерживал, возвращая Кате равновесие. Но как только она попыталась отстраниться, он тут же быстро отдёрнул руку. И Катя приказала себе смотреть теперь только под ноги.
--Третий месяц, - невозмутимо соврал Андрей.
--А…работаешь?.. - улыбнулась она едва заметно.
--Всё там же. В Зималетто.
--Как это? – Катерина остановилась, не выдержав и снова посмотрев на него.
--Ну как… - с серьёзным видом продолжил Андрей. - Да вот так! Летаю в Москву на самолёте. Не-е-е-ет! - махнул он рукой и, едва дотронувшись до Катиной руки, чуть подтолкнул её вперёд. - Не каждый день, конечно. В Москве отец. А я в командировках.
Катя была окончательно сбита с толку. Уже не замечая, что Андрей идёт рядом с ней так близко, что почти касается плечом, из смутных обрывков памяти и только что так правдиво сказанного им она пыталась сложить картинку настоящего и хмурилась. Картинка не складывалась. Несколько минут назад она была уверена в обратном…
--И… как тебе тут?
--Нравится. Очень, - продолжал Андрей, отворачиваясь, чтобы Катя не заметила его становящуюся всё откровеннее улыбку. - А ты? Где работаешь ты?
--В одной фирме… Со швейным оборудованием.
--Президентом? - на всякий случай спросил Андрей, отмечая про себя, что у дочери с отцом просто удивительное сходство - никогда не уточнять конкретные детали.
--Нет, конечно! Сотрудником. Можно сказать, что рядовым.
--Экономистом?
--Нет…
--Что, швеёй?
--Нет! - улыбнулась Катя, впервые почувствовав, что напряжение отступает, покидает её и она даже может спросить Андрея о чём-то ещё. - А ты? Всё в той же должности?
--Мне меньше повезло.
--Почему же?
--А что хорошего, когда в твоём распоряжении тысячи людей? Один Милко чего стоит.
--Милко? - оживилась Катя. - Как он?
--Всё так же треплет мне последние нервы.
--Но ведь коллекции выпускаются на «ура»… - и тут же поспешно добавила: - Не может быть у него иначе…
--У него-то да. Но что нам всем стоит это! Вот совсем недавно был такой кошмар! Рассказать?
Она сразу же кивнула, и Андрей, переплетая все известные события в один клубок, сбивчиво принялся рассказывать историю капризов и истерик великого дизайнера за всё время своей работы в Зималетто. Катя слушала, не перебивала, то улыбалась, то хмурилась. А потом и сама рассказала несколько похожих историй на её работе. Их разговор напоминал дружескую беседу очень давних знакомых, случайно встретившихся в одном месте волей случая. На какое-то мгновение оба даже переставали контролировать ситуацию, выдавая друг другу откровения. Но каждый понимал, что стоит только замолчать, сбиться с этого настроя, и случится что-то непоправимо-тягостное, пугающее своей неизвестностью. Но вся эта пустая болтовня, из которой ни один из них не смог бы повторить ни слова, угнетала. Отвлекала, оттесняла какие-то важные слова, которые один не решался произнести, а другая не могла себе позволить услышать.
--Ну и где же всё-таки твой дом? - спросила Катя, когда Андрей в очередной раз обмолвился о командировке.
--Кать… - он остановился прямо перед ней, загораживая дорогу. - Да не живу я здесь! Господи… О чём мы всё это время?.. Я к тебе приехал.
--Ко…мне?.. - от собственного имени, произнесённого им вслух, и его близости дыханье сбилось до внезапного головокружения. - За…чем?
Андрей стоял как вкопанный посреди дороги. Куда-то делись сразу все слова, перехватило в горле дыхание, дрожь сковала тело. Он смотрел, не отрываясь, словно вбирая в себя взглядом всю её, обнимая, не отпуская, не в силах думать ни о чём, кроме одного, единственного, главного…
--Мне…плохо без тебя.
Его слова обожгли, как выплеснутый крутой кипяток на незатянувшуюся рану. Асфальт поплыл под ногами, и Катя, чтобы не упасть, судорожно схватилась за краешек застёжки на его куртке. Андрей тут же сгрёб её в охапку, прижал к себе, крепко зажмуриваясь. Катя не сопротивлялась. Она слабела, чувствуя, что задыхается от этой близости и не может говорить. Если бы Андрей не держал её сейчас, она осела бы прямо на асфальт, со всеми потрохами выдавая перед ним свою беспомощность. Он понял это и хотел было подхватить её на руки, но Катя из последних сил прошептала, пытаясь отстраниться:
--Не…надо!..
--Я не могу без тебя…
--Нет…
--Мы должны поговорить…
--Господи… О чём?...
--Я должен… Мне надо… Кать… Прошу тебя… Не отталкивай меня!
--Анд…рей… Что ты делаешь?... Отпусти меня… Прошу…
Он едва ослабил объятия, боясь сделать что-то против её воли, но этого для неё вполне хватило, чтобы отстраниться от Андрея.
--Катя! Подожди!
Она рванулась из последних сил и побежала вперёд, не оборачиваясь. Ветка какого-то куста больно хлестнула по лицу, но Катя только отмахнулась. Впереди спасительным маяком горели квадратики окошек гостиницы. Не разбирая ступенек, запыхавшись, она влетела на свой этаж, из последних сил толкнула дверь номера и рухнула на кровать. Сердце бешено колотилось у самого горла.
--Пушкарёва! - оторвался от экрана ноутбука Колька. - Ты спаслась от привидения?
Катя машинально кивнула головой и указала на бутылку минералки на прикроватной тумбочке. Он молча встал, рассматривая её, взял бутылку и потянулся за стаканом, но Катя выхватила у него воду и сделала пару глотков прямо из бутылки. Пузырьки защекотали горло, и она закашлялась, отпихивая Зорькина, который тут же принялся молотить ей по спине.
--Уйди! Больно же!..
--Что он сделал? - спросил Коля серьёзно, опускаясь на колени около неё. - Он что, тебя обидел?
--Нет…
--То есть ты просто промахнулась дверью, влетев в мой номер?
--Я сегодня останусь …здесь…
--Сегодня?
--Да. А завтра… А завтра мы уедем. Рано утром.
--Что??? С чего бы это вдруг?
--Так нужно, Коля. Так нужно…
--Значит, всё же он тебя обидел?
--Да нет же…
--Ну да… Ну да…- Зорькин поднялся с колен. - Я мог бы сразу догадаться, глядя на твой глупый вид.
--Нормальный вид…
--А улыбаешься ты почему?
--Господи, отстань!
--У-у-у-у…. Как всё запущено у тебя, оказывается, Пушкарёва…
--Уйди…
--Ты предлагаешь поменяться номерами? Так я могу…
--Нет!!!
--А… Так бы и сказала, что опасаешься за ночь со Ждановым.
--Если ты сейчас не замолчишь, то я убью тебя.
--Ну, спасибо… И всё же откуда он тут взялся?
--Он… здесь живёт.
--Где? В гостинице?
--Да я не знаю! – выкрикнула Катя. - Я ничего не знаю, как он вообще очутился здесь, и знать не хочу! Поэтому мы завтра… должны уехать.
--А пещеры? Ты что, с ума сошла? – Колька наклонился к ней и встряхнул ее за плечо. - Вот не ожидал я от тебя такого, Пушкарёва!
--Кто тебе дороже, пещеры или я?
--А третьего ты мне не предлагаешь? - сердился он. - Или рассказывай, в чём дело, или…
--Или, - она упала лицом в подушку и зажмурила глаза. - Ах, Колька!… Я даже не успела рассмотреть его…
--Очки не надевала? - пробубнил он себе под нос.
Но Катя уже не слышала его, вжимаясь что есть силы в подушку, словно прячась от самой себя.

«Андрей…»…

11.



--Да, Кира! Нет, не смог. Представь себе! Был выключен. Потому что ты мешаешь мне! Работать, Кира! А мне плевать, веришь ты или не веришь. Ну что ещё? Приедешь? Замечательно! Самолётом? В путь! Нет… Прости… Да, я тороплюсь. Да, я уже опаздываю! Извини, я позвоню тебе, как только освобожусь.

На ходу влезая в брюки, одной рукой застёгивая рубашку, в другой сжимая телефон, Андрей действительно опаздывал и очень злился. На себя. За то, что не привёз будильник. За то, что не дал распоряжение горничной- барабанить что есть силы утром в его дверь. За то, что не услышал комариный писк мобильника, оставленного в куртке, брошенной на балконном пуфике. Он проспал. Жестоко и безжалостно проспал даже к завтраку.
Дверь в Катин номер была закрыта. Пространство за дверью Зорькина тоже не подавало никаких признаков жизни. Столик в ресторанчике оставался пуст. Андрея охватила паника. События вчерашнего вечера прокручивались в голове обрывками картинок. Он всё же напугал её… Она уехала… Сбежала с этим малахольным! А он, как последний влюблённый идиот, даже не спросил, в каком её искать городе! И чем она уехала? Самолётом? Поездом? И где тут, в этой северной дыре, продаётся пистолет… Нет, лучше пулемёт. Нет, лучше цианистый калий, чтоб умирать медленно и мучительно. Так, как и должен умирать с таким трудом нашедший Катю и всё испортивший болван.
Вылетев из ресторанчика, где не получил ни у кого вразумительного ответа, сидела ли за столиком с утра в центре зала девушка в бежевом костюме, он обречённо плюхнулся на лавочку, на которой вчера они сидели с Катей. Мысли путались, опережая одна другую. Жданов даже позвонил на Катин номер, но получил всё тот же ответ, что и в Москве: «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети». Размышляя о том, могла ли Катя обмануть его со сроком своего отъезда, а если нет, то как скоро можно приобрести билет на самолёт, он было уже собрался бежать на трассу ловить такси и ехать в аэропорт. Но в последнюю минуту его осенило, что он не выяснил главного…
--Не выезжали… - выдохнул Андрей, стирая пот со лба. - Спасибо! Огромное спасибо!
--Да не за что! - улыбнулась девушка на рецепшене гостиницы, видя перед собой сошедшего с ума от счастья человека. - Да вы не переживайте. Сегодня все в пещеру едут. Может, и они. Или ещё куда-нибудь отправились.
--Куда? В пещеру? Это где ещё такая?
--Да там же, где и гроты, - картинно поджала губы дамочка, обидевшись за такое отношение к их местной достопримечательности. - Автобус у ворот. Минуты через две отправляется.
Андрею хватило и одной минуты, чтобы взлететь по ступенькам «Икаруса», расталкивая туристов, оглядеть салон и… мысленно перекрестившись, занять свободное место позади Кати, извиняясь перед всеми за неумышленное «рукоприкладство» и суету в салоне.

-- Ко-о-о-ля!- простонала Катерина, - Ну зачем я только тебя послушала! Дались тебе эти проклятые ледники! Уехали бы рано утром…
--Да?- огрызнулся Зорькин. - Жданов твой, значит, их смотрел бы, а я б из-за него не смог? Ни фига!
--Коля, ты соображаешь, что ты говоришь?
--Я-то соображаю! А вот ты, кажется, не очень. Ты что вчера сказала? – Колька наклонился к ней, косясь в сторону Жданова. - Что вы беседовали, как старые друзья. Ну и пусть твой старый друг полюбуется на кристаллизацию воды. Жалко тебе, что ли? Только вот одет он что-то… как-то… не для ледников.
--Нет… - вздохнула Катя. - Нужно было уезжать одной…
--Да не сходи ты с ума, Пушкарёва! - он подтолкнул её плечом. - Я же с тобой. Да и нужна ты ему, как щуке зубочистка…

… «Не нужна, не нужна, не нужна! Я это знаю! Но почему он всё идёт? Почему не остался ждать на улице, снаружи? Господи, что он хочет? Ненормальный… В тоненькой рубашке… Заболеет ведь!..»
Андрей не отставал, но и не приближался. Ёжась от мороза, пробирающего до костей, только улыбался и не сводил глаз с Катерины. Она переживала. За него. Он это чувствовал, видел. И этот её страдальческий и виноватый вид согревал его не хуже самой тёплой куртки. В середине ледяного грота она не выдержала и, что-то шепнув Зорькину на ухо, через толпу пробралась к нему.
--Что ты здесь делаешь? - привстав на цыпочки, со злостью выпалила Катя.
--То же, что и ты. Любуюсь на сосульки, - Жданов обвёл взглядом прозрачные глыбы льда. - Кстати, очень интересно.
--Прошу тебя, уйди… На улицу, - она почти взмолилась, но тут же разозлилась на себя за эту откровенность.
--С тобой.
--Я не пойду.
--Ну, тогда и я останусь. Тем более, первым хранителем пещеры был... кто? - Андрей принял сосредоточенный и заинтересованный вид, потирая уши. - Хлебников? Что-то не расслышал. Ветрено тут очень…
--Андрей… - не в силах ни смотреть на него, ни отвести глаз от побелевших щёк, простонала Катя, окончательно разозлившись. - Что ты хочешь? Ну что тебе ещё нужно от меня?
--Поговорить.
--Нам не о чем больше говорить! Ну, неужели ты не понимаешь?
На её отчаянный возглас обернулись несколько экскурсантов, и Катя смущённо опустила голову, потупив взгляд.
--Ошибаешься…Я всё равно тебе скажу…
--Пожалуйста, уйди!..
--Нет.
--Ну почему?
--Я люблю тебя! Я всё ещё тебя люблю…
Его слова ударили наотмашь, пригвоздили к ледяному полу, на мгновение парализовывая всю её, с ног до головы обдавая огненной волной безумства, сумасшествия, кружащего голову, выветривающего из неё последние остатки здравого смысла. Рождая в ней протест и вихрем поднимая прошлое. Призрачное, насквозь пронизанное ложью.
--Нет!
--Мне всё равно, веришь ты мне или не веришь!
--Нет!..
--Да! И я сам ничего не могу с этим поделать…
--Нет…
--Мы должны поговорить! Я должен объяснить тебе!
--Пожалуйста, не нужно!.. Ничего не нужно говорить!
--Нет…
Катя поняла - он не уйдёт. Он будет следовать за ней шаг за шагом, настойчиво, упрямо и неотступно. Она шла прочь из этого ледяного тоннеля, на яркий свет, не разбирая дороги, расталкивая попадающихся на пути людей. Как в бреду, как в полусне, опьянённая, обезоруженная его словами. Не верившая ни одному его слову…
«Господи! - взмолилась она. - Ну почему опять? Всё это было, было! Что ему сейчас от меня нужно?»
Всё повторяется… Опять… Какая-то игра с её жизнью, как с деревянной куклой, у которой нет сердца. Ну как же он не понимает, что ей сейчас меньше всего нужны эти объяснения!... Она не глупая, не дурочка… Она простила, поняла, что он спасался. Себя спасал… Родных ему людей… Не верил ей и спасался… Она простила, поняла! Ну почему опять?...
-- Кать… Подожди! Остановись же ты! Тебе всё равно придётся выслушать меня!
--Не нужно…
--Нужно. Пожалуйста, не уходи!..
…Она остановилась. Растерянно оборачиваясь по сторонам, увидела, что уже стоит на краю огромного иссиня-фиолетового поля, перемежающегося зелёной порослью травы. Какие-то цветы… Васильки? Бескрайнее море… Позади неё серая пустая гладь дороги. Нет ничего. Ни времени, ни пространства, ни реальности… Только он… Только он, один, прижавшись к ней вплотную, сзади… Не вздохнуть… Не убежать… Не выдержать эту пытку.
Она почти без сил опустилась на мягкую, нагретую солнцем кочку. Обхватив руками колени, уткнулась в них щекой.
--Не уйду… Куда же тут уйти?...
Он опустился рядом. Прислонился к её плечу спиной. Опустил голову.
Тишина…
Минута тишины…
Час…
Вечность?..
Тишина, сводящая с ума…
Безжалостно забирающая последние остатки сил…
Тишина, разбивающая вдребезги последние препятствия…
--Кать…Всё не так. Всё совсем не так, как ты решила…Ты не поняла… - начал он сбивчиво и приглушённо. - Это я, я понял…
--Зачем же ты об этом? Всё прошло…
--У кого прошло, Кать? У тебя? У меня?
--У… нас.
--Нет. Пожалуйста. Я только объясню. Позволь мне сказать тебе. И потом я уеду. Уеду и не стану больше вам мешать. Только выслушай меня, пожалуйста!
--Хорошо… - еле слышно шепнула Катя. - И ты уедешь… Потом…
--Обещаю.
--Так что же ты понял? - срывающимся голосом спросила Катерина.
--Я… Я…

Он тяжело дышал. Все ранее подобранные слова куда-то сразу испарились, исчезли, а вместо них - вереница спутанных мыслей. Катя здесь. С ним. Сейчас. Так близко! Он чувствует её дыхание… Как она дрожит… Как прядь её волос под лёгкими порывами тёплого ветра щекочет ему шею…
Обернуться, кинуться к ней, прижать, зацеловать до беспамятства и задохнуться самому от этого объятия!.. Но он не может. Не имеет права. Он должен, обязан ей всё объяснить!..

--Я… должен был убить Малиновского. Сразу. Как только я увидел на его столе ту макулатуру…
--Андрей…
--Прошу тебя! - взмолился Жданов. - Не перебивай меня. Я сволочь. Я просто гад! Беспечная свинья! Я знаю, что мне нет прощения. И мне не важно, простишь ли ты меня…
--Я… простила.
--Нет, - мотнул он головой, - я знаю, что такое - не простить. То, на что я согласился. Господи! Да я вообще не понимаю, как я жил! Как я мог так… С тобой…
--Я понимаю…
--Нет, Кать. Ты не можешь это понимать. Но ты должна была… - он запнулся, сбился, переводя дух, но тут же заново продолжил. - …Должна же ты была чувствовать, что я тебя любил!
--Ч…то?
--Что всё не так… Ну, не так, как в этой чёртовой бумажке! И с самого начала всё не так…
--Перестань!... – простонала Катя. - Прошу тебя, не надо!.. Это я должна была понять и остановиться! Догадаться с самого начала, что ты мне не веришь. Поговорить с тобой… И тогда не нужно было бы… Так мучаться. Тебе… Со мной.
--Мучиться? - выкрикнул Андрей. - О чём ты, Кать?
--Я не знаю, почему я вдруг решила, что ты меня смог бы полюбить… Почему я позволила себе так думать… Наверно, очень этого хотела. Вот и… перепутала мечту с реальностью. Ведь я же знала! Я никогда не забывала! Мне не давали забывать, кто я и где моё место!..
--Катя…
--А я… Дура глупая… Наивная… Позволила себе мечтать… Поверить… Опять поверить в то, что меня, как всех, наверно, тоже полюбить можно… Это не ты. Это я виновата, что позволила… Но всё уже прошло. Всё прошло. Всё встало на свои места. Не нужно волноваться.
--Катька… Господи… Как же ты жила? Как же ты жила всё это время?..
--Живу.

Тяжёлый, тугой комок сдавил горло. Не продохнуть… Андрей зажмурился, дрожащими ладонями провёл по глазам, на мгновение окунаясь в липкую, тягучую бессмыслицу происходящего.
Ужас… Ад… Не его, не с ним, не для него! Это не он, а Катя всё время жила в аду. А он, как идиот, пытался подобрать слова, договориться с совестью своей, вымолить прощение, искупить свои грехи в то время, как день за днём она убеждалась, что она игрушка. Марионетка, вещь, бытовой прибор, ненужный хлам, запертый в кладовке…
Он дёрнулся, словно пронизанный током, метнулся к ней, опустился перед ней на траву, обнял колени. Катя не отстранилась, не оттолкнула. Только вздрогнула, сжимаясь вся, напрягаясь, как струна, разводя в сторону руки.
--Выслушай меня, Кать…
--Нет, Андрей. Всё давно прошло. Не нужно…
--Это нужно для тебя.

…Он снял с неё очки, откинул в сторону. Катя тут же попыталась отвернуться, но Андрей закрыл ладонью её глаза, почувствовав, как в неё подобно маленьким горошинкам сыплются горячие слёзы.
…Он говорил медленно, не торопясь, не подбирая слов. Не думая о том, как выглядит сейчас перед ней. Шаг за шагом, день за днём перемещался в прошлое, увлекая с собою Катю. Удивляясь самому себе, что помнит всё до мелочей, крохотных событий и деталей. И это не было ни больно, ни страшно, ни противно. Пробираясь сквозь безвременье, сквозь призрачный густой туман безысходности, он рассказывал ей про неё саму…

…Не понятно!..
Притяжение… влечение… желание… невозможность…страх… О чём он говорит сейчас? Это он о ней? Он ничего не перепутал? Не понятно…

…Нереально!..
Подождать… потерпеть… поверить… всё устроить… не мочь дышать…скучать… безумствовать… не расставаться… умирать будто бы от жажды… знать, как выглядит счастье… Каково оно на ощупь…
Нет! Так не бывает! Нереально…

…Невозможно!..
Не жил… искал… бежал… требовал… просил… безумствовал…забывал… отказывался от неё…
--Я люблю тебя. И с этим ничего не поделаешь, - прорывались его слова сквозь мутную пелену её спутанных мыслей. - Я не просто не хотел… Я не мог отказаться. Думать о тебе. Любить тебя. Я пробовал. И у меня ничего не получалось…

«Господи… Он любит». Может ли это быть на самом деле? Может ли это быть с ней? Как поверить в это? Возможно ли поверить и не сойти с ума от того, что она три года бежала от его любви? Училась жить сама. Одна. Вдали от дома. От него. За тысячу проклятых вёрст!..
Вбирая, впитывая с одержимой жадностью чужую жизнь, других… Заполняя чужими пустоту в своей, им обрушенной жизни…
Молилась всем святым о том, чтобы забыть, не помнить… Выдирая по клочкам, до основания, до пустоты внутри прикосновения эти… Голос этот… Взгляд, сводящий её с ума… До опьянения…
Бежала. В никуда. Всё равно оставаясь с ним, прикованная как к кресту своей любовью… И проклиная себя за эту слабость…За невозможность…

--Я люблю тебя, слышишь? Я тебя люблю…

…Безумие…
Нет сил ему сопротивляться…
Нет сил дышать…
Невозможно…
Больше…
Без него…

--Андрей…
--Моя… Никуда тебя не отпущу!...
--П…одожди… Я не могу… Дай мне отдышаться…



12.



--Это ты…

На секунду задержаться… Вцепиться взглядом… Всмотреться, вспоминая… Замереть, пытаясь выровнять удары сердца… Не задохнуться…
Зажмуриться от страха, что сердце больше не принадлежит себе… Оно рвётся из груди… Наружу… Парализуя мысли… Делая безвольным тело… Подчиняя одному, единственному, необходимому…

--Это ты…

Распахнуть глаза… Утонуть в её горячих, отчаянных слезах… Обжечься пламенем его испепеляющего взгляда… Выпустить наружу, как птицу из силков, полустон из приоткрытых губ… От лёгкого прикосновения дрожащих пальцев к пылающей щеке… От робкого прикосновения пальчиков к пульсирующей вене… Запустить ладошку в волосы…Прильнуть губами к нежному запястью… Пропасть… Сойти с ума… От невозможной близости… От невозможного больше промедления…И рвануться вихрем, что есть сил… Прижаться… Крепче… Не отпускать…

--Где ты была всё время?..

Дотронуться дыханием до приоткрытых губ… Робко, трепетно, осторожно… Сжать в кулачках на его спине рубашку… До треска лёгкой ткани… До беспамятства… От поцелуев, скользящих вниз… Оставляющих на теле влажную дорожку…На отзывающемся крупной дрожью теле…

--Как долго я тебя ждала…

Невозможное, неземное, нереальное влечение…Сметающее на пути все выстроенные запреты. Как будто не было этих трёх долгих лет. Как будто две половинки обретали целое. Словно нашлась недостающая часть самого себя, последний фрагмент мозаики, который вдруг встал на место. Завершая всю картину, делая её законченной, гармоничной. Пустота, зияющая внутри не залатанной дырой, вдруг заполнилась. И всё не важно! Кроме этих вбирающих, захватывающих в плен губ… Кроме этих перекрещенных, судорожно сжимающихся пальчиков…
Всё потом… Не сейчас… Не здесь… Кроме счастья этого… Невероятного…

Грохот наполненного до краёв кузова КамАЗа, с воем и лязгом пробегающего по шоссе и исчезающего в лучах заходящего солнца, медленно возвращали Катю и Андрея к реальности.
--Автобус, наверное, ужё ушёл…- вздохнула она, прижимаясь щекой к его груди.
--А мы и не поедем.
--Как это? - отстранилась Катя и подняла на Жданова удивлённые глаза.
--Тут останемся… - он прижал её к себе сильнее, зарываясь лицом в Катины волосы. - Не хочу никуда.
--Придётся… Скоро вечер.
--Не отпущу…
--Андрей… Господи…. Что подумает Колька? Я даже не позвонила. И к телефону не подошла…
--Поужинает один.
--И ты, наверно, хочешь есть… - улыбнулась Катя, услышав голодную трель в его животе.
--А мы сейчас сюда закажем. Столик на двоих. Как думаешь, им пяти минут на это хватит?
--Нет! - рассмеялась она и всё же попыталась встать, увлекая за собой Андрея. - И за эту наглость больше не пустят нас в ресторан. И… выселят из гостиницы.
--Замечательно! Отправим Зорькина в Москву и переедем в его номер.
--Андрей… Ну что ты говоришь?
--Кать… Я спросить хотел. Можно?
--Да, но при одном условии. Если мы всё-таки сейчас поедем в город.
--Придётся…- по дороге до шоссе, крепко обнимая Катю за талию, сбиваясь и снова подбирая слова, Жданов всё же решился на разговор, который не давал ему покоя. - Кать… А почему ты с ним? Ну… с Зорькиным? Я ничего не понимаю.
--Да это всё папа! - умиляясь его смущению, начала охотно объяснять Катерина. - Здесь, в Танхое, его давнишний друг. Нужно было передать лекарства. И заодно они решили, что меня нужно срочно напитать Байкальским воздухом и отлучать от моря. Вот и… Вместо папы я…А Колька… Он, как ребёнок, загорелся этими пещерами… И мы…
--А где ты живёшь? - перебил её Андрей.
--В Ейске.
--Где? – он остановился, загораживая ей дорогу. - О, чёрт… Это же на Азовском море? Как же я… Как же я не подумал об этом, не сообразил?.. Почему там?
--Это… долгая история…
--Я искал тебя.
--Я знаю… - она замялась, смутилась, утыкаясь лицом в его рубашку. - И что потом перестал искать… И почему…
--Кать… Мне всё равно. Понимаешь, мне всё равно, что ты вышла замуж! - сбиваясь, начал он. - Теперь. Но тогда… Тогда только это меня и остановило.
--Замуж? - удивилась Катя. - Ты что! Я не вышла замуж. Точно так же, как и… не женился ты…
--Что?..
Жданов дёрнулся, словно его тело пропустило многовольтные разряды тока. Всё ещё шальной, затуманенный близостью Кати мозг с трудом воспринимал и вмещал в себя две новости, от которых ему хотелось одновременно воспарить над этим васильковым полем и взвыть от досады. Казня себя, уничтожая, проклиная за безволие и слабость, вспоминая собственную свадьбу с Кирой. Трепеща от предчувствия снова надвигающейся безысходности и катастрофы, как только об этом узнает Катя. И ликуя, радуясь, как ребёнок, что она свободна. Противоречивые ощущения совершенно сбили его с толку. На мгновение зажмурившись, Жданов тряхнул головой, словно пытаясь стряхнуть с себя навалившуюся смуту, разобрать нитки мыслей по одной, чтобы осознать каждую и не напугать Катю истинным положением дел и своими неконтролируемыми эмоциями. Он всё обдумает, взвесит и решит. Сам. Один. И не сейчас. Он не простит себе, если разрушит только что вернувшееся счастье.
--Андрей… Что с тобой? Что-то не так?
--Убью. Малиновского.
--Опять? - рассмеялась Катя. - А теперь за что же?
--За твоё замужество.
--Не понимаю…
--Я разберусь с ним. Потом. В Москве… - Жданов притянул её к себе и сжал так сильно, что она невольно пискнула и попыталась оттолкнуться. - Моя… Не отдам. Никому…
Они опять забыли про такси, про запланированный ужин, не замечая, как вечерняя прохлада и полумрак опускается на широкую серую ленту шоссе, пустеющую от автомобилей, всё реже проезжающих мимо них. Неодолимая, неутолимая жажда обладания друг другом бесцеремонно вытесняла действительность, оставляя позади все ещё незаданные вопросы. Невозможно оторваться от этих губ… Не выносимо даже на секунду остаться без этих прикосновений… Нереально думать о каких-то пустяках… Когда счастье такое хрупкое, трепетное, живое, тёплое… На ощупь…
Они вернулись в посёлок, когда совсем стемнело. Забежали в первый попавшийся на глаза ресторанчик, с жадностью набросились на еду. Кормили друг друга кусочками фруктов из своих тарелок, поданных на десерт, которые не умещались в их сытых желудках. Смущались и смеялись над целым пирожным, которое всё же плюхнулось на пол, разбрызгивая белые сладкие крошки глазури на ботинки Жданова. И вздрагивали, замирая под глухими ударами выскакивающих сердец, дотрагиваясь кончиками пальцев до руки…
В гостиницу вернулись за полночь.
Мобильный телефон в сумочке Кати был настойчив и упрям, разливая тихую мелодию по полутёмному холлу на этаже, как только Катя его включила, чтобы всё же позвонить и успокоить Кольку.
--Привет… Я? Н…нет. Всё в порядке. Просто не включала телефон… Не нужно волноваться… Домой? Да… Хорошо… Нет… Просто занята немного. И скоро ложусь спать. Я тебе завтра позвоню. Спокойной ночи… И… я… Пока.
- Кто это?- перехватил Андрей руку Кати, как только она распрощалась со звонившим и хотела убрать в сумочку телефон.
--Это… мой друг. Димка.
--Друг?
--Друг.
--Где он?
--Андрей…
--Он… там? Или в Москве?
--В Ейске, - улыбнулась Катя, глядя в его пытливые и внимательно изучающие её глаза.
--Значит, не муж, но друг? - не отставал Жданов, не выпуская Катину руку со сжатым в ней мобильным из своей ладони. - Кать, что у тебя с ним? И когда он появился?
--Ты что? Андрей… - она всё же освободилась из его цепких пальцев. - Ты решил устроить мне допрос?
--Нет… Прости, прости… - замотал он головой, на мгновение прикрыв глаза. - Я не должен. Я понимаю. Но, Кать… Ты мне ничего не рассказала про… этого… Кто он?
-- Не успела, - пожала она плечами, снова улыбнувшись. - Просто к слову не пришлось.
--Расскажи. Я подожду.
--Андрей… Поздно уже. Не сейчас, - она попыталась успокоить Жданова, видя, как он всё больше начинает нервничать и распаляться, подойдя к нему поближе и легко дотронувшись ладонью до его щеки.
--Сейчас. Или поздно будет завтра, - Андрей отвёл её ладонь и прижал к своей груди. - Смерти моей хочешь?
--Ты что? Ты… ревнуешь? - прищурилась лукаво Катерина.
--Да, - ответил Жданов искренне, не скрывая накатившей на него волны ненависти к этому проклятому неизвестному другу. - Ревную. Я ревную тебя, Кать… Права не имею, но… Кто он?
--Он?.. – Катя вздохнула. – Ну, как же я смогу за несколько минут всё это рассказать?
--Пойдём, - потянул её Жданов за руку, направляясь к лифту. - Время есть. Зачем спешить?
--Куда? Подожди… Андрей… Ну что ты делаешь?
--Куда-нибудь! Ко мне. Или к тебе, в номер.
--Я не пойду…
--Кать… - с трудом контролируя себя, он всё же отпустил её. - Да ты не бойся. Я ничего не… Мы просто поговорим!
--Я не боюсь… Но не сейчас. Не сегодня. Поздно уже.
--Ну почему поздно? Всего лишь… - он глянул на часы. - Да ерунда. Ты должна мне рассказать.
--Нет, Андрей. Я расскажу, когда… посчитаю это важным.
--Ну почему, Кать?
--Потому что… Пожалуйста, не сейчас… Я не хочу сейчас об этом.
Андрей, одержимый своим решением прояснить всё до конца и немедленно объять необъятный мир, сегодня же, сейчас и в эту минуту, хотел было продолжить уговоры, но, увидав решительный протест в её глазах, остановился. Растерялся, сник, беспомощно разводя руками. От только что был на седьмом небе от счастья рядом с Катей, упиваясь её податливостью, даже покорностью, основательно считая, что все проблемы и недоразумения остались позади. С ними. В их отношениях и их чувствах. Собственная несвобода в виде печати в паспорте виделась простой формальностью, о которой он сейчас был просто не в состоянии даже думать. Это его ошибка, и Жданов сразу же её исправит, как только вернётся в Москву. Рано или поздно… Как-нибудь... И это всё никак не должно коснуться Кати. Теперь, когда она с ним. Всё остальное не имеет значения. И вдруг этот звонок посередине ночи… И этот Катин голос, оправдывающийся, пронизанный неловкостью и смущением... И этот её настойчивый отказ поговорить, напоминающий ему о тех разделяющих их годах и словах Малиновского о праве Кати на личную жизнь. Без него, Жданова. С другим мужчиной...
Он, всё же, напугал её. Или она скрывает что-то, не желая впускать его окончательно в свою душу. «Наивный и самоуверенный идиот! Собственник проклятый!..»
Извинившись перед Катей, добившись поцелуями в глубине полутёмного коридора её «прощаю», доведя себя до окончательного сумасшествия и скрежета зубов от возбуждения и сгорая от нестерпимого желания близости с ней, Жданов проводил её до номера, стремительно ворвался в свой и рухнул на кровать лицом вниз. События двух дней и коктейль из самых разных чувств и ощущений не умещались в нём, делая происходящее нереальным, похожим на лихорадочный сон. Казалось, что он сам утратил способность мыслить, начиная жить только желаниями и инстинктами. Все желания сводились к одному - быть с Катей, каждую минуту, и день и ночь, не выпуская её из своих объятий. Слышать от неё признания, чувствовать дрожь в её теле, срывать губами полустоны от его безумных поцелуев. И убеждаться каждую минуту в том, что он ей нужен. Слишком истосковался он по ней. Слишком необузданным оказалось притяжение. Слишком невыносимой казалась эта несколькочасовая разлука. До утра…
Он удивлялся самому себе и ничего не мог поделать с этим. Переставая понимать себя, как мог столько времени жить без Кати.
Закралась случайная мысль, не оставляющая в покое: она ни разу не сказала, что любит. Почему? Стесняется его? Не верит? Он слишком торопится, бежит, опережая неслучившиеся события? Или?..
Или…
Этот тихий робкий голос… И виноватый взгляд… И этот друг, про которого она расскажет, если посчитает важным…
Проворочавшись в постели до рассвета, почти не сомкнув глаз, Андрей, едва дождавшись утра, наскоро принял душ, оделся и ровно в семь занял кресло в холле Катиного этажа, невдалеке от её двери в номер. Постучать так и не решился. На глаза попался какой-то глянцевый журнал, и Жданов, перелистывая страницы, невидящим взором разглядывая картинки, снова принялся призывать к себе спокойствие и безмятежность. Только не наболтать ей лишнего! Только не напугать своим напором! И начисто забыть про ревность. Да и к кому же Катю ревновать? Вот Зорькин. Друг. Смешно - он как одержимый вылавливал когда-то пару фраз под дверью Катиной коморки, брошенных по телефону. Идиоту этому малахольному… Мотающемуся вечно с ней… Смешно! Но ведь не более? А этот… Димка… Такой же друг. Такой же идиот, крутящийся возле Кати, бросающий на неё сальные и похотливые взгляды… Вдали от Жданова… Все эти годы…
«Не муж! - выдохнул Андрей, сминая очередную страничку у журнала. - Всё остальное - просто ерунда! Внимания не стоит! Она бы не обманула, не солгала. Да и не стала бы так… целовать…»
Воспоминания о вчерашнем дне снова закружили голову. До дрожи. До сладкого щемящего томления внутри… До одержимого безумства.
--Привет! – он поднялся Кате навстречу, как только она открыла дверь и вышла в холл.
--Андрей?.. Что ты тут делаешь?
--Жду тебя. Опаздываешь, - Жданов сосредоточенно и серьёзно глянул на часы. - Восемь.
--Но завтрак только в девять…
--К чёрту кашу! Я знаю места получше. Кать, ты любишь ризотто с зеленым горошком и шашлычок из морского черта с соусом ситронелль? - выпалил Жданов.
--Ч..то? Какого…чёрта? - смущённо улыбнулась Катерина.
--А карпаччо из филе говядины со стружками пармезана?
--Не…знаю…
--Уговорила. Угощу. Идём?

13.


--Я. Я люблю шашлычок из морского чёрта… - внезапно будто из-под земли раздался тихий, но уверенный голос Зорькина. - С соусом. Любым.
От неожиданности Катя и Андрей отпрянули друг от друга, удивлённо обернулись на Кольку. Он остановился около них, но на небольшом расстоянии, преисполненный какой-то нехарактерной для него решимости и смелости, явно довольный, что застукал эту парочку в столь ранний час и успел услышать конец их разговора.
--Коля?.. - смутилась Катерина. - Ты что тут делаешь?
Андрей молчал, разглядывая этого настырного и уставившегося на него типа, словно оценивал, шутит тот или нет. Но Зорькин был настроен крайне серьёзно.
--Я тут …живу! - дерзко выпалил Колька, всё ещё не сводя глаз со Жданова, но потом смутился от такой своей решимости и, потупив взгляд, добавил: - В семьсот тринадцатом…
Не нужно быть провидцем, чтобы догадаться, что Колька получил ту долю информации от Кати, на основании которой он не смог сейчас сдержать своего мнения о Жданове, и решил устроить бунт. Протестуя против отношений Жданова и Кати. Андрей усмехнулся, рассматривая этого взъерошенного бунтаря в очках со сложенным в трубочку журналом, который он держал под мышкой. «Юный натуралист», - непроизвольно подумалось Андрею, но вслух он сказал другое, надменно улыбнувшись:
--Хорошо, доставим вам морского чёрта. В семьсот тринадцатый. Но извините, что не к завтраку.
--Зачем же утруждать себя? Я сам могу себя доставить. Ведь вы же в… «Бордо»? Изысканный европейский вкус…
--Польщён, - вернул ему Андрей ядовитый взгляд, - что вы так неплохо разбираетесь во французской кухне. Но столик на двоих уже заказан.
--Ресторан большой… - не отступал Зорькин. - И не ваш. Могу идти, куда хочу.
--Да пожалуйста! - усмехнувшись, пожал плечами Жданов. Этот парень его откровенно веселил – своими намерениями помешать их с Катей встрече.
--Андрей… - не выдержала Катерина. - Извини… Я сейчас, - и, посмотрев растерянно на Жданова, шагнула к Кольке, ухватила его за рукав и с силой потащила в его номер, требуя открыть дверь. Несколько раз обернувшись в сторону Андрея, расположившегося в кресле, Зорькин нехотя сдался и зазвенел ключом в кармане.
--Послушай! Ты что?! - зашипела на него Катерина, как только они вошли в номер. - Ты что это себе позволяешь? С ума сошёл?
--Нет, это ты меня послушай! - вместо защиты он нападал. - Ты что, рехнулась, Пушкарёва? Крышу сорвало? Сначала лавочки, потом над пропастью во ржи, а теперь кафешки-ресторанчики?
--Да как ты… - она вспыхнула, оттесняя его от двери и плотнее прикрывая её. - И вообще! А тебе какое дело? Уже подслушивать начал? А потом подсматривать начнёшь?
--Очень надо! И дураку понятно, что ты… окажешься в его постели!.. Если уже не… выпорхнула оттуда…
--Да ты не просто обнаглел, - наступала Катя, занося руку для пощёчины, - ты… Колька… ты белены объелся? Что с тобой? - но, оттеснив его к окну и оказавшись рядом, опустила руку под его решительным и требовательным взором, на мгновение потупив взгляд. - Ты что себе надумал?
--Ты кого обманываешь, Кать? Ведь ты для себя всё уже решила. Только потом не вой, что Жданов твой снова обманул тебя. И не говори, что я тебя не предупреждал.
--Да ничего я не решила… - она тут же сникла и беспомощно опустилась на кровать. - И незачем мне об этом напоминать.
--Конечно! Самой же незаметно… А началось так просто и легко! Пара дешёвеньких фраз влюблённой дурочке. Ну… чтобы напомнить о себе. Потом немного информации, чтобы заинтриговать. Дальше…
--Перестань!..
--…о том, как больно ему и одиноко без тебя, любимой… И всё! Теперь он снова у тебя в мозгу. Игра, отработанная во всех деталях за много лет, началась.
--Ты ничего не понимаешь! Замолчи…
--Рассказать, как будет дальше? А ты не верти, не верти головой. Ведь так же легче привязать к себе, играя. Протянуть шнурочки. То потянуть за один из них ласковыми словами, как ты ему нужна и как он без тебя сохнет. То отпустить шнурочек, прикидываясь, что тебя впервые видит. А ты уже начнёшь страдать и строить планы. Ну? Разве не было этого, Пушкарёва?
--Зря стараешься, - Катя взглянула на него и тяжело вздохнула. - Я помню всё. Только это теперь не имеет никакого значения.
--Ах, даже так? – Колька плюхнулся рядом с ней и обхватил голову руками. - Значит, он уже успел тебе лапши навешать.
--И я ему поверила. Представь себе! И вообще… Не ты ли ещё в Москве защищал Андрея? А теперь уличаешь во вранье? Странно…
--Да кто же мог предположить, что этот… Что мумия воскреснет?
--Прекрасно! Значит, того Андрея ты жалел, потому что он был нереален, а этого заранее наделяешь всеми смертными грехами только потому, что он… воскрес? Где логика, Колька?
--Я тебя предупредил.
--Спасибо за участие.
--Просто, вчера дядьВалера загрузил мой телефон своими бесконечными звонками.
--Я позвонила ему ещё вчера.
--Интересно было бы послушать, как ты отвертелась.
--Сказала, что села батарейка…
--Молодец… Я тоже самое ему сказал… И всё же, Пушкарёва…
--Коля, я прошу тебя! Я умоляю! Не трогай ты меня сейчас… - взмолилась Катерина. - Я понимаю всё… Я помню. И про то, что в его жизни существует Кира. Мы ещё не говорили с ним об этом...
--Кто бы сомневался!... Но послушай, неужели ты не боишься снова? Вот так… Вляпаться в эту ложь?
--Он меня любит. Я это… чувствую. А я…
--Ну что - ты?
… Ну, разве это можно объяснить? Рассказать словами?.. Поделиться?... Признаться в том ужасе и том счастье, которым она охвачена как огнём, как тропической лихорадкой?... Рассказать про счастье, от которого стучат зубы, дрожат пальцы, и нет никакой возможности унять эту сладостную дрожь?.. Не спастись, даже если пропадая…
Всю сегодняшнюю ночь она почти не сомкнула глаз, барахтаясь, как лягушонок, в противоречивых чувствах.
Что же с ней случилось, что произошло? Как будто что-то новое вошло в её жизнь. Странное и одновременно волнующее. Как будто не было этих трёх прожитых лет, и они с Андреем расстались всего на вечер. Интрижка, забава, вынужденный роман - именно так Катя и называла прежде их отношения - развеялся, как пепел по ветру, под его словами, поцелуями, прикосновениями. Андрей не лгал. Она почувствовала это и поверила себе, а не ему. И на какое-то мгновение Кате стали безразличны непроизнесённые ещё откровения. Всё не важно! Только он. Только с ним… Ещё немного этого счастья в его объятьях… Ещё немного! Невозможного…
Но, переплетаясь с этими воспоминаниями, выталкивая их, мысли упрямо уводили её в другую сторону. Что же теперь будет с ней? С ними? Благодарить ей или проклинать судьбу за эту встречу? Да, он не женат. А разве эта чернильная печать имеет какое-то значение? Если он по-прежнему с Кирой, значит, принял окончательное решение в своей жизни, что ему нужно и зачем. А теперь… Теперь Катя снова появилась, для того чтобы разрушать, отнимать, причинять боль другим, внося в их жизни смуту. Ведь всё это было. Не забыть…
Андрей ничего ей не сказал про Киру. Словно её совсем не существует. Будто бы всё это время он жил один, разыскивая Катю, и, наконец, случай свёл их, тут же расставляя всё по местам, склеивая растерявшиеся по миру половинки. Но ведь было всё совсем не так…
Он заменил её на прежнюю женщину. Осознавать это было особенно больно. Не возвращаются к былому, если оно ненавистно и пройдено. И если Андрей не выстроил новых отношений с новой женщиной, значит, прошлое было ему приятно. Значит, вдали от Кати Жданов мог отлично ладить с Кирой. И неважно, чем выбрана эта женщина: умом или сердцем…
Так благодарить ей судьбу за эту встречу или бежать, пока мёртвая петля её любви не захлестнёт и не начнёт душить, снова сладостно и жестоко мучая? Пока не останется последних сил освободиться и вернуться. В прошлое. В пресную сутолоку бесцветных дней. Туда, где нет ни острой радости, ни острой боли…
А пока… А пока она разрешила себе немного расслабиться. Тихонько поиграть с огнём. Нет, не разрешила - не смогла иначе. Слишком долго она мечтала об этой встрече…

--Что - ты? – снова спросил её Колька, возвращая из плена собственных мыслей. - Хотя с тобой и так всё ясно.
--Да, я люблю его. Но в этот раз я ничего не разрушу.

Когда Катя вышла из номера, приказав Зорькину прекратить переживать за неё и не тащиться за ними в ресторан, Жданов, отвернувшись к окну, разговаривал по телефону и сразу Катю не заметил. Не делая вперёд ни шагу, продолжая оставаться на месте, она смогла услышать обрывки фраз.
--… Работы прорва! Нет, не по телефону. Да всё в порядке! И не надо волноваться. А я и не обещал звонить каждую минуту. Что за идиотский контроль и слежка за каждым моим шагом? Нет, не кричу я… И не нервничаю. Хорошо, ма. Я подумаю… Вот и замечательно - успокой. Я позвоню ей, как только буду относительно свободен. Всё, извини, я тороплюсь… И я тебя целую.
Увидев Катю, прислонившуюся к стене и улыбающуюся, Жданов быстро закончил разговор и подошёл к ней.
--Это мама, - улыбнулся он ей в ответ, - устроила целую истерику, что я не позвонил ни разу за два дня. Безобразие… - Андрей легко коснулся Катиной щеки, задерживая взгляд на её губах, приподнял за подбородок и прошептал, наклоняясь к самому лицу. - Представляешь, как мне тяжело живётся?
--Безобразие… - отозвалась она чуть слышно, сомкнув ресницы, не в силах выдержать его завораживающий взгляд. - Тяжело…
--Кать… Я соскучился… Ещё немного, и я сломал бы эту дверь…
--Горничная бы… очень разозлилась…
--Она бы поняла, что я тебя освободил… - прошептал он ей в губы, всё ещё не дотрагиваясь до них.
--От… кого? - дыхание предательски сбивалось.
--От этого твоего… частного детектива… - он тяжело дышал, продолжая мучить, и сам едва держался на ногах от её близости. - Кать… А может… Ну его, этого морского чёрта? Закажем что-нибудь в номер…
--В какой?.. – слабея, шепнула Катя.
--В мой. Или в твой….
--Нет уж!… За столик… На двоих…
… Поцелуй был лёгким, нежным, еле ощутимым, будто прикосновением одного дыхания… Глотком воды для умирающих от жажды… Опьяняющим до умопомрачения и сжигающим до пепла последние остатки воли.
--Хорошо… - простонал Андрей, мучительно отрываясь от Катиных губ, когда услышал шум за дверью Колькиного номера. - Как скажешь… Чёрт меня дёрнул - предложить тебе этого морского чёрта!..

Французский ресторанчик располагался на самой окраине посёлка, и Катя и Андрей добрались до него почти к обеду. В вестибюле ей стало ясно, что Жданов выбрал это место наугад, случайно прочитав координаты в каком-то печатном издании и бессовестно выдрав из него страницу. Но залы были пусты, и они заняли столик, единственный на небольшой застеклённой веранде. Андрей предложил сделать заказ на своё усмотрение, но Катя демонстративно отказалась, развеселившись от названий выбранных им блюд. И тогда он передал увесистую папку с меню ей, предоставляя полную свободу выбора. Облокотившись на стол, казалось, забыв обо всех существующих правилах приличия, подперев ладонью щёку, рассматривал её, не отрываясь, пока она окончательно не смутилась.
--Андрей… Если ты не перестанешь так смотреть, то для меня можно ничего не заказывать. Я не смогу есть…
--Не могу… Я не видел тебя тысячу лет.
--Я… сильно изменилась?
--Нет. Совсем.
--Нет? - она с нескрываемым удивлением распахнула глаза.
--Ну… разве что подстриглась. Зачем, Кать?
--Мне не идёт?
--Я люблю тебя любую.
--Перестань… - она смутилась. - А… что ещё?
--Где твои очки? Ты стала лучше видеть?
--Это… линзы, - хихикнула она. - Я и сама не верила, что привыкну к ним.
--Да, но вчера на тебе были совсем другие очки. А где те, круглые, Кать?
--Ты как папа! - рассмеялась Катерина. - Издеваешься?
--Мы с ним на удивление единодушны.
--Что это значит? – Катя вскинула брови.
--Любим оба.
--Ну, пожалуйста… - она взмолилась, чувствуя, что под его пристальным взглядом и признаниями теперь не может не только есть, но и говорить.
--Кстати, при встрече пожму ему руку.
--За что?
--За вмятину на левой двери. И за царапину на бампере.
--Не…поняла…
--Расскажу. Если ты, наконец, приступишь к этому морскому чёрту. Иначе так и сгоришь от любопытства.
Под немногословность, но образность речи Жданова и бурные эмоции шашлычок пошёл на «ура». К нему присоединились кальмарчики, десерт из чёрного шоколада, слоёное тесто с яблоками и какой-то ещё заморский чуть солоноватый на вкус фрукт, о существовании которого Катя и не подозревала. Над вазочкой с мороженым она тяжело вздохнула и отодвинула подальше от себя.
--Больше не могу. Ни есть, ни видеть. Рассказывай, что было дальше. Без… еды.
--А дальше… - Жданов снова подвинул к ней мороженое. - Я написал в блокноте какие-то очень умные слова. И не вспомнил ни одно из них.
--Ты мне покажешь?
--Если попробуешь десерт.
--Да не могу я!... Больше есть… Честно. Ну… ты покажешь мне?...
--Даже не знаю… - картинно возвёл глаза к потолку Жданов. - Разве что вон за ту клубничку.
--Надо было Кольку взять с собой… - вздохнула Катя, следя за реакцией Андрея на свои слова. - Его бы уговаривать не пришлось.
--Представляю, как этот… друг твой меня ненавидит. Ведь ненавидит же, да, Кать?
Жданов спросил это так серьёзно, словно от Колькиного мнения и отношения зависела вся его дальнейшая судьба. Сердце сжалось в комок, дрогнул голос, наполняясь нежностью.
--Нет, что ты! Просто он переживает за меня.
--Так, что совсем недавно был готов меня убить. Представляю, что он наговорил тебе там, за дверью.
--Что я… тебя совсем не знаю…
--Кать… И я тебя не знаю. Ну… что любишь ты. Читать там… Или есть. Даже не знаю, что ты думаешь обо всём об этом. Ну… о нас.
--О… нас? – она замерла, опустив глаза. Запнулась, насторожилась, сминая в пальцах краешек льняной салфетки. - Я не знаю…
--Ты любишь меня, Кать? Ну скажи, ты меня любишь?
Он так и сидел напротив неё, не делая даже попыток пересесть ближе. Под его пытливым и затуманенным взглядом Катя чувствовала себя так, словно была полностью раздета. Лучше бы он прижал сейчас её к себе, и она смогла бы спрятаться в его руках. От него, от самой себя, обретая защищённость. Яркий свет, льющийся с потолка веранды, добавлял ещё большей растерянности перед ним. «В темноте, как вампиры…» - что-то смутное и знакомое промелькнуло в голове. Из прошлого. Больше всего ей хотелось сейчас этой темноты. «Солнечный свет» пугал, обезоруживал, оголяя непонятную действительность. И теперь не Жданову, а Кате не хотелось прояснять её. До дрожи в пальцах, сжимающих льняную красную салфетку.
--Андрей…
--Пойдём. Нам действительно есть о чём поговорить.

Всю дорогу в такси до гостиницы они молчали, веря, что каждый думает об одном и том же. Катя собиралась с мыслями, как начать разговор о Кире. Жданову с ещё большей силой не давал покоя вчерашний Катин разговор с её заморским другом. Но близость её тела, аромат духов и пушистые пряди волос, щекочущие щёку, которых он то и дело касался губами, будоражили и доводили до трясучки, до умопомрачения, до скрежета зубов, отзываясь в паху мучительной сладкой болью. Становясь почти неконтролируемыми, возбуждение и желание настораживали его самого. Он ничего не собирался делать против Катиной воли. Но опасался, что его инициатива может напугать её. А её согласие окончательно лишит его разума и контроля над собой. И тогда…
Дрожа, как в лихорадке у стеклянных дверей гостиницы, проклиная себя за такое поведение организма, мысленно стеная и вспоминая всех святых и одновременно с ними всю нечистую силу, когда Катя слишком сильно прижималась к нему и слишком непредусмотрительно перемещала по спине ладошку, Жданов окончательно взвыл. В лифте он, зажмурившись, прижал её к себе, оторвав от пола, так, что Катя непроизвольно вскрикнула. Тут же отпуская, жадно впился губами в её рот, теряя полностью ориентацию в месте и во времени. Чувствуя себя пещерным человеком, три года бродившим по пустыне без еды и воды, перед дверью Катиного номера выдохнул ей в губы, тяжело дыша:
--Прогони меня немедленно… Слышишь?.. Иначе, я…
--Нет… - Катя едва заметно качнула головой, из последних сил стараясь удержаться на ногах и не повиснуть у него на шее. - Я…должна прогнать… Но не могу…
Не дождавшимся прихода лифта три пролёта вниз по лестнице на этаж Андрея казались вечностью… Ключ, бессовестно не попадавший в дверной замок, - безжалостным предателем… Потерянная туфелька, зацепившаяся каблуком за меленький торчащий выступ на пороге и слетевшая с ноги, - последним недоразумением…



14.



Узкий коридорчик гостиничного номера освещался тоненькой дорожкой света, стелящегося по полу из приоткрытой двери в ванную. Пока Жданов расправлялся с кнопкой от замка и на секунду выпустил Катину руку, она шагнула в темноту, прислонилась к косяку виском и закрыла глаза. Тело уже неистово томилось от предвкушения близости с Андреем, но в голове набатным боем звенела единственная мысль, с новой остротой не дающая покоя: «Что ты делаешь, Пушкарёва? Так нельзя!.. Как ты будешь дальше жить с памятью об этой ночи? С реальной памятью об этом прожигающем безумстве… С его настоящим, в котором он с другой…» Измученная собственным бессилием, Катя шагнула дальше, в темноту, прислоняясь к прохладной глади стенки, наивно полагая спастись от охвативших её противоречивых чувств. В эту же минуту Андрей настиг её, крепко обхватил руками за плечи и прижал к себе. Он всё так же тяжело дышал. Сквозь тоненькую шёлковую кофточку Катя почувствовала спиной, что он дрожит, как в лихорадке. Непроизвольно прижалась к нему теснее и судорожно всхлипнула, почувствовав, как отзывается на это лёгкое движение его горячее тело. Он наклонился к ней, едва касаясь губами шеи, и она задохнулась от его нетерпеливой и осторожной близости, растрачивая и теряя, словно бусинки с оборванной нитки, последние остатки воли.
--Как же я по тебе скучал!..
--Анд…рей… Не нужно… - вырвалось наружу, как последний писк тающего с каждым его прикосновением рассудка.
--Иди ко мне…
Он развернул её к себе, растерянную, дрожащую, крепко зажмурившуюся и слабеющую в его руках. Невольно улыбнулся, не в силах отвести глаз от её полудетского личика, напуганного и застывшего, как будто готовившегося встретить самую большую опасность. И этой опасностью, ужасом и сосредоточением неизвестности был он, Андрей Жданов.
Он снова наклонился к Катиным губам, нависая, дотрагиваясь одним дыханием, словно дразнил, заставляя замереть её в ожидании. Но, не выдержав сам этого сладкого томительного мучения, приник к ней и осторожно поцеловал. Не спеша, из последних сил сдерживая себя, будто вбирал её всю, открывал ей себя, звал за собой в ворота блаженства, капля за каплей рассеивая в ней остатки недоверия и страха.
--Анд…рей… - выдохнула она его имя, смешивая с его дыханием. Всё больше заражаясь его сумасшествием…
Катя отвечала ему, робко, всё ещё зажмурившись от разливающегося по венам жара страсти, которая пьянила, испепеляла, уводила в рай, не позволяя больше оглянуться. Её ещё никто так не целовал. Никогда. Так неистово, нежно и сумасшедше мог целовать единственный мужчина. Самый желанный, самый родной, воскресший из мечты, возносящий к облакам и срывающий её в пропасть. Под его трепетными и становящимися всё настойчивее губами, в его руках, ласкающих тело и освобождающих от одежды, залатывались прежние раны и шрамы в душе. С каждой новой волной его тихого шёпота и дыхания на её коже исчезало и стиралось прошлое, рушились последние барьеры и запреты, превращаясь в незначительные недоразумения. Признания в любви, слетевшие, как лёгкие розовые лепестки с его губ, разглаживали последние грубые рубцы…
Андрей подхватил её на руки, слабеющую, прижимающуюся к нему, и перенёс в комнату, на кровать. Полностью раздев её, Андрей слегка отстранился, рассматривая и любуясь Катей. Она тут же закрыла лицо ладонями, а потом натянула одеяло до самого подбородка. Всхлипнула, задрожала. Ей показалось, что без его поцелуев и прикосновений она осиротела, замерзая в мягком бархате подушек и простыней.
--Я сейчас… - хрипло выдохнул он, сдёргивая через голову рубашку.
Катя машинально кивнула, молча наблюдая за тем, как он раздевается. Всё ещё не в силах поверить, что это не сон, один из тех, которые она так часто видела. Вдали от него.
Наконец, Андрей снова оказался рядом, приподнял краешек одеяла и пробрался к ней, прижимая к себе и согревая. Сладостная дрожь разлилась крупными мурашками по телу. Она накрывала стремительной волной, пьянила, лишая рассудка, как только Катя почувствовала, как в нём снова нарастает возбуждение. Порывисто вздохнула, прячась у него на груди, и снова зажмурилась, будто бы боясь, что он исчезнет, растворится, как утренний туман, если это невозможное, невероятное счастье не запомнить на ощупь.
Он целовал исступлённо, неистово, нещадно. Так, что казалось - нет ничего кроме. Так, что только он и его губы. Будто брал реванш за все прожитые без неё годы. Время останавливалось, мир терял все краски и очертания, отдавая Катю полностью во власть желанию. И она впитывала его сумасшедшую страсть, безропотно подчиняясь.
Только он…
Заполнивший собой всё вокруг…
Губы, срывающие её неконтролируемые стоны…
Жаркие ладони, доводящие до дрожи…
Его рука скользнула вниз, одновременно откидывая одеяло. Катя перехватила его за запястье и взмолилась, сама не понимая, просит ли она остановиться или требует немедленного продолжения. Он на мгновение замер, тяжело дыша, прислушиваясь к ней, но снова и снова расписывался в собственном бессилии - в промедлении, подобном смерти. Что же она делает с ним?.. Он совсем не принадлежит себе, сходя с ума от этих судорожных прикосновений. Такое с ним уже было, только с ней,- сумасшествие, мальчишеское безумие, жажда, не получающая утоления.
--Люблю тебя…
Она раскрылась, выгнулась навстречу, вручая ему всю себя. Бунт страсти исходил изнутри, из глубины неконтролируемого сознания, заполняя собой всё её существо. И сопротивляться было бессмысленно. Бешено петляя по жилкам, текли возбуждение и желание, уводя из реальности в рай, срывая в пропасть…
Она принимала его с почти забытым им самоотречением и девственностью первого раза. Андрей наслаждался такой открытостью и доверием ему, всё смелее и увереннее чувствуя, что был и остаётся единственным для Кати. Такое прозрение доводило до исступления и беспамятства, рождая бесконечную благодарность к ней. Он тонул в её нежной робкой страсти, и дыхание его опережало сердце.

--Анд… рей… Пожа… луйста…

То взлетая над ней, то вжимая её в простыни, он медленно, но уверенно расплетал её последнее стеснение, словно спутанное нитяное полотно пальцами, приучая её к себе. Андрею в первый раз хотелось подчиняться, а не требовать и брать. И совершенно не было никакого страха и опасения сфальшивить, не соответствовать, выглядеть сумасшедшим или смешным. Только она…
Только эти тихие несдержанные стоны…
Только эти пальчики, судорожно сжимающие его плечи и притягивающие к себе…
Не успевающая подхватывать дыхание, дрожащая под ним…
Невозможно…
Остановиться…

--О Господи!... - взмолился он, опасаясь окончательно потерять рассудок. - Что же ты… делаешь со мной?.. Я не хочу так… быстро…
--Да… - простонала она, на мгновение замирая и вжимаясь головой в подушку.
И он взрывался в ней с каждым новым Катиным движением, с каждым новым её всхлипом и стоном.
…Это было одним мгновением, превратившимся в бесконечность…

…Она уснула почти сразу же, подложив под щёку ладошку. Попросила принести попить и не дождалась, пока Андрей в поисках бутылки минеральной перевернул вверх дном весь гостиничный номер. Осторожно укладываясь рядом, чтобы не разбудить, он устроился на боку, подперев рукой голову, и рассматривал её.
Она не изменилась…
Теперь, без остатков даже лёгкого макияжа на её лице, завораживала, влекла своей безмятежностью, естественной красотой и полудетской открытостью. Как ей только в голову могло прийти, что все зеркала отражают какое-то её уродство? Откуда в ней, в этом тихом очаровании с глазами, напоминающими бездонные омуты, такие убеждения, отравляющие жизнь? Андрею вспомнился их с Катей разговор про прошлое, и он болезненно сморщился, сжимая кулаки. Острым шпилем кольнула в сердце собственная оплошность, и Жданов почти взвыл, откидываясь на подушку. Если бы он был хоть каплю осторожнее, если бы тогда смог хотя бы увидеть что-то дальше собственного носа, одержимый проблемами на фирме и гнетущей его настойчивостью Киры, то Малиновский давно бы покатился ко всем чертям на перегонки со своей макулатурой и плюшевыми осликами. Да, ради Кати он, наверное, смог бы расстаться с другом…
Жданову представилось, что было бы, если б Катя не ушла, продолжая принимать день за днём безделушки, тщательно упакованные Малиновским. Ведь он, ни о чём не подозревая, с упорством идиота носил бы ей этих розовых слонов и вручал бы эти глупые стишата, выдуманные каким-то слюнявым пошляком!
Или не носил бы?
Или…
Но Кате нравилось всё это! Он же видел! Не мог он ошибаться так в её наивной, по-детски счастливой радости от его откровенно банальных открыточек и стихов! А если бы ещё всё так, как написано в инструкции… И тогда у него никогда не получилось бы объясниться с ней, оправдаться, следующему шаг за шагом по этой чёртовой бумажке.
От этих представлений Андрей пришёл в настоящий ужас, чувствуя, как у него холодеет всё внутри и лоб покрывается испариной. Отгоняя усилием воли привязавшиеся мысли о несуществующем, он тяжело вздохнул и снова повернулся к Кате.
«Хорошо, допустим, - думал он, снова хмурясь, - два безмозглых урода получили от неё своё. Вроде как использовали. Но откуда в ней такое навязчивое убеждение в какой-то неполноценности?»
Воспоминания о совсем недавней близости с Катей тут же отозвались тягучей сладостной истомой в паху, вызывая возбуждение и новое желание. Обрывки памяти уводили в прошлое, перелистывая одним махом прожитые годы, в то время, когда Катя ещё работала с ним. Смутными картинками возникли реплики, слова, выражение лиц и интонации, обращённые к Кате устами Воропаева, Милко, Малиновского, Киры…
«Господи! Вот кретин! Ослепший и оглохший идиот! - выругался он одними губами. - Пусть только посмеет какая-нибудь сволочь…»
Посмеет.
Кира.
Возникший образ Воропаевой вызвал приступ неконтролируемого раздражения. Андрей до сих пор никак не мог привыкнуть, что Кира вот уже как два года носит его фамилию. А осознать, что она при этом ещё его жена, безнадёжно не удавалось.
Но он по-прежнему ничего не сказал об этом Кате…
И она по-прежнему считает, что Воропаева - его вечная обречённая невеста…
«Господи! Что же будет?..»
Уткнувшись лицом в подушку, Жданов застонал. Проклиная себя последними словами, замирал от ужаса, представляя, как скажет об этом Кате. Но она не спрашивала ни разу об их отношениях… Ни разу за два дня… Она не упрекала, не ревновала. Просто отдалась, доверилась, как раньше. Как и он, съедаемый ревностью, сделал вид, что ему совсем не интересен Катин друг, названивающий в полночь по телефону.
А может...
Судорожно размышляя, сколько дней ему понадобится на развод, на переезд в свою квартиру и на объяснение с родителями, он не заметил, как проснулась Катя, и, не открывая глаз, прильнула к нему, нежно обнимая за спину.
--Привет… Я, кажется, заснула…
Жданов тут же повернулся к ней, прижимая сонную, тёплую и расслабленную к себе, сгребая в охапку. Катя улыбнулась, всё ещё не размыкая подрагивающих ресниц.
--А я подумал, что ты умерла от жажды…
--От счастья… - поправила она, легко целуя его пальцы, очерчивающие контур её губ.
Андрей наклонился к ней, переворачивая на спину. Целовал её глаза, чуть дотрагиваясь языком кончиков ресниц. Касался воздуха над её губами. Он был тёплый, даже горячий, и пах совсем по-детски… Снова и снова убеждался в том, как он её любит. И как боится потерять. Ловил себя на мысли, что готов не спать возле неё, любуясь и укачивая в своих ладонях, как в колыбели. Что хочет быть с ней день и ночь, не отпуская даже для того, чтобы дать напиться…
Как она подумала, что он мог обмануть её?..
Но ведь, промолчав, он обманывает.
Сейчас, в эту минуту, упиваясь её доверием и открытостью.
Имеет ли он на это право- скрывать? Ведь этот разговор всё равно случится...
--Кать…- она едва заметно кивнула в ответ, сообщая, что слышит. - Я хотел сказать…
--И… я тебя люблю…
--Да… Да! И это тоже! - сбивчиво отозвался он.
--Что-то не так? – она распахнула глаза, в которых прочитались первые искорки тревоги.
--Так…- прижал он Катю к себе быстро и порывисто. - Ты даже не представляешь, как! Ты не понимаешь, что ты со мной делаешь…
--Андрей…- вздохнула она. - Я… Наверно, мы не…
--Подожди… Ничего не говори! И я прошу тебя, не думай ни о чём. Потому что я больше никуда и никогда не отпущу тебя… Ты только мне поверь… Пожалуйста! Хорошо, Кать? Ты обещаешь мне?
--Я… верю… - она напряглась, чувствуя, как к ней подкрадываются непонятное волнение и смута.
--Кать… - он прижимал он её к себе всё крепче. - Обещай, что… не уйдёшь.
--Но мне всё равно придётся уходить… - она улыбнулась, целуя Жданова в плечо. - В свой номер. У меня с собой ведь нет даже тапочек.
--Тапочек? - переспросил он, судорожно проглатывая ком, подступающий к горлу. - И пусть!.. Новые купим.
--Андрей… - Катя попыталась отстраниться. - Что… случилось? Кто-то позвонил?
--Нет… - он поморщился, как от физической боли, задерживая дыхание, словно пловец перед прыжком в пропасть. - И я не знаю, нужно ли тебе это говорить…
-- Конечно!.. – Катя тяжело дышала. - Но если ты про… Диму, то я… Я, конечно же, всё расскажу тебе! Чтобы ты не думал…
--Нет… Я не думаю… Кать… В общем, Кира мне не невеста.
--А…кто? – она замерла в его руках, даже не пытаясь унять с бешеной силой рвущееся наружу сердце.
--Жена. Но, Катенька! Катюш, это…
--Ч…то?
--… этому недолго быть! До тех пор, пока я не вернусь в Москву! Я всё улажу. Сразу же!
--Же…на? - повторила она по слогам, прижимая ладошку к горлу.
--Кать! Пожалуйста! Выслушай меня! Прошу тебя, не делай никаких выводов! - затараторил он, когда Катина рука выскользнула из его ладони. - Ты ничего не знаешь! Как было. Я расскажу, и ты поймёшь. Катя! Пожалуйста! Не уходи…
--Почему же ты… - задыхаясь, с трудом произнося слова, она присела на краешке кровати, натягивая до подбородка одеяло. - Почему же… не сказал?
--Да какое это имеет значение?! - отчаянно выкрикнул Андрей, чувствуя, что мир, только что состоящий из радужной мозаики, рушится, оставляя после себя острые обломки. - Я не люблю её и никогда не любил! Позволь мне рассказать тебе всё, как было!
--Я не хочу… - прошептала она, мотая головой и зажмуриваясь. - Не хочу…
--Я не дам тебе уйти! - Жданов одним движением оказался около неё, неуклюже на ходу наматывая на бёдра свою рубашку. - Слышишь? Ты ничего не знаешь!
--Я знаю одно, - голос Кати срывался и дрожал, а глаза наполнились слезами. - Я не хочу быть твоей любовницей… И… никогда не буду.
--Господи! - взмолился он. - О чём ты, Катя! Ты - любимая моя! Я люблю тебя! Только тебя, понимаешь?
--Понимаю… - она попыталась привстать, но тут же снова опустилась на кровать под крепко удерживающими её руками Жданова. - Пожалуйста… Прошу тебя… Отпусти… Мне идти нужно. Пора уже.
--Нет! Не отпущу. Никуда я не отпущу тебя! Кать… - взгляд с застывшими на кончиках ресниц крупными каплями слёз пронизывал холодом, отдавая такой решительностью и несгибаемой уверенностью, что Андрей невольно разжал руки, позволяя Кате подняться, сгрести в охапку вещи и попятиться в коридор, в сторону ванной. - Пожалуйста…
Он беспомощно уронил голову на кровать, на то место, где она только что сидела, так и не поднимаясь с пола. Не понимая, проклинать ли себя за эту сказанную правду, или за то, что вообще родился.
--Всё будет хорошо…- донеслись до Андрея Катины слова, словно запоздалое глухое эхо.
--Да ничего не будет! Больше ничего… Ненавижу себя! – он стукнул что есть силы по прикроватной тумбочке, безучастно наблюдая, как открытая бутылка минеральной подпрыгнула и свалилась на пол, расплёскивая газированную жидкость. - Но я всё равно разведусь с ней. Веришь ты мне или нет. Как только приеду…
--Андрей…- она стояла перед ним одетая, но ещё босая, пытаясь улыбаться. - Ты должен был просто сказать мне об этом. Просто сказать, и всё.
--И что тогда? Ты не согласилась бы на эту ночь? Или сказала бы, что не любишь? Или на самом деле разлюбила бы?
--Нет, не сказала бы. Не разлюбила…
--Значит, просто не стала бы спать со мной? – взревел он. - Чтобы не стать любовницей?
--Не кричи… - Катя болезненно нахмурилась, с трудом и не с первого раза попадая ногами в туфли. - Услышат.
--Мне наплевать! Мне на всё наплевать, если ты уходишь! Катя! - он снова оказался около неё, не дотрагиваясь, перегораживая дорогу, прижимаясь спиной к двери. - Послушай… Пожалуйста! Давай поговорим!
--Не сейчас…- стараясь не смотреть на него, Катя поправила на плече сумочку. - Я не могу сейчас…
--Кать, Катенька, пойми… Ну что, дело в этой чёртовой печати? Разве не важнее чувства? Разве печать меняет что-то в отношениях? И ты… перестанешь меня любить?
--Я не буду твоей любовницей, Андрей…
--Но ты уже была ей! - выпалил он, совсем не соображая, что говорит. - Только что! Да, ты спала с женатым человеком, который без тебя не может жить! Разве нам было плохо, Кать? Разве что-то может измениться, когда через несколько недель этой проклятой печати больше не будет?
--Пожалуйста, пусти меня…
--Не уходи!!! - он протянул к ней руки, но Катя тут же отпрянула назад. - Прости, прости меня! Я не понимаю, что я говорю!
--И ты… меня прости…
Дверь распахнулась и медленно прикрылась за спиной у Кати. Тихий, еле слышный её щелчок был оглушительным выстрелом, с налёту попавшим в сердце…

15.



Он чувствовал, он даже знал, что вот-вот что-то сломается. Разрушится, разлетится вдребезги, оставляя после себя послевкусие нереальности, мечты, сна, напоминающего бред. Так не бывает! Не может быть такого безоглядного сплошного счастья, несколько дней, без малейшего недоверия или сомнений! С… ним не может. Отвык он от счастья, за которое не нужно после расплачиваться по счетам…
Сломалось.
Разрушилось и упало.
Кирпичом на всё ещё свежеодурманенную любовью голову.
Только что.
И теперь ему опять придётся подбирать слова, оправдываться, догонять, бежать… Что ж! Привычное когда-то состояние! Ненавистное… Пугающее своим возвратом.
Жданов подобрал одежду с пола, натянул на себя, не придавая значения виду, особо тщательно и кропотливо застегнул пуговицы рубашки. Словно медлил, брал тайм-аут, опасаясь очередной поспешности. Вышел в коридор, поднял брошенную в углу сумку, долго проверяя в ней документы и наличие купюр в портмоне. Туда же кинул свой мобильный и зачем-то толстый глянцевый журнал с уральскими достопримечательностями, из которого когда-то вырывал страницу с адресом французского ресторанчика. Сумка, раздувая кожаные бока, упрямо не желала закрываться, доводя Жданова до бешенства. Зашвырнув её с размаху на кровать, он присел на край небольшой тумбочки, обхватив голову руками.
Она ушла. И это не было больно. Или просто так казалось. Может, он ещё не ощущал эту боль, находясь в состоянии отрешённости и беспомощности. Голову разрывало от шумящего потока беспорядочных мыслей, которым невозможно было находиться взаперти, а на воле - слишком страшно. Но смысла в этом нет. А вообще - есть смысл? Что он собрался Кате объяснять? Ни ему, ни ей это не нужно. Ей всё равно, что думает он, что чувствует и хочет. «Я не буду твоей любовницей»… - слишком отчётливо говорили её глаза. Но это всё, что Жданов на самом деле может предложить Кате. Он снова обманул её, не придав значения этой лжи. А это для неё важнее, чем любые объяснения его сомнительного прошлого.
Сомнительного?.. Бессмыслица как раз и состояла в том, что Жданов до конца не понимал и не чувствовал своей вины. И даже Кате он не смог бы обещать, что поступил бы иначе, вернись назад то прошлое. Без неё.
Чуть слышно зазвонил мобильный, но Андрей вздрогнул, словно оглушённый, и бросился в комнату.
--Ты до сих пор на совещании? Вторые сутки?
--Привет! – Жданов нахмурился. - Почти.
--И снова разрядился телефон. А также ты потерял зарядное устройство. И больше в городе телефонных аппаратов, конечно, нет. Так?
--Кир-р-ра! – протяжно выдохнул он. - Не начинай! Прошу.
--Андрю-ю-юша! - надрывно расхохоталась Воропаева. - Да я и не могу начать! Я даже спросить-то у тебя ничего не успеваю! Ты постоянно занят. Круглосуточно! Ты что, опять не можешь говорить?
--Могу, - выдохнул он, перед этим задержав дыхание.
--Так, может, ты объяснишь мне, наконец, что происходит?
Поддерживая плечом телефон, Андрей поспешно подтянул к себе сумку, собрал всё выпавшее из неё и с остервенением щёлкнул замками. В коридоре обулся, сминая задники ботинок, и глянул на часы.
--Я приеду и объясню тебе. Всё, что ты захочешь. Скоро. Но не сейчас.
--Что? Что ты объяснишь?.. - растерялась Кира, словно несколько секунд тому назад и не просила об этом.
--Ну, ты же хочешь ясности? - усмехнулся Жданов. - А именно признания, что у меня любовница?
--И … что? – голос становился тише, срываясь на истеричный шёпот, наполненный отчаянием и ужасом. – Так, значит… это, всё-таки она?
--Кто «она»? – Жданов не удержался и выкрикнул в трубку: - Кто в этот раз, Кира?
--Сазонова твоя! Эта стерва! Эта похотливая соплячка, готовая перебраться в твой кабинет! - выпалила она на одном дыхании. - А теперь в постель! Так вот почему её уже три дня нет на работе! А я-то дура! Поверила в командировку…
--О Господи… - вздохнул Андрей. - Когда же ты оставишь мою секретаршу в покое? Невыносимо…
--Всё повторяется, Андрей Павлович… Ты повторяешься.
--Всё повторяется! – усмехнулся он. - И даже ты как никогда постоянна!
--Андрей!.. Скажи мне…
-- Ирина на переговорах. Третий день, - перебил её Жданов. - Отец в курсе. Не изводи себя и позвони ему. Знаешь, я устал. Я когда-то объяснил тебе. Всё, как было. Не веришь? Знаю, что не веришь. Но мне всё равно, понимаешь? Всё равно.
--Ты звонил мне… Раньше… Из командировок. Каждый день… Когда же стало всё равно тебе, Андрюша?
Не стало - было. Давно. Всё время. Он вряд ли бы уже и вспомнил, когда действительно думал сначала о ней как о любимой. Так, что ничего кроме. Так, что без неё никчёмна собственная жизнь. Так, как думает она о нём, всхлипывая в трубку и глотая слёзы. Слёзы, в которых виноват и он. Ложь во спасение… Да, но если лгать себе, каковы шансы спастись?
--Перестань, прошу тебя!… У меня действительно проблемы, но… в работе. Я скоро буду, и мы поговорим. Всё закончится. Очень скоро. Как и эта моя командировка. Ну? Ты уже не плачешь?
--Я соскучилась, Андрей…
--Я… тоже.
Подхватив сумку, оглядев номер, он ещё немного помедлил на пороге. Дотронулся до ручки двери, опуская вниз, и толкнул вперёд. Через образовавшуюся узкую щель потянуло сквозняком и ароматом кем-то приготовленного кофе. Чуть слышно играла музыка, переплетаясь со звонкими детскими голосами. На кресле напротив двери вальяжно развалился пожилой мужчина, громко шелестя страницами журнала. Жизнь продолжалась и всё так же била ключом.
Чужая жизнь.
И его, Андрея.
Всё так же.
Без неё, без Кати.

* * *

Третий час она стояла у окна и невидящим взглядом рассматривала пёстрые скамейки в маленьком скверике, выстроенные в ряд. Отделавшись от Кольки короткой фразой «Сплю и есть не буду», осталась в долгожданном одиночестве, наедине с собственными мыслями. Но одиночество не приносило ясности. Это пугало. До безрассудной паники внутри.
-- Господи…Что я наделала? Что же будет?
Она пыталась прокрутить события последних дней, шаг за шагом, как кадры на старой киноплёнке. И удивлялась, что сделать это получается с трудом.
Щёки пылали, согревая ледяные дрожащие пальцы. Тело всё ещё отзывалось на любое собственное прикосновение. Сердце замирало и с новой силой колотилось так, что причиняло боль. Чтобы хоть как-то справиться с этим сумасшествием, Катя забежала в ванную и подставила под тёплую струю воды никак не согревающиеся ладони. Бесполезно…
Вся она словно рассыпалась на мелкие частицы, разлетевшиеся в разные стороны, и каждая из них жила отдельно друг от друга.
--Надо успокоиться… Надо что-то решить…
Хотела пригладить волосы, смыть остатки косметики, хоть немного привести себя в порядок, повернувшись к зеркалу. Но поднять глаза и встретиться со своим отражением так и не смогла.
«Любовница… » - напоминал ей безжалостно внутренний голос. «Нет. Невозможно. Это не со мной…» - шептали беззвучно губы.
--Эта ночь - ошибка! Ошибка… Ошибка?..
Но она ждала ее, как ждут чего-то неотвратимого. Как ждут беду. Умом не понимая, что происходит, сердцем надеясь, что ничего не случится. И если было бы возможно вернуться во вчера, то Катя всё равно бежала бы за ним по ступенькам полутёмной лестницы, крепко держась за его уверенную руку. Вниз, в его маленькую комнатку на шестом этаже. Вверх… К беспамятству… К блаженству… Такая обречённость, зависимость от Жданова и полное доверие ему пугали.
«Не любовница! Любимая…»
И Катя верила. Пожалуй, в первый раз так, что в ней не оставалось ни малейшего сомнения, что Жданов любит. Он говорил об этом обжигающим дыханием у её виска… Дрожащими и замирающими на мгновение пальцами на её щеке, сдержанно скользящими вниз…
Неторопливо…
Вспоминая…
Приучая заново к себе…
Поцелуем, едва касающимся губ… Осторожным, еле сдерживаемым последними остатками желания - не напугать… Не оттолкнуть в безумье рвущейся наружу страстью, которой уже с трудом сопротивлялось тело. Помедлить… Продлить ещё немного эту опьяняющую нежность, окончательно уводя в беспамятство.
Не может… Не может он так притворяться! И не умел…
«Я не могу без тебя…» - скользнула тихим шёпотом по его влажной, всё ещё вздрагивающей груди и испугалась собственной откровенности. Понимала же, не обманув себя, что не быть им вместе. Есть он, есть она, но их нет. И только эти несколько дней, как подарок, приз, полученный за разлуку. Что есть такая любовь? Кара небесная или злой рок? Дар Божий или судьба, которая всё равно обрекает на одиночество?..
--Господи! Почему всё так?..
Уехать… Немедленно, сейчас, пока ещё не поздно! Пока ещё привычная память сможет уложить, как в старый чемодан, и этот осколочек от счастья. Как свитер, кофточку, костюм, которые Катя то прятала, то вытряхивала на кровать из сумки. Уехать… Но как теперь ей жить без этого? Без Андрея, который становился смыслом жизни… Такой родной, такой знакомый до каждой родинки на теле и вздоха, путающегося в волосах… Не её. Принадлежащий всё той же женщине. Выбранной и ставшей его женой.
«Любовница»…
Катя вспомнила про папу и горько улыбнулась. Ещё свежи были в памяти его слова-напутствия, когда она бежала из Москвы в заснеженный сибирский Краснокаменск. Про потерянную совесть и разврат на глазах обманутой невесты. Про «убийство» Жданова при первой встрече. Про презрение к лгунье, позорящей их род. Что бы он сказал сейчас, узнав, как дочь проводит отпуск, так тщательно и кропотливо спланированный его руками?
Страшно…
Даже подумать об этом страшно.
Она должна была испытывать стыд и муки совести за ночь, проведённую с не её мужчиной.
И… не испытывала.…
Она должна была, как раньше, жалеть Киру. За то, что ей не суждено стать для Жданова любимой.
И… не могла жалеть…
Страшно… До холода внутри, до дрожи - в какое грехопадение несёт её любовь. Унижает, медленно засасывает в… грязь. По сантиметру, не оставляя шансов отряхнуться. Катя вздрогнула, осознавая, что впервые думает сейчас только о себе.
Андрей не разведётся с Кирой. И дело даже не в его жене. Он убедился в Катином прощении, сбрасывая с себя, как ненужный груз, муки совести за несовершённое. И теперь, убеждаясь всё в той же Катиной доступности, быстро потеряет к ней интерес. Что их ещё объединяет, кроме безумной страсти тела? Что Жданов знает о ней? И для чего она ему, внезапная девочка из прошлого, совсем не вписывающаяся в его выстроенный мир? Закончатся недели, и он уедет, постепенно и со временем забудет про неё. А что ей делать? Как жить с мечтой, в который раз превращающейся в реальность?
«Дура… Надо было убегать! Нестись на всех парах и заскочить в первый уходящий поезд! Сразу! Как только он дотронулся руки…»
Жить с мечтой и сложенной самой собою сказкой легче. Помнить, что она неосуществима… Быть уверенной, что Андрей её не любит… Знать, что исправлена ошибка… Катя научилась с этим жить и даже стала позволять себе раскрашивать пожелтевшие страницы своей мечты в новые цвета, придавая нарисованным картинкам более смелые оттенки. Научилась жить без Жданова. Но что теперь? Теперь, когда она не может ему не верить?..
Она словно сошла с ума, ничего не помня до Андрея и не желая знать, что будет после. Он что-то говорил про неизбежность. Про жалость к Кире. Винил себя во всём.
«Но разве виноват Андрей, что я его люблю? И разве виновата я, что верю?..»
--Что же он хотел сказать?...
А она ушла, не выслушав. Зачем ей эта правда? Теперь и без неё невыносимо жить…
Уехать… Дождаться Кольку и затолкать, наконец, в эту сумку свитера и блузки! И попрощаться, оставив на рецепшене записку для Андрея.

«Смешенье, смещенье времён
Почти невозможно. И мы это знаем,
И прошлое больше не кажется раем.
Уже нереально. Бесплотно, как сон...» - вспомнилось Кате, как только она взялась за ручку и блокнот.

«Он дразнит - но мы пробудились давно,
И заново жить - ни резона, ни прока.
И путь невозвратен,
И миг однократен,
Как те пресловутые воды потока,
В которые дважды вступить не дано…»

А может быть, просто «Прощай…»?

Она всё-таки расплакалась. Размокшая душа роняла и роняла крупные капли слёз с подбородка, размывая строчки.
Осторожный, но уверенный стук в дверь был спасением. Кольке, как и раньше, всё ещё удавалось привести Катю в чувства парой ничего не значащих фраз. Находиться одной, среди груды сваленных на кровать вещей, задыхаясь от слёз и бессилия, становилось невозможно…


16.


--Колька, я сейчас! Подожди… Замок дурацкий… Анд…рей?
--Я могу войти?
Катя попятилась назад, тем самым освобождая Жданову дорогу. Но он так и остался стоять в проходе, прислонившись к косяку.
--Ты?..
--Я всё-таки хочу с тобой поговорить.
Он появился так внезапно! Погрязая в собственных мыслях, Катя даже не успела ни подумать, ни предположить, что он придёт всё для того же разговора. Невольно разглядывая Жданова, заметила на плече ремешок от сумки. Сердце вздрогнуло и замерло в каком-то непонятном ожидании, и Катя сразу не заметила, как он пристально рассматривает её лицо с ещё не высохшими блестящими дорожками от слёз и всё крепче сжимает губы. Спохватившись, опустила голову, беспорядочно вытирая ладонью щёки.
--Зачем?.. Не нужно…
--Ясно. Ты права, - он шагнул в коридорчик и устремился в комнату, оглядывая беспорядок в ней. - Всё это действительно никому не нужно.
--Андрей… - Катя шагнула вслед за ним, не в силах оторваться взглядом от его набитой сумки.
--Ты решила уехать? – он остановился посередине комнаты, оглянулся на неё и кивнул на вещи.
--Я…
--Хорошо. Я провожу тебя. Собирайся.
От его равнодушного тона и холода в голосе Катя совершенно растерялась. Казалось, что Андрей принял для себя какое-то решение, и ему совершено безразлично, останется ли Катя или уедет. Он старался не смотреть на неё, умышленно отводя взгляд, но только пальцы, теребящие замок у сумки, выдавали его напряжение и неуверенность. Но она не понимала, рассержен ли он, смущён или обижен на неё.
--Не…нужно провожать меня…
--А это что? - Жданов покрутил в руках блокнот, держа за самый кончик неоновой обложки. - «Смешенье, смещенье времён почти невозможно. И мы это знаем, и прошлое больше не кажется раем...» - Мне? – «Прощай…» Хорошо, прочитаю в самолёте, - и, сложив блокнотик пополам, запихнул его в карман куртки.
--Андрей…- она подошла к нему, но посмотреть в глаза не решилась. - Так будет лучше. Я подумала… Да ты и сам потом поймёшь…
--Кому лучше? - перебил её Жданов, судорожно вздохнув. И Катя поняла, что за этим напускным равнодушием прячется отчаяние и обречённость, которые он сдерживает из последних сил. От собственных размышлений, которые путались в ней несколько минут назад, не осталось и следа. Она сейчас едва ли даже вспомнила бы, что собиралась сказать ему и в чём убедить. - Кому же лучше? - не отступал Андрей. - Ты ведь всё уже решила, да, Кать? За меня и за себя?
Она не знала, что ему ответить. Ей снова захотелось выбежать за дверь, спрятаться от его становящихся всё более требовательными глаз, оставляя себе возможность снова обо всём подумать. Катя даже оглянулась на так и не закрытую дверь, но побег сейчас выглядел бы просто глупостью. Да она и не смогла бы уйти, понимая, что становится слабой и беспомощной перед ним, требующим ответа. Любое ещё не сказанное слово пугало поспешностью и необратимостью. Но стоять перед ним, едва удерживаясь на ногах, не оставалось сил…
--Ничего я не решила… - выдохнула Катя, рассматривая пол.
--А это?- Жданов ткнул пальцем в сумку и вещи, в беспорядке разбросанные на кровати, и горько улыбнулся.
--Собралась в… химчистку.
--Понятно, - с облегчением выдохнул Андрей. - Значит, если бы я чуть позже…
--Нам, наверное, и правда, нужно… поговорить…
--Мой самолёт в девять. Мы могли бы погулять где-нибудь. По городу или около реки.
--Ты уезжаешь? – Катя вздрогнула и испуганно посмотрела на него. Но тут же снова опустила голову, презирая себя за такую откровенную тревогу.
--Да. В Москву.
--Понятно… - улыбнулась она, проклиная себя за наивное ожидание совершенно других слов от Андрея. - Хорошо…
--Я еду разводиться.
--Что?
--Ну, я же говорил тебе.
--Ты… Ты что, с ума сошёл?
--Давно. Ну, где-то…- Жданов зачем-то засучил рукав и сосредоточенно взглянул на часы, - года три назад. А ты не знала, что любишь сумасшедшего? Или уже не любишь, Кать?..

Невозможно… Нереально… Непонятно, как ему удаётся ввести её в оцепенение, в полузабытьё, заставляя биться у горла сердце и дрожать, не прикасаясь к ней, не делая ни шагу ей навстречу?.. Только смотреть, не отрываясь. Так, что она забывает под этим взглядом собственное имя, млея и безвольно подчиняясь, едва удерживаясь на неуверенных ногах… Лишая её разом всех с трудом собранных мыслей, делая сомнительным каждое решение… Обезоруживая, обнажая, сводя с ума…
--Люблю…
--Кать…
Он подошёл к ней близко, почти вплотную, хотел дотронуться до её руки, но Катя отпрянула назад, неловко переступая с ноги на ногу. Жданов тут же засунул руки в карманы куртки и вернулся на прежнее место, на середину комнаты, грустно улыбаясь.
--Ты… не должен делать этого… - задыхаясь, сказала Катя. - Разводиться.
--Прости, но я решил. И совет мне в этом не понадобится. А иначе… А иначе мне ведь и прикоснуться к тебе нельзя. Так ведь, Кать?
--Господи… Андрей! Не так! Не в этом дело! – замотала она головой, крепко зажмуриваясь. - Нельзя так просто принимать решения…
--Я и сам не ожидал, что это окажется так просто…
--Так нельзя…
Когда он оказался снова рядом, она и не заметила, отчаянно и что есть силы прижимаясь к нему, утыкаясь лицом в грудь, комкая в зажатых кулачках воротничок у куртки. Она не понимала, что он шепчет ей в макушку, но чувствовала одно: она не может оттолкнуть его. Отпустить, оставить, выставить за дверь, запрещая любые попытки отношений. В его руках и под горячим сбившимся дыханием ей становилось всё равно, что было с ним и дальше будет с ними. Только он… Сейчас… С ней… Её.
--Так нельзя…- выдохнул ей Жданов в губы. - Нельзя мне без тебя, понимаешь?.. - и Катя только кивнула, не в силах говорить. - Я люблю тебя… Я всё исправлю…
--Андрей…
--Нам нужно поговорить… Но не здесь… Иначе я…
--Не здесь…- шепнула Катя. - Туда…- и кивнула в сторону открытой двери.

* * *

Июль, середина лета, но в небольшом сибирском посёлке казалось, что осень мягко и неназойливо вступает в свои права. Особенно ярко это преждевременное увядание ощущалось на берегу реки. Под короткими и пока слабыми порывами ветра золотисто- зелёные листья срывались с деревьев и игривым роем трепетали в солнечных лучах, оседая на воде, создавая рябь в глазах и пьянящее кружение в голове. Катя крепче прижалась к Андрею, обнимая его за талию под курткой, и он сильнее запахнул на ней полы куртки. Она казалась такой маленькой и хрупкой, что он свободно мог бы застегнуть молнию, умещаясь вместе с ней в этой одежде.
--Тебе не холодно?
--Нет…
--А есть не хочешь?
--Да сколько же можно есть? - возмущённо улыбнулась Катя, вспоминая прибрежный ресторанчик и стол, ломившийся от заказанных Андреем блюд. - Ты мне, наконец, расскажешь?..
--А нужно?
--Издеваешься?
--Кать, я не уверен, что это интересно…
--Андрей! – в возмущении остановилась она. - Ты уже полдня оттягиваешь этот разговор. Ты что, боишься? Или… Я ничего не понимаю.
--Да не боюсь я! В общем…- начал он, сбиваясь, - она не выдержала и ушла. А мне не надо было её жалеть. В общем, я виноват, один. И я исправлю. Вот…
--С ума сойти!- удивилась Катя. - И это всё? Нет уж. Начни, пожалуйста, с начала.
--Хорошо… - вздохнул Андрей. - Она терпела всё. Что я тебя искал. Что пил неделями. Был с… другими женщинами… Ну что, ты всё ещё хочешь, чтоб я дальше продолжал?
--Теперь особенно хочу. Дальше…
--Упрекала, чем-то угрожала, уходила и возвращалась снова. А мне было всё равно, есть она или нет. Ничего не помню.
--И она… прощала?
--Думаю, что да. Но однажды она открыла дверь своим ключом, а там… В общем, я был с женщиной. Но ничего не было! – Жданов обнял её сильнее. - Ничего! Мы просто говорили. Серьёзный разговор. Это секретарша моя, Ирочка.
--Интересно…- нахмурилась Катя, останавливаясь, но Андрей слегка подтолкнул её вперёд.
--Это просто друг, Кать. Один хороший друг. Так вышло. Я расскажу тебе потом о ней и обязательно познакомлю. А про тебя она всё время знала.
--И Кира, значит…
--А Кира ненавидела её больше всех моих знакомых женщин.
--Больше, чем… меня?
--Больше. Она никогда не верила, что мы могли общаться, и не спать. И что в Зималетто можем действительно работать.
Предательски защипало в глазах, заколотилось сердце, сбивая дыхание при медленных шагах… Сколько раз она за эти годы представляла другую женщину, заменившую её!... Представляла, как он стучится в дверь каморки и говорит: «Привет»… Как она встаёт ему навстречу, возвращая ответное приветствие, и светится от счастья… Как он садится на краешек её стола… Её, уже не Катиного, чужого… Кто эта женщина, которая все годы вместо? Вместо Кати? Помощница во всём... А теперь ещё и оказалось, что хороший друг… Катя глубже вздохнула, стараясь отогнать навязчивые мучительные мысли. Но Андрей почувствовал, что ей не просто об этом слышать, предлагая закончить разговор.
-- Я только вспомнила о Зималетто. Просто вспомнила, Андрей, и всё.
--Скучаешь?
--Скучаю, - честно ответила она.
--И это мы исправим! Обязательно, Кать!
--Ну что ты! - засуетилась сразу она. - Не об этом речь. Пожалуйста, рассказывай дальше.
--А дальше она увидела и ушла. Молча, без истерик. К тому, кто её давно любил.
--Я знаю его?
--Нет, вряд ли. Они знакомы с института. Но он девелопер. Другой бизнес.
--А ты?
--А я испытал огромное облегчение. Я даже не мог себе представить, что Кирин уход -такое счастье! Работал. Сутками. День и ночь. Был в командировках. Искал тебя…
--А… как перестал искать?
--Малиновский сказал, что ты вышла замуж. Откуда-то узнал.
--И ты поверил?
--Да идиот был, Кать! – Жданов резко остановился и полез в карман за пачкой сигарет, но, потеребив её в руке, запихнул обратно. - Он сказал, что знает это из первых рук. От… твоего отца.
--Что? – Катя закашлялась, выскальзывая из куртки Жданова. - Папа? Когда? Ты что-то путаешь… Он не мог…
--Он ведь был в Зималетто… Ну…потом, когда ты уже уехала. Вернусь в Москву и удушу Малиновского. Своими же руками!
--Подожди… Не надо никого душить. Я спрошу сначала у отца. Может быть, это какое-то недоразумение.
--Недоразумение сидит за стенкой в кабинете! - распалялся Жданов. - И если бы не он, то…
--Андрей, пожалуйста…- Катя снова приникла к нему. - Что было дальше?
--Дальше… А дальше я заехал в какой-то бар. До беспамятства напился. Подрался… В общем, что-то поломали там во мне. Больница, в общем.
--Господи…Андре-е-ей…
-- Да не больно это, Кать! - прижал он её к себе и поцеловал в висок. - Я словно ничего не чувствовал. Совсем. Так бывает.
--Если бы я знала!… - всхлипнула она. - Если бы почувствовала…
--А знаешь… - Андрей на мгновение задумался. - Хорошо, что ты не знала. Я не уверен, что смог бы тогда тебя увидеть. Не захотел бы. Не пустил.
--Ты ненавидел меня, да?
--Может, и ненавидел. Но недолго. Забыть старался.
--Но кто-то ведь был тогда с тобой?
--Была. Она. Мать позвонила ей. Сидела там со мной и день и ночь. Потом ухаживала дома. Ну, я и… пожалел.
--Ты?.. Боже мой… Андрей! Да ты же благодарен ей должен быть!
--Наверно, был. Потому что однажды она просто не уехала. Осталась. Так и стали жить. Она в комнате, я в спальне.
--И… поженились?
--Нет. Хотя мне было всё равно. Понимаешь? – Андрей развернул её к себе, торопливо вытирая ладошкой слёзы с её лица. - Так бывает, когда всё безразлично!
--Я это знаю! Знаю… - она что есть силы зажмурилась. - Знаю, как бывает…
--Я ведь забыть тебя хотел. Очень. Не выдержал больше, сломался. Да всё не отпускало что-то, не давало. Всё думал найти его, мужа этого, и…
--Кого?.. - сквозь слёзы улыбнулась Катя.
--Откуда мне знать, кого! Но убил бы!… На месте! И понимал, что ты не выйдешь замуж за скотину вроде меня. Значит, полюбила. Значит, уже не помнишь обо мне. Какое право я имею снова рушить? В общем, думал, что забыл, если бы не…
--Что?.. - выдохнула Катя, чувствуя, что с трудом сдерживает себя от новых слёз. - Что же ещё?
--Не хочу об этом…
--Ты что! Пожалуйста! Я должна об этом знать!
--Какой я был подонок и урод, да, Кать? – Андрей сжал её запястья так, что она поморщилась от неожиданности и боли, сразу успокаиваясь и приходя в себя. - Хотя… Ты и правда должна об этом знать. Чтоб уж до конца, как было.
--Это неправда, - провела она ладошкой по его щеке, и Андрей прикрыл глаза, тяжело вздыхая. Его волнение и дрожь передавались Кате, от чего высыхали слёзы и нестерпимый интерес вытеснял все оставшиеся мысли. - Ты не способен на подлость.
--К сожалению… Не думай обо мне лучше, чем я есть на самом деле. И ещё, Кать… Если я тогда не сделал бы так, не сказал бы, то мы с тобой, наверное, и не встретились бы сейчас…

17.


Он оглянулся. Позади них была скамейка, сплошь усыпанная листвой и вросшая наполовину в землю. Он отпустил Катю и обречённо уселся на неё, не стряхивая листьев, всё же достав пачку сигарет и жадно закурив. Андрей не понимал, почему ему сейчас так плохо. То ли от того, что своими идиотскими откровенными признаниями полностью разрушит в Кате веру в то, что они могли бы быть вместе. То ли, от того, что окончательно расстроит её. То ли потому, что, выслушав всё это, она не сможет понять его и сделает поспешные выводы. Единственное, что совершенно не тяготило Жданова и не вызывало никакой тревоги, - воспоминания об этом. Он даже иногда боялся себя за эту чёрствость и безразличие к другому человеку. И всё больше был уверен, что, случись такое снова, он поступил бы, может, и иначе, но чувствовал всё то же самое.
--Пожалуйста, расскажи мне…- Катя присела около него и накрыла его руку своей ладошкой.
--Она спросила о ребёнке. Просто сказала, что мечтает о нём и просит разрешения родить. Ничего не объясняла. Не успела - я не дал. У меня тогда всё внутри перевернулось! До ненависти, до отвращения к ней даже! Только не это! Не от неё! Только не с ней! Я сказал, что не хочу детей. Что ненавижу их. А от неё - тем более...
--Вы… не спали с ней? - не выдержала паузу Катя, когда Андрей вдруг замолчал, обхватив голову руками. - Она просила полноценных отношений?..
--Нет, Кать, нет. Это было бесполезно - с ней. Кира знала. Она исчезла. Пропала после моих слов. Я даже не успел извиниться. Оставила записку, что будет через пару дней. В Зималетто всем сказала, что подвернулась срочная командировка. Даже называла какой-то город. Кажется, Париж…Но Кира не вернулась и через неделю.
--Господи… И где она была?
--Я разыскал её в больнице. Случайно. Услышал, как она звонила своей подружке. Она… В общем, срок уже большой был. Осложнения. Врачи предупреждали, что это очень опасно и не будет больше детей, но Кира так решила. После моих слов.
--Андре-е-е-й!.. - Катя бросилась к Жданову и уткнулась в его колени, цепенея и задыхаясь от ужаса. - Что же ты… Что же она наделала?..
--Я не должен был, наверное, рассказывать тебе всё это, - его голос приобрёл стальные оттенки, руки безжизненно свесились вниз. - Ты теперь меня за это будешь ненавидеть.
--Дурачок… - Катя прижалась к нему, пряча на груди, в распахнутой рубашке, лицо. - При чём тут я?.. Это она… Это Кира, наверное, должна… Но ты же не специально! Ты же не думал так! Господи… Андрей…
--Месяц она молчала, - спокойно продолжил Жданов и только перебирал пальцами Катины растрёпанные пряди. - Как будто ничего не слышала. Я по врачам её возил. Только вязала. С утра и до поздней ночи. Она научилась вязать. Маленькие кофточки, носочки. Всё голубое. Мальчик был.
--Невозможно… - всё же, разрыдалась Катя. - Невозможно слушать…
--Кать… - произнес он сухо, слегка приподнимая ей голову за подбородок. - Я, правда, не хотел. И не думал так никогда, про детей. Ты веришь мне? Мне это очень важно, Кать!
Вместо ответа она прижалась к нему ещё сильнее, чувствуя, как он дрожит. Но потом отстранилась, обхватила его голову двумя руками, и внимательно посмотрела в глаза:
-- Я верю тебе. Я понимаю, как всё это ужасно, но я верю. Пожалуйста, не думай об этом больше.
--Спасибо, Кать, - он обнял её и запахнул на ней полы куртки. - Впрочем, мне не это даже важно.
--Что же? - с тревогой спросила она.
--Я ещё не рассказал тебе, почему женился. И почему всё это не имеет для меня значения. Только не плачь, пожалуйста. Можешь презирать меня сколько угодно, только не плачь. Иначе я не смогу.
--Не буду, - кивнула Катя, зажмуриваясь, всё ещё находясь в ступоре от услышанного. - Не буду…
--Отец был в Лондоне. К нам зачастила мама. Вернее, не к нам, а к Кире. Разговаривала с ней о чём-то, пока я работал. Мне же говорила всегда одно и то же - чтоб был внимательней. Всей этой истории она не знала, я почти ей не рассказывал ничего. Ну а Кира тем более молчала. Однажды я пришёл домой, а там… таблетки на диване. Рассыпаны. И она в руке сжимает баночку.
--Она …хотела… это выпить? - не слыша собственного голоса, шепнула Катя.
--Не успела. Я маме позвонил. Оказалось, что она ей что-то про ребёнка говорила.
--Господи… - шептала Катя одними губами. - Что же вы делали с ней… Как же она всё это…
--Ну а дальше… - вздохнул Андрей, - …дальше я жил только для неё. Жалел. Проклинал себя. Извинялся. Начал говорить о будущем. И Кира стала постепенно приходить в себя. Вот так и поженились. Но свадьбы не было.
--Совсем?..
--Совсем. Шли мимо, зашли, договорились и… расписались. Она потом как-то сразу ожила. Работать стала.
--Слава Богу… - выдохнула Катя. - Наверно, с самого начала и должно так быть…
--Должно? – Андрей отстранил её, но тут же снова обнял, не обращая внимания на Катино слабое сопротивление. - Нет, Кать. У меня к ней так и не было ничего, кроме жалости. А потом, и от этой жалости мало, что осталось. Привычка. Работали, о чём-то говорили. Кира окончательно пришла в себя. Ни истерик, ни упрёков. И так прожили год.
--А… дальше?
--А потом постепенно всё вернулось. Подозрения, скандалы на пустом месте, контроль. Всё больше, больше, больше!
--Она переживала за тебя. И не хотела ни с кем делить.
--Да с кем делить-то, Кать? – вспыхнул Жданов, подобно спичке. - Я только с ней и был, понимаешь? С ней и на работе.
--Может, ты подавал ей повод - так себя вести?
--Она находила его. Любой! Везде! С ловкостью сыскной собаки! А Ирка… В общем, не знаю, как она Киру выдержала. Я хотел уйти, но было сложно. Боялся! Что она опять начнёт молчать, как тогда, или возьмётся за таблетки. Терпел. Ну не мог я с ней! - снова вспыхнул он. - Засиживался на работе, бывало, до утра. А она продолжала не доверять.
--Андрей… - Катя отстранилась. - Ты не должен так… Ты не можешь так, после всего! Господи! И тут я ещё…Это неправильно! Ты не можешь её оставить!
--Катя! Я оставлял! Два раза. И с ней ничего не случилось. Ты считаешь, что правильно - вот так жить? И какая разница - печати, штампы, крестики или фамилии, если так жить невыносимо?
--Подожди… - Катя выставила вперёд ладошку, когда Андрей попытался снова обнять её. - И что же Кира? После твоего ухода.
--Менялась. На какое-то время. И мы с ней договаривались жить. Она снова принимала все мои условия.
--Условия?..
--Да, условия, Кать! Ну не могу я с ней! И не хочу больше, - поднялся он со скамейки вслед за Катей. - Иди сюда. Или ты теперь… Презираешь меня теперь, да, Кать?
--Андрей… Ну что ты говоришь! - шагнула она к нему навстречу и обняла, запуская руки под куртку. - Неправильно всё это… Так не должно быть.
--Я всё исправлю, Кать. Теперь всё будет по-другому.
--Ты… никогда не разведёшься…Не отпустит она тебя…
--Не веришь?
--Не в этом дело… Ты не должен делать этого, пойми!
--Я устал от долгов. Постоянных не отданных долгов. Я не могу больше платить и извиняться!
--Но ведь было же всё хорошо, пока ты не приехал сюда, ко мне! – Катя отчаянно упёрлась кулачками ему в грудь. - Это всё из-за меня! Опять! Вы смогли бы попробовать ещё, если бы не я! Я снова всё порчу, разрушаю!
--Катька! Не смей так говорить, слышишь? – он сжал её ладони и поднёс к губам, целуя каждый пальчик. - Ты счастье моё… Любимая моя… Я ведь и не жил без тебя… Да мне больше не нужна такая жизнь! Я понял это, как только узнал, что ты в Москве.
--Как же ты узнал? – Катя обмякала в его объятиях, под его порывистыми частыми поцелуями. - От кого?
--От Елены Санны.
--От мамы? – она округлила в удивлении глаза. - Так это она сказала, где я?
--Если бы! - улыбнулся Жданов, невольно вспоминая нескончаемую череду звонков и протоптанных дорожек. - От Веры Павловны. Кажется, так её зовут.
--Ч… то?.. От мамы Кольки?
--Ну да.
--Не понимаю…
--И не нужно, не нужно понимать! – Андрей прижал её к себе и запахнул на Катиной спине полы своей куртки, пряча лицо в её волосах. - Кать, я всё исправлю… Изменю. Главное, что ты любишь! Главное, что я ещё нужен тебе, такой… Я ведь нужен тебе, Кать?
--Нужен… Я всегда любила вас, Андрей Павлович…
--Только не бросай меня больше, пожалуйста! Слышишь? Ты ведь не бросишь, Кать?..



18.


--Катька! Ты снова плачешь? Что я наделал! Прости меня! Вот дурак! Зачем я рассказал тебе? – собирал он губами слёзы с её щёк. - Не нужно было знать тебе всего этого!
--Ты что!.. - всхлипывала Катя. - Нет… Должна, должна знать…Всё хорошо!..
--Лучше некуда!.. - шептал он, прижимая её, дрожащую, к себе, и целовал глаза и лоб, не решаясь поцеловать в губы. - Представляю, что ты себе надумала и что решишь! Идиот… Не надо было говорить.
--Я не решу… И не надумаю…
А она и не смогла бы ничего решить. Сейчас, когда всё больше понимала, что неизбежность всё ближе подкрадывалась с каждым словом Жданова, не оставляя место хоть капельке надежды. Ей всегда казалось, что главное - уверенность в любви. Всё остальное можно вытерпеть, выждать, вынести ради нелёгкого и сопротивляющегося счастья. Но сейчас Катю буквально оглушали неконтролируемый страх и панический ужас. Что будет завтра? Что будет с ними? Она давно научилась отдавать любимого, но не любящего её человека. Но как теперь ей без него, когда она не в силах посеять даже толики сомнения, что нужна Андрею? Когда сомнения постепенно превращались в убеждения, что не оставит он свою жену. И чем больше Андрей убеждал её в лёгкости разрыва с Кирой, тем больше Катя понимала, что этот путь станет бесконечным.
Мыслей не было. Как ни старалась Катя, но не могла заставить себя сосредоточиться, когда Андрей был рядом. Несколько раз она чувствовала острую необходимость уехать после разговора с ним, остаться в одиночестве, но каждый раз проигрывала перед таким желанием, предчувствуя окончательный разрыв с ним, приняв окончательное решение. И… не могла ему сказать об этом. Каждый день с ним был как последний глоток воздуха, которым она хотела надышаться перед смертью.
Он третий день откладывал перелёт в Москву, и Катя была несказанно рада этому. Зная о его горячности и поспешности, понимала, что Андрей действительно может развестись за день. Но ведь не печать же связывала их с Кирой столько лет! И всё-таки не жалость, о которой постоянно говорил Андрей. Она ещё не понимала, что, но чувствовала - что большее. Непреодолимо большее для него самого. А предчувствия обманывали Катю очень редко.
--Чёрт возьми! Я должен был уехать ещё три дня назад! - отчаянно шепнул Андрей ей в макушку. - Но не могу! Я не могу тебя оставить даже на этот день. Поехали со мной, а, Кать?
--Андрей… - вздохнула она, стараясь улыбнуться. - И подождать тебя у суда?
--Да где захочешь! - распалялся он совершенно по-мальчишески. - Или дома.
--Я не готова объясняться с папой, - ответила она шутливо. - В отличие от тебя, для которого всё так просто.
--С папой? - удивился Жданов. - Зачем? Ты будешь у меня, в моём доме. А папу я на себя возьму.
--Надорвёшься! - так и не смогла не рассмеяться Катя, заворожённая его уверенностью и грандиозными планами.
--Ну, не такой он и тяжёлый. Тем более, ещё и мой должник. Решено - беру долг дочерью!
--А у «долга» ты спросить ничего не хочешь?
--Нет, Кать, извини, но не хочу. Просто возьму, и всё…

Третий день Андрей провожал Катю до двери её номера и поспешно удалялся. Оба чувствовали мучительную неловкость, но каждый не решался заговорить об их дальнейших отношениях. Как и предложить просто войти в номер, чтоб каждый раз не подпирать спинами стены возле двери. Уединение и близость в маленьком пространстве каждую минуту угрожали бы обоим полной потерей контроля над собой и сметанию любых барьеров, выстроенных Катей и обречённо принятых Ждановым. Каждый день, сгорая от желания и начиная неизбежно дрожать после его малейшего прикосновения и поцелуя, Катя понимала, что всё равно не может спокойно относиться к жуткому для неё понятию «любовница», в мыслях прикидывая на себя эту роль. Но не это было главным. Не давал покоя разговор о Кире. Удивляла и смущала такая уверенность Андрея, когда он говорил о разводе. Но больше всего настораживала такая его одержимость, при которой он как будто бы не осознавал ни последствий, ни предстоящих трудностей. Как будто бы так твёрдо и уверенно говорил только для неё, а сам думал о чём-то другом, не желая в это посвящать Катю. Будто бы сам знал, что всё сложнее. А Катю отвлекал разговорами о будущем.
Она не могла сейчас понять, испытывает ли к Кире жалость. Но, не в силах найти объяснения, предчувствовала неизбежность. Когда-то такое уже было с ней: он говорил так честно и искренне о расставании с Кирой, но всё равно шёл к ней, был с ней и тоже говорил о будущем…
Но теперь-то всё иначе!
Сложнее всё…
В миллионы раз сложнее.
Третий день подряд Колька пытался добиться от неё, почему она, как каменное изваяние, стоит и вглядывается в черноту за маленьким окном, а с Димой разговаривает сдержанно и сухо, не более минуты. Такому равнодушию к его замене Зорькин был очень рад в душе, но непонимание причин этого возбуждало в нём неотвратимый интерес, делая его иногда слишком назойливым и любопытным. Но самую большую загадку для Кольки составляло приглашение проводить часть досуга этих дней вместе, третьим с этой сумасшедшей парочкой двух влюблённых дураков. Особенно согласие на это Жданова. В его проснувшуюся совесть он верил меньше всего.
--Пушкарёва! Тебе намазано там, у окна, да? - не выдержал он вечером, толкнув дверь в Катин номер и войдя без лишних слов. - И почему не закрываешь на замок? Гостя ждёшь?
--Никого я не жду, - ответила она, не обернувшись. - Чай будешь?
--А разве что-то к чаю есть?
--Андрей купил какие-то пирожные.
--Для меня?
--На твоём месте я не была бы столь наглой.
--А я не понимаю до сих пор, откуда у него такая щедрость - расплачиваться в ресторане.
--И тем не менее тебе не помешало ничего сделать такой заказ! - возмутилась Катя, накрывая стол для чаепития. - Это просто неприлично - столько есть!
--Так он же сразу сообщил, что платит! - не дожидаясь чая, Колька целиком запихнул в рот глазированный эклерчик. - Начнём с того, что я не понимаю, почему он вообще меня позвал.
--Поговорить об условиях кредита.
--Конечно! - хихикнул Колька с набитым ртом. - Именно за этим он сюда и прибыл!
--Он ко мне приехал.
--Ты это точно знаешь?
--Знаю.
--И оба продолжаете меня водить за нос! Как мило! – он обиженно отвернулся. - Ничего не скажешь…
--Ну не сердись… Тебе сколько ложечек сахара?
--Могу вообще не есть…
--Коля! – она присела она напротив. - Мне и правда пока нечего тебе сказать! Я сама не знаю, что мне делать…
--Именно так и говорят друзьям. Спасибо, что не «пошёл на фиг».
--Я сама должна решить… Но для этого мне… уехать надо… - тяжело вздохнула Катя. - А уехать я не могу.
--Поня-я-я-ятно! - протянул он, участливо кивая головой. - Я бы тоже не поверил. Вот так, сразу.
--Я верю.
--И замуж не пошёл бы за него так скоро.
--Господи! - всплеснула руками Катя. - Что ты несёшь? Андрей женат.
--Ну вот! Как я и думал… - поперхнулся Колька, зажимая руками рот, но, откашливаясь, продолжил: - Хотел тебе сказать, но ты ж не позволяла! И разводиться, естественно, не собирается?
--Наоборот.
--Ты что же, - всё ещё кашлял он, - замуж за него не хочешь?
--Ну что же ты такой одноклеточный-то, Колька! - разозлилась Катя. - У тебя ведь только существует белое и чёрное!
--А не надо из меня продолжать делать дурака! – он поднялся резко и придвинул стул к столу, показывая всем своим видом, что чаепитие закончено. - И Жданову своему это передай!
--Колька, ты куда? - окликнула она его, когда он был у самой двери. - Подожди…
--Без чая обойдусь. Скоро завтрак…
--Я действительно не знаю, что мне делать… И ты меня, наверно, не поймёшь…
--А ты возьми и позвони своему заморскому приятелю! - ткнул он пальцем в телефон. - Понимающему другу.
--Ну, хватит ревновать! - улыбнулась Катя. - Тем более, для этого я не давала ни малейшего повода. И… закрой плотнее дверь. На ключ. С этой стороны…

* * *

«Что же происходит? Почему так тоскливо на душе?.. - Андрей стоял у окна и невидящими глазами смотрел на блестящие в свете тусклого фонаря от мелкого моросящего дождя скамеечки в густых зарослях деревьев. - Может, просто от погоды?»
Он поёжился от ветра, залетающего в форточку, и накинул на себя куртку от спортивного костюма, но от окна так и не отошёл. Меньше всего Андрею хотелось признаваться себе в собственных страхах. А они были, не отпуская его с того момента, когда он всё начистоту выпалил Кате. Надеялся, что будущее сразу прояснится и останется ещё немного подождать. Но оно, наоборот, стало давить призрачностью и непонятностью, несмотря на то, что он твёрдо знал, что хочет.
Телефон в кармане брюк снова запищал, сообщая о пришедшей эсэмэске. Жданов не спеша, открыл его, с грустью глядя на дисплей. «Люблю. Соскучилась. Поняла, что очень, когда полистала альбом с фотографиями. Не могу без тебя так долго…»
Очередное признание любви. От Киры. Она за эти дни ни разу не позвонила, но такие коротенькие сообщения отправляла регулярно. Они были мертвы и безлики для Андрея, как любые печатные строчки, лишённые оттенков голоса. Они не раздражали на фоне недавних истеричных допросов в телефонных звонках от неё. Они всего лишь вызывали грусть.
Ничего особенного! Просто пара фраз. Но после них закрадывалось томительное предчувствие, что расставание с Кирой не пройдёт так сказочно гладко, как он рисовал в своём воображении.
«С чего всё началось? - вспомнилось ему. - У любых отношений есть начало и финал». Но ни того и ни другого Андрей определить не мог. Сколько же раз он принимал решение - изменить настоящее, но конец отношений с Кирой невообразимо терялся в переплетении откуда ни возьмись случившихся неожиданных событий, претерпевая качественные изменения, переходя в нечто другое, сливаясь с началом чего-то нового. Что же не хватало ему, чтобы поставить заключительную точку? Привычка жалеть её, безответно любящую. Но главное- не это. Было страшно ощущать, когда тебя никто не любит и не ждёт. Страшнее безответности.
Катя…
Шёпот её имени, слетевший с губ, разжигал в Андрее настоящий пожар. Очень странно сейчас выглядели воспоминания о том, что он считал, что забыл её. Что любовь его проходит, или это трепетное и будоражащее чувство совсем не имеет отношение к любви. Мир без Кати выглядел иначе. Жизнь без неё была лишь постной однородной массой. Годы унесли мучительную остроту расставания с ней, притупляя боль. Но эти же годы наполнили его самого вязкой серостью, как осенняя слякоть под ногами. Выжить можно, надев блестящие калоши… Но стоит только пройтись босиком по этой жиже, как лихорадка обеспечена. Жить без неё можно было, только глубоко прячась и не обнажаясь…
Катя…
Она разрушила его прежнюю жизнь. Одним лишь именем, прозвучавшим из уст другого человека. И призрак выбранной спокойной жизни растаял в эту же минуту. Так чего же стоила эта его прошлая жизнь, если размокла вот так, в одно мгновение, как бумажная лодочка в весеннем ручейке? Но если быть с собою предельно откровенным, то вряд ли бы он без Кати решился на разрушение своей настоящей жизни. Андрей улыбнулся. Со стороны всё это, наверно, выглядело глупо и нелепо. Человек, который прожил почти добрую половину своего срока, не должен жить, отдаваясь бурному потоку жизни, и ждать, куда он его вынесет. Когда будущее представлялось весьма мутным, а настоящее – безликой чередой похожих как две капли воды серых дней. Но как только он увидел Катю и почувствовал в ней всю ту же любовь к нему, прошлого не стало в одночасье, а эти теплые и мягкие губы, дрожащее дыхание и шёпот робкого признания - и есть его настоящее. И в этом настоящем она одна, несмотря на то, что будущее всё ещё пока окрашено всего лишь переливающимися яркими пятнами, не имеющими чётких очертаний… Она здесь, с ним, сводящая воедино пространство и время…
Он любил её всегда. Почти ничего не зная о ней, авансом принимал любую, безошибочно чувствуя в ней часть самого себя. Это было странно - понять, что ничего подобного и ни с кем не испытывал раньше. Это было страшно - потерять. И он никак не мог улететь в Москву, оставив её одну даже на какие-то короткие сутки. С тех пор как он всё рассказал Кате, его не покидали тяжкие и томительные предчувствия, что он оторвётся от неё и потеряет навсегда. И совсем не важно, что теперь он может узнать, где её искать. Потеряться на земном шаре намного легче, чем в её душе… Он боялся. Больше всего сейчас боялся, что она решит его оставить. Сухость в голосе и его безразличный тон, когда он исповедовался Кате в своей личной жизни с Кирой, не сыграли никакой роли, кроме нескольких её вопросительных возгласов о том, почему он так спокоен. Её «я не приму решение» и «я не уйду» были искренни, но на сегодняшний, текущий момент. Жданов чувствовал, что Катя постоянно думает об их разговоре и мучается неизвестностью. Бежать! На всех парусах и исполнять задуманное! Но он не мог. Не хватало ему уверенности в ней, что она его дождётся. Но самое главное, чего боялся Жданов, - что Катя всё поняла иначе. Плохой из него открыватель собственной души. И сам он в Катиных глазах совсем не тот, что на самом деле из себя представляет.
Он слабее…
Значительно слабее, чем она думает о нём.
Но становиться навязчивым и повторять одно и то же не хотелось - она и так иногда начинала плакать, как только он что-то начинал говорить про их будущую жизнь.
На фоне страха потерять Катю меркли, превращаясь в незначительность, проблемы с Кирой. «Всё у неё пройдёт, - думал Андрей. - Когда она действительно почувствует себя свободной, то начнёт жить заново. А начнёт тогда, когда поймёт, что я навсегда занят и больше недоступен. Возможно, полюбит кого-то другого, и новое чувство будет полнее. Она неглупая и понимает, что наша жизнь - это контракт и сделка с собственными душами. И это ей не может приносить счастье».
--Всё пройдёт… - вздохнул Андрей. - Нашёл, о чём думать! Катя говорит, что занята… Наверняка что-то рассказывает этому паразиту! - Андрей непроизвольно хлопнул по кошельку в кармане. - Все наличные на него угрохал! Это надо же – столько жрать! Интересно, где тут у них какой-нибудь банкомат?.. Чёрт! Подслушать, что ли, что она ему рассказывает?..
Мобильник зазвонил так неожиданно и громко, что Жданов вздрогнул и выругался. На дисплее нарисовалось имя, и он продолжил не стесняться в выражениях.
--Это всё? Или ты всё же поздороваешься хотя бы для приличия?
--Ты на часы смотрел? Мне некогда! Что надо, говори.
--Жданов! Ты совершенно озверел в этой своей берлоге? Или по-прежнему дуешься? Хотя я так и не понял, почему.
--Приеду - объясню.
--Ах, значит, я всё же виноват?
--Малиновский! - прикрывая трубку, чтоб голос звучал тише, прошипел Андрей. - Сознайся честно! Хотя о чём я? Честность и ты - несовместимые понятия.
--Послушай, Жданов! - выкрикнул Роман. - Ещё раз обвинишь - повешу трубку!
--Заметь - не я тебе звонил! - всё так же со злостью прошипел Андрей. - Хотя я попытаюсь ещё раз поговорить о честности. Ты скажешь, наконец, откуда ты узнал, что Катя вышла замуж?
--Какая Катя? – переспросил он. – Что узнал?
--Малиновский!!! Перестань!
--А… Катенька… Пушкарёва. Ну, так и бы и сказал.
--А я назвал другое имя? - Жданов стал не на шутку выходить из себя.
--Да мало ли их, Кать, на белом свете? - усмехнулся Ромка, но не решился продолжить этот разговор в шутливом тоне. - Опять двадцать пять! От папеньки её, отставного офицера. Ты что, не помнишь, кто такой Валерий Сергеич Пушкарёв? Думаю, что должен помнить, как тогда он, в Зималетто…
--Это точно? - перебил его Андрей.
--Ну, дурака-то из меня не делай! Может, я не всегда и помню своих баб, но этого товарища перепутать невозможно. А зачем тебе? - удивился он. - Что за интерес?
--Значит, надо. И ты сам слышал, как Пушкарёв говорил с отцом?
--Как сейчас тебя!
--Странно… - задумался Андрей. - Очень странно…
--Что Катька может выйти замуж? Действительно. Будоражит воображение тот счастливчик, что на ней женился.
--Да не женился! - выкрикнул Андрей. - В том-то и дело, что она свободна. Так что живи, не стану убивать. Но странно как-то всё это! Странно…
--А ты откуда знаешь? - спросил Роман, прислушиваясь к каждому слову друга. - Из каких десятых рук?
--Из первых, - опрометчиво выдавал себя Андрей. - Точно знаю.
--Жданчик, ты что… Ты нашёл её и замочил этого мужа, делая Катеньку свободной вдовой?
--Вот идиот! – выругался Жданов. - Ну о чём с тобой можно говорить?
--А ты ведь нашёл её… - загадочно протянул Малиновский. - В этой дыре?
--Неважно.
--Так да или нет? А кто-то ещё про честность говорил…
--Да! - выкрикнул Андрей. - Но если ты хоть кому-нибудь что-нибудь, хоть одним намёком! То я тебя…
--Да не ори ты! - осёк его Роман. - Предателем считаешь? Понятно, как ты дружбу ценишь…
--При чём тут это? - в его голосе появились первые виноватые нотки. - Просто об этом пока никто не должен знать. Пока я не вернусь в Москву.
--Не беспокойся, не сдам, - процедил обиженно сквозь зубы Малиновский. - Жданчик, а ты упёртый. Не ожидал.
--Так вышло.
--Ну и что она? Ненавидит?
--Нет, всё не так. Но не сейчас об этом.
--Так вот же почему тут Кира рвёт и мечет! Ты что, проговорился ей?
--Конечно, нет! Рвёт и мечет, говоришь? А разве это не привычное её состояние?
--Такое, как сейчас, вряд ли, - усмехнулся Малиновский. - Ты бы успокоил, что ль, её.
--Я развожусь, Ромка. И успокаивать её не собираюсь.
--Ч-ч-что? - закашлялся Роман. -Что ты сказал?
--Приеду и сразу же договорюсь с разводом. Слушай, помнишь Тонечку? Ну, рыженькая такая.
--А… - единственное, что смог произнести Малиновский осипшим голосом.
--Она, кажется, работает в суде? Будь другом, выясни это. А я на днях приеду. Но времени у меня в обрез.
--Ты что… Ты ополоумел?
--Нет, Ромка! Я в уме и трезвой памяти, как никогда.
--Да ты себе не представляешь, что начнётся! – задохнулся от переполняющих эмоций Малиновский. - Ты… Ты там одурел совсем? Ты из постели, что ли, не вылезаешь? Или виски глушишь день и ночь? Разводиться-то зачем?
--Моё дело.
--Опять двадцать пять! - выкрикнул Роман. - И что теперь? Всё под откос? Весь, к чёрту, бизнес?
--При чём тут это?
--Да на Воропаевой два основных контракта! - злился он. - Бешеные бабки! Ты… Да ты, к чёрту, всё сорвёшь!
--О Господи! - рассмеялся Жданов. - Как знакомо это! Не переживай, Малина! По миру не пойдёшь.
--Понятно…Жданчик, погоди… Погоди ты пороть горячку! - не успокаивался Роман. - Ты давай лучше приезжай сюда и сразу ко мне. Вернее, так давай - я тебя встречу. В аэропорту.
--Отговорить надеешься? - усмехнулся Жданов. - Нет, Ромка. В этот раз всё бесполезно. Но не вздумай никому хоть слово, пока я не приеду! Удушу.
--Во дурак! - шумно вздохнул Малиновский. - Езжай, езжай… Посмотрим, кто кого удушит. Ты о Воропаевой-то не забывай!
--Уже забыл.
--Напрасно…

19.



--Коля… Ну посмотри ещё разок. Может быть, хоть что-то можно сделать?
--Выйти на ближайшей остановке и зайти в ближайший салон!
--Да чёрт с ним, с телефоном! - не удержалась Катя - вскрикнула, совсем не обращая внимания на пару пассажиров, обернувшихся в их сторону. - Карточка ведь не работает…
--Ну, правильно! Слишком чай был горячий. И руки у тебя, подруга, не из того места. Гнула-то ты её зачем?
--Да причём тут руки! - вздохнула Катя. - Телефон ведь на шнурочке был…
--А кнопки ты на нём не руками нажимала? - усмехнулся Колька, вспоминая, как Катин телефон угодил ровно в чашку и перевернул её. - Сильно обожглась?
--Нет. Ерунда…
--Да не волнуйся ты так, Пушкарёва! Новый купишь. Знаешь, какие сейчас в моде? Я тут читал недавно…
--Колька… Ты не понимаешь… - Катя отвернулась от него к окну.
--Ну да, конечно… И почему ты потащила меня назад, не дав договорить с дядей Толей, тоже не понимаю. И почему ты с самого утра гипнотизируешь экран, мне тоже не дано понять, - картинно обиделся Зорькин. - Да позвонит он! Никуда не денется. Не сходить же так с ума.
--Куда?! - простонала Катя, пытаясь высушить дыханием сим-карту и разгладить сгиб. -Господи! Ну почему со мной всегда такое?
--Потому что руки… Слушай, Кать, да не вернётся он сегодня! Ну нереально это за полдня, понимаешь?
--Понимаю.
--Хотя женская доля не всегда так уж тяжела. Всё зависит от того, как разделить имущество.
--Перестань…
--И развод для супругов часто бывает хорошим шансом для примирения…
--Колька, ты специально, да? - в её глазах блеснули слёзы. - Ты думаешь, что я не понимаю, что за иллюзии расплачиваются действительностью?
--Не понимаешь! - не обращая внимания на и так расстроенную Катю, продолжил он. - Понимала бы - уехала. В тот же день! Как и говорила. Коротка же у тебя оказалась память, Пушкарёва!
--Не могу…
Не могла… Ничего не чувствовать другого, кроме неподвластного желания быть с ним. Выла от тоски, металась израненным животным в клетке, ненавидя время, остановившееся внутри неё, как только он уехал. Ещё совсем недавно ей требовалось это время, чтобы осмыслить и решить, что делать дальше. Но утренняя записка от Андрея лишила Катю окончательно всех мыслей о расставании с ним. Всё неважно! И эта женщина, совсем не волей случая ставшая для него женой… И такая торопливость Жданова развестись с Кирой, которая, скорее всего, закончится никчёмной бесполезностью… И туманная неопределённость будущего с ним… И она сама. Воровка чужого счастья, мужчины, не принадлежащего Кате. Всё равно…
«На чужих слезах счастья не построишь!» - всё ещё шептал ей полузадушенный голос разума. «Нельзя разрушить то, что уже разрушено! - клокотало у неё внутри, заглушая разум. - Я не посягаю на чужое - я беру своё…» И она боялась. Себя. За такие неподвластные и неконтролируемые мысли.
«Если бы узнал об этом папа… - с горечью улыбнулась она. - Проклял бы …»
Всё равно… Только бы быстрей тащился этот старенький автобус сквозь серость и туман дождливого, почти осеннего дня! Только бы увидеть, прижаться и задохнуться от тёплого его дыхания на своих губах!
Точка невозврата…
И она уже случилась.
Но сквозь беспомощность и беззащитность чувств к Андрею робким бледным ростком пробивалось в ней неверие, что он когда-нибудь оставит в прошлом живого человека с кровоточащей раной в душе, с которым шёл по жизни очень долгие годы. Вопреки холодному равнодушию, с которым Жданов говорил о своей жене, Катя понимала, что как только он предпримет первую попытку уйти не в пустоту и одиночество, а к ней, в нём сразу же активизируются упрятанные чувства жалости и долга, так знакомые для неё самой. Всё это время, проведённое с Андреем вместе, уверенно обозначило в ней их удивительное сходство. Да, он любил шашлычок из морского чёрта, а она - постную картошку, посыпанную укропом. Ему нравилось встречать рассвет, засыпая, а ей - просыпаясь. Он предпочитал белое и чёрное, а она - жёлтое и зелёное. Но две души, встретившись вместе, трепетали и вибрировали, будто в одном измерении, были сотканы из одних и тех же лоскутков материи и летели в неизвестность на одних крыльях на двоих. И ошибка исключалась. Сердцем.
Катя перебирала прошлое, словно чётки в пальцах, и теперь ее когда-то былая уверенность в том, что он всё время был с Кирой всего лишь по необходимости, не испытывая при этом никаких живых человеческих чувств, рушилась о собственное представление о Жданове, как о себе самой. Не мог он с Кирой, как с марионеткой! Ведь с Катей же не смог?..
Быть с человеком, к которому ничего не испытываешь, кроме равнодушия, невозможно. Прикосновения его и поцелуи отвратительны и вызывают лишь брезгливость. Ну не всё время же Андрей жил с Кирой в разных комнатах! Она не маленькая и не наивная - понимает… И помнит, как отвратительно-брезгливы прикосновения чужого тела. Не мог он с Кирой, как с чужой! Ведь Катя же не смогла…
И поэтому мало суметь уйти от дорогого человека. Нужно ещё суметь, уйдя, не вернуться.
--Чёрт возьми! - неожиданно вскрикнула она, дёрнувшись от острой боли, с удивлением рассматривая палец, из которого сочилась кровь. Слишком сильно сжала в кулаке острую маленькую карточку… Слишком сильно ревновала, понимая, что больше не способна отдавать его другой.
Своего мужчину…


* * *

--Жданов! Объясни! Ничего не понимаю! – Малиновский пожимал плечами, на бешеной скорости гоня машину и в третий раз проезжая на красный свет. - Что ты надумал? Разводиться только потому, что ты не любишь, так же глупо, как жениться только потому, что полюбил! Ты вообще хоть что-то соображаешь?
--Чёрт! - выругался Андрей, совершенно игнорируя друга. - Что за бюрократия? Какой болван придумал эти идиотские порядки? С какой это стати я должен собирать такую прорву сомнительных бумаг, о названии которых впервые слышу? И почему, в конце концов, уволилась твоя эта дура Тонечка? Имеешь баб, так хоть имей от них пользу!
--Кто бы говори-и-ил! - процедил Роман сквозь зубы. - Это не меня, а тебя всегда использовали бабы! Вон! - указал он на блестящее колечко Жданова, которое тот нервно пытался натянуть на палец. - Окольцевали? Чтоб не увлёкся ненароком миграцией и паломничеством по южным городам?
--Заткнись! И можешь ты, в конце концов, быстрее ехать?
--Ещё быстрее? – Роман округлил глаза. - Я пока не собираюсь на тот свет. Мне и на этом пока неплохо. «Заткнись»… А что же ты, такой свободный и решительный, как бронзовая птица, одной рукой напяливаешь это золотишко, а другой ломаешь кнопки на мобиле? Теперь уже от двух зависишь?
--Не понимаю, почему всё время «недоступен»… С самого утра!
--Жданов! - расхохотался Малиновский. - Блеск! А мне всё это нравится, вот что я тебе скажу. Как в старые добрые времена! Я свободен, ты двукратно обречён.
--Не будет никаких времён! - осёк его Андрей. - Понятно?
--А колечко всё же натянул?
--Представь себе! Я собирался сегодня только развестись, а не выслушивать истерики Киры. И вообще… - Жданов отмахнулся. - У меня в четыре самолёт. Какие могут быть разговоры?
--Хорошо, допустим, - кивнул Роман, - а на фига ж ты заезжал-то к ней с самого утра? По жене соскучился?
--Да потому что… Надо было, и заезжал! Вперёд смотри! Поворот пропустишь!

…Она давно умела узнавать Андрея по шагам. По лёгкому шуршанию колючего дверного коврика, неуловимому для слуха. По аромату его одеколона, едва заметно доносящегося
эфемерным шлейфом, бесполезным для обоняния через толщь кожаной двери. По усталому движению руки, запускающей пальцы в волосы, неразличимому для невсевидящего глаза. Она привыкла ждать и, дожидаясь, приучала себя быть счастливой.
Сегодня утром он был особенно чужим…
Неловко переступая на пороге, извинился за визит в столь ранний час. Смущённо улыбнулся при упоминании про их общий дом и виновато скользнул губами по её лбу, осторожно откидывая чёлку.
Берёг?
Жалел?
Прощался?..
Наскоро принял душ, торопливо переоделся. Друг за другом открывал ящики комода в спальне, особенно нервничая, когда на сумочке с документами застряла молния. Вздрогнул, обернувшись и увидев, как она стоит за ним, прислоняясь к двери. Тут же хлопнул ящичками, наспех затыкая в них свесившиеся галстук и её сорочку. Что-то принялся рассказывать про таинство ледяных пещер и скоротечность времени в командировке. Про неотложные дела в Зималетто и случайную ошибку в новом недавно подписанном контракте. Неловко переступая на пороге, улыбнулся, пряча взгляд в бамбуковой соломке в стеллаже. Кивнул, помедлив, сжав ладонь в кулак, до побелевших косточек на нём, и обещал вернуться.
Сегодня утром он был особенно чужим…
Кира ахнула и медленно опустилась пол, обнаружив, что в папке с документами нет их свидетельства о браке. Ничего не видящими глазами просматривала каждую бумажку, вынимая одну за другой, всё ещё надеясь ошибиться.
--Не может быть! Зачем?..
Слёз не было. Вместо них - мёртвая приклеенная улыбка. Дожидаясь Андрея, она привыкла бояться. Песок всегда стремится ускользнуть сквозь пальцы, как только чуть сильнее сжимаешь кулачок… И не могла не сжимать песок в ладошках.
--Это она… Значит, есть… Почему?..
Она опять его узнала по шагам, не готовая прощаться…

--Андрей! – Кира метнулась к нему, но остановилась, не выходя в прихожую. - Андрей… Где ты был?
--В Зималетто, - ответил Жданов, приветливо улыбаясь. - Я же говорил, Кирюш. Брандо опять напутал со сроками. Вот я и решил проверить документы, прежде чем ему звонить.
--Со сроками? - улыбнулась Кира ему в ответ. - А какой же срок ты мне отвёл? Нам.
--Что? – Андрей затаил дыхание, пристально вглядываясь в её бледное лицо. - Ты о чём?
--Зачем же так? Со мной, - спросила она, пряча ладони в спущенных рукавах домашней куртки, словно отогреваясь. - Ты бы просто мог сказать. И я бы поняла тебя.
--Кир…
--Нет! – она выскользнула из-под его руки, как только он попытался её коснуться. - Нет, ты скажи, я что, уже свободна? Я разведённая женщина?
--Господи… - Жданов с силой провёл по лицу ладонями и тряхнул головой, уже безошибочно предчувствуя неизбежность. - Я объясню. Я сейчас всё объясню тебе!
Кира, не оборачиваясь, прошла в спальню и опустилась на краешек кровати. Она всё так же пыталась улыбаться, но её вздрагивающие худенькие плечи и пальцы, нервно теребящие край рукавов у куртки, безжалостно выдавали тихую истерику, закипающую у неё внутри. Андрею было знакомо такое её состояние. Вот сейчас… Еще немного… Осталось произнести пару незначительных фраз, и она расплачется, закрываясь от него в подушках. Он прошёл и сел рядом, бросив позади себя сумку. Медлил, всё ещё не зная, с чего начать.
--Начни с главного, - будто прочитала Кира его мысли.
--Хорошо, - согласился Андрей и взял её за руку, освобождая от ткани длинного рукава. - Хорошо… Только, пожалуйста, не плачь… - Вместо ответа она неопределённо пожала плечами, отворачиваясь к окну, не выдёргивая ладонь из его руки. - Я действительно решил уйти. Но не сегодня. Я хотел обдумать всё и потом поговорить.
--А что сегодня? – она снова пожала плечами. - Развестись? За моей спиной?
--Прости.
--Конечно! Прощу… Разве может быть иначе? Разве было когда-то по-другому? Так что же, Андрюша, я тебе уже не жена? – она мельком взглянула на его колечко.
--Жена, - он крепче сжал её пальцы. - Я просто решил узнать. Для этого мне нужны были документы.
--Почему, Андрей? - обернулась она к нему, пристально вглядываясь в его вмиг осунувшуюся фигуру.
--Я люблю другую женщину.
--Я знаю это.
--Я всё ещё её люблю.
--Я помнила об этом. Зачем же мне напоминать?
--Господи… Ты не понимаешь…
--Действительно! - нервно усмехнулась Кира, выскальзывая из его руки. - Не понимаю, зачем тебе понадобился развод, когда ты и без развода ... с ней. Тебе кольцо мешало? Так мог бы просто снять.
--С кем? - неподдельно удивился Жданов.
--Ты смеёшься? Спрашиваешь у меня? Проверяешь, насколько хорошо я изучила тебя? Да, хорошо. Ты постоянен, Андрюша, и не изменяешь сам себе, изменяя мне исключительно с секретаршами.
--Подожди… - Андрей нахмурился. - Ты про Ирину?
--Может, и не про неё, - улыбнулась сквозь слёзы Кира. - У Малиновского тоже секретарша есть. Может, он подарил её тебе? Или одолжил на время? Только ты и Кривенцо-о-о-ва… - она поморщилась. - Нет, не верю, Жданов! Потому что слишком верю Шурочке!
Он медленно поднялся и подошёл к окну, запуская в карманы брюк руки. «Раз… Два…. Три…» - посчитал глазами машины, припаркованные к подъезду. «Четыре… Пять… Шесть…» - скамейки вдоль аллеи, густо усаженной отцветшими кустами раскидистой сирени. «Семь… Восемь… Девять…» Сердце упорно не соглашалось ни на какой компромисс, отстукивая барабанную дробь у горла. Он понимал, что ещё может шагнуть назад, в прошлое, на время забыв о настоящем. Подумать, переждать, обуздать мучительные мысли, замысловатым спутанным клубком роящиеся в голове. Взять паузу, тайм-аут, подготовиться и отточить слова, которые он должен произнести Кире. Подготовиться к её беде, поглубже пряча предвкушение собственного счастья. Но невозвратен путь, на который он уже ступил. И неожиданно мучительно тягуче время.
Андрей глубоко вздохнул и обернулся.
--Я встретил Катю.
--Кого? - не поняла она, часто моргая.
--Катю, - повторил он уверенней и громче.
--Пушкарёву?.. - тень ужаса, как большое чёрное облако, медленно наползала на Кирино лицо. - Её? – она прислонила ладонь к губам, чтобы не закричать.
--Так вышло. Так и должно было случиться.
--Господи…- шепнула она чуть слышно. - Как же я об этом… Как же я об этом не подумала? Хотя… - ладонь безжизненно сползла вниз и свесилась с коленей. - Нет… Нет… Не может быть! - расхохоталась она в голос. - Я этому не верю! Ты ведь пошутил? Скажи, Андрей, ведь ты же специально обманываешь меня?
--Кира, прошу тебя!.. - он снова оказался возле неё, но, задержавшись на мгновенье, нащупав в кармане телефон, попятился к двери. - Я постараюсь объяснить. И ты поймёшь. Сейчас… И мы спокойно обо всём поговорим. Я объясню.
Она с трудом могла понять, что Жданов просит у Малиновского. Его слова словно сквозь липкий и густой туман охватившей её паники пробирались в спальню, долетая до ушей, но не имели ни значения, ни смысла. «Вот и всё» - стучало оглушительным набатом предчувствие неизбежного, перекрывая воздух. «Но я люблю его!» - отвечало что-то, смутно напоминающее сейчас Кирино сознание. «Всё, Всё!» - не унималось глупое седьмое чувство. «Не отпущу. К ней. Ни за что!» - вторило сознание, прежде чем
Кира откинулась на подушки и уткнулась в них лицом, сотрясаясь и дрожа от непролитых слёз.



20.


--Ты куда?
--Погуляю…
--Не ври. Ты снова на седьмой этаж?
--А хотя бы! - ответила Катя ему с вызовом. - И что? Хотя я знаю, что. Наизусть! Про то, что ты сейчас мне скажешь.
--В четыре - пароход. А это… - Колька посмотрел на часы и для большей убедительности ткнул в блестящий корпус пальцем, - …это через полчаса. Или ты снова не поедешь?
--Поеду… Я только посмотрю.
--Пушкарёва! Три дня прошло! Три! - он выставил вперёд три пальца и покрутил ими перед Катиным лицом. - Но для тебя это, кажется, неважно.
--Мне важно знать, почему он не приехал. Только это…- она обернулась к Зорькину, решительно посмотрев ему в глаза. - И вообще… Ты что это говоришь со мной, как с дурочкой? Помню я про пароход твой! И про завтрашнюю ярмарку твою не забыла! И что она раз в год!
--Да ты, кажется, уже ничего не помнишь, кроме своего Жданова, - вздохнул Зорькин, махнув на неё рукой. - Как там у Пушкина-то? «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей»? Ну хорошо, понимаю - влипла ты опять. Но перед ним-то ты зачем показываешь свои чувства? Нет, не узнаю тебя…
--Легче! А не больше. Меньше, говоришь, показывать? Да куда же меньше-то? Разум наш и так всё попрятал… Я приняла решение, Колька. Ты что вчера мне говорил? Что самое главное - когда любят женщину, а от неё достаточно, чтобы она позволяла себя любить? Нет, Коль. Я поняла. Мне просто необходимо любить самой.
--И это ты собираешься сообщить закрытой двери Жданова?
--Не собираюсь. А он приедет. Я чувствую это…

Она была уверена, что Жданов не вернётся. Почти уверена… Что на его пути снова встали обстоятельства, превращаясь в невозможность. Новый, купленный ещё три дня назад, телефон и новый номер – это тоже обстоятельство, случай, разделяющий их, безжалостно мучающий. Позвонить самой Андрею Катя так и не решилась, много раз набирая цифры и тут же удаляя с погасшего экрана. Она сама уже не понимала, зачем спускается на его этаж, забивается в маленькое кресло у раскидистой берёзы в деревянной кадке и смотрит в пустоту. Позволяет себе это, разрешает, будучи уверенной, что он об этом не узнает. Уверенной, почти…
Она впервые поняла, что не нужно думать о реакции других, рассматривающих её, складывающих мнение, позволяющих себе судить. Другие существуют параллельно…
Просто жить. Просто верить. Знать и помнить, что у неё всегда есть шанс быть свободной. В любой момент, когда она решит, сама, не думая о мнении чужого наблюдателя. Захотеть и жить так, как хочется, а не как положено, предписано, предначертано. Открыть глаза внутри себя, собирая воедино мысли, чувства, интуицию. Но с каждым таким желанием, сменяя их, в Кате всё больше поселялся страх - стать несвободной… Раствориться в Жданове…Заполнить им свою жизнь, до собственной неважности. Ведь всё это уже когда-то случилось с ней. И была ли их разлука только случаем?..
Он женат. А она - любовница. Обыденная пошлость! Обречённость, не оставляющая будущего…
Она уже забыла, в каком городе живёт, в каком измерении существует, как её зовут и сколько ей лет. А он уехал… Она уже почти осознала и почти приняла, что слишком маленькая для внешнего мира, но слишком взрослая для внутреннего мирка, которым не будет больше править обида и самолюбие. А он не позвонил даже на рецепшен… Но вера в возможность их отношений, слабая, задыхающаяся, непонятно ей самой, на чём ещё державшаяся, не исчезала, а только блекла, как будто на неё накинули вуаль из паутины - незаметную, невесомую, но всё же существующую. И снова будет падение. И снова ей придётся собирать себя по частям. Не проходило чувство, что она, выбирая этот путь, разбрасывает себя по дороге. А возвращаться назад ни сил, ни времени не будет. Она будто бы теряла целостность, размениваясь на ощущения, приобретая видимость движения вперёд…
Но она была не в силах отказаться от Андрея…
Оставалось только ждать… Его бесполезного звонка на рецепшен… Своего неизбежного поражения перед будущим…
Жить, ожидая, было сложно. Жить, взвешивая мысли и шаги, было невыносимо.
И всё же она понимала, что, больше всего желая свободы, стала несвободной. Но ведь стал несвободным теперь и он.
Заложники своей любви… Когда не дочитывают книгу, в ней загибают страничку или кладут закладку. И эта закладка стала самой важной в их с Андреем жизни. Это Катя чувствовала безошибочно.


Он нёсся, перескакивая ступени. Он открывал одним ударом кулака все двери, возомнившие из себя помеху. Он мысленно ругал и умолял быстрей лететь самолёт, нечаянно нагрубив бортпроводнице. Ловил такси в аэропорту, приказывая водителю пропускать все светофоры. В гостинице не выдержал и громко пнул ботинком лифт, который тащился, как детский паровозик на верёвочке, собирая пассажиров на всех этажах. Расталкивая их, попутно извиняясь и едва давая им возможность выйти, вмял кнопку на восьмой этаж. Обречённо прислонился лбом к закрытой двери…
--Идиот!.. Ну зачем уехал?!!
Решил проститься с прошлым. Немедленно. Сейчас! Как только ему позвонила Ирина, отчитывая за беспечность, отчитываясь за состоявшийся скандал с Кирой, в который раз обвиняющей её в любовной связи с ним.
Жданов знал, что прошлое имеет продолжение. Липкое, тягучее, кандалами цепляющееся за ноги, душащее жалостью и давящее привычкой. Но ему казалось, что теперь он в силах справиться с этим прошлым, отсекая, отрезая его как нить. Как волос. Но он опять ошибся. Даже при очень большом желании отрубить и убежать прошлое хватается за плечи, виснет на шее и догоняет, пробуя и требуя повернуться к себе. Или хотя бы остановиться, опаздывая в настоящее. И у него не получилось даже позвонить Кате…
Ссутулившись и сжимая в кулаке маленькую коробочку, медленно побрёл к лифту. Спустился на свой этаж, но не вышел, замирая на пороге, оставляя в недоумении пожилую женщину, желающую войти.
--Чёрт! Спросить же надо было!
--У меня? – она вздрогнула, прижимая ладонь к груди и шарахаясь от Жданова в сторону.
--Простите… Мне на рецепшен, вниз. А вам куда?
--Никуда … Подожду другого лифта…
«Не выезжала»…
И Жданов был впервые так благодарен Богу и пухленькой блондинке, порывисто целуя ей
руку за произнесённые слова.


Она сидела в холле, в маленьком вишнёвом кресле, под раскидистой берёзкой в деревянной кадке. Расслабленно, безучастно, отрешённо, перекрестив ноги, перелистывая глянцевый журнал, но смотря куда-то в сторону. Андрей остановился у поворота, прячась за углом стены, не замечая, как ремешок сумки скользит с плеча, роняя её на пол. На неё хотелось смотреть, не отрываясь… Отвлекаясь от предчувствия, что Катя уже возненавидела его за незвонки и неприезды и у него не получится оправдаться. Посмотреть ещё минуточку, впитывая её всю, глазами. «О Господи! Как же я соскучился!»…
Прошло не больше нескольких секунд, и Катя обернулась. Журнал выскользнул из пальцев, огромной бабочкой раскидывая пёстрые страницы-крылья на полу.
--Ты…- то ли спросила, то ли обозначила его, пытаясь справиться с видением.
--Ты… - шепнул он, улыбаясь и сдёргиваясь с места.
Остановившись в паре сантиметров около ней, привставшей с кресла, дотронулся до её щеки, улавливая, как она тянется за его ладонью. «Не чужой»…- ликовало и буйствовало внутри. И он опять вспомнил про Всевышнего.
Целовал осторожно, бережно, обжигая дыханием кожу. Отдавая ей крохотными порциями щемящее, перехватывающее горло счастье.
--Я думала, что ты… не вернёшься…
--Я не выжил бы, если ты не дождалась…
…Она была другая… Почему? Почему её взгляд обжигает смелостью и решительностью, от которой кружится голова? И такие чуткие руки… И такие открытые губы… Открытые сразу, без промедления… Было видно, как Катя волнуется, как усилием воли сдерживает дрожь. Она должна была обидеться. Упрекнуть его, отталкивая! Он даже приготовил ей слова, неоднократно проговаривая в самолёте, чтобы она поняла его или хотя бы попыталась, прежде чем принять решение расстаться, бросить. Но когда она поднялась на носочки, целуя его в ответ… Нет, не целуя, а просто отдавая Жданову свои губы, он заглянул в её глаза, наполненные до кончиков ресниц любовью, и … Ничего не требующей, ни за что не упрекающей, соглашающейся с каждым его невысказанным оправдательным словом… И Жданов понял, что никогда в дальнейшем не посмеет, не сможет её обидеть, разочаровать, усомниться в её вере или понимании. Он расшибётся в щепки, перепрыгнет через множество голов, пробьёт лбом двери, но не оставит, не отпустит от себя и станет неустанно следовать любому Катиному желанию. Только бы она просила и ждала!
Ещё…
Ещё немножко…
--Привет, - шепнула она, немного отстраняясь.
--Привет, - ответил он, всё ещё не в силах от неё оторваться. - Это тебе.
--Это мне? - переспросила Катя, принимая из его ладони маленькую коробочку. - Что это?
--Посмотри… - он замер, отчётливо слыша собственное сердце, вырывающееся из груди. - Вдруг не понравится? Я не умею это выбирать…
Катя непослушными пальцами нажала на крошечную, величиной с булавочное ушко, кнопочку и открыла крышку. В ладонь сразу выпал маленький золотой бесёнок с бриллиантом вместо глаза и закрученным хвостом, обвивающим тело.
--Ах…
--Так и думал, что не понравится…
--Андрей…
--Сам не знаю, зачем его купил! Лежал там, на витрине, подмигивал… - виновато оправдывался он. - Чёрт его знает, что я в нём нашёл! В этом чёрте…Может, вспомнил ресторан… Кать… Но если тебе не нравится, то…
--Поцелуй меня…

Жданов так бы и не вспомнил о брошенной сумке в холле, у стены, поворачивая ключ в замке своего номера, обнимая Катю, если бы она не сжала ему чуть сильнее руку и не кивнула на двух мужчин, склонившихся над находкой, пытаясь приоткрыть её и размышляя громко вслух, что делать с сумкой.
--Ещё немножко, и была бы объявлена воздушная тревога, - улыбнулась Катя, когда Андрей уже в номере достал из сумки бутылку минеральной. - А потом все искали бы террориста, подбросившего бомбу.
--И выгнали бы нас на этот моросящий дождь? Нет, не хочу…
--Пришлось бы…
--Кать…Ты дрожишь. Холодно?
--Нет… Но я боюсь, - ответила она смущённо и честно.
--Меня?
--Кольку, - судорожно вздохнула и улыбнулась она. - Я опоздала на пароход. И он мне этого не простит…
--Чёрт с ним, с Зорькиным… - он обнял её и прошептал в макушку.
--Чёрт теперь со мной…- Катя сжала в руке коробочку. - И я не знаю, хорошо это или плохо…
--Ты жалеешь, Кать? – он приподнял её лицо за подбородок. - Ты только скажи, и я… И мы куда-нибудь пойдём.
--Нет… Я хочу … остаться…

…Когда шум воды в ванной затих и Катя появилась в дверном проёме в одном большом оранжевом полотенце, Андрей, всё ещё в блестящих капельках воды, стекающих с волос, подошёл к ней и, легко подхватывая на руки, отнёс в комнату и опустил на кровать. Они сидели молча, замирая, смотря друг на друга. Глаза в глаза… Возможно ли только взглядом доставить наслаждение? Не прикасаясь к телу? Впитывая, вбирая, поглощая взглядом?... До спазма в горле, до крупной дрожи, мурашками проступающей на коже…До выскакивающего сердца, стучащего набатом уже не слева, а везде, внутри, гонящего с бешеной скоростью по жилам кровь… До застывших пальцев, сжимающих краешек одеяла… До неуёмного прерывистого дыхания, мигом дурманящего голову, рождая там… внутри… внизу… озноб удушающего удовольствия…
Возможно ли?...
Недолго…
Он потянулся к ней, осторожно разматывая полотенце. Она и не заметила, когда он сбросил вниз своё, которое распростёрлось на полу большим пушистым махровым сугробом…
--Кать… - шепнул он, задыхаясь от нежности. - Ты не пожалеешь? Потом…
--Нет… - почти не различая слов, ответила она.
--Пожалуйста, не пожалей…

Он ласкал её губы… Медленно, долго, ненасытно… Мучительно долго, упиваясь и окончательно теряясь в её протяжном стоне… Моля Всевышнего дать сил продлить эту томительную истому. Вздохнул шумно, сдерживая собственный стон, когда она прижалась к нему. Тесно… Плотно… Тело к телу, чуть поведя бедром. Казалось, что неутолимая жажда близости мучила их все эти дни с одинаковой силой. И теперь они пытались не спеша, жадно, по глоточку напиться друг другом, пробуя всё ещё удержаться на поверхности блаженства, не утонуть в нём, не захлебнуться…
--Я не могу без тебя…
--Я не могу…
Дыхание сбивалось, задерживаясь, останавливаясь, но потом учащаясь, переходя в сдавленный всхлип… Руки замирали и снова жадно исследовали тело, знакомясь… Возвращая… Приучая друг к другу… Наполняя, насыщая уже неконтролируемой и необузданной страстью.
--Как же я соскучился…
--Анд…рей…
Голоса, всё больше напоминая неразборчивый шёпот, доходили до сознания медленно, словно сквозь туман, стелящийся сладким облаком почти болезненного нестерпимого желания.
«Дальше!» - требуют впивающиеся в спину руки…
«Дальше!» - всё ненасытнее становятся губы, начинающие мучить недосказанностью и даже болью предвкушаемого наслаждения.
Дальше…
Дыхание сливается, склеивается, становясь одним на двоих, на мгновение замирая и меняясь на общий всхлип, взбудораженное проникновением плотью в плоть.
Быстрее…
Ещё быстрей…
Сильнее…
Нет больше сил на промедление и борьбу с подступающим фейерверком освобождения…
Дальше…
Подхватывая движение друг друга… вверх… вниз… вдвоём… Раскачиваясь на качелях нереального, непонятного, испепеляющего наслаждения…
Ещё…
Быстрее…
Без остановки и с протяжным криком… Когда уже совсем немного… близко… Три коротких шага - движения-толчка для окончательной потери рассудка, реальности, себя друг в друге…
…Она ещё всхлипывала, судорожно сжимая и подгребая под себя белую, как девственный и только что выпавший снег, простыню…
…Он всё ещё вдавливал её в эту белоснежную, влажную и горячую простыню, не в силах шевельнуться…
Дальше…
А дальше…
Первый поцелуй-прикосновение… Благодарность… Завершение и новое начало… Чтобы вскоре снова всё начало кружиться, теряться, растворяться, едва приходя в равновесие…

21.


--Вот скажи, а обязательно нужно было целовать под фонарём? – Катя отстранилась, пытаясь отдышаться. - Нет другого места? - Жданов ничего не отвечал, только рассматривал её, как будто впервые видел. Эти пляшущие чёртики в глазах, пытающихся сейчас быть строгими… Этот порывистый взмах руки, приглаживающий волосы… Этот взлёт бровей, обещающий выказать недоумение и решительное несогласие с ещё одним настырным поцелуем… Эти губы, поучающие и раскрывающиеся навстречу… Мир сузился до её губ. В нём больше ничего не существует… - Нет… Подожди… - всё же вырывается она, вздрагивая от горячей ладони на своих ягодицах. - Ты сошёл с ума, да?
--Угу… - кивнул он, прижимая Катю к себе, утыкаясь лицом в её макушку. - Здесь же никого нет… Ночь же… Видишь?
--Перестань… - шепчет Катя ему в грудь, скользя губами по чуть прохладной коже. - Так нельзя… себя вести…
--Ну, поцеловать-то я могу хотя бы? - улыбнулся он, прикрыв глаза и наслаждаясь прикосновением её пальчиков к шее за воротом расстёгнутой рубашки.
--Не можешь…
--Не могу? Кать… А поучи меня целоваться?
--Что? - прыснула она от смеха, удивляясь.
--А что? – Жданов снова смотрит только на её губы. Такие подвижные, пухлые, алые, без следов помады. Только губы в этом мире, и завиток волос, запутанный в ресницах…
--Поучу, - хитро улыбается она, предчувствуя его дальнейшие просьбы, - но при одном условии…
--На выставку «легенд мировой авиации» не пойду, - мученически нахмурился Жданов, улыбаясь ей в ответ на недоумение в глазах и невольно вспоминая их с Катей вчерашнее планирование досуга. - Даже не проси.
--Нет! - рассмеялась она опять. - Я не про это… Хотя вы, Андрей Палыч, беспробудно ограниченный человек. В мировой авиации.
--Всё наверстаю… - прошептал ей Жданов в губы. - Но не сейчас… Потом… С тобой в Москве…
--В Москве? - вздохнула Катя, сразу же меняя улыбку на растерянность. - Андрей… Ведь мы же обо всём поговорили…
--Дело в том, что я тебя не отпущу туда, в этот Ейск. Нечего тебе там делать. С ним.
--Пожалуйста!.. – взмолилась она. - Не начинай!.. Ты мне по-прежнему не веришь, да?
--Я ему не верю, Кать.
--А себе? Себе ты веришь?
--В смысле? - не понял он.
--Что всё на самом деле так легко и просто с Кирой…
Сердце ёкнуло, превращаясь в пойманного капканом воробья, и затрепетало, вырываясь наружу из груди. Она не верила… Она чувствовала иначе его красноречивых и убедительных слов. Чтобы не выдать себя, как он волнуется, Жданов отвёл в сторону взгляд, ища скамейку, и предложил Кате сесть. Но она отказалась, уверенно мотая головой.
--Да, - Андрей кивнул, прищуриваясь. - Легко, - сказал он громко, пытаясь заглушить в себе память о трёхдневной молчаливой истерике Киры. - И просто! – обозначил, стараясь не помнить её напутственных слов в Катин адрес.
--И Кира согласилась на развод? - продолжала мучить его Катя. - Вот так легко поехала с тобой и…
--Не со мной, а с Малиновским, - вздохнул Андрей, усиленно изображая, что вот-вот готов обидеться за недоверие. Вспоминая, как Роман вёз Киру к Маргарите. Полуживую, бледную как тень и пугающе немую…
--И… когда же этот день? – Катя посмотрела на него в упор, обжигая ставшим как угли взглядом.
--Первого сентября, - выпалил он, прежде чем почувствовал, что больше не выносит этих Катиных глаз. Лихорадочно соображая, как уйти от этой темы, всё больше ощущая себя последним негодяем, он вынул пачку сигарет, вытряхнул одну из них на ладонь и жадно закурил, пуская дым в сторону. - Кать… Всё будет хорошо. Вот увидишь.
--Я вижу. Что было нелегко. Только ты зачем-то скрываешь от меня это.
«Не закрытый, а открытый перелом…» - вспомнились ему доверие и тревога одураченной героини из старого фильма. Жданов горько усмехнулся, выбрасывая сигарету и притягивая Катю к себе.
--Не хочу об этом говорить. Это всё неважно. Только я и ты. Только дождись! Пожалуйста…
Это было единственным, о чём мог думать Жданов. Несмотря на гадкое предчувствие будущих скандалов с Кирой, нравоучений матери и молчаливого непонимания отца, как только Кира сообщит им о его решении. Если не сообщила сразу, уже, как только он уехал, захлопнул дверь квартиры. Как только Малиновский повёз её к Маргарите. Несмотря на Кирину же просьбу - не посвящать ни во что родителей. Пока… Пока они не выяснят с Андреем это недоразумение. Спокойно и обстоятельно, как только он вернётся, насытившись любовницей…
Любовница… Андрей поморщился, ненавидя Киру. Презирая ту толстощёкую крашеную блондинку в суде, с прищуром злорадной кобры ответившей ему «нет», тыча пальцем в какой-то пожелтевший талмуд документов. Четвертуя себя за ложь Кате.
Он боялся. Боялся, что она может не выдержать. Может не остаться собой. Примет за неизбежность временные трудности. И тогда… И тогда он просто не переживёт её уход. Больше не сможет пережить.
--Всё будет хорошо, - шепнул он ей в макушку. - Слышишь? Ты веришь мне?
Жданов верил, что пока есть их любовь, всё остальное будет прикладываться, лишнее - растворяться, мешающее - просто удаляться и отсеиваться, как ненужный спам. И с этим он справится сам, один, скоро. Да, расставание с Кирой будет выглядеть, возможно, некрасивым. Возможно, он снова будет совершать ошибки. Но Катя об этом ничего не должна знать. Они были счастливы в реальности, здесь и сейчас, достигая того внутреннего комфорта и эйфории, что потерять всё это и разрушить становилось равносильно смерти. Жданов и не представлял себе теперь жизнь без Кати. Нет её - нет и его. Оболочка не считается. Она - для обозначения себя другим.
--Верю.

* * *

--Господи, Кирочка! Я не верю!..- Маргарита прижала ладонь к груди слева. - Ты что-то путаешь! Не-е-е-ет… Ну, конечно же! Вы просто поссорились, и Андрюша решил таким образом поучить тебя.
--Мы не поссорились.
--Ну, значит, у Андрюши просто было плохое настроение! - воскликнула она, лихорадочно сверкая глазами. - Он же заезжал в Зималетто? Что-то с контрактами решал. Что-то там не ладилось. Ну? Ты же помнишь?
--Нет, Маргарита, нет.
--Подожди, девочка моя… Да на тебе лица нет! Ты что себе надумала? – поднялась она с кресла и обняла Киру за плечи сзади, всё больше сама меняясь в лице, на котором тут же проступили морщины, тщательно упакованные в толстый слой грима. - Подожди… Нет, он не мог.
--Андрей хотел развестись ещё в тот день, когда приехал, - голос Киры звучал ровно и безучастно, но её напряжённая, вытянутая в струну спина, и маленький кружевной платочек, с силой сжатый в кулаке, выдавали закипающую в ней истерику, готовую вот-вот прорваться сквозь надетую маску равнодушия. - Но у него не получилось. Мне нужно было расписаться. В графе «Имущество».
--Ну, ты же не сделала этого? Ведь нет? - вскрикнула Маргарита, снова садясь перед ней, выдавая своё истинное понимание серьёзности решения сына. - Боже мой… Кира… Он с ума сошёл! Он просто не понимает, что творит! Вот увидишь, - взяла она в ладони влажную холодную Кирину ладонь, - как только закончится его командировка и он вернётся…
--Да нет никакой командировки! Нет! Нет! И не было!!! – Кира не выдержала многодневной борьбы с самой собой и громко разрыдалась, утыкаясь в мягкий кожаный диванный подлокотник. - Не было! К ней!.. Нашёл!.. И уходит!...
--Не может быть…
--Может!..
Маргарита аккуратно и нежно обняла Киру, пересаживаясь к ней. Не говоря ни слова, только по-матерински укачивала, перебирая и приглаживая растрепавшиеся волосы, затаив дыхание, проглатывая вязкий ком, сдавливающий горло. Ведь знала, чувствовала, что это с сыном когда-нибудь случится…Слишком хорошо помнила его, больного бесполезной блажью к Кате…
--Ну что же, - вымолвила она, обрушивая тишину, перемежающуюся становящимися всё реже всхлипами Киры. - Не нужно плакать. Нужно думать.
--О чём? – она подняла заплаканные плохо видящие глаза на Маргариту, вздрагивая от её ледяного и колючего тона.
--О том, что прячешь ты в себе, а она нет, эта умная страшненькая девочка.
--Умная? – всхлипнула от возмущения Кира. - Эта тварь гулящая, ворующая чужих мужей, умная? Неужели вы не понимаете, что ей от Андрея надо?
--Понимаю, - Маргарита спокойно улыбнулась. - Только и тебе это не мешало бы понять. Для начала.
--Деньги?
--Ну что ты! - рассмеялась Маргарита. – В таком случае она не ушла бы из Зималетто.
--Вы что, хотите сказать, что эта … это ходячее недоразумение Андрея любит?
--Ну что ты, девочка моя! - Маргарита отобрала у Киры платок и сама промокнула уголком остатки слёз на её щеках. - Конечно, любит! Как же можно не любить Андрюшу? Но ты пойми и другое. Помнишь, сколько женщин увивалось и увиваются до сих пор за ним?
--Вы издеваетесь надо мной? Ещё бы мне не помнить!
--Совсем нет. Так вот, - продолжила она, - вот им нужны и деньги, и карьера, и постель. Да, постель! Ты же сама всё это понимаешь. Вот им совершенно всё равно, есть у Андрюши жена или нет. Они знают, на что идут, поэтому и напирают, пытаясь увести и взять. И Андрюша понимает, что им нужно. Поэтому он и отталкивает их от себя. Поэтому, и я всё время говорила, что тебе не стоит волноваться.
--И что же вы хотите этим сейчас сказать? Что эта уродливая шлюшка не такая?
--Нет. Она просто знает себе цену. И видит себя в зеркало. Годы поджимают, а мужа или хотя бы поклонника ни сейчас, ни в обозримом будущем нет и не предвидится. Ну и что ей делать? Кирочка, поверь, даже такие не хотят быть одинокими! Она сама себя преступницей чувствует, но иначе, видимо, не может. И поэтому другого выхода, как отношений с женатым, не видит. Тем более, когда такой странной девочке уделил внимание такой мужчина, как Андрюша.
--Так что же, по-вашему, мне нужно её жалеть?!!
--Понять. Для начала. Не от хорошей жизни с несвободными мужчинами связываются. Ты думаешь, что кто-то любит подбирать куски с чужих столов? Нет, дорогая. Если бы у каждого была своя «тарелка супа», они заглядывали бы в чужую? Вряд ли. Вот и хочется хотя бы попробовать, как это - у других, счастливых и достойных. Вот и счастливы только потому, что их заметили. Они не требуют и даже не предлагают. Они принимают всё, что им дают. И начинают расцветать, получая внимание от красивого и умного мужчины. Всё это длится совсем недолго. До той поры, пока мужчина не потеряет интерес к такому недоразумению. Пока не попробует его.
-- Вы что…- оторопела Кира. - Вы предлагаете мне просто… переждать? Да Андрей же говорит, что любит её!
--А ты в это веришь? - усмехнулась Маргарита и легко взмахнула рукой. - Может, он просто снисходит до жалости? Или просто не может пропустить из ряда вон выбивающееся? Да при чём тут любовь? Андрюша любит тебя. И только тебя. Но что поделать, если он такой - быстро устающий от привычного? Любит поиграть со странным и опасным. Разве не это ты в нём любишь?
--Господи… - протяжно вздохнула Кира. - Я так устала от всего этого! Боюсь, когда он слишком рад! Боюсь, когда он слишком зол! Боюсь, когда он холоден и равнодушен! Я даже стала бояться открывать своим ключом в своей квартире дверь… А вдруг там тоже женщина? И мне неважно, кто она и какая! Меня давно стали мучить кошмарные сны… Что он уходит! Но я во сне не вижу её лица. Я не понимаю, к кому Андрей уходит!
--Ну, перестань, девочка моя! Не нужно. Андрей ведь не просто так женился на тебе. И не из-за жалости, как ты любишь думать. Он понял и оценил, кто ты для него. Любая страсть и любая жалость имеют границы и проходят. И когда эти страсти утихают, начинаются обыкновенные будни, которые лучше провести со своей надежной спутницей. Поэтому Андрюша и с тобой. А ты про это всё время забываешь. Ну, посмотри, какая ты бледная! Совсем без макияжа… И у стилиста, видимо, давно не была…
--Маргарита! О чём вы говорите! Я не могу сейчас об этом думать!
-- А нужно думать, дорогая. Всегда нужно об этом думать. И помнить, что ты - лучшая. И тогда любой романчик на стороне угаснет очень быстро, не успев разгореться. Ну? Обещаешь мне, что больше не станешь плакать и поедешь завтра со мной к стилисту?
--Обещаю…
--Но это ещё не всё, Кирочка. Иначе всё было бы всё слишком просто…
--Всё слишком сложно! Наоборот!..
--Ну не преувели-и-и-ичивай! Ведь я могу и ошибиться в этой Кате, правда ведь? Хотя я много думала о ней. Раньше, - продолжала размышлять Маргарита.
--И тогда опять начать контролировать Андрея? Нет! Я больше не могу так… Я не хочу!
--Ни в коем случае! – она взмахнула двумя руками. - Но об этом позже. Вот ты обижена на Андрюшу и злишься. Я это вижу. Выискиваешь в нём плохое. Но зачастую мужчина уходит от жены не потому, что он мерзавец, а потому, что в нём напрасно пропадает много хорошего. А может, он даже и не догадывается, как много! И вот как только мужчина увидит, сколько в нём хорошего на самом деле, то уйдёт к той, которая его, такого, достойна. Которая рассмотрела это в нём.
--Ч…то? - возмутилась Кира. - Вы что, считаете, что я не замечаю в Андрее хорошего? Не вижу это? Маргарита…
--Подожди… - она улыбнулась. - Замечаешь, и много. Но указываешь на плохое. Вот это он и видит - то, о чём ты чаще говоришь… Будь мудрее! Сильнее, выше этого! Прости ему некоторые слабости. Ведь ты же любишь его. А любовь предполагает терпение и принятие. Эта Катя знает, что делает. Не впервой. А знаешь ли ты, что делать тебе?
--Маргарита… Он изменил мне, а я его по-прежнему люблю… А ведь должна была немедленно прогнать… Или не пустить его к ней, к этой развратнице и воровке… Поговорить с ним, может даже попросить! У нас же было с ним доверие! Ведь было! Он понимал меня. Он жил ради меня! Может, не нужно было отпускать его сейчас, а удержать? Любыми силами?
--А вот теперь, хорошая моя, о главном…- вздохнула Маргарита, поудобнее устраиваясь на диване. - Я тоже думала об этом. Ещё давно.

* * *

--Кать… Ты хочешь спать?
--Ты что! - улыбнулась она. - В такую ночь? Нет, конечно…
--И чаю, значит, тоже совсем не хочешь? - начинает хитрить Жданов. - Там булочки черствеют… Выкидывать жалко.
--Зачем выкидывать? – она прижимается к нему теснее, прекрасно понимая, каким оружием Андрей отвоёвывает у неё сегодняшнюю ночь. - Их можно… передать. Ну… тому, кто очень голоден.
--А я? – Жданов остановился, тыча себе пальцем в грудь. - Это я самый голодный. Но мне ужасно хочется другого…
--А кто-то обещал рассвет у реки…
--Катька! До рассвета шесть часов! Видишь? – он засучил свой рукав и сосредоточенно посмотрел на часы. - И я замёрз. Ты ведь не хочешь, чтоб я заболел?
--Не хочу, - она обняла Андрея, проводя по спине ладошкой, всё больше распаляясь от такой его игры.
--И вообще…- он пустил в ход последнее оружие, пробираясь пальцами за пояс Катиных брюк. - Кто-то обещал поучить меня целоваться… Ты ведь привыкла сдерживать обещания, а, Кать?
--Завтра…- прошептала она, уже едва держась на ногах, вздрагивая от каждого прикосновения его ладони к своему бедру и ягодицам. - И…только после выставки…
--Ты что! - откровенно возмутился он. - Ведь я не доживу до этих кораблей, бороздящих космическое пространство, без сегодня! И ты не доживёшь…

Андрей неспешно, специально медля, слишком долго поворачивал ключ в замке двери своего номера, то и дело отвлекаясь то на намёки, то на откровения предстоящего, окончательно сводя Катю с ума, заставляя её краснеть и чувствовать себя неловко. Особенно когда редкие отдыхающие как будто бы специально проходили по этажу мимо них. В номере не включал свет и не позволил этого Кате, в душЕ сетуя на фонарь, бьющий ярким жёлтым потоком, приходящимся прямо на разобранную кровать. Но Катя прошла вперёд, на кухню, и упрямо нажала на кнопку выключателя.
--Я приготовлю чай?
--Что? – Жданов нахмурился.
--Булочки черствеют… Ну, сам же говорил!
--Ну и пусть… Иди сюда… Немедленно…
--Тише! - хихикнула она, уворачиваясь от Жданова. - Ты опять растянешь мне новый свитер!.. Андрей…
--Подарю тебе свой… Только беспокоюсь, что будет мал…
--Мал? Ну ты и нахал, Жданов…. Это в каком же месте?
--Вот в этом… - не расстегивая крючочков, он медленно, но властно пробрался в кружевную материю на Катиной груди и шумно выдохнул в голос.
--Ну что ты делаешь?.. - всхлипнула она, едва удерживаясь на ногах и прислоняясь к нему спиной, когда он, не обращая внимание на слабые сопротивления Кати, раздел её, попутно сбрасывая с себя одежду. - Перестань…
--И не подумаю…
Где-то в комнате требовательно пискнул телефон, оповещая о своём присутствии незатейливой мелодией. Но, будучи неуслышанным, повторил свою настойчивую трель. Ещё. И ещё раз.
--Андрей, надо подойти. Звонят ведь.
--Не хочу… Не буду.
--А вдруг там что-то срочное? Нет, надо подойти…
--Да это папа, Кать! Из Англии. Он что-то собирался выяснить про контракт.
--Тем более! Подойди, Андрей… Пожалуйста!
--Чёрт… Ну, хорошо! Ну, надо же… так не вовремя! – Жданов всплеснул руками, заматываясь в первую попавшуюся подобранную с пола одежду - Катин свитер, и улыбнулся, увидев, как она в ответ заматывается в его рубашку. - Я сейчас. Я быстро.
--Попробуй только растяни! – Катя указала на свитер. - И не торопись…

--Да, па. Привет. Нет, не сплю ещё, не разбудил, - послышался ей сдержанный, но недовольный голос Андрея из комнаты. - Нет, ещё почти неделя. Ч…то? Почему? А что случилось? А врача вызывали? В больнице? Да, я понимаю, что ты не там… Да, я понимаю, что она одна… Па, но там же… Кира! Что? Растерялась? Да, я понимаю, что нужно ехать…

--Катя! - крикнул он и рухнул на кровать. - О, не-е-ет! Я не хочу! Ну почему всё так?!!
--Что произошло, Андрей?
--Маме плохо.


22.



Закат… Огромный разливающийся пожар, полыхающий по всему небу. Оранжево- багровые всполохи-мазки руки экспрессиониста. Манящие, чарующие, пугающие необычной неоновой яркостью. И быстро исчезающие на глазах, превращающие небо в однородную серо-бежевую массу. Ближайший рейс, на который Андрею удалось достать билет, был на закате…
В комнате почти темно. Плотные коричневые шторы через узкую несомкнутую полоску пропускают бледнеющий закат. Своими остатками оранжевого пожара он освещает лица, подобно пламени свечи, но ложится ровно, мёртво, не отражается в глазах.
Они сидели друг напротив друга, не зажигая свет. Молча, пытаясь унять дрожь и не думать о расставании. Казалось, что любое слово может спугнуть и разрушить общие ощущения, появившиеся одинаковые чувства, одни на двоих. Глаза в глаза, вбирающие целиком, запоминая… Вбивающие очередной острый гвоздь в и так уже давно болящие души.
--Кать…- не выдерживает он. - Обещай, что не поедешь провожать.
--Обещаю…
Прячется… Старается изо всех сил выглядеть спокойно. Свободно - от подступающих и душащих слёз, необоснованно предчувствуя, так же как и он, последнюю встречу. Пальцы просто держатся за краешек стола, едва подрагивая. Нежные пальцы… Лёгкие пальцы… Бегущие по телу и оставляющие после себя след из крупной дрожи. А сейчас - пытающиеся быть спокойными…
Жданов переводит взгляд выше, невольно останавливаясь на крошечном атласном бантике на кармане Катиного свитера и понимает, что помнил её всю. Всегда. Каждую минуту помнил и знал её. Даже как она посмотрит после того, как сейчас поднимет голову. А ему казалось, что начал забывать, поддаваясь ветру времени, выдувающему из памяти образ.
Её глаза…
Когда она смеётся, они одни… Когда серьёзна и сосредоточена, другие…
Когда она решает рассердиться - жёсткие, холодные, пронзающие иглами насквозь. Когда они темнеют вместе с полувсхлипом-полустоном и широко раскрываются, в них можно утонуть, до конца так и не понимая несоизмеримость их глубины.
Её глаза, которые умеют смеяться без губ…
Её глаза, которые могут без слёз плакать…
Которые умеют подчиняться её велению и приказу и, как сейчас, смотреть открыто, спокойно, играя почти равнодушие…
Но непролившиеся слёзы беспечно выдают губы. Они дрожат, не желая подчиняться её решению: «Всё хорошо… Это просто расставание…»
Рассматривая её молча, вбирая, запоминая, Жданов с отчаянием понимал, что невозможно ему сейчас уехать, оторваться от неё. Он слишком сильный и уверенный, но рядом с Катей. Он слишком слаб ещё и уязвим вдали от неё. Отказ Кати ехать с ним воспринимал как безысходность. Несмотря на это, понимал, что ему, возможно, будет легче сжигать мосты своего прошлого в одиночку, без неё. Но на всё на это требуется время. И нужно научиться заново в этом времени быть без неё…
Он боялся отпустить, уезжая и отпуская. В её другую жизнь, к другим людям, в другие отношения. Без него. Андрею постоянно хотелось напоминать ей о себе. Но просить о том, чтоб помнить чувство, - полная ерунда. Исчезнет чувство - исчезнет и желание помнить о нём. Понимал, но всё равно боялся отпустить.
Что думает она? Что чувствует сейчас, сохраняя перед ним такое почти зимнее спокойствие? Что в этих улыбающихся глазах и чуть подрагивающих пальцах, накрывающих его ладонь и тут же оказывающихся внутри его ладони? Чувствует ли она такую же сдавливающую щемящую тоску, обещая не провожать дальше автобусной остановки?
--Кать…
--Всё будет хорошо…

Какая странная и непонятная суета отъезда!.. Кажется, что всего этого не может быть, что всё как будто нереально, не на самом деле, понарошку. Как какая-то компьютерная игра, и кто-то просто заставляет говорить, идти, вздёргивать на плечи сумки, передавать ключи, щуриться от влажного порывистого ветра. Понарошку эта комната с коричневыми шторами и огненным закатом меж полосок не задвинутой материи… Понарошку этот телефон и металлический голос отца, сообщающий о чём-то… Понарошку эта узкая тропинка, поросшая травой, цепляющейся за шнурки ботинок… Понарошку это расставание. И будто сам он тоже не существует, понарошку стараясь даже улыбнуться…

На обочине серого полупустого шоссе, у автобусной остановки, Катя не выдержала, как только Жданов что-то спросил про такси.
-- Не уезжай… не оставляй меня… Я больше не смогу одна… Слышишь?
Её отчаянный пронзительный стон, и немигающие глаза, и накрепко сжимающие куртку руки выбивают у него землю из-под ног, заставляя вздрогнуть, сжать её что есть силы, вбирая в себя всю, заслоняя от случайных прохожих.
--Катенька… Кать… Я не поеду никуда… Я останусь. Буду тут, с тобой…
--Нет, нет…- как будто опомнилась она, вырываясь и толкая кулачками в его грудь. - Нет… Прости! Надо ехать…
И сразу же прижалась снова, утыкаясь лицом в его рубашку.
--Я приеду… Завтра. Или послезавтра…- шепчет он ей в волосы, щекочущие нос, глаза, щёки, крепко зажмуриваясь, чтобы только Катя не заметила его затуманенного влажного взгляда.
--Нет… Нет…ты не должен…
--Я люблю тебя! - солёный вкус её губ раздирает в клочья душу, перекрывая сбившееся дыхание. Он словно тонет, и ему плевать на все последствия. - Да не поеду я!
--Нет, нет… - она мотает головой, держась за лацканы куртки двумя руками, не в силах отпустить. - Всё будет хорошо…- выдыхает из последних сил Андрею в губы. - Не думай ни о чём…
--Прости меня - такого! - он сам не слышит и не понимает, что ей говорит. - Не плачь, слышишь? Ненавижу себя! Только не плачь…
--Люблю тебя - такого…
… Попутная машина, подхватившая Андрея и с визгом ринувшаяся вдаль по серой полупустой дороге, через несколько мгновений скрыла его прижатую ладонь к заднему стеклу. Катя всё ещё стояла на обочине, потерянно глядя сквозь вечерний сумрак. Сквозь туман не отпускающих слёз, ничего не видящими глазами. Всё неважно… Ничего вокруг не существует, ничего нет… Как будто кто-то наугад смазал краски на непросохшем куске старого холста. Пустота… Ни на чём не задерживается взгляд… И только какое- то мельтешение рядом, напоминающее о жизни.
Он уехал. И будто гильотиной с треском и ржавым воем отсекалось настоящее от будущего…

* * *

Ночь за окном навалилась тишиной, и в небольшой больничной палате тоже воцарилась глухая, ватная тишина. Даже старинный маленький будильник одной известной швейцарской фирмы, который Маргарите принесла Кира, тоже остановился, перестали бегать стрелки. Марго нехотя вытащила руку из-под одеяла и встряхнула его.
«Сломался, что ли?..» - вздохнула она.
Остановилось время. А мысли всё дальше и дальше продолжали нести её в прошлое, останавливаясь в нём, как эти старые часы, - в тот далёкий августовский вечер, когда она приняла окончательное решение - вернуться к Павлу и продолжать жить с ним. Ей было тридцать, ему тридцать пять…
И был ОН. Молод и красив, но беден и ненадёжен. Зато умел так целовать, что полностью терялось ощущение реальности. И жизнь без него была невообразима, невозможна. Но ОН был беден и ненадёжен… Был вопреки, назло, наперекор.
В дверь постучали, и, не дожидаясь от Марго ответа, вошла молодая медсестра. Услужливо и внимательно что-то спрашивала о самочувствии, сжимала запястье шершавой муфтой для измерения давления, аккуратно набирала лекарство в шприц… Маргарита ни на чём не заостряла своего внимания, машинально кивала и отправляла ей в ответ едва заметную, словно приклеенную, улыбку. Больше всего сейчас ей хотелось остаться наедине с собой.
…ОНА была молода, но опытна и с железной хваткой спрута. Носила шпильки и глубокое декольте. Свои рабочие дни проводила за бумагами и в телефонных переговорах. Свои свободные ночи посвящала полностью ему. Начальнику на службе, любимому вне Зималетто. Ему, Павлу, по совместительству мужу Маргариты…
Марго тяжело перевернулась набок и, подложив под голову руку, уставилась в окно. Ночь неотступно надвигалась темнотой и тишиной, вытаскивая из памяти всё новые и новые воспоминания. Глядя в чёрный квадрат, обрамлённый не задвинутыми голубыми шторами, она словно наяву видела, как Павел медленно уходит от неё в эту темноту. Вот он обернулся, чтобы улыбнуться ей в последний раз… Вот он что-то прошептал, едва махнув рукой… Вот он, ссутулившись, быстро зашагал по промокшему от ливня скверу… Не к той, которая с ним проводила ночи, а от неё, от Маргариты, которая решила не простить. Ведь предательство простить нельзя! И совсем не важно, души ли, тела. И совсем не важно, чья тут вина: обстоятельств, событий, усталости, людей, времени … И совсем не важно, что с его следами по серому промокшему асфальту уходила собственная жизнь…
Марго привстала, а потом совсем поднялась с кровати и, накидывая на плечи шёлковый халат, сделала несколько шагов по палате. От окна до двери. От двери до окна. Первые панические страхи и тягостные ощущения от внезапного приступа застарелой сосудистой болезни, случившегося при разговоре с Кирой, давно прошли. На смену им пришли не менее тягостные воспоминания и размышления о своей собственной жизни. И о судьбе Андрея.
Наверняка Павел позвонил ему, и он теперь примчится на первом самолёте. И даже останется с ней, откровенно переживая за её здоровье. А что потом? Потом, когда он выйдет за стены больничного здания, снова окунаясь в собственную жизнь и на время забывая о Маргарите? Куда он пойдёт, а главное, с кем? В том, что сын вернётся из поездки с этой женщиной, доставившей немало хлопот самой Маргарите, она не сомневалась. С Катей… И теперь, вместо того чтобы вмешаться и не позволить совершить Андрею снова эту непростительную ошибку, Марго вынуждена созерцать его торопливые шаги через маленькое окно больничной палаты! «Будь проклята эта внезапная болезнь!» - злилась она, в который раз вспоминая о своей беспомощности и невозможности с этим примириться.
Полутёмная палата который час измерялась на шаги… Собственная жизнь переплеталась с жизнью сына…
«Опять она, опять она! - хмурилась Марго, чувствуя, как внутри неё закипает беспокойная кровь в жилах. - Болезнь из прошлого! Наваждение какое-то! Морок!»
Недоразумение, ошибка природы, заноза, встретившаяся на пути и мешающая жить счастливо и спокойно!
«Ну почему опять она, через такое время?»
Всё никак не забывалось исхудавшее, почерневшее и осунувшееся лицо сына несколько лет тому назад. Бесконечные бутылки с виски на столе вместо документов, которые она, не выдержав, сметала на пол одним движением руки. И его слёзы. Первые слёзы, которые Маргарита могла припомнить за всю жизнь. Такие же чёрные, скупые, мгновенно исчезающие в уголках глаз, рождая после себя почти животное отчаяние и злость. И тогда Марго впервые испугалась за Андрея. И за себя, впервые становясь готовой разыскать ему эту упрямую и своенравную девицу, достать из-под земли и приказать не сметь отходить от сына. Собственная роль в его судьбе и взгляд чужих со стороны Маргариту перестали тревожить. На время. На очень непродолжительное время, пока Андрей не успокоился. Пока опять не начал жить, а не прожигать в пьяном полузабытье дни и ночи. А со временем ей показалось, что он совсем забыл эту Катю. Ну как же можно помнить это внезапное недоразумение, нечаянно случившееся на его пути? Тем более, когда возле него, всё время рядом с ним такая женщина, как Кира. Понимающая, умная, любящая больше собственной жизни! Простившая за всё и готовая прощать. Готовая ради него, Андрея, даже на убийство…
Болезненно нахмурившись и держась за сердце, Маргарита тяжело опустилась в кожаное кресло возле окна. Воспоминания об уходе Киры и её аборте рождали в Маргарите противоречивые чувства. Она жалела Киру, отчаявшуюся, преисполненную безнадёжностью и протестом: продолжать терпеть все нелицеприятные выходки Андрея. Но у Марго не получалось не осуждать её - за то, что она так и не смогла сделать сына по-настоящему счастливым.
Но что такое - жалкие три года против океана будущей неизвестной жизни, в которой сегодняшнее горе со временем покажется всего лишь недоразумением? Ведь у них же получилось - выстрадать и выстроить своё счастье, постепенно разгребая осколки таких же недоразумений в жизни! У неё и Павла. Значит, и у сына обязательно получится простить и полюбить Киру.
«Он глупый, глупый! Дурачок! - вздыхала Маргарита. - Он сам не понимает, что уже давно нашёл своё счастье! Что надёжное, верное и постоянное важней любого самого яркого увлечения на стороне! Он обязательно поймёт, что женщина должна быть из этого же круга, из такой же среды, в которой вырос и вызрел сам. Всё чужеродное - лишнее. Не приживётся».
Рассвет лёгкой серой дымкой опутывал высокие пушистые верхушки тополей, постепенно прорисовывая их на фоне всё ещё сумрачного неба с бледнеющими смазанными кляксами россыпи звёзд. И всё никак не забывался тот прощальный поцелуй и пожелание счастливого пути. Молодого и красивого, но бедного и ненадёжного…
Она пыталась не думать ни о чём, заснуть хотя бы на рассвете. Но память безжалостно подсовывала ей новую картинку из недавнего прошлого, невольно заставляя размышлять над ней.

«-- Ну что ты всё пытаешься учить его чему-то! - возмутился однажды Павел. - Сколько можно опекать и навязывать свои решения?
--Да что ты, Паша! - откровенно удивилась Маргарита. - Разве я навязываю? Да Андрей запутался! Разве ты не видишь? И нужно мальчику помочь.
--Выбрать жизнь?
--Помочь понять, что выбранная жизнь и есть его желание!
--А кто помог тебе? Тогда. Понять, что я - твоё желание? Или заставил это понять?
--Паша… Ну что ты говоришь! – Маргарита прижимала ладонь к сердцу. - И как ты вообще об этом можешь говорить? Да разве ты не помнишь, как ты…
--Помню, - перебил её Павел. - Помню. И ты не забывай, что Андрей имеет право на свои решения.
--Ты что же, - она в недоумении приблизилась к нему, - ты допускаешь, чтобы он и эта… эта странная девица могли иметь какие-то отношения? Паша! Что с тобой? Я тебя не узнаю!
--Я только говорю о том, что сын имеет право на своё решение.»


«Нет, нет и нет! - клокотало в ней внутри, вытесняя окончательно возможность заснуть хотя бы под утро. - Это всё ненастоящее! Морок! Это снова принесёт ему страдание! Андрюша добрый, мягкий и безотказный мальчик! Он просто может пожалеть! И привязаться…»
Маргарита снова поднялась и прошлась по палате. Она не сомневалась, что Андрей приедет. И тогда она ему поможет. Она не станет за него решать, тем более - требовать от него решений. Она ему напомнит про жену. Что её нельзя возить, словно в багажнике машины, как чемодан без ручки, и пользоваться ей, как вещью. Её надо любить, дарить ей тепло, наконец её надо просто обеспечить материально так, чтобы она не чувствовала себя заброшенной! А Кирочка в последнее время постоянно ходит в бежевом костюме и всё с теми же колечками на пальцах… Она не станет диктовать, а просто напомнит, что, в отличие от мужчин, женщина всегда предпочтёт полному желудку новую блузку или букет из лилий. Главное - не забывать об этом, и тогда семейная жизнь начнёт налаживаться - в заботе. И ещё - напомнить, что он давно не отвечает только за себя. Он - муж. А это больше, чем любовник - для этого ходячего недоразумения, привидением из прошлого снова вставшего на его пути…
--Боже мой…- вздохнула Маргарита, морщась от первых солнечных лучей, ослепляющих воспалённые бессонницей глаза. - Ну, как могу я тут? Нет, нельзя сейчас болеть. Ни в коем случае!
Но не могла Марго не думать невольно и о другом. Ей вспоминалось, как однажды Павел говорил про Киру: «Очень часто болезнь приходит к человеку, чтобы помешать ему совершить еще большую ошибку».
-- Нет, нет… Не ошибаюсь я. Всё правильно. Я - мать, я знаю, как Андрюше лучше.

Маргарита снова не услышала, как в палату постучали и дверь тихо приоткрылась.
--Привет!
--О Господи! - вздрогнула она. - Андрей? Почему ты здесь? Ведь ты же должен быть в командировке?
--Папа позвонил. Что случилось, ма? Это серьёзно?
--Ну что ты, дорогой! Это пустяки…
-- Я говорил с врачом, – Андрей прошёл в палату, поцеловал подставленную щёку матери, сел на кресло рядом с ней, внимательно рассматривая. - Ну? Может, ты расскажешь, что произошло?
--Что? – Маргарита вернула ему внимательный взгляд прищуренных глаз. - А ты не понимаешь?
--Пока не очень.
--Ну, если ты собрался окончательно меня убить, тогда конечно! Можешь делать вид, что ничего не случилось. И если бы не Кирочка, то я…
--Значит, Кирочка, - вздохнул Андрей. - Не сомневался.
--А ты собрался что-то скрыть?
--Не собирался. Ма, ну не сейчас об этом! Ты лучше расскажи, как чувствуешь себя?
--Значит, Кирочке не показалось…Ох, мне что-то правда не по себе. Там вода… В графине…

23.

Прошло три недели…




За больничными окнами опять занимался рассвет, робко и неуверенно вторгаясь в тишину маленькой палаты. Одноместной, комфортабельной, с душем и кондиционером, больше напоминающей дорогой номер в фешенебельном отеле. Но Маргарита впервые не замечала ни этих удобств, ни претендующих на откровение улыбок. Рассвет принимала как данность, уже которую ночь мучаясь бессонницей.
Первоначальный страх беспомощности и изоляции от жизни сына и невестки прошёл, сменяясь внезапным озарением: пока она больна, Андрей будет рядом. Значит, выздоравливать не нужно торопиться. Значит, нужно позволить быть себе слабой и окончательно решить, что же на самом деле происходит с сыном. А с Павлом договориться она всегда сумеет…
Андрей навещал её каждый день, почти три недели, и с каждым днём становился откровеннее. Марго удалось понять в нём то, чего она, кажется, совсем не замечала раньше. Значит, болезнь действительно придумана не просто так, когда подкашивает человека в самую неподходящую минуту.
Маргарита всегда была уверена, что Катя - наваждение для сына, не более. Контрастная картинка, которая просто не может остаться незамеченной в его привычной жизни. У этой картинки «руки Пикассо» оказалось наполнение, припрятанное «за полотнищем холста». Другое, иное, отличное от привычного! Не более. Но ведь это ещё не повод любить и за собой сжигать мосты. Но сын, едва оправившись и выздоровев от наваждения, снова принялся за старое - сжигать. Он был твёрд и непоколебим, он не поддавался на уговоры повременить с любыми решениями, он не лгал и был уверен в своей правоте. Андрей принял решение, откровенно признаваясь Маргарите в том, что многое понял. Ей всегда казалось, что понять, принять решение и измениться - не переставляемые звенья одной цепи. Но она поняла с удивлением, что всё наоборот. В сыне, в ней самой, в людях. Первична перемена, а уже за ней и следует решение. Значит, выбить эту Катю из помыслов сына намного сложнее, чем ей всегда казалось: он изменился, он уже не тот, её горячий и поспешный мальчик…
Не покидала мысль, посеянная когда-то Павлом: не вмешиваться в жизнь Андрея и принять как данность его успех и поражение. Не покидала и мысль другая: отступив, можно погубить. Маргарите всё ещё слишком хорошо помнилось его «ненавижу» и отчаянные, почти детские слёзы. Брошенного, преданного Катей.
Проводя уже которую ночь без сна, Маргарита приняла решение. Вот только всё больше и больше сомневалась в нём, видя мутную тоску в глазах Андрея, навещающего её поутру.

--Привет. Ну, как ты? – улыбнулся Андрей, устраиваясь возле Марго в кресле. - Я говорил с врачом. Ему не нравится твоё настроение.
--Андрюша, умоляю! Перестань так волноваться! - Маргарита присела на кровати, поправляя волосы. - Это всего лишь депрессия! И она просто не понравилась сердцу. Всё пройдёт. Мне уже хорошо. Лучше расскажи, как ты. Мне не нравится, что на тебе одна и та же рубашка.
--Да просто не успел заехать за вещами! Это не смертельно же, нет? – снова улыбнулся он, демонстрируя чистоту воротничка. - Завтра заберу все остальные вещи.
--Понятно… Значит, заберёшь. Ну что же, поступай, как знаешь.
--Ма, ну я же всё решил. Да и Кира, кажется, поняла и успокоилась.
--Господи… Бедная девочка… Представляю, как ей тяжело принять твой уход как неизбежность! И, как назло, меня с ней рядом нет…
--Я ей звоню и даже заезжаю в гости.
--В гости? - воскликнула она с отчаянием и досадой в голосе. - И ты считаешь, что вот так нормально - вычеркнуть из жизни дорогого человека за какие-то несколько недель? Нет, это не ты… Я тебя не узнаю.
--Мама, перестань! - устало вздохнул Андрей. - Мы с ней обо всём поговорили. И даже без истерик. Чему я, кажется, и сам удивлён.
--Конечно! Кира - мужественная девочка. И очень любит тебя. Но разве ты не понимаешь, что ей стоит так отпускать тебя? Но меня удивляет и другое. Ты, как оказалось, не умеешь осторожно расставаться с чувством! Тебе проще разрушить прежнее, совершенно не думая о том, что ты торопишься, спешишь. И, может быть, придётся всё-таки вернуться обратно.
--Мама, я не вернусь к Кире. Пойми ты это, наконец! Ну, не люблю я её! И не смог полюбить, как бы тебе этого ни хотелось!
--Дурачок! Мне всегда хотелось одного - чтобы тебя любили! Чтобы ты был счастлив! И чтобы только ты не заблуждался, что тебе на самом деле нужно.
--Меня любит Катя. И я её люблю. Прости, ма, но так вышло! И даже если ты сейчас не хочешь этого признать, то я…
--Подожди, подожди… - Марго дотронулась его руки, прерывая уже давно известные ей будущие слова сына, и пригласила сесть поближе. - Любит, говоришь? Тогда скажи мне, наконец, единственную вещь: почему же ты сам в этом неуверен?
--Я… уверен, ма. И ты напрасно всё время ко мне прислушиваешься, выискивая чёрную кошку там, где её нет!
--Ты посмотри на себя, - вздохнула Маргарита, - ты снова похудел… Ты думаешь, что я не понимаю, что с тобой творится?
--Я просто устал. Просто устал и всё.
--Ну хорошо, хорошо… Тогда скажи, а почему же эта Катя всё ещё там, а не с тобой? И если ты уже которую неделю рассказываешь о её такой уверенной любви, то я действительно не понимаю, почему вы до сих пор не вместе.
Он вздрогнул и не смог скрыть от матери вмиг бешено замолотившего сердца, пульсирующего веной на виске. Закрыл глаза, переводя дыхание, пытаясь сохранить спокойствие и невозмутимость в голосе. Сколько же раз такой вопрос он задавал себе и Кате, убеждаясь, что спрашивает в пустоту! И сколько раз он оставался неготовым опять не получить ответа! «Нам не нужно торопиться»… - говорила Катя. А он не понимал, чего им нужно ждать…
--Обстоятельства, - выдал Андрей матери сухо, - и Катина ответственность в работе.
--Неужели? – Марго развела руками. - За три недели невозможно получить расчет? Она там что, такой незаменимый работник? Или имеет высокий пост, подыскивая себе приемника?
--Она действительно незаменима.
--А тебе не кажется, дорогой мой, что причина-то совсем в другом?
--Да в чём, мама? - Андрей не вытерпел её очередного вопроса, многократно задаваемого себе же самому, и вскочил с кресла. - Она верит мне! Не может она мне не верить!
--А ты ей? Веришь? Ведь причин на это существует много! Например, другой мужчина.
…Да, другой… Непонятный друг, коллега по работе, всё это время крутившийся возле неё, высматривая и не желая пропустить свой час удачи. Всего лишь друг, ничего не требующий, но отдающий! Катя что-то говорила про него, что он спасал. Поэтому так ей дорог. А благодарить и отдавать долги она умеет! Так, что вопреки себе. Вопреки Андрею, забывая про любовь. Наступая и себе при этом на горло. А может, вовсе не долги отдавала Катя? Он верил ей. Верил, но помнил, что никто не отменял ложь во спасение. Ведь сам Андрей совсем недавно обманул и до сих пор так и не нашёл в себе силы признаться ей, что заявление на развод всё ещё не подано… Ссылаясь на убедительные причины и несвоевременность, изводился сам, допуская у Кати такие же причины – умолчать. Во спасение. Только что спасать - не понимал, продолжая день за днём медленно разрушать свою прежнюю жизнь и отчаянно бояться за невозможность новой…
--Да, я ей верю.
--Зато, я тебе перестаю верить!- не выдержала Маргарита такого ставшего вдруг чужим тона и, ухватив Андрея за полу пиджака, потянула в кресло. - Сядь! И перестань обманывать себя. А меня обманывать не нужно. Ты же знаешь, что я всегда буду за тебя! Знаешь или нет?
--Знаю.
--Ты снова сходишь с ума по этой Кате! А вот как раз сумасшествия и не должно быть. Иначе получается счастье твоё какое-то больное, связанное с забытьём. Как будто тебя должно «нести» для того, чтобы ты был счастлив! Ты снова заблуждаешься, Андрюша… Я чувствую, что ты снова заблуждаешься. Ты всё время выбираешь между двумя женщинами.
--Да не выбираю я, ма!
--И настоящую любовь ты почему-то отождествляешь с какой-то одержимостью! Как будто ты летишь в неё, как в пропасть! Как кем-то брошенный камень. Так нельзя, сын. Вспомни, что может быть иначе! Просто вспомни и сравни, как это было с Кирой, с по-настоящему близким человеком!
--При чём здесь Кира? Я люблю Катю. И она меня любит. Разве это недостаточно для того, чтобы быть вместе?
--Представь себе, что нет! Любовь - это ещё не вся жизнь, а только часть! Я тоже любила и… люблю, и знаю, как это бывает! Но не за каждую же любовь за собой сжигать мосты, оставляя после себя пустыню!
--Мама, мама… - он стиснул голову обручем из пальцев. - Ты снова об одном и том же!
--Ты её совсем не знаешь, эту Катю, дурачок! Пойми! Ты любишь образ, оболочку, совершенно не задумываясь о том, что там у неё внутри. Возможно, что у вас совсем и нет ничего общего. Как раз так и случается при страсти, от которой «сносит крышу»! Страсть слепа. Настоящее, проверенное временем - вот что наиболее ценно. То, что найдено при совместной жизни. А ты сейчас пытаешься решить, что жизнь твоя - это белый лист.
--Временем! - выкрикнул Андрей, от чего Марго невольно вздрогнула. - Именно временем! А этого времени у нас как раз не было и нет. Так откуда тебе знать, какое общее мы наживём с Катей?
--Ну так живите! – Маргарита развела руками Маргарита. - И где же она, твоя Катя? Только не спеши просеивать, как через сито, родных тебе людей! Ты не заметил, что я даже ничего уже не говорю тебе про ответственность перед Кирочкой и про то, какой удар ты ей наносишь, вот так бросая её? И я уже не говорю о том, что это просто омерзительно: вот так, тайком, решить разводиться! За спиной, как вор.
--Поэтому я всё ещё женат, чёрт возьми! И всё ещё играю роль какого-то доброго доктора, не уходя окончательно от Киры!
--Правильно, - кивнула Маргарита, - и Катя твоя должна это понимать в первую очередь! Что с прошлым иногда нельзя расставаться так, как будто отсекать гильотиной! Нельзя так с живыми, приручёнными людьми. А понимает ли это Катя? Или всего лишь балансирует на страсти, в любой момент может решить опять уйти?
--Господи… Ты опять об этом? - взмолился он. - Это не она, а только я виноват в том её уходе! Ну зачем же вспоминать о прошлом?
--А надо, надо вспоминать. Ведь ты же, как я поняла, решил не просто пробовать, а жить, расставаясь с близкими. И опять жениться, даже не желая попробовать узнать этого человека.
--Ты что… - Андрей нахмурился. - Ты предлагаешь, чтобы Катя стала для меня любовницей?
--Боже мой! – Марго всплеснула руками. - Какое высокопарное недоумение! Тебе ли это так претит? С твоими-то многочисленными женщинами.
--Катя другая, понимаешь? Она не будет для меня любовницей. Я сам этого не хочу. Она единственная, а не одна из них. Неужели ты этого не понимаешь?
--Допустим, - с облегчением выдохнула Маргарита, - допустим, я её понимаю, как женщина. Может быть, она решила подождать, не возвращаясь пока в Москву. Тогда за что же ты переживаешь? Пусть Катя подождёт твоего решения, твоего обдумывания ситуации, принимая тебя такого, какой ты есть. С прошлым, с которым нельзя так расставаться, как это собрался сделать ты.
--Да я уже решил. Мы всё уже решили, ма!
--Ну и где же она, твоя Катя, если вы решили?
--Я поеду в этот Ейск и выясню, в чём дело.
--Даже не взду-у-у-умай! – Марго замотала головой. - Дурачок! С чем ты туда поедешь? Что ты сможешь предложить этой Кате, если сам ещё ничего и не решил? Женщины не любят неопределённость. Ведь не сотрёшь же ластиком в паспорте печать.
--Мама, так ты что, - он растерялся, - ты не против этого развода? Я не понимаю…
--Я за тебя! Я только за тебя, мой дурачок. Неужели ты до сих пор этого не понял?..

…Дорога из больницы к дому оказалась необычно долгой. А может, просто не хотелось гнать автомобиль. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия»… Сколько это - временно? И какой зоне он сейчас доступен?.. Всё меньше и меньше оставалось терпения и сил слушать уже в который раз за день этот отвратительный электронный голос.
…Дорога от машины к дому казалась тоже необычно долгой. Андрею казалось, что нет ничего тоскливее летнего вечернего света. В этих летних вечерах какой-то всесокрушающий зов, какое-то вынужденное откровение о человеке, оставляющее его на грани, не приносящее облегчения. Как будто делаешь постоянный вздох, который никак не удаётся выдохнуть.
К дому не пошёл, повернул в старый двор и остановился возле серого забора давно не действующего детского садика. Ближе подошёл к постройке, облупленной от дождей и времени.
Шелест тополей…
Заросли крапивы…
Аромат акации…
Запах детства, сгустившийся комком у горла.
На кирпичных стенах почти без следов краски - цветочные узоры, Лиса, Ёжик, Колобок… Сорвав травинку и машинально закусив её зубами, почувствовал горький вкус одиночества и расставания. «Я за тебя!» - всё ещё помнились слова Марго. «А за меня ли?» - отзывалось в нём тоскливым эхом.
Невольно вспоминалось детство, когда такая же тоска накатывала от ежедневного созерцания этих картинок на стенке здания. Вроде для радости они нарисованы, но не продохнуть. Вроде как они - кем-то придуманная норма для счастья. Как будто кто-то знает, чему должен и обязан радоваться человек. Не согласен с этой радостью - негоден, переучим, перевоспитаем. Ведь то же самое сейчас и пытается проделать с ним Марго. Как в детстве. Обучая и рассказывая, что такое счастье, когда он должен радоваться и кого любить, подводя под эти чувства глубокомысленную жизненную базу. Превращая его день за днём во что-то двуличное, лишённое непредсказуемости. И в этой двуличности однажды становится просто невозможно дышать.
Марго была честна и откровенна, Андрей не сомневался. Но опять не покидало чувство, что она, зная все его ниточки, собирается уверенно за них дёргать. А он уже не понимает, сдаётся ли, протестует или просто самостоятельно живёт.
«Абонент недоступен»…
Что же он делает с ним, этот абонент, не позволяя приезжать и отказываясь сюда вернуться? Что за словами «Я тебя люблю» и «Мы не будем торопиться»? И откуда вдруг такая чуткая забота о Кире и в сотый раз напоминание о поспешности его шагов? Что случилось с Катей за эти три недели, что они не виделись? И действительно ли Катя понимает его, а не пытается оправдать свою нерешительность и сомнения, скрывая от Андрея настоящие причины?
«…или находится вне зоны действия»…
Марго права: ехать к Кате с ложью более чем глупо. Вот завтра же он заберёт от Киры последний чемодан с вещами и в последний раз поговорит с ней, убеждая в том, что официальный развод им необходим. И тогда останется уладить лишь материальные и имущественные вопросы. А послезавтра он купит билет на самолёт.
Кира… Не плачет, не спорит, не жалуется, не держит… Отпускает, но при этом не желает отпустить. Принимает, не скрывая, какие-то таблетки от депрессии. И пугающе молчит, иногда не появляясь дома… Может быть, действительно права Марго - время, неспешность, постепенность сгладят острые углы окончательного расставания с ней? Это было горько, тяжело и выматывающее неприятно, но Андрей всё так же продолжал чувствовать ответственность за Киру. И ненавидел себя за эти свинцовые кандалы ответственности.
И ненавидел этого мужчину, упорно обозначавшегося Катей как просто друг, изнывая от бессилия и ревности…
И сердился на отца, которому сложившиеся обстоятельства в Лондоне не позволили приехать к Маргарите, в какой-то степени освобождая Андрея всё от той же ответственности…
И презирал себя, чувствуя, что снова погружается во власть непреодолимого и неизбежного...
Но ведь на время?
И Катя не может не понять его. Именно поэтому она не приезжает, опасаясь, что создаст сейчас ещё большие проблемы! А он уже не может без неё. Ни дня, ни часа, ни минуты. Она нужна ему здесь и сейчас! Неужели Катя не понимает этого?
…Телефон внезапно пискнул, сообщая о том, что абонент теперь свободен и доступен…
--Кать! - крикнул Жданов, не дожидаясь ответа. - Катюш, это ты?
--Привет.
--Ну, наконец-то! Где ты?

24.


«Нет… Нет, не сейчас... Ещё не время. Ещё хотя бы час!.. До девяти…»

Повертев в руке мобильный, в сотый раз за день нерешительно замирая взглядом на тёмном прямоугольнике дисплея, Катя осторожно положила телефон на стол и прикрыла сверху кухонной салфеткой. Не видно глазу - значит, нет его, этого серебристого куска металла, соединяющего с другим концом Вселенной. С ним. С Андреем Ждановым.
--Я не должна включать его хотя бы раньше девяти… И я смогу! Смогу ли я?..
С обеда она мерила квартиру на шаги, не в силах ни заняться в ней чем-то полезным, ни выйти за порог, в последние предосенние августовские дни. Забывая о еде и незаконченной работе, помнила единственное - им надо поговорить. Она должна решиться это сделать: нажать на кнопку робко выключенного телефона и позволить Андрею позвонить. Выслушать его спокойно и даже холодно, а потом сказать, что она… Что он… Что они…
--Я смогу!... – утверждала Катя, но как будто спрашивала теперь уже вслух, обращаясь к пустоте маленькой квартиры. Вот уже который день пыталась осознать, осмыслить, собраться, успокоиться, оставаясь в тишине и одиночестве, принятое решение. И каждый раз расписывалась в проигрыше у собственной слабости перед голосом из телефонной трубки. Завораживающим голосом, необходимым, как глоток воздуха, сводящим её с ума.
Как-то быстро, незаметно потемнело за окном, и на кухне тоже стало почти темно. Большая грозовая туча нависла прямо перед крышей дома, но дождя всё нет. И ЕГО нет… И постепенно растворяются последние остатки воли - подождать до девяти. Но она ещё не понимает, что ей делать…
Но надо что-то делать... Хотя бы просто перемыть чистую посуду.
Вытирая очередную тарелочку, Катя вдруг замерла. Почудился звук шагов на лестничной площадке, затихающий возле входной двери. Обернулась. Прислушалась. Но потом опустила голову, даже не усмехнувшись над самой собой. В который раз уже мерещился ей звук уверенных шагов! И исчезал, будоража болезненное воображение. Сумасшествие! Ждать невероятного…
На улице шуршащих шинами машин стало меньше. Наверное, уже около девяти… Или больше… Она устала смотреть на часы, с досадой отмечая, что время будто бы стоит на месте.
Откуда-то из глубины полутёмной квартиры донеслась знакомая мелодия, омерзительная до отвращения.
«Наверно… В следующей жизни. Когда я стану…»
--Стану кем?
По спине пробежал холодок, превращаясь в неприятную дрожь в теле. Катя положила последнюю тарелку в шкаф, вытерла и без того сухие руки и почти бегом направилась в комнату, вспомнив о невыключенном телевизоре.
--Всё очень просто! – усмехнулась она, усаживаясь на диван и поднося к лицу открытый на середине дневник. - Уже стала! И опять всё рушу.
От крупных солёных капель, брызнувших из глаз на страницу, расплывались чернила. Точно так же, как и собственная жизнь.
«Так больше невозможно…»
Она пыталась вспомнить и никак не могла, когда же ей показалось, что можно дважды войти в одну и ту же реку? Что можно дважды заскочить в один и тот же поезд, с радостным постоянством каждый раз отбывающий и прибывающий всё на ту же станцию и в одно и то же время? Встретив Жданова, Катя почувствовала, что как будто и не было той разлуки длиной в три года, кроме незначительного выпадения из времени, больше напоминающего долгий сон и быстрое пробуждение. Словно он всё время был рядом, на расстоянии тёплой вытянутой руки, как бы ни было огромно между ними это расстояние. Когда же к ней пришло это странное и неожиданное ощущение, что за те счастливые опьяняющие мгновения, проведённые вместе, не взимается плата разлуками и списывается, ссылаясь на любовь, всё, что неразрывно прилагалось и наживалось за эти годы? Что ничто не исчезает и не растворяется. Что Жданов будто бы перешёл на время в другую комнату одной и той же квартиры, не желая нарушить её тягучий сон. Чтобы просто приготовить чай… И если тщательно прислушаться, то за стеной всегда можно было услышать его осторожные шаги…
Она не помнила, когда ей снова показалось, что счастье для неё с Андреем реально и возможно. Зато не выходил из памяти врезавшийся в неё внезапный, неожиданный звонок. Киры.
Приглушённый звук шагов за дверью повторился в третий раз…
Сумасшествие! Как можно ждать, что он приедет, когда в такой опасности здоровье мамы? Как можно сметь надеяться на что-то, когда едва наладились его отношения с женой и готовы продолжаться с новой силой? А ведь она, позволив себе самой переступить незримую черту, чуть было не разрушила чужое счастье… А сама… А у самой опять не получилось вспомнить, как невыносимо выживать. Позволила себе не думать…
Не смогла иначе, когда опять надеялась, что впереди - его улыбка и взгляд, путающий рассудок, одновременно с лёгким выдохом в висок…
Её ладонь, робко опустившаяся на его руку и оказывающаяся почти сразу в ней…
Его приближающиеся губы, дыханием касающиеся её губ, превращающиеся в жадные… Его тело, чутко реагирующее на незначительное прикосновение…
Их страсть и нежность, одна на двоих, способная предугадывать вперёд и движения, и желания, и мысли…
--Что я наделала? Что... Я... Наделала…
Чернильные строчки, аккуратно выведенные на странице, сливались в большое бесформенное пятно, удивительным образом становясь похожими на Катины мысли. Такие же неясные, размытые, пугающие беспорядочностью и не позволяющие принять окончательное решение.

«-- Катя, поймите меня правильно, я вовсе не намерена ссориться! Но я искренне не понимаю вас: неужели вам понравилось быть любовницей? Неужели вы совсем не помните, как было больно вам, когда Андрей вас подвозил до дома, но возвращался в дом ко мне? Только тогда я всё же не имела права вас отчитывать за это. Но мы давно женаты. Может быть, вам снова кажется, что Андрею что-то надо от меня? Как тогда - мой голос на совете. И поэтому Андрей был вынужден воспользоваться этой ситуацией? Не заблуждайтесь. Хотя тогда, наверное, всё это и выглядело так. Но я его давно простила за такие мысли. Как и вы. Вы же простили моему мужу точно такие мысли в отношении себя? Потому что тоже любите. Да, Катя?
--Извините, но я не буду с вами это обсуждать.
--И я не собираюсь. Вы - одна из НИХ. Наверное, Андрей вам рассказал, что после вас у него…
--Простите, Кира Юрьевна, но и про это я не стану с вами говорить.
--Значит, знаете... И точно так же, как и я, принимаете Андрея вместе с новыми и старыми любовницами, соглашаясь стать одной из них. Но что же с вами произошло? Как же, стало быть, вы несчастны, если согласились на такое! Ну вы же не мазохистка, Катя! Чтоб вот так, добровольно… И не девочка же вы, чтоб не понимать, что с Андреем у вас просто не может быть будущего. Он женился на мне не сгоряча… Если хотите, я расскажу вам, как это было
--Нет, не хочу.
--Значит, наверняка и это вы от моего мужа знаете? Что ж, даже лучше. Тогда вы просто не можете не понимать, какую неприятность доставили Маргарите. Ведь она уже которую неделю в больнице именно по вашей вине.
--Поверьте, я очень просила Андрея не… говорить…
--Верю, Катя. И опять я удивляюсь вам! Мой муж оказался честнее вас, во всём признавшись. А вы решили продолжать всё так же воровать чужое счастье за спинами других? Боже!... Как же вы несчастны были всё это время, что опустились до воровства…
--Я не брала чужого.
--Но Андрей не ваш. И не мой. Он свободен и сам делает свой выбор. Но вам же нужно, видимо, получить его в свою собственность?
--Вы ошибаетесь…
--Нет, Катя. Это вы досадно обманулись. И Андрею ничего не остаётся, как показать вам это. Ведь вы поверили ему, что мы разводимся? Что он подал на развод? На самом деле всё не так. Он, видимо, опасался потерять вас как любовницу. Вот и придумал про первое сентября.
--Откуда Вы… Вам…
--Опять-таки, видите, Катя, - мой муж оказался честнее вас. Да. Он рассказал мне и про это. Хотите убедиться, что я не лгу вам? Ведь ваш дружок по-прежнему работает в «Ллойд Морисе»? Спросите у него. И меня простите. За то, что не сдержалась и пожалела вас, просто показав Николаю документы. Так вышло.
--Чего вы от меня хотите?
-- Нет, Катя, ничего. Хотела посоветовать вам не надеяться. Ведь я и сама не раз была в вашей роли. Мне хорошо знакомо это чувство - слепой любви. И я удивлена. Нет, я просто не могла такого ожидать от вас! Вы - и вдруг любовница… Невероятно! Достаточно в самый романтический ваш момент просто представить, что этим же вечером Андрей вернётся домой, к себе в постель. В нашу постель, оставляя для вас нечастые часы для поспешного секса. Ну вы же не ребёнок, Катя, и понимаете, что жена иногда может быть в отъезде, у неё бывают приступы мигрени и критические дни. А мужчины так устроены, что иногда просто не умеют справиться с собой, изнемогая от прилива возбуждения. Когда я это поняла, то перестала ревновать Андрея. А вы? Как же ВЫ согласились стать моей заменой?
--Я никого не заменяла. Ошибаетесь.
--Ну вот вы, Катя, и оправдываться стали. Не стоит! Я же сказала, что понимаю вас, как вам одиноко. Наверное, вы попытались выключить все человеческие чувства, нагревая Андрею постель только для получения физического удовлетворения? Только тогда зачем же вам в постели мужчина без чувств?
--Прекратите…
--Значит, всё же чувства… Значит, не получилось у вас иначе, Катя. Поэтому мне, правда, искренне вас жаль.
--Вы закончили? Ну а теперь позвольте и мне сказать вам пару слов. Прежде всего спасибо. За инструкцию по применению ВАШЕГО мужа. Я очень хотела бы ошибиться, но мне не удалось. Вы на самом деле так и не научились любить человека. Не Андрея, а себя. Да и Андрея тоже. Вы всё так же хотите получить его, а он… не с вами. Поэтому идёте даже на унижение, обзванивая его любовниц. А унижение не может вернуть любовь. Только оттолкнуть может.
--Что вы несёте, Катя?
--Зачем вы мне позвонили? Вы решили, что я немедленно оттолкну его? Пожалев вас? Или устыдившись? Кира Юрьевна! А вы уверены, что пытаетесь вернуть СВОЁ? А не приходило ли вам в голову, что это не я, а ВЫ посягаете на чужое?
--Что? Вы хотите сказать, что Андрей - ваш?
--Ну что вы! Вы же сами только что сказали, что он свободен. Значит, он имеет право на выбор своей жизни. И на исправление ошибок.
--Ошибка, Катя, - это вы! Вы - ошибка в его жизни! Вы не понимаете?
--Может быть. Может быть, и я. Только, я не держу Андрея. А вы - душите. Разве не поэтому он…пока с вами?
--А вы всё же превратились в стерву.
--Почту от вас за комплимент.
--Только держит-то Андрея ещё другое. Наш будущий малыш. Он будет. Он всё равно родится! Молчите? Ну, в браке рано или поздно рождаются дети! И через некоторое время вы поймёте, что наш брак – не исключение.
--Искренне желаю вам счастья…
--И я вам тоже, Катя. Не переживайте вы так! Всё у вас ещё впереди...»

…И впереди была чёрная пелена из пепла позволенных надежд, залитая немыми слезами обречённости…
Сначала ей хотелось, не раздумывая, броситься в Москву. Бежать к Андрею, что есть сил, перегоняя собственные мысли. Ворваться, вторгнуться, словно утвердить своё! Словно доказать всем и вся только что озвученное Кире: Андрей её! Как данность, неизбежность, вверенная ей судьбой. И никто не сможет больше отобрать у Кати эту данность: ни случай, ни расстояние, ни недоразумения, ни даже его жена. Пока ещё законная жена… И даже если Кира говорит ей о ребёнке… Ведь его же нет. Не существует. Это ведь мечта, которая совсем не обязательно может стать реальностью! Она приедет, просто будет рядом, просто с ним. И тогда они преодолеют всё, что кажется таким невозможным и … очень страшным. Она была готова ко всему и впервые в жизни отдавала себе отчёт, что ей не важно, что о ней подумают другие. Родные или близкие. Её или его. Только он! Любой! Женатый или разведённый. Нерешительный и сомневающийся, или готовый для неё на всё. Любой…
Он любит. И значит, остальное всё не важно. Кроме одного - желания Андрея быть с ней.
В суете и сборах Катя едва не пропустила его звонок. Звонок - холодный душ, отрезвляющий, остепеняющий, закладывающий первые сомнения.
Он всё так же говорил ей о любви, но как будто сожалел об этом. Он впервые произнёс «боюсь» и «я не знаю, что мне делать». Всё тот же голос - его, родной, но безликий, отрешённый. Чужой. Но он всё так же говорил ей о любви…
Потом ещё звонок… В каждом слове - тоска по ней, перемежающаяся с обещанием немедленно приехать. Но он так и ни разу не спросил про адрес…
Ещё звонок… И снова голос тот же, но чужой… И неприезд. И даже нет тех прежних безудержных желаний - сорваться к ней… И разговор всё больше ни о чём, напоминающий какой-то долг: он обещает позвонить с утра и к ночи и просто сдерживает это слово.
И Катя поняла, что теперь уже сама не сможет просто взять, и, ни о чём не думая, приехать. Она всё так же верила в его любовь, но ежедневно в ней рождалось и умирало одно и то же чувство: он сомневается. Она не понимала, в чём. В ней? В своём решении расстаться с Кирой? В себе самом? В своей любви? Так не бывает! Не должно так быть, если любишь! Любовь - это когда не знаешь, что с этим чувством делать. Когда другой - словно что-то раскалённое в воздухе, переворачивающее всё внутри, которым раньше дышал спокойно. Когда касаешься в любимом какого-то нерва, и с удивлением чувствуешь, что этот нерв и твой…
Она касалась… А он не чувствовал… И она смертельно уставала - не жить, а выживать в нависшей, как туман, неизвестности. И в его вранье. Катя понимала, что он, сам того и не желая, начинает лгать…
И с каждым днём она всё больше начинала чувствовать себя чужой, мешающей и лишней. Ещё одним долгом для Андрея, который он просто выполняет, потому что, невозможно отказать ей. Ей, которая и спит уже с в руке зажатым телефоном… Он чувствует, он знает, что она ни дня не может без него. Но он не виноват, что может ОН! Без неё. Сейчас. И не звонить не может…
«-- Я чувствую, что что-то происходит. Скажи мне, что?
--Всё хорошо. Сегодня просто трудный день.»
Сумасшествие…
И одна - единственная мысль - она помеха, от которой просто так самому не избавиться. Любит. Слишком любит, и не может скрыть. Рушит. А на обломках прежней жизни им не удастся быть счастливыми. И не она - а он не сможет быть. Не отсекая - не выстроишь.
Звонок его жены - как последнее прозрение.

Катя вернулась на кухню и включила телефон. Посыпался, как горох, звон сообщений о пропущенных эсэмэсках. И она впервые не стала открывать ни одну из них…
Звук в прихожей повторился снова, превращаясь в наваждение. Жалеть себя и плакать надоело сразу, как только страх, смешиваясь с решительностью, накрыл высокой волной, набросился всей своей тяжестью, на время парализовывая. Катя замерла, вглядываясь в тёмный коридор. Он по-прежнему был пуст и мрачен, но ей показалось, что эта темнота стала живой, тянула к ней руки, дышала, что-то неразборчиво шептала, о чём-то пытаясь сообщить.
Будущее… Эта тьма и станет её будущим, если она не остановится, не прекратит терять саму себя, становясь рабой любви к Андрею. Если сейчас забудет, что, выбирая что-то, впоследствии придётся выбирать это каждое мгновение. Если не успеет потерять до того, как потеряет… Если не уйдёт до того, как успеет разрушить… Если сейчас не вспомнит снова, что держит в своих руках гранату со снятой чекой. И, выбирая её держать, станет невозможно освободиться. Всю жизнь держать…
Когда берёшь чужое, это всё же называется воровством, а не любовью…
Опять приходится сжигать мосты. Но если их сжигать, то огонь придётся теперь поддерживать всю оставшуюся жизнь…
«Господи! Прости, что мне было так хорошо здесь, с ним. Так далеко от Тебя! Прости…»

Тихая мелодия мобильного оглушительным взрывом ворвалась в тишину полутёмной квартиры. Катя вздрогнула, невольно пошатнулась, и больно ударившись ногой о ножку табуретки, горько разрыдалась…

--Кать! Катюш, это ты?
--Привет.
--Ну, наконец-то! Где ты?
--Дома. Уже дома.
--Случилось что-то? Почему у тебя такой голос?
--Нет, что ты! Всё в порядке. Фильм смешной смотрела. Смешной до слёз.


25.


--Андрей… Хорошо, что ты позвонил. Я хотела поговорить с тобой…

Голос сухой, безжизненный, ломкий, изо всех сил старающийся не дрогнуть, не сломаться и не выдать… что? Андрей почувствовал, как Катя сдерживается, собирает остатки воли, прячась за этим замораживающим тоном. Пробежался холодок по спине. Тут же вспомнилось предчувствие, что что-то не так, что-то не в порядке с ней, с ними. Словно он ждал уже неотвратимого, необратимого, как ждут несчастье, умом ещё не понимая, что происходит, но сердцем веря, что ничего не произойдёт.
Этот голос…
Чужой. Бьющий наотмашь, укладывающий навзничь, до предела раскаляющий нервы.
«Я хотела поговорить с тобой»… Всего-то, что она сказала! Но Жданов понял - быть беде. Перед глазами быстрой вереницей тут же пронеслась вся собственная жизнь. Пятнами, хаотичными фрагментами, мазками неудачника- художника, который бесполезно попытался на одном холсте намалевать свой каждый день, сотканный из радости и боли. И этот каждый день не приближал, а безвозвратно отдалял мечту. Мечту, убитую своими же, собственными руками.
Андрей закрыл глаза. Сердце билось так, что на мгновение он перестал слышать Катин голос.
Он виноват…
Он снова виноват, но в этот раз так глупо и бездарно!
Больничная палата… Бледное осунувшееся лицо матери… Запах какого-то лекарства, неотвратимо зарождающего в нём страх. Страх потери. Всё той же, которая и раньше имела «запах», но теперь не тот. Запах смерти… Он испугался. Он виноват на этот страх…
Он был готов услышать гнев, протест, запрет и порицание Марго! Но совсем не ожидал от матери иного - просьбы. Мольбы - не торопиться, не спешить с очередным решением в своей жизни. И в этот раз не для неё, не для спокойствия отца, у которого расшалилось сердце и не позволило ему приехать, и совсем не для приличий и правильно очерченных норм жизни. Ради него, Андрея. Вместе с Катей. И в этот раз он верил. И в первый раз не захотелось что-то делать вопреки, сметая любые родительские запреты. Он растерялся. Он виноват за эту слабость перед мамой…
Кира… Не любимая, не постылая, не своя и не чужая. Но какая-то родная, словно не жена ему, а разве что сестра. Смеялась… Говорила о погоде в Бостоне, куда мечтает полететь на несколько недель… Просила у него прощение за то, что появилась в его жизни. Что мешает… За нерождённого ребёнка… За беспросветность впереди. Уходила. Возвращалась, нелепо мялась на пороге, предупреждая, чтобы он был аккуратен и внимателен, и не оставил впопыхах какую-нибудь вещь… И совсем по - детски просила разрешения хоть иногда звонить ему… И не забыть гасить камин, когда он слишком долго не бывает дома… Напоминала, где лежит утюг. И что у синей чашки откололась ручка- порезаться осколком можно… Смеялась…
Щемило сердце… Он жалел. Он виноват за эту жалость!
И в этой чехарде событий, обезоруживающих его, впервые делающих до омерзения и отвращения к себе потерянным и слабым, - Катин голос. Звонкий, светлый, как Божий дар. Как озарение, маяк, на который он готов идти, перешагивая через собственную омерзительную слабость! Готов идти на всё, но только совершенно не получалось обмануть её. Но рассказать о собственных сомнениях не решался тоже. Не мог, не смел, боялся расписаться перед ней в собственном бессилии перед временем и обстоятельствами! Ведь он же дал себе и ей зарок - больше не расстроить, не огорчить ничем, не посеять в ней сомнений, которые б уже не выдержал сейчас. Только не её сомнения! И каждый день с упорством идиота сеял, сеял, сеял в ней сомнения!
Три раза он был готов приехать к ней. В первый стало плохо маме. Во второй имущественные вопросы адвокатом перенеслись на этот день, и ни часом позже. На третий был перенесён совет. А вот четвёртого так и не случится… Он это чувствовал. По голосу в телефонной трубке, сказавшей ему сейчас всего лишь «Я хочу поговорить».
Он виноват… Снова виноват за слабость. За ту, которая мешала и запрещала говорить ей о своих проблемах. Не смог соврать, но он обманывал и предавал её ежедневно и ежечасно, наивно и почти по- детски думая, что вот- вот, ещё немножко, и все проблемы рассосутся, устранятся сами, оставляя после себя лишь горький шлейф воспоминаний. А она поймёт. Не бросит, почувствует, как нужна ему! Ведь он её об этом очень просит…
Он виноват…
Но ведь бывают просто чудеса, рассекающие вдребезги тревожные предчувствия?! Мама и отец всегда привыкли считать его героем. Самым умным, сильным, смелым, решительным и деловым, не допуская в нём и капли слабости. Но не герой он… Он иногда бывает слаб. И разве виноват Андрей за это?
Нервы накалялись до предела.
Отчаянье мешалось с резкостью и даже злостью.

--Что случилось, Кать? – спросил Андрей, немного отдышавшись. - О чём поговорить? Ты почему молчишь?
--Я приняла решение, - чуть слышно выдохнула она, зажимая трубку ладонью после этой фразы, пряча от него сбившееся дыхание. - И я должна тебе сказать… Должна. Так будет лучше.
--Что приняла? Что лучше? Кому? - Жданов вжал трубку в ухо так, что непроизвольно сморщился от боли впивающихся в щеку кнопочек в щёку. - Катя! Да чёрт возьми! Что произошло? Я не мог сегодня дозвониться до тебя с самого утра!
--Не кричи. Пожалуйста… Я не хотела говорить… Я думала, что справлюсь. Сама. Но я не могу…так.
--Что случилось? - повторил он свой вопрос, стараясь говорить как можно спокойнее и тише.
--Мы должны расстаться.
--Рас…статься? - запнулся он, с трудом проталкивая слюну в пересохшее горло. Предчувствия его не подвели. Они сейчас его ломали, корёжили, совершенно отнимая любые проблески рассудка. - Почему? Что я не так сделал? Что, Катюш?
--Андрей…- судорожно вздохнула она. - Не в тебе, а во мне дело. Я поняла, что не могу… Не могу больше терять… себя. Не могу разрушать и ждать последствий. Ты от меня скрываешь что-то, но я чувствую - ты не готов… Больше не могу…
--Чувствуешь? Что рушить? - всё же не выдержал он и крикнул в трубку. - Всё и так уже давно разрушено, если ты про Киру! Осталось подождать ещё немного! Совсем чуть-чуть!
--До первого сентября? - усмехнулась Катя. - То есть ещё семь дней?
--Последние семь дней!
--Вот ты и сейчас обманываешь… Кого, Андрей? Меня? Себя? Зачем?..
--Подожди…- задыхаясь, он перевёл дыхание. - Ты мне не веришь, что я…
--Пожалуйста! - она почти взмолилась. - Не нужно, не нужно ничего говорить и оправдываться! Ведь я же понимаю всё, что ты хотел… Я понимаю, как это тяжело и невозможно!..
--Откуда ты про это знаешь? - ноги стали ватными, с трудом удерживая тело.
--От Киры, - честно призналась Катя, - и от Коли.
--Подожди… Подожди! Я всё тебе сейчас объясню! Про сентябрь.
--Не надо, пожалуйста, Андрей! Я всё понимаю… И даже понимаю, почему…
--Катя! Катенька, послушай…
--Нет, послушай ты меня… Я постараюсь объяснить сама… Я виновата… Я сама во всём виновата! Не нужно было мне… надеяться на что-то и давать такую же надежду тебе…
--Катя, подожди…
--У тебя из-за меня снова неприятности. И это только самое начало, Андрей… Переживает Кира, уже болеет мама, да и ты переживаешь. Я же вижу! Ты хотел как лучше, как честнее, рассказав всё про нас. И теперь они меня просто ненавидят.
--Катя! Ну что ты говоришь?! Послушай, я…
--И правильно, правильно, что ненавидят! Я не должна была… И больше не могу…так. Я уже сама не понимаю, кто я, что делаю, продолжая ждать и видеть, как ты рушишь и свою жизнь, и жизнь близких тебе людей. Я не имею права так, пойми! Я приношу несчастье… Страдаешь ты… Я не могу больше так терять себя… Я начинаю ненавидеть себя за это. И мне очень плохо …
--Терять себя? - перебил её Андрей. - А меня? Ты что, уже меня не любишь? Я уже не нужен тебе, да, Кать?
--Господи…- всхлипнула она. - Не так! Не то ты говоришь сейчас! Послушай… Пожалуйста, не перебивай… Я поняла… Мне очень нравилось в детстве играть магнитиками. Две подковки, раскрашенные в синий и красный цвет. Папа откуда-то их принёс… И если положить их на стол притягивающимися полюсами друг к другу и подвигать, то они сцепятся, прижмутся друг к другу. И им всё равно, что на столе лежат помимо них бумажки, карандашики, тарелки… Они, не замечая ничего вокруг, приблизятся и сцепятся. И чем меньше расстояние между ними, тем меньше сила сопротивления. Магнитики - это мы… Мы не заметили, не придали никакого значения тому, что вокруг нас. А ведь рядом не предметы, а живые люди…
--Да помню я про этих… живых людей! - крикнул Жданов. - Именно потому, что помню, и хочу уладить всё, а не бежать к тебе! Хотя я очень, очень хочу бежать к тебе! Сейчас, немедленно! Всегда! Но ты сама не разрешаешь, просишь не приезжать! И сама отказываешься ехать! Ну, идиот я, идиот, что тогда женился! И я хочу исправить это, Кать! И я исправлю!
--Почему ты не сказал мне, что у вас с Кирой… - переводя дух, задыхаясь от слёз, продолжила Катя, - …что вы хотите малыша? И может быть, сейчас… уже…
--Ч…что?
--Разве ты не знал об этом?
--Катя, подожди… Какой малыш? Что за ерунда! - Андрей сжал трубку так, что металлический корпус затрещал, обещая быть раздавленным в его руках. - Тебе звонила Кира? Когда? Зачем? Так вот в чём дело!!! Так вот откуда это твоё решение! Почему, почему ты мне ничего не сказала?!!
--Не кричи… Пожалуйста!
--Я сейчас же, немедленно пойду к ней и выясню, что она тебе наговорила! Господи… Да я убью её!
--Перестань! – голос Кати снова стал резким и холодным. - Я не хотела, не хотела это говорить тебе! Но я ждала, что ты сам мне об этом скажешь. Чего ты испугался, Андрей? Зачем лгать во спасение?
--Да я не лгал тебе! Я впервые об этом слышу! - снова вспыхнул он, как спичечный коробок, в который случайно попала искра. - Не может этого быть! Быть этого не может!
--Пожалуйста, давай не будем продолжать… И даже если она… И даже если я…Я приняла решение, Андрей…Ведь не в этом дело. Я больше не могу… Так… Я устала.

Слёзы, застилающие глаза густой мутной пеленой, смешиваясь с остатками туши, капали с подбородка, оставляя серые разводы на белоснежной блузке. Отпечатывались пятнами, вторгаясь в чистоту. Делали отметины на ней, как на собственной жизни, не давая забывать о разрушительном последствии свободы, которую Катя приняла и выбрала для себя. Но рано или поздно свобода требует расплаты. Решения. Выбора.
Сейчас…
--Нет. Я тебя люблю. Но мы должны…
--Не мучай меня, пожалуйста!..
--Расстаться.
--Катя… Послушай… Я виноват… Я снова виноват во всём! Хорошо, пусть даже речь не обо мне, если ты не веришь, - он спешил, быстро проговаривая слова, опасаясь, что она сейчас положит трубку. - Ты собираешься уйти… Ты приняла решение… Но ты уверена, что это не ошибка? Ты сможешь так, просто так взять и забыть меня? Хорошо, неважно, что будет со мной. Пусть! Но как же ты сможешь, как будешь без меня?
--Пожалуйста…- не в силах больше произнести ни слова, она заслонила трубку, пытаясь не выдать рвущихся наружу рыданий.
--Нет, нет! Так не бывает! Так не может быть! Я люблю тебя! Мы не можем расстаться снова! Это невозможно, Кать! Ведь ты же любишь меня? Скажи, что ты тоже любишь! Что передумала! Что не было всего этого дурацкого разговора!
--Я…
--Ну скажи, Кать!
--Я обещаю, что забуду, разлюблю… У меня получится… Я знаю, как… И у тебя получится … Потом…
--Не-е-е-ет!
--Я поняла…- слава с трудом вырывались из горла, - …что между нами, может, только страсть. Как эти два магнитика… А любовь - она не такая. Она – багаж. А наш багаж пуст…
-- Я приеду, Кать. Я сейчас же куплю билет на самолёт и к тебе приеду!
--Нет. Я не передумаю, Андрей.
--Скажи мне адрес! Я не могу тебя снова искать по этому чёртовому морю!
--Нет. И… прости меня. За всё…
--Катя-я-я-я-я!

Телефон внезапно стал глухим, устрашающе зияя чёрным погашенным квадратом дисплея. Несколько минут повертев его в руке, Жданов небрежно швырнул трубку в карман пиджака. Прислонился спиной к облупленному забору, совсем не замечая, как крупные шлепки старой краски оставляют на дорогом костюме серые следы. Запрокинул голову наверх, безучастно рассматривая, как на город идёт большая чёрная туча. Нависает всё ближе, ближе…
«Нет»…
Нет смысла возражать и требовать каких-то объяснений. Нет смысла убеждать… Нет смысла в собственном прощении.
«Нет»…
Уже гремит гром и на глазах темнеет. Торговцы нескольких палаток на площади впереди двора засобирались, засуетились, мелькая красно-жёлтыми навесами. Но зачем? Не успеют, опоздают. Так же, как снова опоздал и он…
«Нет»…
В доме слева слышится звон одно за другим закрывающихся окон, зов по имени, требующий вернуться домой. А огромная чёрная туча уже так близко! Уже над ним, над самой головой. А город всё ещё яркий, с одной стороны освещённый ослепительно палящим солнцем. Последним вздохом солнца, вот-вот схваченного тучей…
«Нет»…
Вот и первые крупные капли тёплого дождя. Где-то вдалеке первые раскаты грома, убедительно и пока осторожно разгоняющие зазевавшихся прохожих. Ветра ещё нет, он словно в засаде, ожидающий призыва молний.
--Нет!!!
А вот и всплеск света! Яркий, неожиданный, внезапный! Над самой головой. Не бьющий, а пугающий своим внезапным обрушением на землю. И ветер, будто бы дождавшись призыва молний, налетел, сгрёб в кучу мусор и редкие опавшие листья, закружил спиралью, разметал по намокающей земле. Вероломно, властно, не позволив возражений, словно взял под контроль весь город…
И всё стало сразу серым, пустынным и мокрым…
--Господи! Как же я устал!..

* * *

«Всё правильно… Ты сделала всё правильно, Катька!»…
Подушка, промокшая от слёз, медленно сползла на пол.
«Ты не имеешь права! Ради него, для него – не имеешь права ждать…»
Маленькая комната до предела наполнилась мраком подступившего вечера, медленно превращающегося в тёплую южную ночь.
«Вот и всё…»
Опустошения не наступало. Отчаянная безысходность и бесповоротность решения придавливали чугунной плитой, не позволяя отдышаться.
«Я свободна… Он теперь свободен… От меня».
И освобождения не наступало… Жить независимо, без страха, без вины, без Андрея не получалось даже в мыслях.
«Уснуть… Завтра будет легче».
Нет больше сил - врать Кольке, маме, папе. Себе. Андрею. И ожидать счастья на развалинах чужих жизней. Быть и оставаться любовницей. Прислушиваться к голосу в телефоне, с усталостью сообщающему, что нужно ещё немного подождать. Подождать… чего? Пока Андрей медленно и постепенно сам откажется от неё? Уж если он так и не смог расстаться с невестой, так и не может расстаться с женой, то в чём же виноват его будущий ребёнок? Самый долгожданный для Киры… Обречённый, ещё не родившись, стать помехой и обузой…
«Ты всё правильно сделала, Катька…»
В животе неприятно кольнуло, и Катя приложила к нему руки, согревая. Страх опутал вмиг, пробирая до корней волос, осушая слёзы, делая её растерянной. Страх, парализующий мысли…
«А что, если?.. А если не его жена, а я…»
Недавно прочитав в книжке о возможных нарушениях функций организма, она сначала успокоилась, списывая эти нарушения на усталость, перемены климата и нервы. Но стоило ей только вспомнить про те три недели безумства, проведённые с Андреем, как от спокойствия не оставалось и следа.
«Ни о чём не беспокойся!» - шептал он ей во влажные и спутанные волосы. «Не буду…» - отвечала она, тяжело дыша, с трудом возвращаясь в реальность после безумных дней и ночей их любви. Воспоминания об этом лёгкими мотыльками кружили в животе, разливая накатывающее возбуждение по венам.
«Глупая…»
Жалеть? Жалеть о рвущихся телах друг к другу, сметая на своём пути все предубеждения, чужие мнения, время, место, расстояние? Ни за что!
Решение опять пришло на удивление быстро.
«А что, если?.. А если что? … То он будет мой, только мой. И это всё, что у меня будет…»
И не будет ни большой, ни маленькой лжи. Наверное, не поймёт папа… Наверное, будет очень тяжело. Ну и что?
И Катя впервые улыбнулась, не замечая, как в дверь кто-то уже в который раз отрывисто и робко звонит…


* * *

--Андрей, опять звонил Брандо! И опять почему-то мне! – возмутилась Ирочка. - Что у тебя с телефоном?
--Влюбился он в тебя! Вот и звонит, - зло ответил Жданов.
--Не смешно! Но он снова вытащил меня из душа. Как чувствует, зараза!
--Пригласи его с собой.
--Он не в моём вкусе, ты же знаешь! Маленький, лысый, рыхлый увалень…
--Привыкнешь.
--Вот ещё!- прыснула секретарша. - А… что это с твоим голосом случилось?
--Пел! О, чёрт! - выругался он. - Снова не заметил светофор!
--С огнём играешь? На улице ливень, а ты опять гоняешь по Москве?
--Наплевать!
--Так, подожди… - Ирина запнулась. - Случилось что?
--Случилось? Да нет! Ну, что ты! Разве может у меня случиться что-то, кроме падения курса доллара на валютной бирже!
--С Маргаритой что-то?
--Здорова!
--С Кирой?
--Именно! Угадала. Вот еду к ней. Убивать.
--На четвёртой скорости да по мокрому асфальту? Нет, Андрей Павлович, так можешь не туда приехать, - встревожено заметила она. - Остановись. Заверни куда-нибудь и расскажи, что произошло.
--Нет. Завернул уже! Дальше не куда! О, чёрт! Ещё один светофор…
--Ты один в машине?
--И не только! Я теперь совсем один! - выкрикнул он в трубку, с силой удерживая её плечом. - Свободен! Как ветер в поле.
--Ты что, наконец, развёлся с ней и обкатываешь эту радость по ночным дорогам?
--Нет!!! Чёрт возьми! Катя меня бросила. Катя! Понятно? И ещё, оказывается, я почти стал отцом.
--Что? Как это? – откровенно озадачилась Ирина. - Когда же ты успел?
--Вот именно это я сейчас и собираюсь выяснить!
--Нет, подожди-ка, подожди. Ты можешь хотя бы на минуту ко мне заехать? Успокойся. И мы поговорим, пока ты не наломал ещё больше дров.
--Нет, не могу, не могу! - выпалил Андрей. - Сначала я должен разобраться, что происходит. И если она соврала… И если только она соврала Кате, то я её…
--Она звонила Кате? Вот зараза! - вспыхнула Ирина, но тут же извинилась. - Прости, я не должна… Но сдаётся мне, что дело вовсе не в ребёнке. Дотянул… Жданов! Ты хоть понимаешь, что не всё так просто?
--Не хочу! Ничего я больше не хочу и не собираюсь понимать!
--Так ты заедешь?
--Нет! Я туда, к ней. Выясню. Немедленно! Дурдом какой-то…
--Только подумай, прежде чем в руки взять топор! - встревожилась она. - Не сделай, а подумай! И, может быть, заедешь? Расскажешь?
--Нет, нет. Не сейчас. Всё потом. Завтра. Приходи к восьми. Сможешь?
--Куда я денусь! Приду. Андрей, но Брандо тебе звонил по поводу франшиз.
--Чёрт с ним!
--Охотно верю! Но мне-то что с ним делать? Он же не отстанет! Это же контракт, Андрей!
--Выйти замуж за него! Но накануне подарить ему парик. Иришка, ты блондинов или брюнетов любишь? А какое мужское имя тебе нравится больше всех?
--Я-то? – усмехнулась Ира. – Рыжих. Бледнокожих и больших. И чтоб звали Жора.
--Что?- надрывно рассмеялся Жданов.
-- Он же Гога…Он же Гоша… - зажмурила глаза, тряхнула головой.- Господи… Шучу! Какая гадость!..

26.


«Я жду тебя. Я всё ещё тебя жду»…

Не те слова… Не той женщине… Не от того мужчины…

«Я всё ещё люблю тебя. Уже не помню, сколько лет»…

Странная, глупая, идиотская это штука - жизнь, в которой сплошные несовпадения! Ведь те же самые слова она готова ежечасно говорить другому. Тому, кто много, очень много лет её не любит. Жалеет, терпит, не уходит… Жалеет! Разве об этом она мечтала, прижимая маленькую белую ромашку к трепетным губам, а потом медленно, один за другим, отрывая лепестки на ней? Пока не останется лишь жёлтая сердцевинка, похожая на крошечное солнце в детских пухлых пальчиках? «Любит - не любит – поцелует - к сердцу прижмёт - к чёрту пошлёт»… Последний лепесток чаще всего отрывался, заверяя: любит…
А любил ли? Хоть когда-нибудь? Хоть раньше? Чтобы эта жизнь, переполненная жалостью, целью и долгами, хотя бы оказалась не напрасной, прожитой не зря?..
Кира сидела на полу, прислонившись щекой к тёплому шёлковому покрывалу застланной кровати в их с Андреем спальне. Теребила в руке пузырёк с таблетками, то и дело встряхивая его и выбрасывая на кровать по одной, стараясь ровно уложить в ряд. Одну за одной, как годы жизни, проведённые в любви к Андрею. Полукруглая дорожка из белых плоских «лет», смыкающаяся в круг… Бег по кругу! Возврат всё в ту же точку…

«Он когда-нибудь уйдёт, и тебе не будет страшно. И тогда вспомни обо мне»…

Никита… Ровно столько этих «плоских бусинок» он ждёт её. А у неё всё никак не получается - остаться и не бояться…
Была бы рядом мама! Если бы она была! Прижаться к ней щекой, к тёплым ласковым ладоням с бархатной кожей, нежно перебирающим растрёпанные волосы, падающие на лицо!.. И слушать голос, успокаивающий, убеждающий, что пока она с ней рядом, ни одно несчастье не проникнет ни в душу к ней, ни в их дом… Нет больше мамы… Есть только эти бусинки-таблетки, которые должны успокоить, освободить от бед…
Маргарита… Павел… Кира им безмерно благодарна за заботу и заполнение собой пустоты внутри неё. Но всё не так, не то, не это! Они чужие! До отказа переполненные сыном и любовью к нему. Ради счастья сына и нужна им Кира! И ради жалости к ней… Жалости! Снова этой идиотской, проклятой жалости, подменяющей свободные, ничем не обременённые чувства!
Кристина… Сашка… Любимые, родные, но не с ней, не её, не для неё…
Андрей… Господи! Как больно вспоминать о нём! Приехал на ночь, без звонка, открыл дверь своим ключом и с порога выпалил про ложь, напоминая каждым словом, что уже заранее ненавидит её! А значит, и нерождённого ребёнка. Заранее подписывая приговор… Предупреждая только об ответственности. О долгах… О жалости… Снова, снова об этой идиотской жалости к ней! Но признаваясь в любви к этому будущему ребёнку… Не к ней.
Но может быть, этого достаточно для счастья: жить с ним и любить СВОЁ, общее, родное, которое обязательно сблизит и сгладит все острые углы их отношений? Так бывает! Она об этом слышала, что так бывает… Так, может быть, то же самое случится и с ней?..
А любовь, про которую она гадала на ромашке… Может, она совсем другая? Обыкновенная блажь, мучающая человека сутки или месяц от скуки или незащищённости перед миром? Но как только человек находит интересное и достойное для себя дело в жизни, это состояние постепенно проходит, улетучивается, оставляя после себя только лёгкий шлейф послевкусья. И снисходительные воспоминания о своём заблуждении… Может, и Никита совсем не так любит её, как говорит об этом? А на самом деле нет у любви никакой константы от времени. Это всего лишь страсть при первом приближении. И когда эта страсть утихает, начинаются обыкновенные будни, которые лучше всего провести со своей надёжной и привычной спутницей. Так говорила ей Маргарита. Так говорила женщина, немало повидавшая в этой жизни. Так, может быть, она права?.. Только почему же так болит, тянет, ноет слева?..
Катя…
Если бы не она!.. Если бы не было её! Если бы!!! Всё было бы иначе в их жизни с Андреем. Эта женщина пришла, чтобы рушить, отбирать, сжигать, оставляя после себя обугленную пустыню! Но она уже не призрак, не привидение в жизни Андрея. Она снова возникла, будто бы из-под земли, и снова отнимает, уничтожает их с Андреем жизнь, рушит!

«-- А не приходило ли вам в голову, что это не я, а ВЫ посягаете на чужое?»

Не забывались, не оставляли в покое её слова… Что же это за женщина такая, что стоит ей материализоваться из паутины прошлого, как Андрей уже бежит к ней? Чем, чем она лучше Киры? Чем так держит Андрея? Он становится одержимым, думая о ней. Он становится совсем чужим.
Становится?
Был и есть - чужой.
Постоянно помня эту Катю.
Единственный, родной, самый близкий и желанный уходит… К ней. В мыслях и в реальности. Медленно, крошечными шагами, но всё ещё оглядываясь, не желая причинить боль и оставить после себя развалины отношений… А она уже не понимает и не знает, как его остановить, удержать, прижаться… Последняя надежда на общего ребёнка растаяла только что, пару часов назад, снова превращаясь в навязчивую иллюзию. Мечту.
«Вы не беременны».
Врач не понимал, что пару часов назад вынес приговор их будущему счастью. И… её будущей жизни? Она, как и жизнь её, никчёмна, бесполезна, не имеет больше смысла.
Больно…
Странно…
Страшно…
Последняя таблетка из пузырька скатилась на пол, повертелась, встала на ребро.
«Орёл или решка?»


* * *

--Кофе приготовить? С лимончиком.
--Не хочу.
--А чай? Я принесла варение из одуванчиков. Такая прелесть!
--Нет.
--Андрей! Ну, так нельзя! Мне стало страшно заходить к тебе в кабинет. То ты орёшь на всех подряд, то молчишь как рыба.
--Я работаю. Работы много.
--Да? А почему я уже вторую неделю вижу документ, открытый всё на той же восемнадцатой странице? Не понимаешь что-то, так давай я посмотрю!
--Я уже ничего не понимаю. Ничего! Нигде!
--Но воды-то ты хотя бы выпьешь? Начало сентября, а такая духота.
--Она не отвечает на звонки. Она пропускает эсэмэски. А я, болван, так и не узнал её адреса!!!
--Ах, вот о чём ты всё время думаешь…
--Странно, да? Тебе это странно?!!
--Мне страшно за тебя.
--Не бойся. Со мной как раз ничего не случится! Потому что нет меня! Я не знаю сам, кто перед тобой сейчас сидит!
--Не кричи. Ты так соскучился по слухам?
--Наплевать.
--Напрасно. Я устала отказывать посетителям, объясняя, что ты не на месте, в то время как из кабинета ежеминутно раздаётся звон бьющегося стекла.
--Наплевать!
--Ну хорошо, хорошо… - Ирина ближе подвинула кресло, наклонилась над столом, оказываясь совсем близко к Андрею. - Ори. И можешь ещё громче. Ты что решил? Таким образом показать протест?
--Ничего я не решил! Я не понимаю, что мне делать! Вот и всё!
--С Катей?
--О, перестань! – Андрей снял очки и бросил их на стол, закрыл лицо руками. - Чувствую себя последним идиотом, который опять собирается в круиз по морю!
--Странно, что ты не знаешь адреса! Хотя… Представляю, до чего вам было! - но, смекая, что её слова отзываются в начальнике с особой болью, продолжила разговор иначе. - Хотя я не понимаю, почему сейчас-то для тебя проблема - узнать этот адрес?
--Да где же, чёрт возьми?!!
--Ты когда в последний раз думал о кредитах? В «Ллойд Морис» заглянуть не хочешь?
--Зорькин? Да был я у него, был! Не говорит он. И не скажет. Катя запретила.
--Скажите, пожалуйста, какой верный Санчо Панса! – Ирочка всплеснула руками. - А маман его не знает? Ну, как в прошлый раз.
--Ну и как ты себе это представляешь?- слишком громко и нервно рассмеялся Жданов. - «Здравствуйте, Вера Павловна! Мне очень нужен адрес подружки вашего сынка. Не пороетесь ли в недрах его записных книжек? А то сынок ваш клятву дал!» Скотина… Да нет, нет… Прав он. Катя просто не хочет меня видеть.
--Хорошо, - вздохнула Ирочка, - постараюсь для тебя узнать. Невелика проблема. Только с чем ты к ней поедешь, к этой своей Кате?
--Я хочу увидеть её. Просто увидеть, и всё! И поговорить.
--Вот дурачок! - не выдержала она. - Поговорить, чтобы опять расстаться? Что ты можешь предложить ей?
--Я люблю её.
--Но ты всё ещё женат и всё ещё на Кире. Ты хочешь попросить её остаться в твоих любовницах на неопределённый срок?
--Нет, только не это.
--Знаешь, что я тебе скажу? – Ирина скрестила руки на груди Ирина. - Можешь хоть уволить меня, хоть премии лишить, но я скажу. Запутался ты снова, дорогой мой. И заврался. Какого чёрта ты сказал ей про сентябрь?
--Какого надо, такого и сказал! - Жданов начал злиться. - Испугался! Откуда же я знал, что развестись - такая проблема? Имущество это чёртово… Да пропади оно всё пропадом! А Катя не стала бы ждать… Я испугался, что не станет!
--Значит, до сентября бы стала, а до ноября никак? - рассмеялась Ира. - Значит, ты просто не веришь в её любовь. А если она тебя не любит, зачем она тебе?
--Катя меня любит.
--Говорила я тебе ещё тогда, на той даче, когда ты там валялся, словно ветошь, среди пробок и бутылок, - не ври! Вранье не просто неуважение к реальности, а неверие в неё. Ты как ребёнок! Считаешь, что раз закрыл глаза, то прошлого больше нет? Обманывая, ты развязываешь языки другим - врать тебе. А этого ты сам, замечу я, ох как не любишь! И Кире врёшь…
--Не напоминай! – вспыхнул Жданов, вскочил с кресла и зашагал по кабинету. - Я честно ей сказал, что, раз так вышло, то постараюсь полюбить ребёнка. Не её!
--Вышло так… - Ирина покачала головой, грустно рассмеявшись. - Презервативы надевай! Или спроси совет у Малиновского. А то ты, вижу, стал бегать от него. А Ромик обижается. Кстати, а с Катенькой своей ты тоже забывал об осторожности? Может, она тоже… - увидев, как глаза начальника наполняются неконтролируемой яростью вперемешку с растерянностью, тут же прекратила эту тему, на которую иногда любила говорить, подначивая его. - Ой, прости, прости!
--Ромик… Подожди, при чём тут Ромик? Осторожность… Да нет… Не может быть… Но в любом случае, – он подлетел к Ирине, склоняясь над её лицом, - я не собираюсь это обсуждать с тобой! Понятно?
--Тише, тише! - хихикнула она, выставляя вперёд ладонь и упираясь Андрею в грудь. - Поздно обсуждать! Пора расхлёбывать, Андрей Павлович. Five o cloсk. Время пить чай. Или всё же кофе заварить?
--Не хочу.
--Тогда пора домой. Рабочий день заканчивается.
--Не хочу-у-у-у, - простонал он, снова усаживаясь в кресло. - К ней не хочу и к себе не могу пока уехать.
--Ну, как она?
--Всё так же. Мы поговорили. Теперь молчит. Сказала только, что я ничем ей не обязан. Что всё равно родит ребёнка. Если что... Что я свободен.
--Так и сказала? А ты, значит, отпущенный, не хочешь уходить?
--Сам не понимаю, почему не ухожу… Что-то держит.
--Жалеешь?
--И это тоже. Но не только это…
--А что ещё?
--Привык.
--Ну да… Привычка – цепи. Удерживают сильней любви.
--Я не люблю её.
--А сможешь ли уйти?
--Не знаю… Я не знаю, что мне делать.
--Не торопись. Положись на время.
--Да нет у меня его, времени этого! И Кати нет!
--Значит, по-прежнему одну любишь, а от второй не можешь уйти? Всё возвращается на круги своя…
--Я не хочу так! Понимаешь? Но, кажется, что ты права…
--Да уж… Ну что, Андрей Павлович, адрес узнавать?

27.


Сентябрь… Месяц уютного отдохновения… Спокойного созерцания… Месяц междометия в природе…
Ей хотелось всего, но с частицей «не»…
Не думать.
Потому что мысли бегали по кругу, возвращаясь всё в ту же точку невозврата, натыкаясь всё на одно и то же…
Не смотреть в окно.
Потому что смотреть - это снова думать…
Не выходить из дома в осень.
Потому что, это - снова думать…
Не говорить. Потому что хочется молчать… Снова о НЁМ…
Но получается всё иначе.
Думается и говорится…
Возвращается и молчится…
Смотрится на вещи здраво…
Возвращаясь по тёплому южному сентябрю с редкой шуршащей листвой под ногами, с инструкцией в кармане по применению витаминов и сушёных трав, с сообщением от доктора всего лишь об усталости и переутомлении, Катя позвонила на работу и впервые попросила освободить её на день. Надеясь за этот день освободиться от сумбурных и противоречивых мыслей, мучивших её. Но пощады так и не наступало. Ни сегодня, ни на следующий день, ни через неделю.
Как только она оказывалась в своей комнате, ничком падала на кровать и беззвучно плакала, уткнувшись лицом в подушку. Ночь не приносила облегчения, работа давалась с трудом, не хотелось ни видеть, ни слышать ни друзей, ни знакомых. Мобильный всегда был выключен и упрятан в шкаф, на самую дальнюю полку.
В выходные приехали родители - навестить её, озаботившись слишком необычной грустью в её голосе. Неделя, проведённая с ними, тоже была тяжела: приходилось совершать над собой насилие, натужно улыбаясь и вымученно разговаривая о пустяках. Единственным спасением был Димка, оказывающийся рядом невзначай, непринуждённо и всегда вовремя. Он быстро нашёл общий язык с отцом, попал под нежную заботу мамы, и Катя с удивлением начинала отмечать для себя, что от всей этой тихой идиллии на её маленькой кухне веет спокойным и уютным счастьем.
Однажды поздно вечером она случайно услышала обрывок разговора родителей, после которого ей стало значительно спокойнее: что бы ни случилось и что бы ни произошло, они всегда останутся на её стороне, принимая любой её выбор.

« --Замуж ей пора. Скоро тридцать, а она всё в девках, - обеспокоено шепнула Елена. - Вон какой хороший парень вьётся вокруг нашей Катюшки! А красивый-то какой!
--Красивый…- буркнул Валерий. - И это всё, что ты смогла в нём разглядеть?
--Ну почему же? - возмутилась она. - Хороший парень! И Катеньку очень любит.
--Хороший, не буду спорить. Но мне кажется, не нужно ей за него замуж. Лучше пусть домой вернётся и работу сменит.
--Это почему же?
--Да приглядись ты повнимательнее! Не любит его Катюшка наша. Чувствую, что с ней не то что-то, а как поговорить - не знаю. Не забыла старую любовь.
--Это Жданова, что ли? – возмутилась Елена. - Скажешь тоже! Он никогда ей не подходил. Тем более, он давно женат. И живёт вроде неплохо. Коленька как-то говорил.
--Коленька… Да этот оболтус твой ещё и не то расскажет! – вспыхнул Валерий, но тут же опомнился и снова зашептал. - От хорошей семейной жизни не бегают по Забайкалью!
--Ты о чём это, отец?
--Не знаю, не знаю, Ленка, но у меня странное предчувствие, что Жданов приезжал в Танхой.
--Да ты что! - ахнула Елена. - Когда? Не может быть!
--Тогда, в Катюшин отпуск. И спросить я не решаюсь… И ты пока не спрашивай. Может, показалось мне? Вот так вот, мать. А ты всё «Колька, Колька»…
--Не буду, не буду… Ну, это уже слишком! Что же он всё мучает её? Нет, ей надо как можно скорее выйти замуж и завести детей. Только это сможет Катеньку избавить от такого навязчивого типа!
--Как же у тебя всё просто, мать! Выйти, завести… Оставь её в покое. Дай ей самой во всём разобраться. Не дитё, поди.
--Да как же ты можешь так спокойно-то об этом?
--И ты не суетись. Вот, закормила пирогами парня! Одного оболтуса усыновила, теперь второго хочешь?
--Димочке очень понравились пирожки. Особенно с лучком и капусткой.
--Так ты поэтому и согласилась за меня пойти замуж, что я любил с капустой и лучком?
--Скажешь тоже!
--Ну, вот… Корми, корми… Ведь завтра уезжать.»

Этот маленький обрывок разговора, невнятный, еле слышный, на удивление развеселил Катю, поднял настроение. Брак в мамином представлении напоминал психотерапевтическую процедуру. Подобно той, как лечат сумасшедших или алкоголиков, приучая выпиливать по дереву, склеивать конверты или рисовать гуашью. Занял голову и руки чем-то другим - забылся…
На следующий день родители уехали. Прощались тяжело. Валерий многозначительно молчал, так и не решаясь заговорить о том, что его тревожило. Елена же не выдержала и всё-таки сказала Кате несколько «напутственных» слов о Диме. Не стала скрывать, что надеется, что общество этого зеленоглазого брюнета пробудит в дочери помимо дружеских чувств что-то большее. Ведь близкие и доверительные отношения куда важнее пожара необузданной страсти, за которым нет ни доверия, ни уверенности друг в друге. Имя Жданова не называла, обобщая и как бы просто рассуждая о любви. О дружбе. А из преданных друзей в результате получаются идеальные мужья…
Однажды, неожиданно и без предупреждения, Димка заглянул к Кате в гости. Увидев её, заплаканную, похудевшую, с тёмными кругами под глазами, не удержался и отругал, что она довела и продолжает доводить себя до такого состояния.
--Ну, сколько можно? Не надоело? Разве ты не сама приняла решение расстаться? - выпалил он, присаживаясь на краешек кровати. - Так что теперь жалеть себя?
--Я не жалею! - Катя тут же вытерла остатки слёз тонким рукавом кофты. - И вообще, с чего ты взял, что я… Я вообще не плачу! Просто грустно. Родители уехали…
--Ну, хорошо, что дело в них, - он покачал головой, прищуриваясь. - Переезжай в Москву.
--Нет.
--Раз нет, то хватит тут сидеть в потёмках! Собирайся!
--Куда? - удивилась Катя.
--В жизнь!
И она согласилась на маленький прибрежный ресторанчик, сплошь усыпанный цветными огоньками по бардовой крыше и резным дверям. Шла, держась под руку за Димку, и не понимала, живёт ли, существует ли она сама и настоящее ли всё это, что им встречается по пути. Люди… Лёгкий ветер в волосах… Тихий блюз… Шум вечернего остывающего сентябрьского моря… Много раз она жалела, сомневаясь в том, что выпалила Димке про расставание со Ждановым. Но теперь ей казалось, что она была права. Он не задавал ни единого вопроса, и с ним не нужно было притворяться, играя в беззаботность и спокойствие. И спокойствие это наступало на самом деле. Только собственная жизнь всё больше начинала напоминать компьютерную игру, в которой она центральный персонаж, управляемый кем-то, недавно поселившимся в ней. И в этой игре Катя видела спасение. Второй раз.

В один из субботних дней, позвонив по телефону, стоя у самой двери, к Кате заглянул Дима и сообщил ей, что несколько коллег по работе и он сам ждут её в машинах у подъезда, чтобы отправиться в пригород на пикник. На сборы, как всегда, минут пять, не больше. Отказ не принимается совсем. Преодолевая неважное самочувствие и плохое настроение, после небольших раздумий Катя согласилась. Тишина, прохлада от пышных крон деревьев, суета у никак не желающего разгораться костра, аппетитный шашлык и печёная картошка быстро и уверенно делали своё дело: все будничные хлопоты и сумбурные мысли уходили, оставляя место для томительной и тягучей неги. Не хотелось думать ни о чём. Словно не существовало никаких проблем, а ощущения сводились только к приятной сытости в желудке и созерцанию бликов на воде от заходящего сентябрьского солнца и лёгкого ветерка, раздувающего волосы. Голова становилась пустой и ватной, а тело - податливым и безвольным. Это было именно то, что так хотелось чувствовать Кате, измучившей себя за последние недели, доводя до дикой усталости и нервного истощения.
--Может, ты передумаешь отлёживать бока и пойдёшь купаться? - Дима присел рядом с ней на цветное покрывало.
--Нет, не хочется. Я полежу здесь, в стороне. Обещаю ничего не трогать! - улыбнулась Катя, вспоминая, как, споткнувшись о полено для костра, расплескала воду и потушила пламя разом, сводя на нет все старания друзей, и чуть сама не влетела в эти тлеющие головешки, переворачивая мангал вместе с шашлыками. - А ты иди.
--Куда же я пойду? А вдруг ты в следующий раз споткнёшься о машины и пустишь их под откос?
--Поймаю! - она с серьёзным видом оглядела два внушительных размеров джипа.
--Ну, или захочешь пить и перепутаешь канистры.
--Перестань опекать меня, как малое дитё. Не захочу. Я сыта настолько, что не могу пошевелиться.
--Значит, всё хорошо?
--Ну, если в этом счастье, то заявляю прямо - да. И… спасибо тебе, что вытащил меня на этот пикник…
--А если будешь слушаться меня, то предвкушаю ещё много разных благодарностей… - он, недолго думая, скинул шлёпанцы и устроился рядом с Катей на покрывале, на значительном расстоянии от неё, закидывая руки за голову. - Например, кафе у скал. То, маленькое, в котором горячий шоколад и свежие булочки. Ты же любишь есть?
-Я???
--Конечно. Мы опасались, что останемся без шашлыка, и даже решили жарить хлеб. Не голодать же при виде того, как ты уплетаешь это несчастное мясо!
--Совести в тебе ни грамма нет, - Катя демонстративно отвернулась и отодвинулась на самый краешек покрывала. - И съела я всего кусочек… Нет, два… Ну, три, неважно.
--Значит, кафе и горячий шоколад. Завтра в девять.
--Во сколько? - возмутилась Катя. - В такую рань? Я, между прочим, ещё и спать хочу.
--Вечера, Катюш. С утра у меня у самого важнейшие и интереснейшие планы.
--Да? – она повернулась опять к нему лицом, положив ладонь под щёку. - Интересно…
--Не слишком,- вздохнул он, рассматривая её и откровенно любуясь. - Хотел разобраться с новой московской фирмой, заинтересованной в нас. Вот и все планы.
-- Помочь?
--Не думаю, что не справлюсь. Отдыхай…
--Ну и пожалуйста…- Катя сделала вид, что обижается, стараясь не замечать его откровенных взглядов, но непроизвольно повела плечом и сжалась, сильнее прижимая руку к груди, прикрытой лёгкой маечкой. - Ну и не буду…
--Кать, а что ты собираешься делать с остатком отпуска? - спросил он внезапно и неожиданно. - Ну, с той неделей?
--Не знаю. Не придумала ещё. А…ты?
--У меня есть одна замечательная идея, - ответил Дима заговорщическим тоном и слегка наклонился к ней. - Ведь мы можем эту неделю взять в одно и то же время? Вот я и подумал о том, чтобы устроить медовый месяц. Как ты на это смотришь?
--Что? - сначала Катя не поняла, что он имеет в виду, и даже кивнула, а потом нахмурилась. - А при чём здесь я?
--Я подумал, что, может быть… мы проведём его с тобой… - прояснил он, слегка запинаясь. - Не здесь. И не в Москве.
--Ты что, шутишь? - с надеждой спросила она, но тут же поняла, что Дима совершенно серьёзен. - Не-е-ет… Я… не могу.
--Почему? – удивился он искренне и как-то по-детски. - Ведь я ни слова не сказал тебе сейчас про то, чтобы ты вышла за меня замуж. Это всё потом.
--Вот это да! - рассмеялась Катя, но сразу же, будто извиняясь, прикрыла рот ладошкой под пристальным и испытывающим его взглядом. - А разве…так бывает? Всё наоборот…
--Значит, ты не против?
--Прости, Дим, но я… не могу. И ты знаешь, почему.
--Почему? - упрямо повторил он.
--Я… не люблю тебя. Ты самый замечательный… Но ты…
--Понятно… - вздохнул он. -Но ничего не могу с собой поделать: мне всё ещё кажется, что мы могли бы быть счастливы вместе. Поэтому я и предлагаю тебе сначала попробовать. А вдруг получится?
--Пожить…вместе? - она была совершенно спокойна и даже всё ещё улыбалась, глядя на него. Разговор о замужестве начинался не впервые, а вот такое предложение - попробовать устроить медовый месяц длиной в неделю - забавляло вместо хоть какого-то подобия смущения и тревоги.
--Провести вместе отпуск, допустим, в Греции.
--Нет.
--Почему нет?
--Во-первых, потому, что там… моря, хоть и другие… - улыбнулась Катя, всё ещё надеясь перевести разговор в шутку.
-- А если я предложу тебе Лапландию, ты согласишься?
--Нет… - вздохнула она, понимая, что откровенности не избежать. - Дима…
--Но мы могли хотя бы попробовать? Чего ты так боишься?
--Я не боюсь… Просто… Просто это будет нечестно по отношению к тебе. Я не собираюсь замуж.
--Ты всё ещё не можешь его забыть? До сих пор?
Сердце вздрогнуло и забилось так сильно и часто, что, прежде чем ответить, ей понадобилось несколько секунд, чтобы глубоко вздохнуть.
--Забыла. Я просто не собираюсь замуж вообще.
--Да, я помню, что для тебя брак - пустая формальность. И вижу больше, чем ты думаешь. Ну, всё уже! Ты приняла решение. Он принял. Сколько ты ещё собираешься прятаться и засовывать голову в песок? Ты не живёшь, а прячешься. И боишься взглянуть правде в глаза.
--Я не боюсь. Но у нас с тобой… разные правды.
--А правда одна! - он становился резок, даже немного груб. - Любой женщине нужна семья. Только это ты почему-то признавать не хочешь. Муж нужен и дети. И это нормальная жизнь, а не заполнение её днями, месяцами, годами работой и тишиной в твоей комнате, в которой ты от всего остального прячешься. Я не предлагаю тебе больше себя ни в качестве мужа, ни в качестве отца детей. Я прошу единственного - попробовать. И может быть, тогда ты поймёшь, почувствуешь, что есть настоящее, а не призрачные иллюзии.
--Я не смогу…

… Он слышал это много раз. И каждый раз перед глазами всплывала одна и та же неизменная картина: серый мартовский сибирский день, утопающий в снегу, лесополоса из нескольких сотен деревьев и тропинка до неё из двух следов, виляющих направо и налево, то и дело прерывающаяся ямами в сугробах от падения обессиленного тела.
«--Тьфу ты, чёрт! Идиотка! Дура! - не слыша сам себя, уставший, злой и промёрзший до костей, кричал он съёжившейся от холода и запорошённой снегом девушке, едва дышавшей и прислонившейся к колючему стволу высокой ёлки. - Обалдела? Чего расселась? Тебя полгорода с утра тут ищут!
Она пыталась что-то говорить, но побелевшие губы издавали жалкое подобие животных звуков. Зато ладони в пушистых красных варежках упрямо цеплялись на наклонённую и вросшую в сугроб большую еловую ветку. Не отцепить…
--Ты Катя? - орал он ей прямо в ухо, попутно стряхивая иней с бровей и щёк.
Она кивнула слабо и даже пыталась виновато улыбнуться, но он совсем не обращал внимания на этот жест.
--Да отцепись ты, наконец, от этого сучка! Руку давай! Руку! Какого чёрта ты сюда пошла?
--Я… заблуди…лась… - чуть слышно прошептали еле шевелящиеся губы.
--В трёх соснах? За грибами, что ль, ходила? Или за подснежниками? – он выдернул Катю из сугроба и попытался поставить на ноги.
--Гу…ляла…
--Детская площадка во дворе! У дома! С песочницей и качелями! Понятно? - злость немного отпускала, сменяясь на иронию при виде совершенно беспомощного существа, способного только на то, чтобы таращить на него глаза, хлопая белыми ресницами, и при этом ещё сопротивляться его совсем не нежным и не обходительным движениям.
--Я сама… Отпус…ти… Груби…ян какой…
--Ах, так? - рассердился он и ослабил руки. Катя тут же грохнулась в сугроб, беспомощно и непроизвольно хватаясь за подол его толстой куртки. Дима тут же рванулся к ней и снова поднял за руки. - Ну? Сама, значит? Так иди!
--Я…не смогу… Я…»
И слёзы, крупные, застывающие на морозе ледяными хрустальными бусами, едва успевая скатиться к подбородку, хлынули из глаз так внезапно, неожиданно и жалко, что он, чертыхнувшись несколько раз, взвалил её на плечи и так и нёс до самого посёлка, не обращая уже внимания на Катины слабые протесты. Дорога меньше чем в километр казалась вечностью…
Племянница её отца, живущая с Димкой по соседству, у которой и остановилась Катя, бегающая по двору и умирающая от страха, отчаянно заголосила, когда домой вернулась «пропажа». На радостях в тепле и за чашкой горячего чая с мёдом и брусникой, когда Катя уже уснула, Татьяна рассказала Диме в подробностях и надрывно причины приезда Кати и всю её историю, не забыв добавить к ней драматизма и собственного мнения о жестоком изверге, скотине и подлеце Андрее Жданове. Мнение самой жертвы Танечка благополучно упустила, ещё долго всхлипывая над несчастной судьбой обманутой родственницы. Ровно год понадобился Кате для того, чтобы убедить и Танечку, и Димку, в том, что она действительно заблудилась в незнакомой местности, а не пыталась покончить жизнь самоубийством под заснеженной сибирской ёлкой…
«Я не смогу»… Он слышал это несколько раз, но вспоминал единственное - запорошенное снегом иссиня-белое лицо и едва шепчущие губы. И с этого дня возненавидел Жданова, мерзавца и подлеца, до сих пор стоящего тенью, призраком между ним и Катей…

--….тебе нужна нормальная женщина! - продолжала Катя, чуть повышая голос, заметив, что Димка думает о чём-то о своём. - А не та, которая влюблена в тень, в мираж, в привидение. Ты слышишь?
--Я так не думаю. Зачем ты споришь? Откуда тебе знать, что мне нужно?
--Я не спорю.
Это было лучше, чем её твёрдое «нет», и он продолжил:
--Нам вовсе не обязательно жениться. Тем более сейчас. Я готов ждать столько, сколько нужно. Одного не понимаю: почему мы не можем просто попробовать встречаться, как это делают все…
--Нормальные люди? - усмехнулась Катерина.
--Обыкновенные люди. Так какой же будет твой ответ?
-- Ты упрямый и сумасшедший.
--Пропустим это уточнение, если оно тебе так важно. Так что?
--Я …просто не могу себе этого представить… - замотала головой Катя, - …как у нас получится…По-моему, довольно глупо.
--Для начала съездим куда-нибудь… Выберешь ты, - продолжал он не щадить её, казалось, не обращая никакого внимания на пальцы, нервно перебирающие кисточки у покрывала.
--Димка… Я…
--Тише….Тише… - он придвинулся к ней, одной рукой обнимая за плечи, другую прижимая к её губам. - Я всё знаю, что ты хочешь мне сказать. Так вот. Я не хочу сейчас ничего слушать. Пройдёт время. И если тебе всё так же захочется сказать мне это, тогда пожалуйста! Я всё пойму. Но не сейчас. Ты растеряна и напугана, я понимаю… Но я умею ждать…