Это снова я.
Это больше плохо, чем хорошо. Хорошо – что не должно вроде оставаться недосказанного (А идея этого брЭда возникла ещё при первом просмотре НРК и всё ещё помнилась. Я бросала это по сто раз три года, и всё равно к этому вернулась. Вот засела же внутри зараза! Но может, и вас поразвлекаю?
)
Плохо – патамушта да сколько ж можно-то?!
В общем, вот.
Название: «Белое на чёрном»
Автор: Мотылёк
Пейринг: Катя/Андрей
Рейтинг: PG-13
Герои: они же, плюс ещё чуть-чуть, всё те же лица.
Жанр: трагедь (а может и нет), основанная на реальных событиях (С этого места можно уже начать трясти поджилками. Трясутся, да?
) Но очень постараюсь написать это всё легко.
Маленькое лиричс-с-ское отступление:
Время – послеегипетское. События – иные.
На серьёзность (или что там ещё бывает?) не претендую, как и всегда, - критикуйте, сколько хотите.
Крохотная часть глав написана очень давно, когда-то в прошлой жизни.
Редактора очень постараюсь не напрягать, если только у него будет кусочек времени и сил. Так что, ежели АшЫПки будут, то только мои.
Флуд, трёп и любая беседа на любую тему только приветствуются, коли таковы родятся. В общем, располагайтесь и делайте всё, шо хотите.
Ну что, похулюганим (как всегда)? Если всё ещё это кому-то интересно…
Нет чёрного и белого,-
Дрожащего и смелого.
Есть синтез недоспелого
И зрелого - ТЕБЯ!
Нет труса и бесстрашного.
Лжеца и беспристрастного.
Есть минимум лишь НАШЕГО
При максимум СЕБЯ.
Есть что-то неизвестное,
По-грешному – безгрешное,
Конечно - бесконечное,
Такое вот, как ... Я!
И смертное, и вечное,
Развратно - безупречное,
И бдительно - беспечное,
Собой тебя маня.
И бегаем по краю мы,
Замучены, раздраены.
ТЫ – с бесприютностью,
А Я – с твоей виной.
Без чёрного, без белого.
Бесцветные и смелые.
Бездонны, с неуютностью…
Бездомны МЫ с тобой.
(+-с)
-------------------
------------------------------
1.
Март…
Серая слякоть под ногами. Перемешиваясь с грязью, почти до щиколотки пачкает сапоги. Да ещё этот мелкий и колючий дождь со снегом, который так и норовит залепить очки. Как специально - чтобы не видеть это унылое и промозглое безобразие, расписанное с утра синоптиками, как ясная и тёплая погода в пределах нормы давно наступившей московской весны.
Врали. С белозубой улыбкой на устах, проникновенным баритоном и лукавым подмигивающим взглядом - по телевизору, с утра.
Катя раздражалась. Она сама не понимала почему. То ли до сих пор всё ещё немного ныли чуть обгоревшие плечи под пальто после египетского жаркого солнца, так отвратительно сейчас контрастируя с промозглым ветром, нещадно забирающимся под одежду. То ли всё ещё никак не удавалось приказать глазам забыть ослепительные виды жёлто-красного песка и лазурной глади моря и принять как должное серо-белый снег, хрустящий, точно разбитое стекло, под ногами. И небо, нависающее сто лет нестиранной простынёй нерадивой неряшливой хозяйки.
И пальто, которое она с утра с трудом нахлобучила на себя после полупрозрачного шёлка платьев и юбок, тоже раздражало. Нижняя пуговица почти оторвалась, висела на одной ниточке, обещая отлететь в эту полумороженную жижу под ногами от каждого ещё одного шага вперёд. Катя заметила это поздно, уже перед самым выходом из дома, и не стала пришивать.
Нерадивая хозяйка?
Да наплевать!
Как бы ни лгали впредь улыбчивые синоптики, она его, пальто, надела в последний раз. Точно так же, как и сейчас в последний раз меряет неспешными шагами до оскомины на зубах осточертевший путь от троллейбусной остановки до голубой громадины с уже чужим и даже каким-то странным названием - «Зималетто»…
Выбирала день, когда не будет Жданова. Выбирала час, когда он точно будет в пути в какую-то местную командировку. Ну а с Павлом Олеговичем трудностей не предвидится: он выслушал её по телефону и, кажется, на самом деле понял. Или захотел понять. Или просто согласился, что в её услугах компания больше не нуждается. Или…
Да наплевать!
Осталось ещё несколько шагов по серым скользким плиткам, чистым и блестящим, как летний вымытый дождём асфальт. Потом – проскользнуть в стеклянные вертушки-двери. Потом – перевести дыхание в лифте и расстегнуть пальто, чтобы болтающаяся пуговица не сильно бросилась в глаза.
Потом - ещё два шага.
Последних.
До стола.
С листком бумаги: «Прошу уволить по собственному…»…
Ну а потом - назад, в своё новое, совсем недавно нарисованное будущее, в котором больше не будет ничего серого и промозглого, хрустящего под сапогами, как этот поздний и запоздалый грязный снег.
- Кать… Ты как? В порядке?
Она вздрогнула и обернулась, улыбаясь. Самой смешно: пока она направо и налево в мыслях раздавала всем «плевки», совсем забыла про провожатого, явно обеспокоенного её нескорым ответом.
- Да, Миш, всё хорошо. Задумалась просто.
- Зайти с тобой?
- Ну вот ещё! Ты лучше подожди. Вот тут, на скамейке. Я скоро.
- Жду.
Этаж великодушно встретил её пустотой рецепшена при входе и гулким эхом коридора. Ей снова повезло: время «Ч», именуемое обеденным перерывом. И даже Фёдора, как правило всегда замещавшего женсовет, пока они набивали желудки необходимыми для выживания калориями, тоже не было на месте. Катя на мгновение задержалась у стола. Дотронулась до монитора. Скользнула пальцами по гладкой столешнице. Тронула кипу бумаг. Нечаянно задела карандашницу. Она свалилась набок, выкатывая из себя содержимое со звоном сыплющихся монет из разбивающейся свиньи-копилки. Сердце, и так молотившееся у горла, сначала замерло, а потом забилось так, что не вздохнуть. А перед глазами - снова серость, превратившая в себя разноцветье и пестроту предметов, которых только что касались пальцы.
«Ну вот ещё… - шепнула Катя одними губами. - Осталось только в обморок свалиться. Все вернутся, а я…»
Эта мысль неожиданно рассмешила. И разозлила. Злость из каких-то уголков её едва трепыхающейся души придала сил. Теперь она смогла идти вперёд, к плотно запертой двери кабинета. Только платком смахнула едва заметные росинки выступившей испарины на лбу.
Там ждут её.
Ещё минутка, и станет легче.
…Дверное полотно поддалось с трудом, как будто стало стократ тяжелее. В образовавшемся проёме, у которого Катя помедлила, не решаясь войти, - чёрный письменный стол и кресло возле него зияли пустотой.
- Можно? – голос осип и больше напоминал шёпот безнадёжно простуженного.
Никто не отозвался, и в этой паузе Катя опомнилась, удивляясь самой себе, что даже не постучала, не сообщив о своём визите. Но было поздно исправлять свою оплошность, и она вошла.
Павел Олегович стоял у окна, у самого ближнего к двери, где когда-то, совсем недавно, на тумбочке красовались часы в прозрачном корпусе, с блестящим шаром-маятником и зубчатыми шестерёнками, размеренно и зримо демонстрирующими, как бегут минуты. Но этот угол кабинета сейчас был пуст. И только худощавая, чуть сгорбленная спина Павла перегораживала свет из единственного окна, не задёрнутого жалюзи.
- Я…
- Входите, Катя, - он не дал ей договорить, но всё так же не оборачивался. – Присаживайтесь. И не обращайте внимания на бардак.
- Бардак?.. - Катя невольно вздёрнула бровь, откашливаясь и проходя к совершенно пустому столу, на котором не лежало ни единого документа или папки. Вместо монитора - ровный тёмный квадратик, очерченный слоем пыли. Вместо телефона - какое-то пятно, напоминавшее присохшую разбрызганную жидкость. – Случилось что-то? - резко обернулась. Но Павел всё так же оставался неподвижным.
- Да переезд небольшой. Вот и беспорядок. Временный.
Кабинет на самом деле был наполовину пуст: осталась пара стульев да стеллаж в углу, такой же пустой и сиротливый. Взгляд невольно скользнул к каморке. Дверь там была наглухо закрыта, но сквозь щель внизу просачивалась тонкая полоска света. Он приковывал к себе, этот свет, завораживал, не отпускал, манил, заставляя теперь как-то иначе колотиться сердце.
Тревожно.
И необъяснимо пугающе.
Павел уловил этот Катин взгляд, подошёл, придвинул стул, сел рядом.
- Почему сейчас?- голос Кати стал увереннее, хоть и звучал ещё всё так же глухо.
- Да нет, - едва заметно улыбнулся Жданов-старший. - Переезд - это громко сказано. Просто кабинет меняю. Вон, - кивнул он, - через стенку. Там западная сторона. Говорят, полезней для здоровья.
В его голосе - ледяное спокойствие. И лицо какое-то окаменевшее, с глубокими въевшимися морщинками, которых Катя раньше никогда не замечала. И эта полуулыбка, одними уголками губ, словно приклеенная, неживая. Несколько секунд пристально всматривалась в его лицо, впервые забывая о неловкости, не пряча своей растерянности. Смотрела и не понимала, почему вдруг ей снова так тревожно. И… не страшно - за себя.
Павел начал первым, выводя её из этого минутного замешательства:
- Давайте. Где-то ручка тут была. Осторожнее, тут пыльно.
Вот так, сразу, без единого вопроса к ней. Торопливо, как будто спохватившись. Как будто желая освободиться от неё. И освободить.
- Да, конечно…
Дрожали пальцы, не сразу попадая в сумочку. Папка вырвалась из рук, упала на пол. Катя поспешно наклонилась, подняла, рванула на себя не сразу поддавшуюся кнопку. Жданов-старший не проронил ни слова, но Катя кожей чувствовала, не поднимая глаз, что он смотрит на неё. Обжигающе холодно. Равнодушно-спокойно. Терпеливо. Просто ждёт.
Белый лист с «Прошу уволить…» на чёрной глади стола - как горстка первого снега на вымерзшей земле. Ещё нелепая, рябящая в глазах, но радостная - как начало, предвкушение. Как первая неловкая проба будущего торжества кружевной стихии. Белое на чёрном. Светлое, новое, чистое среди этой прошлогодней пыли. Но перед глазами расплывались буквы. Катя поправила очки, словно проверяя, не забыла ли надеть их. Внутри мутило.
- Вы уверены?- голос Павла всё такой же спокойный. Он щёлкнул кнопочкой на ручке и только на мгновенье задержался над листком.
- Да. Я уверена.
…Он, кажется, желал счастливого пути.
…Он что-то говорил про мрачную погоду.
…Он вроде предлагал воды.
Он даже спрашивал про папу и, может, даже передал ему привет.
…Он что-то говорил про новую работу…
Она не помнила. Послушно отвечала, участливо кивала, пыталась улыбаться и точно знала, что это получается. Направилась к двери и пожелала во всём удачи. И даже вроде, повторяясь, снова предложила обратиться к ней, если что-то станет непонятно. У выхода остановилась. В большой бумажной коробке среди бумаг она заметила часы. Те, что когда-то стояли на тумбочке у первого окна, самого ближнего к двери. Сейчас они лежали на боку. Мёртвые, обездвиженные, с застывшими блестящими шестерёнками, сцепившимися своими зубцами.
Сломались.
Лежали в груде мусора.
Остановилось время. Или просто началось иное, которое бесперебойно отсчитывают другие ходящие часы. Живые. Висящие теперь на стенке вместо этих, откоротавших свой недлинный век.
- До свидания, Павел Олегович.
- Счастливо вам. Удачи.
-------------------
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Очень-очень рада! 
