|
4. Цвет коричневый
10
Сандерс был красивым человеком. Тронутые сединой, аккуратно уложенные волосы, высокий открытый лоб, умные серые глаза. Смотреть на него было приятно, он располагал к себе. Ещё с тех давних пор их несостоявшегося сотрудничества Артур сохранил тёплое впечатление о нём. Сейчас энергетика этого человека снова обаяла его.
Но он был начеку. Наравне с удовольствием, которое он получал от общения, внутри была напряжённость. Неясная, смутная тревога, как будто от человека этого ему грозила опасность.
В общем-то, в этом не было ничего удивительного. Слишком многое означал этот человек для него когда-то, чтобы оставаться спокойным рядом с ним. Сила, яркость ощущений, тот подъем, который он испытывал в надежде изменить жизнь, не могли не вспыхнуть снова, взметнуться со дна души… и опять осесть с тихим плеском, с последней искрой. Оставив внутри лишь досаждающую глухую тяжесть.
Сандерс смотрел на него – внимательно, с чуть снисходительной улыбкой, как будто понимал, что он чувствует сейчас. И исходила от него спокойная, терпеливая уверенность, что ему удастся это изменить. Он как будто знал наперёд, что будет, и сейчас посмеивался над ним, и Артура это немного злило, выводило из равновесия.
- Мы не будем спешить, - проговорил Сандерс, и глаза его тепло блеснули. – Я очень уважаю вас, Артур, чтобы давить на вас или советовать вам что-то. Вы и сами всё прекрасно понимаете.
Артур знал, что он так просто не отступится, и приготовился к долгому разговору.
- Вы многого не знаете, Сандерс. У меня изменились обстоятельства.
- Позвольте мне высказать своё личное мнение: мало можно найти по-настоящему весомых обстоятельств, чтобы отказаться от такого предложения. Но, конечно же, можно и нужно их рассматривать, чтобы минимизировать потери… Я понимаю, вы сейчас растеряны, возможно, даже обижены из-за прошлой неудачи (в которой не было моей вины, вы это знаете), но… Вам нужно подумать, Артур. Время у нас есть. – Он помолчал немного, ожидая ответа. Но так как Артур тоже молчал, заговорил снова. Мягко произнёс, спокойно глядя на него: - Так что же у вас случилось, Артур?
Тот усмехнулся.
- Вот так сразу ответить вам? И вы тут же начнёте решать проблему?.. – Он взглянул в окно, потом опять перевёл взгляд на Сандерса. – Ничего не случилось. Появился человек, которого я не смогу оставить. Какие бы варианты вы ни предлагали.
- Женщина!.. – мечтательно-восхищённо выдохнул Сандерс. – Да ведь это замечательно… Что же здесь сложного? Она не может последовать за вами?
Артур немного растерялся. Впервые со времени звонка этого англичанина его поставили перед вопросом, на который невозможно было ответить вот так, сходу. Но ответ пришёл сам собой, откуда-то изнутри:
- Нет. То же, за чем я поехал бы в Лондон, держит её здесь.
- Спортсменка? – удивлённо вскинул брови Сандерс.
Артур поморщился и нехотя проговорил:
- Да нет же, Сандерс… Она актриса, и очень востребованная. Увезти её – значит лишить всего.
- Всего? А как же вы? – вкрадчиво улыбнулся Сандерс.
- Я – это ещё не всё, - твёрдо сказал Артур, глядя ему прямо в глаза.
Сандерс уважительно кивнул.
- Вы молодец. Вот так спокойно признавать, что женщина не принадлежит тебе полностью… В своё время я не смирился с этим.
- И что? Расстались с любимой?
- Нет, она выбрала меня. – Глаза англичанина почти смеялись. Он откинулся на спинку стула и с улыбкой смотрел на Артура. Но через минуту сказал уже серьёзно: – Но, как я понимаю, это не ваш случай? Вы не сможете требовать от неё, чтобы она оставила страну?
- Да, не смогу. Я никогда не сделаю этого, потому что это означало бы – вторгнуться в сферу, мне недоступную. Подчинить её себе, сломать.
Сандерс снисходительно покачал головой.
- Дорогой Артур, если бы вы знали, сколько женщин мечтает, чтобы их подчинили и даже в какой-то степени сломали… Может быть, и ваша муза только и ждёт, чтоб вы сказали ей: брось всё, пойдём со мной?..
- Может быть, так и есть. И, наверное, так и было бы. Сейчас. Но потом она поняла бы всё так, как я ужЕ понимаю. Я не имею права ломать её жизнь.
- Вы так говорите потому, что для вас самого ваше дело очень важно? – задумчиво посмотрел на него Сандерс.
- Да, поэтому. И я слишком хорошо понимаю, как это важно для неё.
Сандерс взял свой бокал, повертел его в руках. Отпил глоток, поставил на стол. И снова поднял глаза на Артура.
- Ну, значит, она подчинит вас себе. Одно из двух, нужно просто выбрать… Вы говорите – она пожалеет. Ну, а вы? Не пожалеете?
Ах, как он прав, как прав. Как больно. Внезапно он понял, что ему больно! Значит, не перегорело, не осело – как он думал, ещё идя на эту встречу! Так казалось легко говорить об этом – ведь это было так гипотетически, так игрушечно… Начинать надеяться, строить планы - заново, с самого начала? Нет, из области фантастики. Ни у Сандерса, ни у него самого не хватит на это сил. Разочарование было слишком сильным, всё разбилось вздребезги.
Это то, что мелькало у него в голове ещё недавно. И вот теперь – теперь этот человек своими серьёзными доводами, своим спокойным уверенным взглядом возродил всё, как будто ничего и не умирало, как будто ничего и не разбивалось. Ему почудилось – он видит свою фамилию на верхних строчках рейтинга, восхищённые отзывы и признание в прессе, а главное, главное – холодные умные глаза чемпиона мира МакМиллана, которого он видел прежде лишь из зрительного зала, а теперь может увидеть напротив – в двух шагах от себя, в двух шагах от победы!.. Вспомнились надежды, которые возлагались на него в юности, кружащие голову пророчества от самых серьёзных, уважаемых в мире спорта людей… И вот она, та мысль, которой он подсознательно запретил появляться после звонка Сандерса: а вдруг?.. Это «а вдруг?» выбивало почву из-под ног и наливало руки такой силой, что даже страшно становилось…
Нет, конечно, Лона не потребует, чтобы всё это ушло в ничто. Так же, как он понимает всё о театре, так же она должна сейчас всё понять о его спорте. Прожить жизнь, таскаясь по провинциям – холодным неотапливаемым залам и гостиницам, играя вполсилы, постепенно, каплей за каплей теряя мастерство, хороня себя в видимости удовлетворения…
Они должны найти выход. Его не может не быть, если они любят друг друга.
Любят… друг друга… Очень захотелось увидеть её. Взять за руку, посмотреть в глаза. Лишиться этой ежедневной возможности тоже больно, но это не та боль. Та боль – от безысходности, от бесповоротности, от слова «навсегда»; а эта – полна надежды и жажды жизни и любви. Её любовь всегда будет с ним, что бы ни произошло, нужно только… «минимизировать потери». Он с досадой посмотрел на Сандерса. Ну, и слова же он подобрал. Впрочем, он тогда не знал, о чём идёт речь. Иначе был бы осторожней…
***
Цветы, цветы… В этом помещении, кажется, господствуют цветы. Это они дышат, это от них исходит тепло… А та, благодаря которой эти цветы появились здесь, словно лишь приложение, источник, из которого они черпают влагу… В эти минуты он ненавидел цветы и стыдился этой ненависти.
Но неужели мы не можем быть просто самими собой, спрашивал он себя. Неужели обязательно принадлежать кому-то или чему-то – не ему, так цветам, не ей, так рейтингам?..
Лона сидела перед зеркалом в гримёрке и уверенными, отработанными движениями снимала с лица грим. Ему было жаль этих ресниц, но и лицо её – настоящее лицо – увидеть не терпелось. Так что он испытывал одновременно и сожаление, и облегчение.
- Ты несерьёзно это говоришь, - сказала она и, повернув голову, обратила на него взгляд, уже освобождённый от кружев туши. И взгляд этот удивительно не соответствовал голосу. Во взгляде сквозили растерянность и даже страх. Но голос пока ещё принадлежал той, что только что умирала на сцене – гордая и так и не смирившаяся со смертью.
- Ты спрашиваешь или…
- Нет, я уверена. – И она, вновь повернувшись к зеркалу, с ещё большей энергией стала тереть лицо. Из-за этих мелькающих рук, из-за того, что глаза её то закрывались, то открывались, он не мог понять выражения её лица, но и руки сами, и вся её напряжённая, выпрямившаяся в кресле фигура являли собой решимость и даже вызов.
Он молчал. Дал себе и ей немножко времени, прежде чем избавить её от иллюзии – последнего, что ещё осталось. Ту минуту, когда он рассказал ей о разговоре с Сандерсом, даже вспоминать не хотелось. И вот предстоит ещё одна мучительная минута. Наконец произнёс тихо:
- Почему?
Губы под ватной подушечкой дрогнули, глаза – он видел её отражение в зеркале – немного прищурились…
- Потому что ты сам не веришь в то, что говоришь. Потому что всё это чепуха. Потому что ты не бросишь меня. Потому что… - И вдруг она с силой прижала руку к лицу и опустила голову. Она не плакала: и плечи, и голова были неподвижны. Но он не знал сейчас, хорошо ли это, потому что от жеста этого оборвалось всё внутри.
Он подошёл к ней, опустился на корточки и, оторвав её руку от лица, заставил посмотреть на себя. Крепко сжал её руки, даже встряхнул легонько.
- Ну, ты права, - улыбаясь, сказал он. – Права, как всегда. Я даже повторять не буду то, что ты сказала, потому что никогда этого не сделаю.
Жалостливо, сосредоточенно сдвинув брови, она смотрела на него. Но молчание говорило о том, что она почувствовала: он сказал не всё.
- И уехать сейчас – значит всего лишь уехать, - проговорил он.
Её руки с силой дёрнулись, попытались вырваться.
- Давай потерпим, дорогая, - прошептала она, ожесточённо глядя на него. – Подумаешь, год-два разлуки – ведь это ничто по сравнению с жизнью…
Она прикрыл глаза, продолжая удерживать её руки. Наконец, ослабев в этой неравной борьбе, они затихли и безвольно повисли в его руках. В знак протеста она отвернулась, но ничего не сказала. А ведь стоило ей попросить – и он отпустил бы её. Значит, она не хотела этого, с горькой радостью думал он.
- Не год и не два. И никакой разлуки. – Как трудно оставаться спокойным, как трудно держаться. Какой соблазн всё бросить, положить ей голову на колени, повиниться и сказать, что он действительно пошутил. Но страшный призрак будущего раскаяния в этой слабости удерживал его.
- Ты… ты хочешь, чтобы я уехала с тобой? – поражённо посмотрела она на него. И такой горькой была разница между радостью, охватившей его от её недавнего: «Ты хочешь взять меня с собой?», и тем, что чувствовал он сейчас, что он проглотил комок в горле.
- Нет, - поспешно, хрипло сказал он. – Это невозможно. Я понимаю это, наверное, даже лучше, чем ты сейчас, поэтому…
- Поэтому даже не предлагаешь мне, - скорбно кивнув, закончила она.
- Да, - обречённо ответил он. – Я знаю, что потом ты будешь жалеть об этом. Лона… нужно действительно потерпеть, постараться не расставаться надолго.
Долгим взглядом она смотрела на него. Он видел: злость, обида, отчаяние сменяются нежностью. Нежностью поражения и смирения перед неизбежным. Нежностью любви.
И вдруг из груди её вырвался прерывистый вздох – сила сопротивления, не дававшая дышать, покинула её. И он не смог больше сдерживаться, притянул её вниз, к себе, отпустил наконец её руки – они тут же обвились вокруг его шеи, - и обнял её. Целовал губы, щёки, глаза и наконец затих у виска, шепча что-то, ему самому не совсем понятное…
Потом, когда голова его всё же лежала у неё на коленях, сказал ей:
- Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, что мне кажется, никто никогда так не любил и не полюбит больше... Но именно потому, что я так люблю тебя, я не могу остаться. Ты не сможешь уважать меня, потому что я сам себя не смогу уважать. А этого я не смогу вынести…
Она гладила его по волосам, и, конечно же, он чувствовал, что она не верит в это. Мысль о том, что она когда-нибудь станет способной не уважать его, смешна и чужда для неё. Сейчас. И всё-таки он всё сделал правильно.
Ночью, запутавшись лицом в её волосах, спрашивал себя, смирилась ли она, можно ли вообще смириться. С затаённой последней надеждой она спрашивала, не будет ли против Владимир, сможет ли он прервать договор с ним… Он ответил, что Владимир ничего не должен знать пока. Ни в коем случае. Зная горячность и неосмотрительность его тренера… А потом он всё уладит, всё будет в порядке. И она снова вздыхала смиренно и клала голову ему на плечо…
Дождавшись, когда она уснёт, закрыл глаза сам. И почти тут же увидел во сне шары. Сначала ему показалось, что это её цветы из гримёрки – такие же яркие, пёстрые, но быстро понял, что это не так. И отработанная годами яркая последовательность снукера нарушилась вдруг, смешалась и сделала возможным невозможное: за коричневым шаром шёл чёрный… но на этом игра не заканчивалась, он забивал ещё и ещё… Но какого они были цвета, уже не видел и не помнил. Знал только, что эти последние шары были единственно правильным завершением игры…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Сегодня, наверное, - премьера нового фика по НРК... 
Если наберусь духу, уже раз пять главу вычитала и всё не решаюсь начать выкладывать. 
ну выкладывай, это ж не гуманно - сначала сказать ,что у тебя уже усё есть, но ты боисся 
Так им (героям) уже тесно со мной одной, рвутся наружу, вот и сказала 
А я вот тоже только так.
