|
11
21.ХII, пятница
Проводили Сандерса. На Рождество – святой праздник для европейцев – уехал домой. Я улыбалась. Так сладко, как только могла. Так горько, как только была способна моя изгорчившаяся душа.
…Я сегодня живу как во сне. Глаза открыты, хожу, говорю – но как будто сплю. Вот только что поговорила с Артуром – он, как и все, ничего не заметил, но я не могла сказать ему, что я во сне, что-то мешает, слова застревают в горле…
Живу сегодня – и не знаю, куда протянуть руку, куда ступить, всюду туман. И, главное, под ногами тоже ничего твёрдого, тоже туман, вата… Я не знаю, правильно ли я сделала, не знаю, что будет со мной, с ним, с нами… Нет, теперь уже, наверное, знаю – и боюсь по-настоящему открыть глаза, вот и плаваю…
Я стояла в том коридоре – и вот тогда на самом деле плавала. Мне всё больше казалось, что то, что я хочу сделать, – правильно, и только так и правильно, а по-другому и быть не может… Вот он, шанс всё изменить. Я не знала, получится ли, не знала, как вообще может реагировать Владимир – но чувствовала, что если сейчас не войду в этот кабинет, потом буду жалеть… Всю жизнь.
Да. Я теперь действительно буду жалеть. Всю жизнь.
Ведь это был на самом деле шанс. Артур был моим шансом. Я могла всю жизнь прожить в пустоте, и никто бы не помог, не протянул руку. А я её ждала, ждала эту руку, и получила то, что ждала, а теперь?.. Всё выползло наружу, вся эта моя сущность, полусгнившее ядро… Ведь оно даже полностью сгнить не могло, даже на это я не была способна.
Но от тоски ведь выть хотелось при мысли, что он уедет! Как лучше – так, как было бы, или так, как будет сейчас? Я ведь спать не могла, вообще не спала эти ночи после того, как он сказал мне. Найти – и тут же потерять, кто, кто это выдержит?! Провести вместе Новый год, чокаться шампанским, смотреть в глаза, целоваться – делать вид, что ничего не происходит, что мы обычная семья и так будет ещё пятьдесят лет подряд!.. А между тем оба мы знали бы, что через три дня самолёт, а что потом – этого уже ни я, ни он не знали бы, что бы он ни говорил… Встречаться раз в месяц? Улыбнулись, обнялись, в постель – и наутро опять на целый месяц? А что я буду делать этот месяц, он подумал? Носить его в себе, не красить губ, чтоб не стереть его поцелуев, не стирать одежду, в которой была, когда он меня обнимал? Стать зацикленной идиоткой, сойти с ума? Он присылает мне на мэйл фотографию, где он один или со мной, неважно, - я ещё долго не могу прийти в себя, ноги подкашиваются. Так это я знаю, что через час-два увижу его перед собой, а что будет, если не буду знать? А наоборот – буду знать, что не увижу? Не увижу, не увижу, не увижу… И проклинать тот день, когда влюбилась в него. А я не хочу! Я не хочу проклинать, я хочу радоваться и любить.
Он простит меня. Не может быть, чтоб не простил. Ему ничего и объяснять не надо, он сам всё понимает… Он ведь тоже счастлив, что я люблю его, тоже считает это чудом. Не сможет не понять, почему я это сделала.
Если узнает. А ведь когда я стояла в том коридоре, прислонившись к стене, и сердце билось 150 ударов в минуту – мысли метались, как птицы в клетке, и главной была: не узнает… Владимир не дурак, чтоб идти к нему сразу и всё выкладывать. Чего он добьётся? Чего он может добиться от взрослого 35-летнего мужчины, который сам управляет своей жизнью? Если уж я не смогла, как кто-то другой сможет?..
Нет, он должен сделать так, чтоб Артур не узнал, думала я. Повести себя умно, не горячиться, не глупить. И он должен найти выход. Какую-то зацепку, которой я не нашла… А что я вообще могу? Кроме того, что я – это я, вот моё лицо, волосы, тело, и всё это отдано ему, всё, всё его, и он знает об этом. Но этот идиотский снукер важней ему, чем всё это, он готов отдать, отказаться, лишь бы только его фамилия писалась не по-русски, а по-английски!..
Я ничего не понимаю, ничего не хочу понимать…
И теперь? Теперь тоже не понимаю? Когда уже вошла в этот кабинет, сказала то, что нельзя было говорить?..
Как в этом аэропорту было гадко, мерзко, противно… Все друг другу улыбаются, и делают вид, что так и надо. Что в порядке вещей и вполне нормально – что этот улыбчивый медоточивый человек перечёркивает значком молнии всю мою жизнь… Ему наплевать на меня, наплевать на Артура, для него главное – фунты стерлингов. Холмы, горы, эвересты фунтов… А Артур смотрит на него с такой надеждой, с таким воодушевлением – ему и в голову не приходит, что его просто-напросто используют. Ему другие эвересты видятся, мираж какой-то, призраки…
Вот моё ядро. То самое. Ведь знаю, понимаю, что это чушь. Что оставь меня без этих призраков – я точно так же жить не смогу, как без него… Ведь даже в голову не пришло серьёзно предложить ему поехать с ним. Я бы уговорила его, убедила, что только так смогу жить. Это был бы выход, но что-то же меня удерживает… Да просто всё. Он прав: если я уеду, я уже не буду собой, хоть и с ним.
Хорошо, что я теперь пишу об этом. Потому что я даже думать об этом не хотела, не то что писать. Мне всё равно, всё равно было, что там на самом деле происходит у нас внутри – с театром, со снукером…
И верить ему – я не верила. Не верила, что всё будет так, как он говорит: мы будем встречаться, потом всё устроится таким образом, чтобы нам не расставаться… Вот как этому верить? Каким «таким» образом? Как это может – «устроиться»? Я знаю: кто попадает туда, уже не возвращается. Конечно, те, кто стоит чего-то… а уж он… И никогда, никогда ничего не «устроится». Так будет вечно: привет – пока, снова привет, и снова - прощай…
Прости. Прости…
…Выдохнула с облегчением, когда самолёт поднялся в воздух. Взяла Артура под руку. И рука у меня была твёрдая, и шаги уверенные. Повернул голову, улыбается удивлённо: неужели действительно всё? Смирилась-отпустила-поверила? Как бы не так, любимый…
Всю дорогу в федерацию думала о том, что же делать. Что же предпринять, чтобы не отпустить его. Чем удержать, оставить здесь, со мной.
Вглядываюсь в лицо, ищу сожаления. Ищу боли, горя, сознания потери. То, что в избытке у меня, то, чем я захлёбываюсь.
Ничего такого нет. Есть нежность, дрожащая в губах, плещущаяся в глазах. Но это – как всегда. А где же то, что должно было изменить лицо, душу, да всего его, если он действительно любит меня? Значит, для него ничего не изменилось? Значит, на самом деле верит, что ничего не изменится?..
И сердце шептало: поверь, поверь… Но тот злобный зверь, который, оказывается, никуда не пропал, а лишь дремал внутри, сжимал сердце в своей лапе и цедил: замолчи… Чудес не бывает… Никто не может находиться одновременно в двух местах: он будет или в Лондоне-Эдинбурге, или с тобой… «В Лондоне, в Лондоне!», - едва не лопаясь от счастья, орал громким шёпотом зверь. Счастья, облегчения – оттого, что будет оправдание тому, что я изобретала способы не отпустить, что я и чувствую, и думаю правильно…
Приехали в федерацию. Проводила его до раздевалки, попрощались. Я погладила его по щеке, он ничего не заметил. Ну, и хорошо, подумала я. Ну, и хватит на этом. Позлилась, пообижалась на судьбу, пора и к себе вернуться… И тепло так стало внутри, так тепло… Я чуть не заплакала. Но, конечно, не заплакала – чтобы его не напугать.
Вышла в коридор – от радости сама не своя. Вот и всё. Хоть что-то решилось. Хоть на что-то решилась… Хоть и плохо, но больше не надо думать об этом… И сразу же, как подумала так и обрадовалась, - заплакала.
Коридор тихий, пустой. Вообще, я давно заметила, там стены так изолированы – звуки сквозь них не проникают… Я иду, иду, и ноги постепенно становятся как ватные. Потом поняла – я уже тогда услышала голос Владимира.
Дверь кабинета – нараспашку. Он громко говорил – сначала по телефону, потом с кем-то, кто был с ним в кабинете. Говорил, говорил, но я не слушала. Я прислонилась к стене и считала удары сердца.
Рассказать? Но что он может сделать? Только испортит Артуру игру, я уже видела не раз, как он умеет взрываться… Будет орать, руками размахивать, а что я от этого выиграю? Артур только обозлится и ещё больше уверится, что всё делает правильно... Аргументы Владимира слабы изначально, Артур просто не будет слушать. Он не говорить должен, а… делать что-то. Но что, что он может сделать?..
Дождалась, пока собеседник его уйдёт. Никогда не видела этого маленького тщёдушного человечка… кто он?.. вытерла испарину со лба… не всё ли равно?..
Он уже хотел закрыть дверь, но в последнюю секунду я шагнула к двери, и он от неожиданности даже отшатнулся. Пожал плечами недовольно, пробурчал что-то и ушёл… А я вошла.
Владимир почти не удивился, вернее, не показал виду. Вообще, он такой закомплексованный, что никак не может позволить себе быть застигнутым врасплох. Поэтому на его лице всегда отражается готовность к целой радуге эмоций – на каждый случай.
Впрочем, я не обратила на его реакцию никакого внимания. Просто сидела и молчала, и даже не смотрела на него.
Наконец, чтобы что-нибудь сказать… или действительно хотел задеть?.. он произнёс:
- Лона, вы такая бледная… Вам нужно больше отдыхать.
Наверное, всё-таки что-то отразилось на моём лице, потому что он замолчал и отвернулся, барабаня пальцами по столу.
- Мне вообще-то идти нужно… Но зачем-то же вы приходили? – не выдержал он.
- Да-да, я сейчас скажу. – Я наконец посмотрела на него. – Володя, вы… как вы относитесь к Артуру?
Видимо, всё-таки существовало что-то, к чему он не был готов. Растерялся. Но тут же разозлился на себя за то, что растерялся, а заодно и на меня – за это же.
- А в чём, собственно, дело?
- Владимир, я задала вам простой вопрос. Вам трудно на него ответить?
- Нет, но я хотел бы знать, почему вы спрашиваете.
- Потому что от этого зависит, что я скажу дальше.
- Ну… - Губы его скривились. Чувствовалось, как тяжело ему даётся этот душевный стриптиз. – Хорошо. Я хорошо отношусь к Артуру, вы довольны?
…«Лона, как ты учишься?» - часто спрашивал меня мой московский дедушка по телефону. И я отвечала: нормально… Уже тогда знала, что нужно отвечать, чтоб ничего не ответить. Но дедушка принимал всё за чистую монету и принимался объяснять мне, что «нормально» - это может быть и хорошо, и плохо…
В какой-то степени сейчас я чувствовала себя на месте дедушки. Но высказала Владимиру примерно то же самое.
- Вообще-то меня интересует одно: Артур нужен вам только ради денег?
Вопреки ожиданию, он не стал мяться, отводить глаза… Он неожиданно спокойно и широко улыбнулся!
- Я чувствовал, что когда-нибудь спросите об этом, не удивляйтесь. Я уже немного знаю вас и вашу прямоту… Может быть, это будет для вас неожиданностью, но я давно этот вопрос для себя решил. Нет, я дорожу Артуром не только из-за денег. В общем-то, это должно быть понятно вам и никакой сложности здесь нет: благодаря ему я решил и собственные проблемы. – Он помолчал, наморщив лоб и шевеля губами, словно проговаривая что-то про себя. – Тщеславие, амбиции. Здоровые, конечно, не напоказ. Быть тренером чемпиона страны – это всё равно что быть тренером-чемпионом. Самому быть чемпионом в некотором роде. У нас ведь тоже свои табели о рангах… Вы понимаете?
- Конечно. – Какое-то тепло разлилось внутри, мне захотелось обнять его. Как хорошо, что он не стал врать и говорить о прекрасных душевных качествах Артура! Он сказал правду, и от этого его признание было очень тёплым, доверительным. И я могла довериться ему тоже.
И я доверилась. Всё рассказала ему: про Сандерса, про Рождество, про Новый год. Про то, что осталось всего три недели, и теперь, когда Сандерс уехал, надо предпринять что-нибудь. И если с Артуром никакие уговоры не помогают, то нужно как-то повлиять на самого Сандерса, чтобы он отказался от этой своей идеи. Я говорила, говорила, и под конец не выдержала и разрыдалась: некрасиво, со всхлипами и красными пятнами. Всегда удивлялась, как одни и те же слёзы отличаются друг от друга, когда плачешь на сцене и в жизни. Театр условен, и только такие ошалелые, обезумленные им дураки, как я, могут считать его реальней жизни.
Он долго не мог поверить, а потом – прийти в себя. И мне показалось, что в какой-то момент тоже готов был расплакаться – от обиды, злыми слезами. Я и боялась, и рассчитывала на это: на то, что он обидится и разозлится, и это заставит его сделать что-нибудь.
Расчёт был верен. Несмотря на своё состояние, я манипулировала им, дёргала за ниточки. Умело составленными фразами, вовремя сделанными замечаниями. И наконец услышала то, что хотела услышать.
- Есть у меня один секретец, - сощурив глаза, медленно проговорил он. – Вы извините меня, Лона, я пока не могу сказать вам… Неизвестно, смогу ли я воспользоваться этим. Это слишком серьёзная вещь, вот уж не думал, что пригодится когда-нибудь.
Я спросила его, о чём он говорит. Сказала, что ничего не понимаю и, если он мне сейчас же не объяснит, просто закричу.
- Успокойтесь, успокойтесь… - Он говорил необычно мягко, пойти ласково. – Подробностей я всё равно не могу вам сказать. Но… чтоб вы просто знали: на всякого мудреца довольно простоты. Я в этом спорте давно и о Сандерсе, как и о других, кое-что знаю…
Слово «шантаж» уже готово было сорваться с моих губ, меня обуял ужас, накрыло чувство нереальности оттого, что это я всё это затеяла, но… Было поздно, и он положил свою руку на мою. Убедился, что я буду молчать, отнял руку и опять отошёл от меня.
- Идите домой, - тихо сказал наконец. – Идите и забудьте о том, что вы мне сейчас говорили… И что я вам ответил… Вы ничего не знаете, и я ничего не знаю. Не тревожьтесь, не переживайте, всё будет хорошо…
И ужаснее всего был вот этот его тон – мягкий, доброжелательный, как будто родной человек говорит. Он олицетворял собой в эти минуты для меня всё зло мира и должен был выглядеть соответственно. Но выглядел иначе – наверное, так, как я сама для себя выгляжу, ведь невозможно по-настоящему ненавидеть себя и злом себя считать… И вот мы стоим друг напротив друга – сам позитив, самое дружелюбие. И, что самое страшное, - искренние.
Пришла домой – зазвонил телефон. Мама… Вот уж на ком можно сорвать и сорваться. Даже с каким-то мстительным удовольствием (самой себе мстила, добивала себя) нагрубила ей. Как в старые «добрые» времена. Всё. Пути для отступления отрезаны.
Но нет – всё равно не прояснилось. Всё равно тот самый туман. Боюсь посмотреть правде в глаза, ясно и чётко сказать себе: Лона, ты дрянь. Как мама: Илона, и в кого ты ТАКАЯ?.. Уцепилась за эту спасительную мысль: да в кого же ещё, как не в тебя, мама? Удивительно, как родители всегда искренне изумляются, когда обнаруживают в детях что-то плохое. Лупите себя по голове, господа…
…Подумала так – и рухнула со слезами на кровать.
Как жить?..
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
и очень скоро сама пожалеет о том что сделала....если Артур и не узнает...то все равно ему будет плохо...и она виновата.... она...и сама себя корить будет...
проверено опытным путем...
забудет ли что именно ОНА отняла мечту... 
Да, наверное, действительно, самую большую и нестерпимую боль причиняют нам именно те, кого мы любим - в силу того, что мы им полностью открываемся, они знают мельчайшие нюансы нашей души - оттого и бьют больнее 
