|
3. Цвет красный
8
Сквозь шум воды Артур услышал звонок не сразу. Выскочил из ванной, схватил трубку, лежащую на тумбочке у кровати.
- Володь, восемь утра! Совесть есть?
- Ты чего шепчешь? Охрип, что ли?
- Ты позвонил, чтобы поинтересоваться, что у меня с голосом?
- Нет, не для этого! А чтобы узнать, собираешься ли ты вообще во Дворец ехать! Или у тебя отпуск? Медовый месяц?
Ехидство было не в характере Владимира. Артур насторожился.
- Что-то случилось?
- Да нет. Просто жду, когда ты перестанешь сходить с ума от женщины и вернёшь её туда, откуда взял! То есть на то место, которое ей полагается, – второе!
Его тренер обожал оперировать спортивными терминами. Привыкнув не обращать внимания на его двусмысленные шутки, Артур широко улыбнулся.
- Даже не надейся. Эта женщина теперь будет всегда, и на первом месте. Привыкай…
- Пытаюсь, - вздохнул Владимир. – И всё-таки: когда тебя ждать?
- В десять часов, как договаривались. Подъеду ко входу, встретишь меня.
- Хорошо. Смотри не подведи…
…Пытается вызвать угрызения совести? Не получится. Бесполезно… Он обернулся и посмотрел на Лону. Она безмятежно спала, звонок, слава богу, не побеспокоил её. Очень хотелось провести рукой по её обнажённой спине, но он не смел. Она спит всего каких-то два часа.
Прислушался к себе: да, то всеобъемлющее чувство обладания, поразившее его вчера, было стойким. Она шутливо жаловалась ему, что ей больно, что он совсем замучил её. Заглаживая свою вину, он целовал её там, где до этого делал «больно», и чувствовал, понимал, что теперь она – его. Совсем его. Принадлежит ему. Потом, лёжа рядом с ней и слушая её ровное дыхание, спрашивал себя, каково это, когда кто-то принадлежит тебе. Вспомнил Сашу и подумал об ответственности. Да, конечно, он теперь отвечает за неё. Но не только. Ни с чем не сравнимое удовольствие обладания было главным. Что может быть лучше, когда есть человек – часть тебя самого… который подстроился под тебя, принял твою форму, очертания…
Она стала другой в его сознании. По сравнению с той Лоной, которую он полюбил с первой же секунды, как только увидел, она стала в тысячу раз дальше - и в тысячу раз ближе к нему. Ему хотелось гладить её по волосам, качать на руках, как ребёнка, постоянно дотрагиваться до неё, слышать её голос. Раньше было не так. Раньше было предчувствие всего этого, предвкушение, неясное, пока неоформившееся желание… Теперь же всё было остро и ясно. И просто. Он любил её. По-настоящему. Так, как может мужчина любить женщину.
…Как начиналось вчера… Серое небо, холодный ветер. Они ехали в машине, и у обоих было невысказанное опасение, что поездка не удастся из-за этой ужасной погоды. Но потом всё изменилось. То ли небо прояснилось, то ли они привыкли. И там, в музее, уже забыли о том, что мёрзли и утром чувствовали себя неуютно.
Он так заинтересовался экскурсией, а может, это она передала ему свой интерес, что даже перестал думать на какое-то время о ней самой – то, чем занимался практически каждую минуту в последнее время… Просто ощущал её около себя, и всё. Наверное, поэтому было тепло, неосознанно тепло и спокойно.
Им удалось побывать во всех мастерских и даже увидеть работу мастеров. Кузнец выковал стальную розочку и преподнёс Лоне. Она боялась взять её в руки – боялась обжечься, но ведь недаром мастер окунул своё произведение в ведро с холодной водой!.. Артур засмеялся, взял розочку первым и отдал её Лоне, показав, что бояться нечего… Так они и привезли её потом в гостиницу – маленький неживой цветочек, который ещё недавно был расплавленной огненной массой.
…Только вышли из кузницы – увидели телегу с лошадью, на козлах – обычный деревенского вида дед. Удивлённо переглянулись, экскурсовод улыбнулась:
- Ну, вот как по заказу Пётр Данилович здесь… Он помогает в нашем хозяйстве, незаменимый человек… Он вас и отвезёт на мельницу…
- А я и забыла о мельнице, - сказала Лона, нерешительно взглянув на Артура. И снова повернулась к экскурсоводу: – А это далеко?
- Да нет, километр отсюда. Мельники всегда селились отдельно от деревень, но на территории самого поместья. Если хотите, я поеду с вами.
Они отказались и, переглянувшись весело, уселись рядом на телегу. Хотелось смеяться от нереальности происходящего. Недалеко, у ворот музея, – машина двух лет от роду, а они едут на мельницу на телеге, заваленной какими-то тюками, мешками, ватниками… Дедок абсолютно типичный, колоритный сельский персонаж – тулуп, шапка, реденькая бородка…
Когда приехали, Артур спрыгнул на землю и помог Лоне сойти. Огляделись. За спиной раздался голос дедка: на местном наречии он сообщил, что будет ждать их на этом месте и отвезёт обратно, на стоянку у входа в музей… Ещё в пути он сунул в карман поглубже две купюры, которые дал ему Артур, и был чрезвычайно доволен жизнью.
Поле, ни деревца. Лишь поодаль – кромка леса. Огромная мельница, как на картинах средневековых художников, рядом примостилось бывшее жилище мельника, теперь – тоже музей… Смотритель ласково улыбнулась им. Так приятно в этом продутом ветрами краю встретить тепло и приветливость…
Они постояли немного у входа. Огромные лопасти медленно поворачиваются – вековой ход, что бы ни случилось… Мельнице – сто лет, с гордостью сообщила смотритель. Вошли внутрь – темно, таинственно, торжественно. На верхние ярусы – узкая, почти вертикальная лестница.
- Если хотите, можете подняться наверх…
- Да, я хочу! – Лона вдруг с сияющими глазами повернулась к нему. – Пойдём?..
Решительно взяла его за руку и поставила ногу на первую ступеньку… Он улыбнулся, легонько отстранил её и стал подниматься первым, не выпуская её руки.
Чем выше – тем уже и холоднее. Внезапно стали ощущаться порывы ветра, откуда-то сверху потянуло сыростью ноябрьского воздуха.
Остановившись на предпоследней ступеньке, она вдруг оступилась и инстинктивно прижалась к нему. Он повернулся, чуть наклонив голову, и тут же уткнулся губами в её поднятое к нему лицо. Губы нашли друг друга сразу же, по отработанному уже подсознанием пути, невидимым, но очень точным и прицельным навигатором… Она оторвалась от него, задохнувшись: «Пойдём наверх…». Он покачал головой:
- Там тесно… холодно… пол холодный…
- А я не буду стоять… ты меня подержишь… - И долгим взглядом окунула его в себя, так, что даже головы на поверхности не осталось.
Потому что это было безумием. Они преодолели последние ступеньки, всё так же держась за руки. Почти всё помещение занимало огромное мельничное колесо, пол был устлан соломой. Сквозь широкие прорези в крыше было видно серое небо. Вот откуда этот ветер…
Но возбуждение, овладевшее им, когда она целовала его, усилилось. Пусть безумие, безумство, как угодно, но вот же она, рядом с ним, стоит прижавшись и чуть дрожа, даже руки протягивать не надо… И руки сами тянутся к замкам и ремням, как будто нет ничего естественней, чем здесь, именно здесь им любить друг друга…
И возбуждение было тем сильней, чем больше контраст между всей этой обстановкой, осенью, непогодой - и внезапно открывшейся ему наготой этой так давно желанной ему женщины, близостью её бёдер, голых ног… Её джинсы уже лежали на полу, соломинки прилипли к ткани.
Да, он держал её, крепко. Другой, свободной рукой расстегнул пуговицы на кофточке, мягкий хлопок белья послушно, без усилия выпустил грудь… Сердце бешено колотилось. Приподнял её выше, она запустила пальцы ему в волосы, взъерошила их, прикрыла глаза… и почти сразу же застонала. Раз, другой… Дрожь прошла по телу. Он остановился, прижался щекой к её щеке, дал время прийти в себя… Она тяжело дышала, глядя в одну точку. Наконец потянула за волосы легонько, отстраняя его голову. Мгновение они смотрели друг на друга – глаза в глаза, и губы снова прильнули к губам. Где-то внизу скрипели жернова. В метре от них медленно поворачивалось мельничное колесо.
…- Мне нравится эта солома… Мы приедем сюда ещё раз…
- Обязательно… Осторожно!..
Она слегка пошатывалась, спускаясь. Оборачиваясь, смотрела на него: была вся какая-то разморенная, ослабевшая. Она уже тогда стала другой, только он ещё не понял… Как-то сразу захотелось оказаться с ней хотя бы в машине… А ещё эта телега… Но, может, дедок ничего и не заметит?.. Она откинулась в телеге на все эти ватники и мешки, и он снова целовал её… Осторожно захватывал губами её нижнюю губу, слегка мял её, словно пробуя на вкус, потом она откликалась, и они оба пробовали… уголок рта… верхняя губа – и снова губы сливались… Задохнувшись, он перекатывался на спину рядом с ней и счастливо улыбался.
- Пастораль какая-то… Может, арендуем дедулю до вечера? Часть экскурсии, так сказать…
- А лучше - мельницу… Артур, я хочу в гостиницу. Хочу в твою постель. Хочу к тебе…
- Просто не верится… А ты веришь?
- Конечно… - И она приподнималась на локте и серьёзно-встревоженно заглядывала ему в глаза. – Скажи, что ты меня любишь! Скажи, что не можешь без меня…
- Я люблю тебя… и не могу без тебя… ты знаешь это с первого дня…
- Теперь – нет… Теперь всё изменилось. Теперь я боюсь тебя потерять…
- Ну, что ты выдумываешь? Иди лучше ко мне… - И он обхватывал ладонью её спутавшиеся волосы и снова целовал её.
…Теперь он вспоминал всё это, глядя с нежностью, как чуть подрагивают во сне её веки, как хмурится и снова разглаживается лоб… Он знал, что видит всё это не во сне, и всё же это было чем-то не до конца реальным, чем-то таким, что ещё можно было потерять – легко, даже не поняв почему, обидевшись и недоумевая.
Да, пожалуй, теперь он понимал, о чём она говорила… Они стали дороже друг другу, а значит - уязвимей… Но если они оба чувствуют это, значит, уже вооружены? Значит, смогут противостоять опасности? Даже думать об этом невозможно, мозг выставляет защиту…
Милая моя… Милая… Моя.
И всё же жаль, что он не может испытать полной радости. Что есть всё-таки противоречие между делом жизни и ею. Он перестал чувствовать… нет, не снукер, снукер жил в нём, в его руках, и изменить это было невозможно… но азарт, жажду победы, спортивную злость – необходимые атрибуты любого соревнования. Он уже выиграл свой главный приз и никак не мог заставить себя думать иначе. Умом понимал, что нужно ехать, разминаться, играть, но зачем?.. Смысл ускользал от него, и от этого было не то чтобы больно, но тревожно. Какая-то дурацкая, ни разу не прочувствованная, но намертво вбитая с детства установка мешала принять главенство в жизни любви к женщине… Неужели всегда так? Всегда мало того, что имеешь? Ведь вот же, вот перед ним всё, что нужно ему, и что может быть больше этого?.. Но это тоже – только умом.
…И когда она проснулась, и целовала его, и смотрела на него – вела себя так, как будто понимает это. Как тогда, в их первый вечер вдвоём, у неё в глазах был страх – помешать ему… Но сейчас ещё добавилось что-то, похожее на боль. Да, ей тоже было тревожно.
И она то спрашивала его, не нужно ли ему бежать, не опоздает ли он, то снова и снова обнимала его и как-то странно смотрела – словно боялась отпустить и не хотела отпускать… Вот она, её сила – в слабости. А та сила, что она придумала себе как защитный комбинезон, была на самом деле слабостью и слетела с неё, оставив тончайший наряд из лепестков роз. Так лучше… Так труднее и лучше.
Но как расстаться с ней? Как разомкнуть руки, посмотреть в последний раз – и закрыть дверь? Ведь кажется – уходишь на вечность, навсегда. И вечно будешь вспоминать её потом – бледную, с опухшими от твоих поцелуев губами, такую слабую и такую сильную этой слабостью… Она смотрит тебе вслед и не может остановить тебя. И ты смотришь на неё – и не можешь остаться.
Пока доехал до Дворца спорта, додумался и дочувствовался уже до того, что не следовало брать её с собой. И она там, наверное, по дороге к матери тоже уже проклинает себя за эту поездку. Что толку от всего этого – от этой игры, от её встречи с родными, - если им нужно сейчас совсем другое? Что толку вообще от них самих, если они не вместе? Сам по себе, в одиночку он не имеет никакой ценности, он вообще себя не чувствует… Убежать с ней, запереться от всех… Чтобы никто и ничто не могло разъединить.
Владимир едва не ахнул.
- Да мы можем прямо сейчас возвращаться в Москву! Я заказываю билеты! Ты не сможешь играть, дураку ясно!
Артуру стоило усилий сдержаться и не послать его куда подальше. Мало того, что он сам накрутил себя, так и этот ещё подливает масла в огонь! Но вместо этого проговорил без особой уверенности и сам удивился, как хрипло и слабо звучит его голос:
- Успокойся. Вспомни, как паниковал в прошлый раз, всё нормально было!
- Нормально!.. – Владимир кипел. – Ну, один у стола, может, и сыграешь… А с Прашниковым что будем делать? Попросим не выходить, отдохнуть, а? Верещагин не в форме, он только сам с собой играть может?..
Пустые слова, пустое негодование, всё, всё пустое. Потому что на всё наплевать. Потому что нельзя вызвать что-то из ничего. Если что-то умерло, пусть даже на время, это нельзя воскресить увещеваниями и уговорами – себя самого. Труд? Дисциплинированность? Если нет главного – пустое.
Он смотрит на стол, на шары, прицеливается – а перед глазами мельница, мельница… По ярусу гуляет ветер, то стихнет, то снова беспокойно ворвётся в кружево крыши, а там, в их маленьком тесном пространстве – тепло… даже жарко… «Ты знаешь, сколько я этого ждала?»… Рука срывается. Четыре-один, а ему всё равно.
Конечно, он проиграл. Не верил до последнего, всё уговаривал себя, как и Владимира, вспоминая последний матч, но на самом-то деле давно всё знал, с самого начала. Ещё тогда, в номере, когда смотрел на неё.
Владимир, как ни странно, больше не бушевал. Выдохся, наверное, перед матчем. Сказал спокойно:
- Женишься, поедешь в отпуск – всё наладится…
- Женюсь?!..
- А что ты так удивляешься? Другого выхода нет… Или я должен теперь остаток жизни на это смотреть? Ничего, вечных медовых месяцев не бывает…
Не выдержав, Артур заметил холодно:
- Мне не нравится, как ты говоришь о Лоне. Как будто она какой-то неосуществлённый предмет, который валяется у тебя на дороге.
- У меня?!..
Артур побледнел.
- Продолжай…
Владимир не струсил:
- А что продолжать, когда ты и сам всё понимаешь? Называй как хочешь, но ты сейчас - не игрок. И сам это знаешь…
…Ладно, неприязнь свою, протесты пришлось подавить. Форма коробит, но по существу он прав, себе-то можно не врать. Значит, и в другом прав: нужно перетерпеть это время. Может, и правда уехать? Думал же он, когда ехал сюда, о том, чтобы взять Лону и скрыться с нею от всех, от всего.. У него соревнований важных до конца года нет, но она? Театр?..
При мысли о театре он вздрогнул и даже убрал руку с ключа зажигания, ведь перед этим собирался завести машину. Она покорила его в театре. Впервые он увидел её на сцене. И теперь – ненавидеть театр за то, что он разлучает его с ней?..
Случайно увидел своё лицо в зеркале заднего вида – и невольно улыбнулся. Слава богу, пока может улыбаться, сохранил ещё остатки здравомыслия…
Бледное, испуганное лицо. Точно – наваждение, только вот Лона здесь ни при чём… Он заболевает. Он уже заболел. Этого не может быть и этого не будет. Нельзя во всём видеть опасность, враждебность, как будто его чувство явилось на свет, только чтобы мешать и чтобы ему мешали. Эти яркие краски, этот пурпур, как её губы, как… И как сердце, в конце концов.
И цветы.
Остановился у киосков с цветами, купил большой букет. Позвонил ей – едва сдерживает слёзы. Узнав о проигрыше, расстроилась ещё больше. Давно в гостинице, одна… Ну, почему он не взял её с собой? Одной мельницей меньше, одной больше, какая разница, он всё равно проиграл бы… А так она сама, живая, была бы рядом.
Успокаивал, гладил по волосам:
- Это ерунда, это бывает… со всеми, даже с чемпионами… И снимаются с соревнований, и бросают кий посреди матча на стол, уходят – нервы не выдерживают… Нельзя постоянно выигрывать…
- Это я, я виновата…
- Никогда так не говори, мне тяжело это слышать. Просто… просто нам нужно побыть вдвоём. Только вдвоём. Владимир предложил отпуск. У меня получится, но как ты?
Она кивала головой, соглашалась, потом задумывалась, отходила к окну. Поворачивала к нему растерянное лицо:
- Да, я попробую. Не знаю как, но я попробую… Я ведь тоже не смогу ни о чём думать. Маме приходилось по три раза повторять, я её просто не слышала… Но… - И на её лице появлялось подобие улыбки. – Отпуск – как лекарство, да? И всё пройдёт? – Она молчала минуту, и глаза её светились тем особенным светом, который поражал его ночью. - А это хорошо? Я не уверена, что хочу, чтобы проходило… И знаю точно, что не хочу, чтобы было как раньше…
- Как раньше уже не будет, - улыбался он в ответ. – Мы уже никогда не будем прежними. Но, наверное, мы станем спокойнее и сможем думать о чём-то ещё…
Она подходила и крепко прижималась к нему, не обнимая. Она часто так делала, и каждый раз у него начинало бешено стучать сердце… И теперь он мог целовать её макушку, а это было такое счастье.
- Я такая скверная… Нельзя, наверное, этого говорить, но я радуюсь, что ты только мой, что думаешь только обо мне…
- А я радуюсь, что ты радуешься… Всё хорошо. Да? – И он приподнимал её голову за подбородок и вглядывался в лицо. – Ведь всё хорошо… любимая?
…Да, всё было хорошо. Всё, в сущности, было очень хорошо. И дышащие жизнью цветы пламенели на столе рядом с железной розочкой…
--------------------------------------------------------------------
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Я думала именно про Наваждение, когда читала это стихотворение 
)
По отзывам поняла, что обязательно и важно для меня продолжить читать именно этот фик, чтобы пережить с героями их чувства и ощущения. Начну читать сначала.
Спасибо тебе, Наташ 
