НРКмания

Я лично на одной из юношеских работ никогда не нарушала (одно очень популярное нарушение) пока меня не обвинили в нем несправледливо, после этого мне стало все равно

Мой любимый – сноб!
( Картинки веером)


Нежность преподносимого свадебного веника умиляет, всего более неуместной вычурностью с детсадовским оттеночным намеком. Нет, драгоценный наш, не угадал. Ничего подобного. Катенькины лилейные бедра и проч. именно лилейны, а не молочно-розовенькие, как этот твой веник из розовых роз. Бедра лилейны, а ты болван.

***

Она вся лилия, эта женщина-недоразумение. Порченая невинность, героиня нашего времени. И врет, постоянно врет. С первого дня. Как она тогда на совещании подпустила Ветрова поближе, прикинувшись маленькой, да и врезала школьной формулой – глядите, колхозники, как этот финдиректор не понимает соотношения скорости инфляции с ростом процентной ставки, во веселье-то! Жданов аж замаслился, колобок. Глаза засверкали как у волка в засаде.
Убирать ее оттуда, - не шутя обдумывал тогда Сашка, прикидывая разные варианты. Да хоть и забрать, к себе. Переманить вознаграждением и вниманием, много ли надо такой... такой... так ведь и не поймешь же, что это за химера такая, Пушкарева эта невозможная. Откуда ее Жданов выдернул, из какого альтернативного прошло-будущего? Тряпки дикого ретро, запястья юной аристократки, глазищи лесной мавки из-под очков курсистки, дыхание... все вместе дичь какая-то... дичь и вопрос. Забрать, переманить?

Через месяц понял, что переманить-то и нужно было, да ведь он прошляпил. Опоздал. Занят был. А сейчас - эта глупая или слишком умная невинность, впрочем, последнее вряд ли, смотрит в сторону Андрея Олимпийского почти не дыша. Обидно за перспективный кадр, м-да...
И вообще – обидно. До озверения.

***

Невеста тем временем кривит губки, прикрывая ресницами нахальный блеск своих очей, и кривит плечико, намекая, что тяжело. Роз очень много, плотно и обильно, килограмм на пять. Даритель брал оптом? Количество обесценило качество, ничего нового, потерпи, родная.
Господь, как известно, терпел и нам велел - с самого детства.

***

— Ааааа!!! Мама, он сам!!! Он же са-а-ааам!!!!
Обидны не подзатыльники и даже не их количество, а сам факт – ни за что! Ни за что ведь! Они просто дрались за Сашин новый вертолет на резинке и Андрюшка-жировик сам тянул и вытянул у Сашки из кулака эту резинку, и кровь у него уже не идет - и чего та-а-ааак орать!
Этот ласковый теля сосет тут каждую корову, сосет маму свою и Сашкину, тетку и домработницу Свету Паловну и Кирку-дурку тоже будет сосать когда у Кирки вымя вырастет. Это Света Паловна Сашеньке все время говорит про ласкового телятю, потому что одна только старушка Света Паловна его любит и гладит по голове, утешая и уча, чтобы Сашенька не дулся а улыбался как Андрюшенька и тогда его все будут любить как Андрюшеньку.
Вот и за что его любить? Кабан жирный, похожий на хомяка. Щеки толстые, руки загребущие и бегает враскоряку как старая морская свинка. Подбежал, покрутился рядом, поулыбался дурацки – и пока Сашка соображает, что только что лишился очередной машинки, хомяк уже с мамочкой своей слюнявится и – что?!! Тычет всем в нос Сашиной новой моделькой, дверки открываются, руль крутится!!! Ух, хомяк... все. Теперь уже и Сашкина мама хомяка по головке гладит. Смысл сейчас идти к ним требовать вернуть свое, все только скривятся на него, на Сашу, и начнут воспитывать что надо делиться. То есть все отдавать Андрюшечке потому что он такой хороший.

Сегодня Сашка честно пытался улыбаться все утро и ничего этим не добился, мама ласково смотрела сквозь него, папа уехал с Андрюшечкиным папочкой, а Крис сказала что у Сашки лицо стало как у дурачка.

***

Картинки доброго дяди детского психолога долго снились Сашеньке в кошмарах. Цветные домики хотели съесть его дверями, заборчики изогнуться и ткнуть в живот, веселые зверюшки сожрать. Повзрослев, Саша чувствовал странную тягу к рисункам – абстрактным, графическим, символическим. «Меланхолия» стала родной в его кабинете, а апокалиптическая жуть великого немца в полном составе на картоне в очень приличном качестве довольно долго украшала стену спальни. Так, вытесняя подобное подобным, Саша не заметил как всерьез увлекся искусством.

А вот Катенька полноценное, здоровое существо всего-то с парой-тройкой загибонов. Дюреровы гравюры для нее что обойный принт. Она не боится ничего, врет что боится, а на самом деле нет. Ни нарисованных чертей, ни моральных терзаний, ни папу своего не боится, и всегда готова драться. Но постель для нее священная территория, белая нейтральная полоса. В постели всегда перемирие. Почти всегда.
— Что ты на мне рисуешь?
— Лилию тебе на плечико, трехзубую королевскую лилию. Преступница. Авантюристка, чего ты хочешь?
— Я думала ты сноб. А ты скрытый романтик?
— Какого черта одно исключает другое?!

***

Сердце нельзя отрезать от головы, разве что а-ля проф. Доуэль. Но и тому не позавидуешь.
Это с ней он сейчас романтик.
А с другими иное животное, лис, заяц, тигр и обезьяна. Всех ближе ему заяц. Как-то летом в загородном поселке, где его родители снимали летний дом, их навестил лесной заяц и напугал Сашеньку до истерики. Здоровенный русак выскочил из кустов и лихо барабанил по двери чистенькой деревянной уборной, пока Сашка орал благим матом, но взрослые были далеко, а сестренки и сами напугались мосластого лихого зайца. Косой не убегал. Медленно приоткрывая губу над желтыми зубищами, он то заглядывал в уборную через вырезанное в двери сердечко, то продолжал барабанить, а дальше Сашка уже ничего не помнил. Очнулся с вонючей ваткой под носом на маминых руках. Потом его водили к психологу рисовать, смотреть картинки и разговаривать. Картинки были дурацкие.
На Новый Год ему купили костюм зайца.

А Андрюшечку определили в спортивную секцию.
Карате – звучало гордо и таинственно. Это было сильно и жестоко, и это было не для зайчиков, мама примерно так и сказала. Сашеньке намного лучше будет в музыкальной школе по классу фортепиано.

Зайчик-побегайчик и волк - зубами щелк. Тот новогодний праздник для детей, что устроили родители общими стараньями – с горками, домашним салютом, карнавалом и настоящим Дедом Морозом, запомнился Сашке впервые прочувствованным сладко-соленым вкусом собственной крови во рту. Волк-Андрюшечка ткнул его в зубы кулаком и потребовал извиниться. Вообще-то было за что. Но не это было самым плохим, главное – Сашка впервые осознал, что слаб. Неловок и хуже всего – труслив. Зайчик-побегайчик! И Андрюшечка тоже отлично все понял про него, хоть и младше на целый год. А потом... потом было еще два года полноценного кошмара. Никто не посчитал бы снисходительное покровительство Жданчика унизительным, никто бы не понял, но внутри у Сашеньки теперь неизменно саднило и жгло. С того самого новогоднего карнавала звериные зубы тоски грызли его – он слабый. Его защищают. Придет охота укусить и пнуть – укусят и пнут. Он самый тихий и слабый зверь в лесу, не считая крота. Сашка врал родителям и сдавленно рыдал в подушку по ночам.
Друзей у него не было. Зайцы не дружат, они сидят каждый в своей норе. Волк не ест зайца потому что дружат их родители, но когда-нибудь обязательно съест! А пока что никто не обижает заиньку Сашеньку, ведь рядом всегда Андрюша. А вокруг Андрюши в школе и дома постоянно вились друзья и даже девчонки, а Сашка бледнел и худел сидя в углу с учебником. Над ним издевались невинно, как в лесу, где всем надо питаться чьим-то мясом. Просто так надо! Злость и обида копились в нем, давили изнутри, превращая то ли в зверя, то ли в человека из зверя, он сам этого не понимал - но пришел день, когда он впервые сказал себе: не ной! Будешь все время ныть – затопчут! Будут топтать тебя и смеяться! А кроме карате, существует еще достаточно видов борьбы. Кунг-фу, к примеру.

Боевые искусства Сашенька не потянул. «Мальчик абсолютно здоров», - сказала детская врачиха, выписывая справку на секцию. Но пацаны младше него бегали и подтягивались будь здоров, а у него шла носом кровь от обычной физры, становилось темно и безразлично, голоса и шум уходили куда-то далеко-далеко... и тренер отдал Сашку мамочке назад. Но долго говорил с ними и дал кучу полезных наставлений. Сашка стал бегать по утрам, каждое утро в дождь, в снег, в зной. У него был свой получасовой маршрут по парковому кольцу, а потом напрямую домой через пустырь, облюбованный собачниками. И уже через полгода он мог подтягиваться и играть в баскет как все, и не боялся драться. Нет, он хотел. Он кидался на старших и сильных, в диком безразличии боли, крови из носа и чужого страха. Его стали уважать и бояться, но так же не любили. Мама не знала.
«Мой зайчик-побегайчик», — говорила мама. Маме грубить было нельзя, да и не хотелось. Зато Андрюшечку за «зайчика» Сашка рвал когтями. Зверел при одном намеке, бешено радуясь испугу: «ты чего, сбесился!» - орал спортивный Жданчик и все чаще предпочитал не связываться. А Сашка продолжал бегать. В мороз, дождь, ветер и жару.
Через два года Сашка отжимался от пола двести раз без сбоя дыхания и еще столько же, вслух повторяя афоризмы Лао-цзы. Школа с математическим уклоном и языками не сделала его ботаником, наоборот. Он грыз учебу зубами, потому что у него была цель.
Заяц зверь крепкий, жилистый.

Заяц должен быть еще и умным, если хочет выжить.
Отчего он опять протупил?

***

Он таскал ее с собой на закрытые выставки, они смотрели арт-хаусное кино, от которого она отворачивалась. Интересы сноба были ей любопытны и гадки, как не склонному к медицине человеку посещения анатомического театра.
— Можешь звать меня как захочешь. Китти-кэт или мышкой, или еще как захочешь, но только это кино я больше не хочу. Никогда. И гравюры твои любимые я ненавижу. Спрячь их в ящик стола, я их видеть не могу.
— Договорились. А ты зови меня заинькой, — дурея от восторга, он рычал и смеялся, прижимая ее покрепче, — я же твой зайчик. Твой – зайчик.
— Помешался на плейбое, что ли, — ехидно протянула она, обнюхивая ему плечо. Кошка.
Он – тащится от плейбойства? Она так не думала, конечно.
Он уже неплохо ее узнал.

И хотел узнавать еще и еще.
Его любимая «Меланхолия», небольшой кусочек картона, черно-белое совершенство тоски.
— Вот, смотри. В золоте и серебре одежд, под решенным магическим квадратом, среди своих гениальных изобретений сидит Гений. Что ты видишь?
— Он несчастный. — Тихо говорит она.
Да, счастьем тут и не пахнет. — думает Сашка. — И это не меланхолия. Намного тяжелее - ему нечего желать.
— Он ничего не хочет больше. — говорит она и расслабляется в его руках, теплеет кожа и аромат волос, она сейчас приоткроется...
Он затаивает дыхание и слушает.
— Как после трудного экзамена. Мне трудно давалась дискретная и еще некоторые... и всегда после пятерки в зачетке, вот хоть на полчаса - вот это опустошение и тоска: свершилось, ушло сильное и живое, что гнало достигать чего-то. И вот это достигнутое оказалось обыденным, всего-то цифра пять шариковой ручкой, и чего желать дальше?
Она помолчала и рассудительно добавила: — Но скоро это чувство проходит. Где-то час, два и все.
— А у него оно вечно, — беззаботно сказал он, поглаживая ей запястье, всего лишь запястье и смеясь про себя - впервые... ласкает женщине ручки, голой лежащей на нем женщине...
— Вечное нежелание. Ему больше нечего желать. Он всего достиг и опустошен. А может, он променял на это достижение цели что-то, казавшееся ему маловажным. А оказалось, что это променянное и было смыслом его существования.
— Что он променял?
Вместо ответа он поцеловал ее. Вот это. Возможно. Думай сама.
Насчет думать – это по адресу. У нее большая голова, круглый лоб и неплохое образование. Подумала? Внимание, вопрос.
— А ты? Чего ты будешь хотеть, когда всего достигнешь?
— Я уже не знаю. Пока ты не пришел, я знала.

***

Кто сказал, что снобы не признают чужих традиций? Да снобы самые традиционные представители человечества! Где первая гордыня родилась - в мохнатой груди пещерного человека! «Я самый сильный, это я убил мамонта и накормил племя, лучшее мясо и самки мои, кто-то против?» Никто не против.
Традиции – фундамент общества. Будь ты хоть снобом, хоть клошаром. На фундамент можно какать и плевать, фундамент тем же не ответит и прочности своей не потеряет. А поскольку зрелая личность на людях по большой нужде не присаживается – мы будем продолжать чтить традиции. Да и с папой так будет проще. Так что все по плану: рекогносцировка; парламентерские переговоры первые, вторые и последние, в результате которых старый солдат покрутил усы, шарахнул чарку с самогоном об пол и дал разрешение на свадьбу. Как жених видит свадьбу, озвучено не было. Если б Пушкарев сообразил, какая тут свадьба в виду имеется, то артачился бы до инфаркта. Своего, разумеется.
Таким образом, с папой было просто. Подполковник в отставке сдался превосходящей силе и отступил, блюдя порядок и в какой-то степени честь. Начальство – это то, что выше тебя по званию; субординация, верность присяге, да трибунал, в конце-то концов. Папа сдался!
Просто было с папой, но не с дочкой... напрасно он втолковывал, угрожал и угождал:
— Я желаю свадебное мероприятие в узком кругу. Без воплей возбужденного плебса, детского сада, скачек и песне-плясов под фанеру.
— Ночь брачная, пара фрачная! И все? — мурлыкала полковничья дочь, ластясь кошечкой.
И он опять не успел. Отвлекся, подтаял льдом на горячем. Сирена опять поймала его, заласкала-запела-наговорила, надышала туманом и... потом она предложила сыграть в покер. Он сам ее научил, на свою голову.
И лелеемое в его мыслях элитное мероприятие, мур-мур... накрылось.

– Ты же мне должен одну уступку-уступочку, и я хочу... ты же мне теперь должен?
Они резались в покер в постели и он проиграл.
— Ты сможешь ненадолго опуститься до плебса? — провоцирует она.
— Могу, но не желаю.
— Я хочу настоящую свадьбу, и кружевное платье. И чтобы меня в этом платье видели все, как можно больше знакомых и незнакомых тоже. И папа огорчится, если будет закрытая регистрация. Такое камерное торжество в буквальном смысле, от слова камера, да?
— Нет. Небольшое торжество только для своих, приличный зал, поездка на север Италии. И все.
— У тебя нет друзей. А я хочу чтобы пришли все мои. И родители не поймут твоей снобистской церемонии. Хотя в Италию тоже очень хочется, а снобизм заразен?
Она не жестока, просто прямая натура. Вся в папу.
— Хочешь открыть дискуссию в соцсетях? Можно ли любить сноба; чем снобы отличаются от не-снобов; какого черта всякого тривиального зануду разные недоросли-от-интеллидженс называют «снобом»?
— Значит, я люблю сноба и зануду. — Заключает честная Катенька, томно задрав локоть, чтобы скромно поправить на грудях полупрозрачный пеньюар. В полуоборот. В свете бокового бра не полупрозрачно, а прозрачно полностью, линия нагло выпукла и подрагивает при дыхании. Ну, погоди ... зануда, значит?

***

Расчетный брак.
Они обсудили все быстро, поскольку друг друга на тот момент уже понимали как бешеные телепаты.
— У нас будет брак по расчету? — уточнила она.
— Да. — небрежно подтвердил он.
— На первый-второй рассчитайсь?
Закрылась от него голыми руками, влажными веками, спряталась, сжалась и уже хочет отвернуться. Раз – расстояние, два – удаление...
— Первый, второй... расчет окончен?
Само собой, тебе же ближе категории казарменные, чем какие-то другие. Кого ты хочешь обмануть? И голосок этот с хрипотцой выгнувшейся кошки - нежность рвется из него, удивляя напором, давит так, что чуть сердце не лопается и сладко от этого, больно и сладко до головокружения – да... и в каких своих кишках-печенках накопил он столько ненужной никому нежности, для мужика постыдной и невозможной - где хранил? Очаровательная солдафонка в его горячих руках млеет, недоверчиво слушая твердое как штык, рвущееся из глубины Сашкиной груди – почти что исповедь: — Ты у меня первая, вторая и все остальные, слышишь меня? Тебя столько, что мне хватит до конца жизни, а может и после!
— Я такая толстая? Мне уже пора на диету? Хочешь бабочку. — заключает она, обдав лилейным холодом. Жарко. Еще жарче.
— Бабу.
Поцелуй в молоко.
— И не мечтай.
Захват и поворот.
— Про диеты.
И чтоб подергалась со вкусом: — Буду откармливать как гусыню!!!

Нет, она тогда не унялась. Она очень долго сопротивлялась, ведь хотя хороший секс – хорошо, но алгоритм в любом случае обязан быть. Их любовный алгоритм.
Любовный расчет.
— Важно для твоей репутации?
— Да. Не спорю.
— Ты самоутверждаешься, Саша? Ваши детские игры?
— А почему нет? Вся жизнь - игра. Да, имей в виду – присутствие Ждановых на свадьбе обязательно. Ты сама понимаешь.
Она кивает. Игрунья, невинная как шкодливая кошечка. Но в делах человечьих – честная. Такие как она убивают, но не предают. Как и он.

***

Каждый человек имеет и положительные и отрицательные качества. Каждый человек меняется в процессе жизни и меняет свои ценности, установки и даже принципы. Так случается, что положительные качества любимого/любимой через n-е количество лет могут казаться отрицательными.

На момент встречи 2 человека, помимо страсти и физического влечения, имеют какие-то общие интересы, цели. Кто-то, конечно, подстраивается, меняет свои взгляды. Проходит время и эти же двое меняются, кто-то растёт «ввысь», кто-то «ветвится», а кто-то остаётся на месте. Если направление развития схожие и цели одинаковы, то пара остаётся парой, а если нет...
Поэтому ранние браки чаще всего недолговечны, в юном возрасте человек ещё и себя не нашёл, не познал, в уж другого... Да, в 19 лет кажется что вот оно, «то самое», а через 5 лет «то самое» оказывается иным.

И с возрастом приходит понимание, что можно понять и войти в положение любого человека и даже преступника. Увидеть мотивы, посочувствовать. Нагрубившую тебе женщину в соц.органах. Хама-мужчину на улице. Голодного человека укравшего хлеб или деньги. У них у каждого была своя история, они каждый является главным героем своего романа, своей жизни. О каждом можно написать книгу или снять фильм.
Нет положительных и отрицательных.
Даже асоциальная личность когда-то была ребёнком с широко распахнутыми глазами, доверительно смотревшими в мир. А уж потом окружение внесло свою лепту.

Мой любимый - сноб!
(Картинки веером)

продолжение


***

— Хамство так говорить о женщине ...

Достоинство ей имя. Фу-ты ну-ты, мартышка в макияже!
Он развернулся и ушел, оставив за спиной готового к броску Андрюшу и ряженую мартышку в обличье ночной фиалки – стрелки-крылья, губищи – непечатно, вальпургиев начес! Взгляд – колодец... Изумительна! Вот же... мерзавка. Нет, нет слов.
Внутри мерно кипело. Вежливо встраиваясь в дневной поток авто, Саша вдруг понял - что это. Что это было, что все это значит... и какого черта он так реагирует. Понял – и успокоился. Все просто.
Это ничто иное, как заячья нора.
Ее тоннель в себя.
«Хамство такое говорить женщине!»
Она считает себя женщиной.

День был в общем удачным. Настроение – прекрасное, дела и сотрудники послушны как смазанные чем надо шестеренки и винтики. Дневной лиловый гротеск – не забывался, не шел у него из головы! Гротеск, протест вольный или невольный, на подсознании, да, возможно – ну не полная же она дура, чтоб так подставляться! Злость в нем давно сменилась жалостью, почти что ощущением родства с мартышкой – теплая дурочка, и она тоже не смогла, не посмела выйти из своего тоннеля. Закрывалась невыразительной блеклостью деревенской простушки, теперь сменила блеклость на хеллоуинский грим. Один грим на другой. Это все что она смогла.
А кто бы смог вот так с нуля, из глубины тоннеля? Разве только Берджесс... его Чокнутый Апельсин, у которого густо накрашен правый глаз - тот смог. Бешеный Алекс – с юношеских лет Сашкин презираемый кумир. Тот псих-одиночка, который и не такой уж псих, и совсем не одиночка, а находит в любой общественной формации кучу, навозную кучу таких же чокнутых друзей. Да пусть хоть министром культуры станет - неважно, он все равно отчужден от мира стеной.
С этой стеночкой Сашка хорошо знаком, периодически бьется в нее лбом и улыбается. Не ты первая, не ты последняя, мартышка! Ты права - закройся. Стань пугалом для всех, пусть тебя опасаются. Не подпускай их близко.

Удивительно приятно было вспоминать лиловую дурочку, и он все думал о ней, несколько часов подряд думал как автомат, и это не мешало другим делам. Он мог думать о нескольких вещах одновременно и делать тоже. И до самого вечера, уже слегка озлившись и стараясь забыть ее, все равно думал – мартышка, мартышка, что тебя заставило прыгнуть?
Еще приятно помнились теплая спинка в черепашьем текстиле и сопротивление взахлеб.

***

Он уже пытался увести у Жданчика девчонку спортивно и поэтому знал – будет больно. Хотя и было это в первый и последний раз на заре их туманной юности, Андрюше тогда было семнадцать. А Сашке почти девятнадцать, но выглядел он заметно младше налитого мускулами и жадной наглостью гормонального Жданчика. Бледно выглядел отличник-второкурсник престижного вуза рядом с солнечным волчонком Андрюшечкой, хило и бледно! Хотя и был не слабее, но что такое сильный тренированный заяц рядом с юным волком? А ее звали Роза - редкое имя в их тогдашних молодецких тусовках и совершенно обычное в Розочкиной семье «понаехавших».
Нравилась она ему до крышесноса, он видел ее во сне голой и страстной, и боялся тронуть за руку наяву. Алые губы, агатовые глаза и неосознаваемая смуглянкой стать царицы Тамары подсказывали правильные подходы к телу, но Сашке претило даже сравнение с Демоном, хоть коварным, хоть печальным – претило. Он не хотел стать для Розочки демоническим подлецом, это он уже попробовал с другой девчонкой и наелся, нет, в этот раз он хотел честной любви, отношений надолго и может быть, когда-нибудь в нескором их с Розой будущем - жениться! К тому же ему понравилась ее бабушка, знойная и юморная старушка Изергиль, да и остальные родственники были вполне приемлемы. Он ухаживал стремительно и был у цели, но... но кто не успел хоть на денек, тот все равно опоздал.
И в один прекрасный день ранней осени опоздавший на девушку Сашка тупо смотрел, как солнечный божок Андрюша сияет юной идиотке в раскрытый рот и в бюст, а из нижнего ейного бюста уже явственно светило и вообще между ними - играло. Они держались за ручки и выглядели радостно, и он остановил их и требовал у блаженной девушки ответа, а та лишь непонимающе извинялась. То ли просила простить, то ли извиняла себя сама, а Андрюша спокойно ждал, и Сашка не выдержал и сам на него полез, обозвав Розочку простым словом. И само собой словил десерт – тот самый знакомый с детства вкус соленой крови во рту. Не удивило, но он еще не знал, что послевкусие будет хуже чем обычно. Ерунда ведь – всего лишь закровила слизистая, нижняя губа изнутри. Зубы целы, скулы целы, что еще. Потом – да, потом было хуже. Ведь все, что понял сразу – всего лишь несильная боль от пощечины. Ладонью по губам, четко и с расчетом, чтобы заячьи губы не лопнули. Филигранная ж техника, сссс... – пискнул в нем заячий восхищенный ужас, а уж потом, когда остался один на университетской аллее, тогда и накрыли и бешеная боль и отчаяние: боль не от удара, отчаяние от простой мысли – он, Сашка, до такой высоты не допрыгнет никогда, а Андрюша – всего лишь сдержался. Андрюша мог бы уложить в нокдаун. Мог бы расплющить горловые хрящи. Мог бы. Если б решил. Нет, тоже нет - он бы не решил травмировать Сашеньку здраво. Только если бы ослабил контроль, но и это было невозможно!
Так что вопрос «кто сильнее волк или заяц», само собой, даже не стоял. Этот вопрос не стоял, поскольку давно, и что еще горше, абсолютно безразлично – ничего личного зайчик мой! - оттрахал Сашку во все его отверстия.
Он опоздал тогда с Розочкой. Точеная армяночка из хорошей семьи дала бы только одному, даже если б второй понравился больше, надо было только успеть стать первым! Но он опоздал. Волчий скок длиннее заячьего.

Ничего нового, опаздывать – его карма. Таким образом, премьеру президентского правления Андрюши Великолепного ему сорвать не удалось. Сашка выстраивал диспозицию долго и вдумчиво, и очень старался. И ведь план казался выполнимым: если не удастся переиграть, то пусть Андрюша пока что покомандует бизнесом – но под присмотром, под незаметным, чутким Сашкиным контролем. Плохие новости огорчили тем же вечером: Ветрова взяли, явка провалена. Хитра мартышка, да и волчара не дурак.

***

Пушкарева – что ты такое? Ниточки ведут к тебе, но кто их дергает, интересно... а может быть, ты их сама дергаешь?
Приятно вспомнить. Давно нужно было, Воропаев, хорош тормозить! Он придавил ее слегка на ее рабочем месте, с тем равнодушным видом, с каким творят самый жадный, самый телесный флирт. Идея поконтактировать возникла резко, вообще-то и в мыслях не было, и шел-то он к Пушкаревой чисто за информацией. Но лишь только увидел умытую апельсинку, как внутри заорал смех – банзай!!! «Пощупать цыпочку надо, надо пощупать, поскольку контактные эффекты информативнее визуальных!» И пощупал, придавив к задрипанному канцелярскому столу под монитор. Мартышка так страстно защищала ненужную Сашке экранную фигню и свою дешевую мышь, что напрочь забыла о прочих частях тела. Хороша! Тугое теплое энергичное! Радость вампира.

Крис как-то долгое время доставала их с Кирой теорией про белых вампиров, которые, дескать, высасывают негатив, и ты, Сашенька, тоже белый вампир. Унялась со временем. Кровосос он и в Зималетто кровосос, а цвет не имеет значения. Просто у одних крови больше, а у других самим не хватает.
Кровь, вампиры – бред. Он уходил от мартышкиной каморки освеженный и благодушный, как будто получил заряд солнечной энергии и вкусные витамины.

***

Он вернулся к концу ее рабочего дня, почувствовав – мартышка сегодня рванет с работы по звонку. Высидит до последней минутки и рванет, не задерживаясь. Он вернулся и легко выдернул маскарадную мартышку из-под загнутого рыжего пластика автобусного павильона, просто остановил машину перед этим лилово-желтым чудищем и попросил подсесть к нему для важного разговора. Мартышка села и церемонно приняла его извинения, нисколько не удивленная.
А затем благосклонно согласилась, чтобы он ее немного подвез. Правда, попыталась поконфликтовать:
— Я не ожидала от вас извинений. Они мне, собственно, и ни к чему.
— А я и сам не ожидал. — Шутливым тоном сказал он. — Перегнул с обвинениями. Сам от себя не ожидал такой страсти. Собственно, мне наплевать как ты выглядишь. Но ты ведь не будешь спорить с фактом, что прилично выглядеть ты должна.
— Не буду. Я не предполагала, что все так ужасно. Мне не делали комплиментов сегодня, но никто и не сказал... что я посмешище. Я не хотела никого шокировать и дискредитировать. Я заблуждалась.
— Есть о чем задуматься. И чего бы тебе не хотелось сильнее – чтобы тебе открыли глаза деликатно и в привычном окружении, или чтоб накинулся разъяренный Воропаев с оскорблениями?
— Я довольна.
— Чему?!
— Что сегодня на меня накинулся разъяренный Воропаев.
— А эйфория от собственной неотразимости как же? Серьезно, ты не огорчена?
— Не было у меня эйфории, не было! Я чувствовала, что что-то не так, но... ведь я просто попробовала, я рискнула сама, просто у меня возникло желание... измениться. Никто меня об этом не просил, я сама... захотела.
— Ты еще слишком мала чтобы убедительно врать – мне. Ты вырядилась для кого-то, кто тебя и в грош не ставит. Просто морочит тебе голову.
— Зачем кому-то морочить мне голову?
— Спроси себя сама. Разные причины могут быть – поиграться, посмеяться, но это для недоросля. Серьезней – тебя хотят использовать и прибирают к рукам. Привязывают, приучают к цепочке, как мартышку.
Она сидела расслабленно, кинув руки на пеструю юбчонку ладонями вверх. Аристократка под судом. Спина прямая, подбородок вздернут.
— И будь осторожней. Ты понимаешь, о чем я говорю? Не о твоем целомудрии.
— Понимаю. А почему вы мне это говорите?
— Не почему, а зачем. Затем, чтобы ты не наделала дел, которые потом всю жизнь не расхлебаешь.
Очень приятно было ей тыкать.
— Так часто бывает. Не ты первая, не ты последняя. Ты думаешь, что играешь, а на самом деле играют тобой.
Она легко вздохнула и ответила, рассеянно глядя на плавные автомобили впереди, на значительно перемигивающиеся огни витрин и светофоров, на вежливый столичный пейзаж за чистым стеклом...
— Как мартышка в клетке. Знаете, я хорошо помню, как меня маленькую папа водил в зоопарк. Мартышка, хорошенькая такая... играется шариками и цветными цепочками...
Он равнодушно молчал.
— А дети и взрослые смотрят на мартышку и смеются. А она видит только игрушки и свои цепкие лапки... и я один раз подумала, что если бы обезьянка поняла, что все над ней смеются, то перестала бы играть.
Аналогия обезьяньего отчуждения с его собственным попала в тон и очень ему не понравилась.
— Договорились, — сказал он весело. — Буду звать тебя мартышкой. И если хочешь, могу помочь с имиджем.
Она дернулась, на миг потеряв самообладание.
— Да-да, это же и в моих интересах. Я принес тебе извинения за мою несдержанность, так давай теперь... ээээ... прикончим причину этой... несдержанности? Это несложно и недорого.
Она посмотрела с надеждой.
Он держал на лице устало-брезгливое выражение.
Ему не нужна влюбленная школьница. У него высокие стандарты.

***

— У тебя в кабинете красная ковровая дорожка?
— Всего лишь серый немецкий палас.
— Твоя секретарша красивая?
— Приятной внешности. Была лучшей стенографисткой своего курса.
— Ты проводишь много времени в своем кабинете?
— Иногда.

Он ласково и честно отвечает на все ее вопросы, скрывая главное. То, что его жизнь после тридцатника - как за чертой невидимого края пропасти - превратилась в осознанное поклонение Меланхолии: это его воздух и питание, это ежедневный скромный обед из двух блюд, на первое Тоска Как Непринятая Цель и на второе - Тоска Как Пожизненный Удел. На десерт приобретенный невроз.
Ей тоже знакомы меланхолии. Но иные. Дразнящие щиплющие иголочками меланхолии мечтательные, тупые как детская зависть меланхолии завистливые. Дети завидуют порой тому, что повзрослев оттолкнули бы руками и ногами с ужасом – например, был у него такой тошнотно припоминаемый опыт, была у Сашки детская зависть к однокласснику, у которого умерла мать. Вспоминается удивительно четко, и картинка и мысли. То, как окруженный аурой заботы и поблажек длинный восьмиклассник с серыми щеками постепенно поправляется, справляется, видимо его горе становится привычным и не таким режущим, а зато учителя прощают кое-что непростительное, а девчонки вообще толпой липнут и отдаются – кайф. То, что мать другого парня – это все ж таки ни разу не виденная и вообще совсем чужая женщина, не дает Сашке полноценно осознать весь ужас случившегося, а то страшное, что все же осознал, удается запинать, почти захоронить глубоко в себя. И все же помнить всю жизнь – об этих зависти и стыде. Он действительно помнил. А после гибели родителей начал еще и понимать.

Родители, если бы живы были родители, нежная красавица мать и грубоватый, часто хмурый и молчаливый отец – уважаемые всеми близкими и деловыми Воропаевы, если бы они были живы, сейчас все было бы по-другому.
Многого просто не случилось бы. Крис не таскалась бы по ашрамам и каким-то древним стойбищам улусов не понять зачем – топила ли настоящее в ненужном, лелеяла ли прошлое в усталости диких впечатлений, кто ее знает. Она и сама стала дикой умной куклой, от прежней старательной девочки осталась лишь проницательность в мелочах, неожиданные эмпатические всплески, а зато реальная жизнь, похоже, стала для Крис экраном нескончаемого фильма с незнакомыми актерами. Кристина занималась бы собой; Кира? А с ней еще понятнее - Кира не мучилась бы распятая на кресте из самолюбия и любви, этом несвятом кресте разбалованных идеалисток. Он сам? А, смысла нет об этом думать, что было бы если бы... и все же он порой думал.
Наверное, у всех у них были бы другие трудности, но – не было бы этих, близких и мучающих именно сегодня. Не случилось бы. И заодно не случилось бы в его жизни одной смешной тепленькой черепашки в очках, хитрой мартышки с медовым дыханием и мягкой плотью беззаконницы. Плоть эта мгновенно узналась и опозналась как вожделенная, о чем разом сообщили все без исключения Сашкины тренированные рецепторы. Он и опомнится не успел, не успел подумать трезво – это еще что, на кой сдалась эта нелепая умная обезьянка, этот маленький заводной апельсинчик без грима... да некоторым жирного грима не нужно вообще, таким вот как она. Она отлично пряталась под маской из своей умытой молодой кожи.
Мартышка. Он добивался ее долго и уже отчаялся, но обстоятельства помогли. Судьба!

***

Его юношеские отношения с матерью реализовались стандартно и под девизом «бей своих чтоб чужие боялись». Девчонки были послушны и ласковы, но Сашка как мужчина и старший брат бунтовал - против любого контроля и советов, и в частности против попыток навязывания дружбы с сыночком отцова делового компаньона Дяди Паши Жданова. Даже если этих попыток и не было, они все равно Сашке чудились, и он взрывался как пистон на асфальте под детской сандалией. Но это было все, на что он был способен, потому что Мать всегда побеждала. Совершенно не споря и не повышая голоса, она одерживала над своим буйным апельсинчиком победу одной только лаской, мягкостью и тишиной. Победить и хоть в чем-то убедить Сашку способна была только мама. Сестры были телками и малявками, а отец диктатором, хотя и обожаемым. Отец периодически пытался воспитывать сына, но не мог с ним ничего сделать - на давление Сашка отвечал подростковыми социопатическими выходками, ерничал и со смехом цитировал своего любимого урода Алекса: «Я полностью исцелился.». Пап, я исцелился! Вырасту – министром буду! Отец махал рукой, скрывая смех – а, дурачина, бить все равно бесполезно, маленького лупить надо было! Еще Сашка хорошо помнил, что мать часто улыбалась и еще – что отец улыбался крайне редко. В основном, когда смотрел на нее или разговаривал с ней.

Лаской и вниманием, терпением и мягкостью он победил. Предупредительным вниманием, вежливым терпением и, само собой, наглыми приставаниями, чуть ли не насилием - чтобы лицемерной мартышке было комфортнее сдаться, Сашка восторжествовал и все-таки своего добился. Их первая постель не разочаровала, была жаркой, сладкой и душевной, и он был на седьмом небе – вот, все-таки бывает!.. бывает все-таки, а он уже и не надеялся! Нет, все это не сантименты и не сопли, и не выдумки мечтателей, и уж точно не результат культурного оболванивания (то есть воспитания детей и юношества искусственными средствами искусства), это - реальность, нет - это верх ожиданий от прекрасной реальности: это - секс с мартышкой.
В один день, точнее – в двенадцать часов - он добился от нее правды, раскаяния и падения, и очень гордился собой. Правда, и ее признание и ее падение - все это произошло в святости миссионерской позы и в обычной постели, ничего экзотичного, но и это тоже было чудесно. Свежо, во всяком случае.
Конечно, готовил свой финальный штурм унд дранг Сашка долго, и о правде, то есть о состоянии дел в компании он уже давно догадывался. Все ожидаемо - Андрюша все-таки озверел, обложенный красными флажками. Саша в загоне и расстановке этих флажков тоже поучаствовал, в чем сейчас скромно себе признавался, глуша в себе нотки раскаяния. Нет, он ни в чем каяться не собирается – игра того стоила. Стоила! Сам не ожидая, он - сорвал банк.
Или разбил банку. Стеклянную.
В банке сидела мартышка.
Его мартышка.
Глупый смех – признак удовольствия.

Счастливый смех после близости с женщиной, ее блаженная пьяная улыбка – он уже и не мечтал о таком, и теперь он ее никуда не отпустит. Она рассказала ему явно не все, но это неважно. Главное – теперь можно начинать финальную игру, и в ходе этой игры эта дама поменяет короля. Да она уже поменяла, мартышка-авантюристка, и молодец. Не тот, так другой, лишь бы на трон.
— Тебе не надо больше ни о чем беспокоиться. Я все решу.
Счастливый и расслабленный, он мог обещать ей все это. Теперь – мог, и был вправе, и пусть миллион раз неправы они оба. Усталая и слегка помятая, в сладкой дрожи мартышка уснула на его плече, а он легко поглаживал ей потную спинку и не мог убрать руку. И расслабленно, слегка брезгливо обдумывал подоплеку залога – нет, здесь не может быть чисто. Все факты, все мартышкино поведение с самого начала ясно говорит – здесь наверняка игры. Грязненькие, банальные игры босса с секретуткой. Что ж, Андрюшу можно понять и даже одобрить, более того – восхититься и схемой, и комбинацией. Он бы и восхитился, если б центральной пешкой была не его мартышечка. И все, финал - ему не особо интересны детали, а ей об этом вообще знать не надо.
Потому что ее выбор должен быть прямым. И она сделала этот выбор, раз легла в его постель, она мартышка и жадная мошенница, она самозванка на троне, она негодяйка – но честная негодяйка. Она ему подходит.
Ею поигрались. Она чувствует и догадывается о многом, и с анализом у нее все ок. И все-таки точно она не знает. А точность – ее принцип, без доказательств она будет биться лбом о стеклянную стенку, пока не разобьет. Что? Ну, навряд ли стенка окажется крепче ее лба.

Она блаженно застонала, выплывая из дремы, и тут же мятежно выдохнула ему в грудь очередную глупость... и он повторил:
— Я же сказал, я все устрою.
И чтобы снять – а если честно, чтобы наоборот – повысить напряжение, издевательски шепнул: — я все устрою, расслабься... — и мартышка с готовностью полезла драться, о, как он будет обожать эти ее ужимки в постели...

***

Чтобы достичь благородной цели, Андрюша пойдет на многое.
Сашка всегда это знал. Знал и так затупил! Вот к чему было столько игр и лишних телодвижений, столько потраченных на фарс часов жизни? Да, он всегда завидовал Жданчику. Умудрялся завидовать, имея чуть ли не больше – всего: родительского обожания, самолюбивой успешности в учебе, признания своих несомненных талантов! Вот сейчас уже обидно не просто, а до полного озверения. На себя.
Он же не апломбированный специалист, он реальный краснодипломник. Его регалии и пост «министерского чиновника» он выгрыз зубами, добился не папиными связями, а мозгом и потом! Отец – да, отец помог в начале карьеры и эта помощь была неоценима, без связей в высшем эшелоне нечего делать, разве что сортиры мыть. Но чтобы выйти на уровень, нужно многим жертвовать, и неизбежно приходится то мыть, то чистить, то разгребать завалы висящей документации по лужковскому сносу, брезгливо вникая в проблемы коммунальных конфликтов, в сотни арбитражей по метражам и отказам съезжать - таким ничтожным проблемам ничтожных людишек, что впору было чихать как от пыли. Много чего пришлось вычищать и много чем поступиться. Чиновные будни – комфортная расслабуха пополам с кулуарной возней «подставь первым»? Ага, как бы не так. Он пахал как ломовой конь и все чего хотелось после рабочего дня - это водки и спать. Несколько позднее он перешел на коньяк и можно стало высыпаться.
Набрать в отдел своих людей было немного сложнее. А антураж вообще пустяки - всего лишь ретушь. Надлежащая эстетика существования. Что касается имиджа, то имидж на его уровне уже неотделим от личного комфорта, но и это решилось само собой: старые связи в богемной верхушке да один старый кутюрье в Милане, хотя сам нынешний кутюрье отнюдь не стар - сын гениального портняжки, одевавшего в свое время отца.
Что остается – парадный фасад? Вообще мелочи. Кабинет - обставить скромно, элегантно и дорого. Отдрессировать секретаршу – совершенный пустяк. Это правила игры, она сама хочет быть дрессированной, ей так проще. Он платит и защищает. Она согласна быть цирковой собачкой. Все.
Когда площадка достигнута, понимаешь – этого мало. Это всего лишь база, насколько фундаментальная – а кто ее знает. Катаклизмы в мире финансов всего лишь отражение других бурь, и будь ты чиновник высшего ранга или титулярный советник, ты равно не знаешь в каком удалении от тебя тот самый эпицентр Рихтера. Тряханет – узнаешь.

— Ты государственный чиновник.
— Именно. И ты меня устраиваешь. Здорова, из добропорядочной семьи, в тусовках и скандальной хронике не засвечена.
— Он был титулярный советник, она-а-аа генера-а-аальская до-оо-очь... — мурлычет она с претензией на музыкальный слух. Нахалка. И язва.
— Ты меня тоже устраиваешь. Государственное обеспечение, и у тебя такая красивая большая квартира и такая красивая дорогая машина. Ты ведь купишь мне кольцо с бриллиантом?
Он хватал ее в охапку, и плясало в груди, трепетали нервы и просыпалось живое: не один! Она – такая же. Она - его отражение, они похожи, они зеркальны, она – его освобождение. А может, и искупление тоже.
— Так я тебя устраиваю? — с серьезным видом она повторяет свой неоригинальный вопрос. — И как секс-кукла, с которой можно поговорить обо всем, тоже?
— О, а это уже бонус...

Они действительно говорили обо всем, и он все чаще злился сам на себя. Злился, и к своему немалому удивлению, еще и смеялся над собой. Раньше не умел, а вот теперь отлично получалось.
Соскочить с горы несложно, да хрен запрыгнешь обратно. И зачем? Его же все устраивало – устроенный рабочий быт, относительно успешная карьера, стабильно пополняемые сбережения, и чего еще надо, каких самоутверждений? Он же не придурошный заводной Алекс, несчастный урод. Нет, он счастливый человек! Да если б он и имел тягу к бизнесу, то опять же - зачем ему эта модная головная боль, зачем этот выбор – жить в тени мировых законодателей моды и шить по их выкройкам, или шить по своим – но для работниц табачных фабрик, горничных да прочих стюардесс? Вряд ли он способен на большее, модой и прочим искусством он с удовольствием пользуется, но в сотворении участвовать охоты у него нет, так зачем же... ради бизнеса? Тоже нет. Если б он увлекся бизнес-играми, то скорее подумал бы о сети фитнес-клубов или – еще удачнее - о парочке модных ресторанов, таких особых ресторанов, специально для снобов. Для остроумных снобов, любящих пошутить. Что-нибудь дорогое и шикарное как английский клуб в колониальном стиле, а внутри уютное и неяркое, где дают гуляш с картошкой а-ля солдат Швейк и полнехонько наливают в стаканы красное вино. Кто же не любит хорошо приготовленное мясо с овощами и сладкое красное? А вот чтобы со вкусом жрать сырую икру морского ежа, приходится мучить себя, примерно так же как юнцы учатся курить. Одно воспоминание о желтой икре под ежиным сфинктером сморщило. Так вот: те, кто морщится и жрет, они - не настоящие снобы. Они, как и все без исключения люди, любят уют, тепло и вкусную еду с добрым вином – так помоги же им спуститься с небес на землю не уронив собственного достоинства, и обретешь блага невиданные. Они будут платить тебе любые деньги и вдобавок поцелуют тебя в разные места - и в критической прессе, и в светских сплетнях...
Все уютные насмешки над собой и своим гипотетическим снобизмом неминуемо возвращали его к теплой мартышке, сладко дремлющей у него под боком. Да, они оба – счастливые люди. А счастливым незачем мстить.
Да она бы и не мстила. Она бы просто воткнула обидчику нож в спину. Шутки шутками, но Сашка уверен – интуиция редко его подводит: этой мартышкой определенно поигрались лесные звери. Она это чувствует, но деталей явно не знает.
И пусть никогда не узнает. Во всяком случае, от него – никогда.
Мартышка? Нет. Она давно уже не мартышка, его Катенька.

***

— Она мужчина или женщина?
Это Катенька опять вцепилась в его «Меланхолию».
— Она сегодня похожа на женщину...
Уж кто-кто, а Катенька читает по-немецки. И все же мурлычет ему эти милые глупости, или вовсе не глупости... открывается зажатое дыхание, вкуснее становиться жить и виной всему – это простое общение и те слова, которые ей хочется сказать в постели. Не умные и не намекающие, а просто слова для тебя, только для тебя – наедине, и сейчас ему эти слова как маленький подарок. Меланхолия – она мужчина или женщина? Он не раздумывая ответил:
— Она все это вместе. Она – это ты. Она – это тот, кто на нее смотрит.
— И ты.
— И я. Давай я отвезу тебя домой, или мы не уснем до утра. Одевайся. Нет, сейчас поедешь с моим водителем, завтра нужно быть в форме...

Мартышечка не обиделась и упрыгала домой с явным удовольствием, напоследок выдав ему ужимку травести – порадовать. Стало веселее.
Да и папе ее сколько можно нервы мотать. Катенькина невинная жестокость старика вот-вот в гроб загонит. Катенька...
Она тоже любит математические игрушки. Магический квадрат дамы Меланхолии для Катеньки пустячок. И говорит Катенька намного меньше, чем знает, а уж как умеет молчать... нет, как ни крути, а они двое пара идеальная.

Он все еще морщился, вспоминая вчерашний совет и свое вознесение. Победа имела вкус немытой пепельницы, с ноткой кислоты – Кира отменно, нежно и сочно поплевалась по любимому Андрюше, прогулялась на шпильках – женщины!!! Вам имя непонятность. Казалось бы, Сашка должен радоваться и восхищаться собой, вместо этого – снова здравствуй, Меланхолия! - он сидел под своим магическим квадратом с рожей голубого праведника. Осталось только взять циркуль и тыкать себя куда-нить между ног.

Столкнуть Андрюшу было для него важно. Было целью, стремясь к которой он держал себя в тонусе, гнал кровь по венам, заставлял себя дышать. Не обычным воздухом – действием. Он умирал без действия, без желания что-то делать, и сходил с ума, оставаясь в здравом рассудке – для всех, но не для себя.
Да вот только что он получит взамен? Модную суету, в которой ничего не смыслит? И причем совершенно не желает разбираться, довольствуясь поверхностным – успех коллекции, рейтинг бренда, доходы и прибыль, но по-честному его волнует только регулярность переводов себе и сестренкам. Так что же, он действительно желает отбросить все наработанное и подарить довольному преемнику свой государственный оклад вместе с весьма лакомыми льготами? Да нет ничего проще, заберут с удовольствием и ручкой помашут! Нет уж.
Слишком длинный день. Сначала, лакомясь послевкусием от сделанной игры, Саша веселился. Перебирал по минутам, по словам и взглядам, наслаждался своим решенным числовым квадратом: по всем диагоналям, столбцам и строчкам итог – один, один самый важный и горький для Воропаевых год. Это четырехзначное число пребудет в нем вовеки: год гибели отца и матери, начало одиночества и мести. Зачем, кому? А просто так. Просто чтобы выжить и не свихнуться. Просто потому что заяц должен грызть и прыгать, или сдохнет. И вот вчера – свершилось: он мог бы пнуть Андрюшу с президентского кресла, большинство голосов было за него. Мог. А хотел? Нет! И только поэтому не пнул, проявив щедрость и дружелюбие, и это уяснили все, чье мнение хоть в какой-то степени интересно ему, Саше Воропаеву. Он – не пожелал трона. А зачем ему зималеттовский трон?

Жара, нет, тепло Катькиной подушки. Он очень долго ощущает ее тепло. Днем было жарко. Вспомнилось, когда сон уже смежил веки: было жарко и орали в траве кузнечики. «Вот сейчас бы еще стакан горячей водки, потную молодуху да на карусели покататься», –сказал папа дяде Паше, и тот захохотал, откинувшись на спинку плетеного кресла. Это подслушал маленький Сашка, в один летний ветреный день спрятавшись под ласкаемой отцветшей сиренью террасой, под звон одурелых от зноя кузнецов. Он вообще любил подслушивать взрослых и был незаметен и скромен, и всегда мотал на ус.

***

Подумав, он попросил Пал Олегыча поговорить у Ждановых дома, в уютной английской гостиной. Только втроем.
Они сели втроем за круглый стол, и было их за столом четверо, - смеялся Сашка с каменным лицом. Кому Павел Олегович, а ему с детства дядя Паша – второй отец и дух святой, двое единые. Два в одном Пал Олегычи, он сам да Катенька-грешница, сосредоточенная и строгая между двумя мужчинами. Она держалась на пятерочку с плюсом.
— Не скрою, я разочарован в вас, Катя. — Начал Пал Олегыч.
Уютно тикали большие часы над камином.
— Я очень, — он слегка надавил, — очень вам симпатизировал. Вашей компетентности как специалиста и вашим личным качествам. Где ваша честность профессионала, Катя?
— Там же где и была, Павел Олегович.
Жданов непроницаемо воззрился в мартышку. Саша заерзал и замычал-зарычал, деликатно привлекая к себе внимание: — Катя в нашей истории более жертва, ммм, чем принято определять, как по законам так и по совести, Пал Олегыч.
Дядя Паша.
«Сострадание пролезло в щели», — понимающе блеснуло в дядиных глазах.

Говорили они долго и тщательно, основываясь на данных аудита и здравом мужском смысле. Катенька в разговоре участвовала только когда спросят – удивительная выдержка! И соглашалась везде, где можно было. Она будет исполнять функции президента и отчитываться непосредственно дяде Паше, то есть, всегда битте шон – Павлу Олегычу, а также предоставлять регулярную отчетность для акционеров. Пока есть необходимость в кризисном руководстве, работать они будут в тесной связке – Пушкарева и Жданов Андрей, после чего нужда в наемном президенте будет исчерпана и к работе вернется гордость семьи, молодой наследник. Катенька каменно согласилась.
Ничто так не разрушает как недоверие. Но даже полное доверие не отменяет контроля, и с этим она согласилась тоже.
— Ну что же, мы решили все вопросы, к общему удовольствию. Я, во всяком случае, доволен, да я и не сомневался в вашей объективности и интуиции, Пал Олегыч. Вы не пожалеете о принятом решении, я вам отвечаю.
Жданов чуть опустил веки, и Саша продолжил: — И поэтому в заключение хочу кое-что добавить. Поскольку вы не могли не заметить нашей симпатии друг к другу, но и не только, а мне просто очень приятно сообщить вам первому: Павел Олегович, я сделал Кате предложение вступить в законный брак, и она его приняла. По-простому – мы вас на свадьбу приглашаем! Точный день еще не определили, но тянуть не будем, да, Катенька?
Мартышка отчаянно кивнула.
— Что ж, могу только порадоваться - за вас обоих, — помолчав ни секунды более, чем требует вежливость, ответствовал дядя Паша.
Подчеркнуто прозвучало «за вас обоих». За Катеньку тоже. Нет, за Катеньку-то старик радуется чуть ли не больше чем за него, Сашку. За ручную обезвреженную Катеньку, радеющую за благосостояние теперь уже их общей компании.
Не ускользнуло. От дяди Паши трудно что-то утаить. Поэтому с ним легко вести дела честно, да и зачем скрывать? Воропаев насмешек не боится, он сам посмеется над кем угодно. Да, заяц бешено влюбился в мартышку. Та подумала и ответила взаимностью.

Но думала, ради справедливости, довольно-таки долго, чем вымотала Сашке все нервы. Возможно, на контрасте, возможно – на полузабытом драйве молодости, романтичном-зайчиковом, как выяснилось, не сдохшем в его циничной снобской ипостаси, а всего лишь впавшем в летаргию. Так уж вышло, что летящая бесшабашная страсть к мартышке - это было первое, самое первое настоящее, сильное и живое Сашкино чувство после четырех или больше последних лет, уже казавшихся ему вечностью. После одиночества этих лет, накрывшего ватой, после острого и глухого осознавания окончательной, навсегдашней потери родителей, и болезненно связанными с этой вечной потерей наблюдениями горького взросления сестер и пошатнувшейся близости с отцовым компаньоном, а теперь уже почти что с благодетелем дядей Пашей. Саша воспринял эту честность Ждановых дико неадекватно, сам удивляясь своей вспышке, строя и воспитуя себя – но напрасно. В голове было все правильно, но в сердце ржало завистливо-брезгливое: волчья семья приняла осиротевшего зайчонка, благодушно и по-звериному сыто готовая покровительствовать. По человечьи же - благородно и честно, пунктуально и законодательно разделившая доходы. Комар носу не подточит. И совершенно не обязательно Андрюше и Кире соединять семьи и капиталы навек, ничего вечного не бывает и все мы это понимаем, и поэтому не нужно никому никаких жертв, разве что они сами, сами этого захотят...

Это понимание было последней каплей поминальной рюмки, а дальше он как будто оглох, действительно осознав то, что происходит. Одиночество накрыло ватой, и глухо доносился звон – где-то звенит, а что поет и сколько в этой мессе радости, не различить, все глохнет в вате. Не слышно. Сестры воспринимались им даже не как живые куклы, а, наверное, как непознаваемые, хотя и красивые, и даже ощутимо родные, но - раздражающие факторы внешнего мира.
Женские бокалы. Эти бокалы плотского хрусталя. Кира зазвенела тонко и чисто, Кристинин звон рыдал надтреснуто и жалобно - прочные ломаются так же как тонкостенные, а может еще легче.
Чувствительный Андрюша затрясся резонансом Кириному звону, и если до этого клятого созвучия ее лабиринт был открыт, то теперь она заблудилась необратимо. Сашка, хоть и мужчина, но каким-то невидимым органом понимает сестру: нежная женщина, придавленная одиночеством как циничным насильником – и вот оно, чудесное спасение: теплая сила мужских рук. Близких, любимых рук, да шоколадка плачущей малышке - сладкие обманы дольками: «я тебя никому не отдам»; «ты моя единственная»; «все, что я творю, я творю только для тебя» ...
Глупые, глупые, милые избалованные сестренки, что с вами будет без зималеттовских процентных подачек? Офисная служба явно не для вас. Саркастический смех при одной мысли о младшем менеджере Кристине Воропаевой мял горло ангиной. Сам-то он был в безопасности, во вполне себе приятной финансовой и моральной вседозволенности. Он был достаточен. Мало того, он был самодостаточен: доставал себя сам так, что чужих доставаний уже не требовалось, а если они и были – не замечалось.

***

Он умел добиться женщины, но давно уже не хотел ни одну, и презирал за это, естественно, их, а не себя. Он – как раз на высоте, он человек высоких стандартов и целей. А эти куклы, да пусть и лучшие из кукол – коллекционные и уникальные, эти обеспеченные мужьями и родителями, выхоленные и знающие себе цену с наценкой, эти остренькие и умные, начитанные и кичливые, одинаково упивающиеся и искусством и профанацией этого искусства и жрущие все подряд со смаком - они не насыщают его. Они фальшивки снобизма, они дорого оцененные дешевки. Сосиски и тортик из ночного супермаркета никогда не насытят истинного гурмана.
Нет, что до внешности, то они хороши, безумно хороши и каждая – единственная в своем роде. Как следствие их уникальность эталонна, привычна и в конце концов стандартна как у дорогих автоматов. Их красивая оболочка поглотила внутренности, сделавшись единственной и главной. С ними надо становиться таким же автоматом.

У мартышки нечто другое. У ней, похоже, все наоборот – именно ее спесивая внутренность превращает ее оболочку в заводную апельсинку. Внутренний мир рулит, короче говоря, и к чертям уже оценки с переоценками. Он попросту ее хочет. Как тело и набор специй к телу: ее ум и дурь, все изюминки ее мировоззрения и выверты ее морали. Он от нее в восторге, и от нее и от ее вывертов, но к нему, к Сашке, увы – у нее пока что лишь феромонный вкус. Вся ее горячка всего лишь молодость и «девка перезрела». Она прекрасно себя контролирует и все, что она позволяет ему, может прекратить в один момент.
Хорошенько узнав ее возможности, ее грамотные ужимки и прыжки, теперь он легко и хватко мстил – так, что ей и крыть было нечем.
— Ты - дрессированная обезьянка. Тебя научили, что нельзя задирать подол на людях, и ты послушно жмешься, но почему нельзя-то – вот это до тебя пока еще не дошло-о-оо...
И тащил ее к себе вечером – почти каждый вечер. Брал в свою постель и в душу, волок, развлекал и соблазнял, наплевав на все ее приоритеты касательно душ и материи; он плевал на ее женскую лживую честность и отметал все мысли о том, чего она там распевает днем, эта задрипанная карменсита.
Он уверял себя, что ревновать не станет. Он ей верит и она достаточно умна, чтобы быть с ним честной. Но ведь женщина, женщина... оскорбленная, страстная... мартышка, чтоб ее!

О Кармен она вспомнила сама, когда в их излюбленном постельном трепе своей классикой парировала его классику, его любимый Заводной Апельсин. Весьма неприятно задела его чувства и достоинство, ведь он только что решил и постановил, что ревновать ее к Андрюшеньке не будет, не будет... и не будет.
— Это только на классических сценах работницы табачной фабрики поют сладкозвучнее сирен, — поддразнил он ее.
Она согласно кивнула и добавила в тон: — А цыганки-уголовницы в пять минут соблазняют честных офицеров и богатых тореадоров!
— Красиво поют - законы жанра, а то непонятно будет. Законы определенного жанра, в данном случае оперной классики. А то кто будет эту оперу слушать? Вот и мой тезка Алекс такой же закон жанра, а то непонятно будет.
— Кому непонятно? А знаешь, ты и правда сноб!!!
В ответ он расхохотался.

На нее обижаться – нет уж! Да и не обвинял он ее ни в чем. С самого первого дня не обвинял. Он же не прокурор, и не безгрешный белый зайка. Где, в чем ее вина? Все, что у нее есть, это ее тело–инструмент, тело-автомат, соединивший ее плотский соблазн с расчетливым умом, и ей нужно много, очень много, она хочет - все. Хм, тело. И если по правде, то роскошнее этого тела он пока еще не встречал.
И у них, как выяснилось, соотносимый запас прочности. Ее панцирь дал первую трещину, а его жизнь расщедрилась на подарок - вдыхая чужое дыханье чувствовать, как потрескивает твоя собственная роговая оболочка.
— Веришь?
— Верю.
Оставалось лишь уяснить и добавить:
... Всегда?
... Всегда!

Ревность неизбежна, так что примем это спокойно и с достоинством. И с оптимизмом: работа в тесной связке с вице-Андрюшей временна, а потом – пусть не сразу, но будет так как хочет он, Сашка. А он уверен в себе и рьян, и знает чего хочет. И что бы ты не пела днем, моя комическая Кармен, ночью будут другие песни, главные... и постель священная все перемелет не хуже мельницы, и заставит тебя забыть, и развяжет и свяжет, а все что надо и затянет - накрепко. Соединит, и возможно надолго. Говорят, бывает и на всю жизнь, хотя и редко.
Открыть ей одну из своих постыдных тайн? Он так и не научился любить толстые сигары.

***

Сначала проголосовали за Сашеньку, а затем вернули в президентское кресло Андрюшеньку. Вернули прямо на месте, не отходя от кассы, то бишь от конференц-стола, вернули, приняв Сашкин дипломатичный и убедительный план без единого писка с места – поистине, ему есть чем гордиться и по поводу чего поржать!

Он был дико доволен и полдня развлекался фантазиями о том, чего избежал, проявив трезвость и в высшей степени зрелый, деловой, хладнокровный прагматизм. Развлекался, отставив все дела и гоняя секретаршу за кофеем и проч., мысленно забросив лаковые ботинки на столешницу и упоенно изображая черного босса с сигарой... наслаждался как ребенок, смотрящий кино про Тома и Джерри, нет, родное «Ну, погоди!», серия про зайца - модного бизнесмена, грозу дизайнеров и техничек...
Вот Андрюша спит и видит, как он, Сашка, не состоялся в президентском кресле и как Андрея Павловича умоляют вернуться в это кресло и все исправить. Спасите нас, Андрей Палыч Первозванный, родной Вы наш! И простите, что не ценили мы Вас, не лелеяли, как Вы того заслуживаете! Спасите нас, тут Воропаев устроил из фирмы звериный цирк, которого не навидался в детстве...
Воропаев игрался в отца народов.
Воропаев поиграл у себя дома на пианино и пошел в казино за флеш-роялем, зайчик впервые в жизни увидел проститутку-наводчицу и так сомлел, зайка, что тут же проиграл в рулетку состояние двух семей, затем это же состояние продал конкурентам, попутно организуя диверсию на самом ценном оборудовании...
Ну и фантазии у него, да все это уже тянет на полноценную бразильскую оперу, серий этак на пятьсот.

Андрей Жданов спит и видит Сашку способным проиграть Зималетто в рулетку озабоченным зайкой-зазнайкой? А ведь это еще вопрос - у кого было больше женщин. У него или у Андрюшеньки-душеньки-не сноба – а кого? Невинного плейбоя? Солнечного любителя эстетики в быту?
Тут он слегка ошарашенно понял, что все последние дни думает о Жданове постоянно. Думает, глотая горячую слюну, думает как о любовнике, как о бешено ревнуемом сильном - сильнее его самого и силой, и зверьей уверенностью, и телом хищника - о вожделеемом всей душой близком существе!!! Смеяться – да хоть до колик, но ведь он думает, любуясь врагом и кусая собственный заячий хвост, намертво зажатый капканом самолюбия. Но как бы ни любил сам себя, все равно наедине с собой честность – единственный способ выиграть в казино-реальность. И он никогда не боялся и сейчас не боится сказать себе глаза в глаза, в свои прекрасные глаза фрау Меленхолии – «Воропаев, ты глупый заяц, ты трусливый заяц, если ты и в зрелых годах отказываешься видеть простое: ты с детства мечтал дружить с этим волком и мечтаешь до сих пор. Дружить и открываться - чтобы всегда быть собой и не двуличить, тряся хвостиком детских обид, и не жаловаться на злую судьбу, отнявшую отца и мать так рано. И заодно не обвинять в своих потерях тех, кто в них не виноват.

Нет, тут он излишне строг к себе. Ничего этого нет – Сашкино зеркало ясное и он себе не врет, да и никогда не врал. Так что же, что стоит между ними, делая их врагами в их лесу? Благосклонность дяди Паши, бдительно выказываемая ему, Сашке – насколько она болезненна Андрею? Он знал - весьма, весьма болезненна, почти как хороший укус за задницу. И понятно желание доказать свою правоту силой, это звериное желание утонченного волка, интеллектуального лощеного зверя. Не «покрытого слоем лака» прирученного дикого волка, нет, горше и яростнее – это мечта зверя, способного любить. Способного жаждать любви и уважения собственного отца, и другой любви – женской, телесной и наивной, бабьей низменной и святой тяги к милой волчьей, но такой человечьей сути Андрюшки Жданова, самого сильного самца и вечного ребенка.

***

Последний разговор был почти без слов. Был вечер пятницы и они со Ждановым были в президентском кабинете Катеньки и Андрюшеньки, который президентша и ее временный вице так и не поделили на время матриархата. Временного матриархата.
Саша заехал в Зималетто по дороге, ему так было удобнее. Андрюша его не ждал и видеть не хотел, но вежливо принял и поздоровался, пригласил присесть и курить, если есть желание, и вообще чувствовать себя как в собственном кабинете. Саша пошутил, что именно собственный кабинет устраивал его как нельзя лучше, устраивает сейчас и пусть так и останется. И небрежно предложил забыть все недоразумения, случившиеся между ними за последний год, считать их отыгранными картами и смотреть в будущее.
Андрей помрачнел и выразил восхищение Сашиной тактикой. Ответно Саша выразил уверенность в будущем долгом, беспечальном и благородном президентском правлении Андрея. И повернувшись уходить, улыбнулся довольной улыбкой, — а знаешь, я вполне доволен... бартером.
Жданов непроницаемо молчал, и Сашку понесло: — И Павел Олегович меня понял и одобрил. Знаешь, родители... ради них стоит держать лицо, как ты считаешь? Только ради них.
— Согласен. — процедил Жданов. — Держать лицо. Забирай свою... свой бартер.

И вот здесь, вот сейчас нужно было уйти, умно и насмешливо уйти, оставив за собой несказанное... но узрев напротив потемневшие глаза и каменные скулы, он не выдержал азарта. Соскочил с джентльменства и запрыгал, в очередной раз не удержав своего подлого, трусливо-заячьего – читай по глазам, знаю, умеешь! «Президенту – президентово, читай кресло, а чиновнику чиновниково, карьеристку-жену! Родственные души, понимаешь? А про тела мы не будем, мы цивилизованные люди! Кто не успел тот опоздал!» И понял, что не может улыбаться дальше. Губы не смогли, и мозг заорал – кретин, вовремя уходить надо было, вовремя! А теперь все, поздно - в черном янтаре Андрюшиных очей уже сияло праведное и правое: «что, зайка мой, упавшее яблочко с гнильцой - слаще?»
А что еще могло там сиять?!
Заяц допрыгался.
Это конец...
Нарвался зайка...
Все, хватит! Есть предел любому чувству самосохранения, вот в такие вот моменты - и Сашка пошел на злого волка сам. Пошел умирать. Сам виноват! Не сжимая кулаков и не закрываясь плечом, подставляя горло и сердце – пошел. Бей! Или загрызу, бей!
Секунды щелкали в часах, выбивая остатки разума.
Да хоть убей! Давай!
Щелк-пощелк, тик-так...
Жданов легко отвернулся и убивать – нет, не стал. Просто обошел Сашеньку, вышел из своего кабинета и тихо закрыл за собой дверь.
Взрослый... сильный взрослый Жданчик. Наплевавший на самолюбие, вмазанный мордой в асфальт и получивший ссаной тряпкой по очкам, он поднялся и с надменностью сильного зверя отряхнулся, сбрасывая грязь со шкуры и – вперед, жизнь продолжается! А сейчас этот зрелый волчара сделал еще один выбор, и выбрал презрение.

Да и наплевать.
Он никому не скажет. Они оба будут молчать...
Тик-так... так. И всегда так было. Волк по-звериному благороден, — тягостно мучил себя Сашка, зачем-то вернувшись в кресло у президентского стола, — благороден. И убивает только чтобы есть. Он ушел.
Ушел первым.
Ушел враг его детства и, вполне вероятно, будущий друг, оставив вместо запаха зверя уважение и нотки сожаления в его душе. Секунды дощелкали обвинительную и приступили к позитиву. Хватит самоанализов. Живем дальше.
Да. Возможно, еще придет время, когда они со Ждановым смогут оценить общество друг друга. И найдут удовольствие в общении, чтобы разговаривать как говорят выросшие вместе, связанные общей жизнью люди. Фантомных звериных оболочек нет и не было, так похорони же останки зверя в себе... забудь ты уже про дурацкого зайца, Сашка!
— Александр Юрьевич, а уже все ушли, — приветливо пропищала Тропинкина, сунув в приоткрытую дверь свою хорошенькую мордашку пейзанки. В верхнем углу дверной щелки виднелся настороженный анфас зималеттовского курьера, как там его... — А Андрей Палыч уехал... уже... — мялась секретарша. Бестолочь необученная. — А вы...
— Я тоже ухожу. — Сказал он.
Поднялся и вышел, поразив бабенку чуткой вежливостью.
Всего доброго, до встреч.
Мы еще встретимся, обязательно встретимся!
Но потом.
Пока что им с Андреем лучше не пересекаться, какое-то время. Пусть компания крепнет и расширяется к общей выгоде. Но, естественно, уже без его жены. Он забирает из Зималетто свое - ее, с ее полного согласия. Она выберет работу в администрации или будет заниматься инвестиционными программами столицы, что захочет.
И она будет улыбаться не грустной меланхолии в себе, а всему окружающему миру. И ему, Сашке, тоже. Они будут смеяться вместе, они оба знают цену отчуждению, близости и счастью посмеяться с кем-то вместе. С тем, кто тебя понимает.

***

— Знаешь, а она не так уж и грустна. И сегодня больше похожа на женщину.
Андрогин мой умный и прекрасный.
— Да! Так и быть – верни ее на стену! Я к ней привыкла, я ее уже почти люблю!

Сегодня она обходила его комнаты нахально, на правах законной невесты. Мартышка. И полезла в его бюро, открывала ящички, любовалась лаковыми японскими миниатюрами и коллекцией камей. Нашла засунутую им месяц назад в пылу страсти Меланхолию, долго рассматривала, выпятив губу. Но перед всем этим осведомилась с гримаской святоши:
— Я ведь буду жить здесь? В этой квартире, с тобой?
– Ну разумеется. Постепенно я тебя воспитаю и смогу показывать публике.

Что ее так поджигает? Его насмешки или то, что он даже пройти мимо нее не может равнодушно, обязательно дотронется кончиками пальцев или хотя бы дунет в затылок. Поймает ее взгляд, поддразнит своей особой, тонкой снобьей ухмылкой, затем исподтишка поймает дразнящее гибкое тело... тебе так нравятся мои миниатюрки, Катенька? Но ведь коллекционирование – удел снобов-тихушников?
— Важно не какой ты сноб, а какой ты человек! — пафосно провозглашает она и первая падает, хохоча, в смятые простыни. Ей это кажется смешным.
А ему смешно то, что ей смешно от правды.
Быть счастливыми – это значит смеяться, целоваться и знать: то, что сейчас – прекрасно и навечно останется прекрасным, а дальше будь что будет.

***

И вот назначенный день, летний и ветреный.
Веселое сборище и финальная учтивость, выраженная одетым в светлый костюм благородным идальго, всеми любимым законным наследником. Последняя вежливость в виде сердечной улыбки да набора декоративной розовой капусты весом в пять кило. Розы сорта Флорибунда Подмосковная, любят селянки и сельские учительницы, любят торговки и домоправительницы. Катька морщится. Умница.
Уместная лаконичность.
— Поздравляю, Саша.
— Благодарю, Андрюша.
И так и быть, можешь поцеловать невесту. В щечку. Но лучше - не надо.
Жданов не делает поцелуйных попыток, но улыбается еще обаятельней, уже слегка не в меру дружелюбный. Все верно, Андрей, мы с тобой сейчас отлично, достоверно, залихватски-вежливо улыбаемся друг другу, жмем руки, лицедействуем без грима. Не для себя. Для родителей, у кого они есть. Знаешь, когда есть родители, то для них ты обязан делать все, что можешь. Для них, но если по правде – для себя. Чтобы жить как человек.
Ну вот и все, поздравления сделаны, обман любезностями окончен. Зачем лишние слова? Да и общение. Всегда возможен свой круг, прощай, Андрюша. А у невесты ресницы вздрогнули и подбородок уже очень, очень выразительно выдвинулся. Куча розовой капусты слишком тяжела, Катенька? Ладно уж, давай.
Букет тут же летит за спину в чьи-то веселые руки, это оттого что ритуал зовет – невесту на руки! Банкет, как в лучших демократических домах, сейчас у нас будет банкет и ресторанный бал в зале с надувными шарами – Воропаев долги чести платит, и раз уж проспорил, то не спорит. И взлетает голубка в сильных Сашкиных руках, порхнув белым кружевным подолом, и радостно гомонит толпа полузнакомых пролетариев вокруг – по машинам, гулять будем!
Притихла на руках, по-деревенски обняла за шею. Улыбка ее благодарности иногда чуть-чуть кривая. Ладно, солнышко, дома - разберемся!



Конец, 23 августа))