Осторожно! Много стихов, людям с аллергией на поэзию рекомендуется эту главу пропустить!"Убедительно просим увести ваших детей от наших голубых экранов" (с)
38.
Только ночью не могу уснуть,
Странный холод в сердце прячется.
Что случилось, скажите мне кто-нибудь!
Только осень в окно мне расплачется…
Надо как-то научиться засыпать. Который час уже? Третий? Если встать, немного остыть в прохладном помещении, то потом, согревшись под одеялом, можно быстро заснуть. Роман поднялся на верхний этаж – там отопление работало в минимальном режиме. В окне, из которого днем открывался чудесный вид, была непроглядная темень.
«Луна погасла: выключили ток. И скомкан сон, как носовой платок».
Свет фонарика упал на дверь музыкальной комнаты. Его дом теперь полон привидений… Зашел, включил свет. На диване и на кресле так и остались лежать выбранные Данкой пластинки, которые они не успели послушать. Заклеенный конверт лежал в стороне. Надел беспроводные наушники, поставил пластинку той стороной, где про черную птицу и голубую, лег на диван: как раз послушает одну сторону и пойдет спать. Первая песня «Шарманщик» была похожа на колыбельную, под которую его мысли замедлили бег и стали распадаться на хаотичные фрагменты. Вторая тоже сначала успокаивала хрипловатым голосом Кукина и красивыми образами:
Беги от людей, мой маленький Гном,
Беги поскорей в свой старенький дом.
Где по стенам вместо картин -
Гирлянды ненужных слов,
Где мозаикой стекол окон -
Десятки волшебных снов,
И книги, рожденные сотнею
Сказочно умных голов -
От Шарля Перро
И до "Магизма основ".
Но потом вернула в реальность буквально несколькими строчками:
Нет-нет, я к тебе не пойду,
Мой маленький Гном,
Я стар, я устал,
Да и двигаться стал я с трудом.
Я знаю, твой год -
Он всего от зари до зари,
Мне тысяча лет,
Потому лишь, что мне тридцать три.
Не успел тяжело вздохнуть, как заполняющее паузу между песнями шуршание иголки сменилось стремительно-нервным перебором гитары и тревожным, тихим, и оттого еще более полным отчаяния голосом Сергея Никитина:
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю -
Других слов я найти не могу.
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю -
Досаду в углах твоих губ.
Я люблю, я люблю, я люблю, я люблю -
Твои пальцы играют мотив:
Не люблю, не люблю, не люблю, не люблю,
Ждут - надо идти.
Но я люблю, я люблю, я люблю -
Не проходит любовь у меня.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Твои пальцы браслет теребят.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Вот сейчас, вот сейчас ты уйдёшь.
Но я люблю, я люблю, я люблю -
Он, действительно, очень хорош...
Но я люблю, я люблю, я люблю, -
У него ни долгов, ни детей.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
И красивей он и умней.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Руки сильные, брови вразлёт.
Я люблю, я люблю, я люблю, -
Молод - но это пройдёт.
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи.
Проходит явь, проходит сон,
Любовь проходит, проходит всё.
И жизнь прошла, и жизнь прошла,
И ничего нет впереди.
Лишь пустота, лишь пустота,
Не уходи, не уходи... не уходи...
Сердце стучало в темпе prestissimo, остервенело проталкивая бурлящую кровь в сузившиеся от холода и потрясения сосуды. Встал, сдерживая дрожь. Сорвал наушники, выключил систему. Нет, сегодня уже не уснуть…
Обливаться холодной водой на морозе значительно легче, чем в жару или даже в бане. Только люди, никогда не пробовавшие этого замечательного аттракциона, думают, что для этого нужен какой-то особый героизм и закалка. Разница в температуре воды и воздуха – минимальна. Скидываешь с себя толстый махровый халат – терпимо, воздух не так обжигает; встаешь босичком на снежок – нормуль, поверхность ступней не такая уж и большая; и опрокидываешь на себя ведро колодезной воды – батюшки, а этого эффекта, который «ааааах!», и нет вовсе. Заворачиваешься обратно в халат и домой. Но бодрость тела и борзость духа – обеспечены.
Малиновский привычно и не без удовольствия проделал данную процедуру, ощутив просветление в мозгу и приятный холодок на поверхности тела, который сохранится еще долго, и который будет поддерживать не только мышцы, но и сознание в тонусе. Он приготовил завтрак, и в ожидании, пока Генка выспится, а заодно и проспится, пошел чистить снег во дворе и на садовых дорожках. Чудеснейшее занятие.
«А вас я пошлю с Сибирь убирать снег. — Весь? — Весь!»
В саду стояла мертвая тишина. Бывают такие минуты, когда ни ветер, ни птицы, ни какие-то другие посторонние шорохи не нарушат зимнего сна природы. Словно снег, лежащий толстым покровом на земле, обладает идеальными звукопоглощающими свойствами, а те из них, что растворены в воздухе – попросту заморожены и не звучат.
«Опустел наш сад, вас давно уж нет, я один брожу, весь измученный».
Когда пришел с лопатой во двор, услышал громкие звуки музыки за воротами. Сосед напротив менял колесо у своего автомобиля под громогласное «Авторадио»: «Ain't nobody's business», - отстаивала свое право на независимость Ардис.
Что бы я ни делала,
Что бы ни говорила,
Меня вечно все критикуют.
Но в любом случае я буду делать только то, что я хочу.
Мне безразлично, что говорят окружающие.
Если у меня появится идея
Прыгнуть в океан, кому какое дело?
Кому какое дело, что я делаю?
Никого не касается, что я делаю!
Из-за шарканья лопаты и музыки не сразу услышал, как его окликал Генка. Он стоял в одних трусах на крыльце и, не рискуя сойти босиком с деревянных ступеней на плитку двора, протягивал Роману его телефон.
- Наверное, на работе меня потеряли, - отставив в сторону лопату, крикнул Генке хозяин дома и направился к нему. – Ты чего раздетый выскочил?
- Это она звонила. Я думал, это важно.
- Спасибо, Ген, – Малиновский взял телефон из рук стучащего зубами друга, благодарно ему кивнул. – Я сейчас приду, будем завтракать.
Геннадий, странно растопырив руки и ноги, поднялся по крыльцу и скрылся в доме.
«Убегает косиножка – неудавшийся паук».
Малиновский проводил его взглядом, качая телефон в ладони, словно взвешивая его тяжесть.
- Даня, здравствуйте. Это я.
«Я позвоню тебе когда-нибудь нескоро, скажу смущенно: «Это я».
- Роман! – в ее голосе слышалось облегчение. – Как хорошо, что вы перезвонили!
«И на тебя из синего простора вдруг свалится печаль моя».
- Проблемы с синими китами? Или, не дай Бог, американцы прознали о вашем участии в предвыборной кампании их президента? А так все хорошо шло!
- Роман! – ее голос звенел от каких-то сдерживаемых эмоций. – Вы могли бы встретиться со мной? Мне нужно вам кое-что сказать, не по телефону. Это не займет много времени. Скажите, когда вам удобно? Пожалуйста.
- Скажите, когда удобно вам. Я смогу в любое время.
- Вечером, в семь. Вы можете подъехать туда, где вы меня обычно высаживали? Там рядом парк небольшой. Или я могу приехать к вашей студии, там у метро тоже сквер...
«Встреча резидентов? – Он вам даст батон с взрывчаткой, принесете мне потом...»
- Я приеду к вашей остановке метро, в семь, сегодня.
«А если бы она сказала: «Через час у памятникпушкину»? – Это тыква – транспорт будущего, телепортация – проза дня».
- Спасибо вам! До встречи.
- Я буду с журналом «Огонек» в кармане, чтобы вы меня узнали.
Опять нарушает Зойкины инструкции. На окне и так уже вместо одного цветочного горшка – три, связной перевербован, а она почему-то забыла, что «À la guerre comme à la guerre», и входит на совещание в рейхсканцелярию в сарафане, кокошнике и с российским пластиковым флажком.
«С советским! – Нет, он четко видит триколор в ее руках».
С Генкой распрощались тепло, без натянутости – оба постарались показать друг другу, что инцидент, произошедший прошлой ночью, не оставил ни следа, ни осадка в их душах. Какое-то время ехали по дороге вместе, потом Малиновский, обогнав автомобиль друга и махнув ему рукой, поехал чуть быстрее, чем в своем привычном режиме: хотелось скорости.
Роман никак не мог понять своего настроения, с которым он ехал на встречу с Данкой. Ни обиды, ни тем более злости или каких-то других подобных чувств он не испытывал совсем. Бурление крови сменилось ровным спокойным течением – благодаря бессоннице, холодной воде и вынырнувшему-таки, как из-под камушка, цинизму – раку-отшельнику, прятавшемуся там от непогоды, вызванной любовными страстями, – воспрянувшей самоиронии и просветленному чуть не случившейся ссорой с Генкой уму.
«Холодная отстраненность? – Истинная арийность!»
И пока сознание отодвигало на задний план предчувствие некой катастрофы, борясь с нарастающим нетерпением и пытаясь высмеять его, Роман наслаждался пусть и режущей глаза до слез ясностью, которая все же необычайно радовала после столь долгих дней беспросветного тумана. Наслаждался, глядя в ясное голубое небо, не видя, как из-под ног почему-то далеко-далеко уходит морская вода, обнажая дно, чего никогда раньше не бывало даже в самый пик отлива.
Как он будет разговаривать с ней, как смотреть на нее? Что бы она ни сказала теперь, это не сможет его никак задеть, ведь он будет знать подоплеку и сущность происходящего. Конечно, он будет снисходителен, мягко-ироничен и бесконечно благороден. Кстати, и реплики уж готовы:
- Возможно, Джон Ватсон считает, что любовь для меня тайна, но её химия невероятно проста и весьма разрушительна...
Да, да, именно так: сдержанно, чуточку надменно, с холодком, но без сарказма, обычная констатация факта холодным разумом:
- Я всегда считал любовь опасным недостатком. Спасибо, что вселили в меня уверенность.
«И все-таки, ты хочешь хотя бы так оказаться на месте одного из ее любимых».
Малиновский стукнул от досады по рулю, разозлившись на себя за то, что он, как неопытный юноша, репетирует разговор с ветреной девушкой. «Чушь собачья!» Понятно же, что она просто хочет по-быстрому и без проблем попрощаться – ну не может она вот так вот просто взять и уйти, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия. Этикет у нее в крови, как сказала ее лучшая подруга, – ей ли не знать, – а проще говоря, обычная человеческая вежливость. Потому и в парке хочет – чтобы ничто не могло задержать ее, когда она решительно скажет свое последнее «прости», раскроет зонт, и, поймав западный ветер, улетит раз и навсегда туда, откуда прилетела. Господи, откуда же она взялась на его голову?
Малиновский перепрыгнул на другую радиоволну, реклама не просто раздражала, а вызывала головную боль. О! Хуанес? Прекрасно! Ритмично, напористо, откровенно горько - то, что нужно! И на Романе сейчас как раз надета la camisa negra. Громче, еще громче!
У меня есть черная рубашка -
Сегодня у моей любви траур,
Сегодня у меня в душе горе,
И во всем виноваты твои чары.
Сегодня я знаю, что ты меня уже не любишь,
И это причиняет мне такую боль,
Что у меня есть только черная рубашка
И горе, что меня терзает.
Похоже, что я остался один,
И все это было полностью твоей ложью, всё-всё,
Проклятая несчастная судьба моя,
Что в тот день я встретил тебя.
Из-за того, что я выпил горький яд твоей любви,
Я остался умирающим и полным боли,
Я вдыхал этот горький дым твоего прощания,
И с тех пор, как ты ушла, я одинок…
На мне черная рубашка,
Потому что у меня теперь черная душа,
Я из-за тебя потерял спокойствие
И почти слег.
Давай, приходи детка,
Скажу тебе вкрадчиво:
На мне черная рубашка,
И под ней я мертвый.
У меня есть черная рубашка,
И твоя любовь уже не интересует меня.
То, что вчера имело вкус славы,
Сегодня не значит ничего.
Среда, вечер,
И ты не пришла,
Не оставила хотя бы записки,
И у меня есть только черная рубашка
И твои чемоданы у двери.
Может, и хорошо иногда не понимать слов, а только чувствовать, ощущать, догадываться, что автор, поэт, певец пережил абсолютно то же самое, что и ты? Это, несомненно, утешает, успокаивает и даже обнадеживает, роднит с этим жестоким миром и примиряет с ним. Но... одних порадует совпадение историй и даже восхитит: "У него это тоже случилось в среду? Отпад!" Других же разочарует – каждый считает, что его история совершенно уникальна, неповторима, нетривиальна. Особенно, если это история разбитого сердца.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
