|
7.
- Катя, вы должны хорошо подумать!
Мой Леопольд Львович волнуется. Я впервые поступаю не так, как по его мнению должна бы поступать, и он волнуется. Он вообще в последнее время всё время волнуется. Это так не похоже на моего самого лучшего адвоката. Он был сдержан, даже когда сочувствовал мне. А когда расстраивался, что очередное его ходатайство отклонено следователем, он внешне всё равно был спокоен. Сейчас морщины проявились на его лице, складка у губ стала резче, а его глаза искали мои. Но я старательно смотрю ему за правое плечо. Почему-то сейчас это кажется мне важным, хотя обычно я не прячу от Леопольда Львовича взгляда.
- Покушение на убийство двух человек, Катя!
Да, я прекрасно знаю в чём меня обвиняют. Я умею читать, я слышу. И если кажусь отстранённой и безучастной, это вовсе не означает, что я не могу соображать. Я не помню, но я думаю, я мыслю. Я пока жива.
- Катя, вы не помните того, что случилось. Вы не можете давать показания о происшедшем...
Ах, какой эвфемизм, Леопольд Львович! Происшедшее, происшествие, эпизод. Меня обвиняют в том, что я убила одну женщину и покушалась на жизнь второй… Да, происшествие.
- И потому наша позиция в этой части будет выглядеть несостоятельной...
Адвокат продолжает меня в чём-то убеждать, но я отвлекаюсь. Не слушаю его. Я не признала вину. Я верю, что никого не убивала. Мои злость и ненависть к той женщине, которые придавали мне силы вначале, несколько месяцев назад, сменились на страх, страх перешел в убежденность.
Я никого не убивала.
Следователь мне не верит.
Мой адвокат во мне сомневается.
Что думают мама и папа, я не знаю.
Что думает Андрей…
Нет, не буду, не хочу об этом. У меня есть только я.
Я не могу вспомнить, но я не убивала.
Динка сказала мне, что судью в моей невиновности не убедить. Она так смешно морщила нос, когда говорила совсем несмешные вещи.
«Ты не понимаешь, дурочка, им лишь бы дело закрыть. Тебя нашли на месте преступления. Ну и что, что ты этого не делала? Моя маманька тоже всё говорила, что батя её с ножиком гонял… Катька, Катька… Пропадём мы с тобой. Эх, вот если б мне на суд присяжных выйти. Слышь? Выбирай присяжных, если раньше отсюда не соскочишь! До тебя тут Лилечка такая сидела. За убийство френда своего пришла. Папика… Не понимаешь? Любовник богатый у неё был. Его пришили. Ну, убили то есть. И откуда ты Катька такая? Нечеловеческая прям… Лилька как заказчица шла… Оправдали её присяжные. Слышь, подруга. Хуже не будет, а шанс выскочить – ого-го…»
Сейчас я вспоминаю Динкины житейские мудрости. И я выберу суд присяжных. Динка меня ни разу не подводила. Как жаль, что я не смогла с нею попрощаться…
Прощаться… Сквозь шум в ушах слышу голос Леопольда Львовича. Он говорит, что суд присяжных – не панацея. Это означает, что шансов у меня мало. Возможно, вообще нет. Вдруг на глаза набегают слёзы. Интересно, если меня отсюда не выпустят, мне разрешат увидеть маму? И папу… Я так соскучилась.
Я понимаю, что Леопольд Львович замолчал. Он укоризненно смотрит на меня. Я быстро-быстро моргаю. Да, я ушла в свои мысли и не слушаю моего самого лучшего адвоката. Извините, Леопольд Львович, извините!
- Катя! – адвокат смотрит на меня внимательно. - Вы твёрдо решили ходатайствовать о суде присяжных? Я хочу увериться, что вы понимаете, что это означает. Двенадцать чужих для вас, по большому счету, совершенно равнодушных к вам людей будут решать вашу судьбу. Они будут на вас смотреть. Возможно осуждающе. Или с презрением.
Я киваю.
- Вы выдержите, Катя? Ваше душевное состояние и так… - адвокат запнулся. - И если они признают вас виновной и не заслуживающей снисхождения… Катя?
- Я твёрдо решила, Леопольд Львович.
- Тогда нам предстоит большая работа, - Леопольд Львович после моих слов как-то сразу успокоился, подобрался.
Я, наконец, впервые за встречу прямо заглянула в его глаза. В них плескалась тревога, но и твёрдость в них тоже была. Та твёрдость, что не давала мне впасть в отчаяние, когда злоба из меня вытекла. Когда я осталась в этом жутком месте, растерянная и не верящая в чудовищность происходящего. И у меня не осталось ничего. Даже себе я верить не могла. И никого не осталось. Только Динка и Леопольд Львович… Я опять кивнула лучшему адвокату на всём белом свете.
И мы начинаем готовиться к суду.
- Катя, вы не сможете давать показания, и я уже говорил, что это очень плохо. Но мы попытаемся огласить заключения экспертов и другие документы, которые подтвердят, что у вас была черепно-мозговая травма, это хорошо. Эксперты не исключают, что травма могла быть получена при падении на месте преступления, это плохо. Но травма головы могла вызвать вашу амнезию, это хорошо…
Я непонимающе хмурю брови, а Леопольд Львович повторяет:
- Это хорошо, потому что косвенным образом подтверждает нашу версию о том, что вы тоже стали жертвой нападения…
Леопольд Львович продолжает говорить, иногда останавливаясь и спрашивая, понятно ли мне. Почти всегда мне понятно. Мы обсуждали мою защиту и раньше. Стали это делать сразу, как только я опять научилась мыслить логически. Как только у меня пропало желание биться о стены. И то, что сейчас говорит адвокат, я уже знаю. Не помню, но знаю. И я много об этом думала. Но сегодня действительно началась большая работа. Libertad o muerte.
Я стараюсь не отвлекаться. Я в который раз пытаюсь осознать всё, что со мной произошло. Теперь под руководством Леопольда Львовича. На основе фактов, которых я не помню. На основе того, что обо мне рассказали другие.
Странно слышать и читать о себе. Но только эти строчки в официальных бумагах и слова адвоката заменяют мне мою отказавшую память.
Утром я как обычно вышла из дома. Я была спокойна, ничего необычного в моём поведении родители не заметили.
Я пришла на работу. Поздоровалась с Потапкиным. Он отчитался о всех происшествиях за неделю. В четвёртый раз. Я была серьёзна, как и полагается президенту.
Я захватила адресованную мне почту на рецепции. Амура сказала, что я улыбалась.
Дала распоряжения по своему расписанию Маше. Ничего странного.
Я работала в своём кабинете около двух часов, никуда не выходила. Маша соединяла меня по телефону с банком, с дилерами, Кирой Юрьевной. Около одиннадцати часов ко мне зашел Андрей. Был недолго, вышел сердитый, почти пробежал мимо Маши, не сказав ей ни слова.
Я обсуждала с Андреем заключение контракта с киевскими партнёрами, предлагала не торопиться, потому что некоторые положения договора не нравятся дизайнеру Милко Вукановичу и вызывают возражения у Киры Воропаевой. Он ушёл сердитым, потому что долго работал над этим договором и специально пригласил в Зималетто украинского представителя. Больше ни о чем мы не говорили. Жданов не заметил в моём поведении ничего отклоняющегося. Я была отстранённой и вежливой.
Я вышла вслед за Ждановым. На вопрос Маши о том, что случилось, ответила, что всё нормально. Сказала, что уезжаю на встречу, но с кем эта встреча, не сказала.
Следствию не удалось установить,куда я уехала, и с кем я встречалась за ланчем.
Я вернулась в Зималетто после полудня. Пробежала мимо Потапкина, не остановилась поболтать с Амурой, не ответила на приветствие Шурочки. Попросила Машу ни с кем меня не соединять. Через час наоборот, попросила срочно связать меня с Андреем Ждановым, но он уехал на встречу, его телефон был не отвечал. Я не спрашивала, но Маша по собственной инициативе сказала мне, что Романа Дмитриевича Малиновского в Зималетто тоже нет. Я поблагодарила и попросила дозвониться до Павла Олеговича Жданова. Или до Маргариты Рудольфовны. Маше сделать этого не удалось. Затем я спросила, на месте ли Кира Юрьевна. Я нервничала, и голос у меня срывался. Маша сказала, что Воропаева у себя в кабинете. Я выскочила в приёмную и, ничего не сказав Маше, так же быстро вышла в коридор…
Дальше только показания главного свидетеля обвинения и потерпевшей в одном лице. Я не смогла их прочитать в кабинете следователя. Я не могу их слушать сейчас.
Я.
Не.
Могу.
Ко мне возвращается та ненависть, которая заменила мне память в первые недели после ареста. Не рассуждающая. Дикая.
Даже из ваших уст, Леопольд Львович я не могу этого слышать.
Она лжет. Лжет. Лжет!
Остановитесь!
Кажется, я это кричу, потому что Леопольд Львович замолкает и встревоженно на меня смотрит.
Ну, почему, почему, я ничего не помню?
Я опять пытаюсь отдёрнуть красную пелену. Но весь день, самый важный день в моей жизни испарился… Нет, нет, не может быть, чтобы испарился. Не-воз-мож-но. Память восстановится. Обязательно. Я не дам этой суке победить. Я не помню, почему это так важно. Важнее даже, чем моя свобода. Я не помню. У меня есть только убежденность, что от этого зависят жизни людей, которые мне небезразличны. Нерациональная убежденность, но от этого ещё более сильная.
Поэтому я успокаиваюсь, загоняю свою ненависть поглубже. Я достану её. Позже. А пока мне нужно успокоиться и сосредоточиться.
Я верю, что никого не убивала, и я верю в вас, Леопольд Львович, мой самый лучший адвокат.
- Простите меня, Леопольд Львович. Пожалуйста, продолжайте…
|
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Катерина должна, должна себя в кчку собрать и сохранить! Да, это возможно только
