|
8
Павел Владимирович Шевчук шел по узкому коридору, отвечая на рукопожатия, изредка ненадолго приостанавливаясь. Он едва не прошел мимо девушки, неподвижно стоявшей у стены и никого не замечавшей - но так только казалось: когда он поравнялся с нею, она окликнула его. Он удивленно поднял брови:
- Оля! Оля Весенина!.. Ты ко мне, Оленька? Юриста сегодня не будет, ты же знаешь, его день среда. Но они вроде сказали – все формальности наконец закончены?
- Я не насчет формальностей, Павел Владимирович… Я могу с вами поговорить?
- Конечно. Давай попробуем с минимальными затратами добраться до моей конуры.
Общество альпинистов, как и администрация школы инструкторов, размещалось в одном крыле на третьем этаже офисного здания, цокольный этаж которого занимал ночной клуб. Коридор к венчавшей его оконной нише сужался, и, стоя у двери последнего кабинета, который занимал Шевчук, спиной почти можно было коснуться противоположной стены. И кабинет был под стать – тесный, уставленный мебелью, какими-то баулами, стопками папок и бумаг и даже разрозненными частями инвентаря и снаряжения.
- Павел Владимирович, я хочу вернуться, - едва зайдя в кабинетик, Оля резко повернулась – и невысокий крепыш Шевчук едва не налетел на нее.
- Оля… - не слушая, он протянул искалеченную руку, провел по ее гладко зачесанным волосам. – Как ты изменилась…
- Меньше, чем кажется, - неуловимым, вежливым, но действенным движением она отвернула голову.
Но сейчас в это трудно было поверить. Оля была послушной племянницей и, когда надо, умела выглядеть рафинированной, светской. И сейчас она интуитивно выбрала верный образ: несчастная сиротка произвела бы меньшее впечатление, чем чуть холодная, уверенная в себе молодая женщина в элегантном брючном костюме и на высоких каблуках. Она хотела застать Пашу врасплох – ей это удалось.
- Павел Владимирович… вы поняли, что я сказала?
Он убрал руку и теперь просто тайком любовался ею.
- И да, и нет. Ты хочешь вернуться. Куда именно, детка, и зачем?
- В альпинизм. И “зачем” – вопрос излишний…
- Вот так сразу. Интересно.
Паша приобрел суховатый деловой вид, обошел стол, уселся в свое старое расшатанное кресло.
- Ну, а как же Игорь? Вы говорили с ним об этом?
- Да, говорили. Он пока против, но… Но вы же поможете ему, правда?
Он пристально посмотрел на нее. Подпер рукой подбородок.
- Еще интересней, Оленька… То есть это у нас с вами что-то вроде миссии, да?
- Что-то вроде, - она оставалась холодной…
Паша весь остаток дня был задумчив, изредка чему-то усмехался, тер и тер своими деревянными пальцами седоватый подбородок. И наконец, сидя уже у себя дома, в “библиотеке” – уставленном мебелью с книгами закутке большой комнаты, которую делил с матерью, - позвонил Игорю.
- Игорь, как у тебя с женой? Может быть, помочь чем-то надо?
- Я не совсем понимаю, Паша.
- Она приходила сегодня ко мне. Говорит – вернуться хочет. Но это еще не все. Говорит, что ты тоже хочешь вернуться и тебе только помочь надо…
- Может, ты что-то не так понял, Паша?
- Я все так понял, Игорек. Что-то происходит у вас… Ты где сейчас, кстати?
Вопрос был задан самым невинным тоном… Но и тон тоже имел значение. И ответили ему потемневшим, неверным голосом:
- По-моему, это не твое дело, Паша.
- Ты прав! Не мое. И я не собираюсь участвовать в ваших разборках!.. – Теперь уже добрый учитель был неприкрыто грозен. – Короче, так: завтра жду тебя в двенадцать. Сможешь?
- В двенадцать – нет… В час – смогу. Ты уверен, что это нужно, Паша?
- Уверен, - ответил Шевчук, и оборвал связь, и долго еще сидел неподвижно с телефоном в навечно замерзших руках.
- Кто звонил? – к его губам поднесли вкусно дымящуюся ложку.
Он попробовал, чуть-чуть обжегся, но улыбнулся.
- Вкусно.
- Правда?
- Правда. С солью все в порядке.
- Вечная боязнь… Я же ничего не понимаю в этих пробах.
- В таком случае как тебе удается так хорошо готовить?
- А я до тебя так не готовила, - Марья накрыла плов крышкой и на мгновение прижалась к нему. Он все не отходил от плиты. Ради таких вот мгновений…
Он посмотрел на часы. Он ненавидел часы. С тех пор, как Оля заболела и прервался неконтролируемый, слепой поток лжи, он стал вести себя осторожнее, чаще бывал дома.
Марья след в след повторила его взгляд, и, замкнув круг, их глаза встретились.
- Нет… - покачала она головой, и в голосе ее была обреченность.
Он ничего не ответил, пошел в комнату. Целый час! Он сможет вырвать у себя самого целый час.
Он кормил рыбок и слушал, как Марья укладывает одежду на большой протяжной вешалке в мастерской. Она была тревожно-счастлива последние дни: в “Зималетто” обратилась некая немецкая фирма с предложением сделать для их новой коллекции несколько вводных моделей. Вообще, в Европе это была распространенная практика, но Марья не мечтала так скоро попасть в обойму… Фрейлейн Юлиана Виноградова недаром слыла лучшим пиарщиком в Москве. Представитель фирмы присутствовал на последнем показе, слышал пресс-конференцию Марьи и, по его словам, был покорен. Вернувшись в Германию, поделился с руководством, и после сбора некоторой информации в “Зималетто” поступил запрос… Сегодня в роскошном ресторане два директора “Зималетто” - мать Марьи и коммерческий, - а также Игорь участвовали в неформальных переговорах. Для Марьи это был ненатужный способ познакомить Катю и Игоря: господа немцы изъявили желание проводить свой показ в Москве, если в создании коллекции будет принимать участие русская дизайнер.
- Ты думаешь, я верю им? – когда они вернулись к Марье и она разбирала модели на вешалке, а он помогал ей, фыркала она. – Ничуть! – И глаза ее блестели. – Но было бы неплохо, конечно, если бы они выполнили хотя бы треть своих обещаний…
- Они выполнят все, - улыбался Игорь, принимая от нее шестую вешалку. Честно говоря, он представить не мог, как все это женщина может на себя надеть. Разве что набросить на плечи, для атмосферности, для цветного флера, который подобно облаку окутает ее… Но всякий раз, когда Марья включала запись какого-нибудь показа, он видел эту одежду непринужденной, естественной, частью девушки-модели, слившейся с ней. Он не сомневался в успехе, Марья – была взволнована. И, как всегда в таких случаях, воинственна. Ко всему, ее еще огорчало и преследовало, что она никак не может найти клип…
- Как тебе мама? – небрежно поинтересовалась она, когда он помогал ей уже на кухне.
- Чудесно, - ответил он. – И это не просто слово. Ты очень на нее похожа.
- Я?!
- Ты, облачко, ты…
- Это ты папу не видел…
- Это не обязательно. Я давно понял: в тебе есть чудесный симбиоз. Да они наверняка и между собой похожи.
- Настолько, насколько похожи люди, 25 лет не выпускающие друг друга из виду больше, чем на несколько часов…
- Не знаю. Знаю только, что дом их притягателен, что выросла ты в любви…
- Не люблю я таких разговоров, Игорь…
Она вошла, села с уставшим лицом в угол дивана.
- Ты устал?
- Наверное, да. А ты?
- Чудовищно. Иди сюда.
Он лег на диван, положив голову к ней на колени. Она сидела, склонив над ним лицо. Запрокинув голову, он глядел на нее.
- Может быть… - сказал он и осекся.
- Что? – И встрепенулась: - Так кто все-таки звонил?
- Да так. Паша Шевчук, по делу.
- А, - бесстрастно откликнулась она и умолкла. Меньше всего на свете ее интересовал этот коротышка, псевдодобряк, служитель смерти.
- Так почему ты не любишь таких разговоров? – вернулся он к прежней теме.
Казалось, она вздохнула всем лицом.
- Потому что разговоры – это только разговоры. Верить можно только делам. Дела моих родителей – это их дела. А я хочу, чтобы у меня были свои собственные. Такие же, но свои собственные.
- Обязательно такие же?
- Ну… желательно…
- Но это же неправильно, облачко. Ты же сама говоришь: это только их отношения. А у тебя будут другие…
- Я ненавижу вот эти “другие”, - ее лицо вздрогнуло чуть ли не страданием. - Ненавижу предательство, когда душа, с которой было так уютно, вдруг садится на мель. Разочарование – ненавижу…
- Что же ты любишь, облачко?
- Я люблю любовь, - и вдруг, наклонившись, она поцеловала его в губы. И он поднял руки и за плечи притянул ее ближе.
Через два часа он ехал по ночным улицам. Считал перекрестки. Сейчас, сейчас его оторвет, и он полетит в бездну расставанья…
Он хотел сказать Марье о звонке Паши (как уже давно хотел поговорить с ней), но вновь остановился, потому что это было преждевременно. Сперва он должен поговорить с Шевчуком. “Что-то происходит у вас…” Да, что-то происходило.
Происходило с той ночи, когда по просьбе Марьи он еще раз прожил свое переломное время, мутное теперь в его глазах, словно надышали на оконное стекло, прожил, убеждаясь, что чего-то недопонял тогда.
Когда Оля заговорила о горах, после неприятных мыслей о цели, которой она хотела добиться, в его груди занялся медленно разгорающийся, необратимо меняющий прежний ландшафт жизни пожар. Оттого, что он понял: это могло стать исходом. Им с Олей и ему одному необходимо вернуться назад. Отмотать последние полтора года…
Если эти полтора года он действовал так, будто что-то вело его и он чувствовал: так надо, то после встречи с Марьей дорога оказалась размытой. И дело было не только в подлости к Оле, в общей зыбкости, в общем страхе. Он все ясней сознавал ложность выбранного пути… На встречах с клиентами и партнерами испытывал тошноту и ничем не мог “заговорить” ее. Ему нужно было что-то изменить в жизни, и это была не только определенность в любви.
Его любимая этого не поймет… Для нее, как и для Оли поначалу, все будет просто: он решил вернуться в горы, а значит, предал ее. “Ненавижу…”
Когда-то он пообещал себе беречь ее, не причинять боли. Горячее сочувствие, сопереживание было основой его чувства, его страсти к ней. Она же вся – открытая рана. Рана не болит, пока ее не тронешь.
А для него потерять себя будет не просто больно. Но это слишком сложно для женщины, которая его – обрела.
Недаром он запротестовал, когда Шевчук назначил встречу в двенадцать. Двенадцать – это было их время с Марьей…
Теперь он часто прислушивался к себе: не прикрывает ли он этой сложностью простую слабость, невозможность бороться с болезненным влечением, которому отдавался долгие годы. Ведь могло быть и так. Ведь могли снова победить простые законы… Но – как не побеждали они прежде (ведь он давно не лгал себе), так и сейчас были бы недомыслием. Но ощущений, внутренней уверенности было мало. Надо убедиться на деле.
Он приехал домой, улыбнулся бывшей жене, заглянул в глаза и, пока стоял под горячим душем, думал и о ней тоже. К ней он проявит еще бОльшую жестокость. Изощренную. Но его согласие поехать с ней, быть может, смягчит то, что последует. А сейчас - петля на ее шее, которую он когда-то не без удовольствия целовал, и без его “целительных” решений затягивается все туже. Такая заботливая пытка… И при вновь пришедшем воспоминании о ее последнем, двухдневной давности, поступке он оперся ладонью о кафельную скользкую стену – от неожиданности и боли. “Наверное, я беременна”, - сказала она, и целых три часа он чувствовал себя в аду - пока не убедился случайно (они все-таки существовали в очень близком пространстве и пользовались одной ванной комнатой), что это ложь. И он почувствовал себя еще хуже…
Когда Оля поняла, что изобличена, замкнулась, пряталась от него по квартире. Он знал, что ей стыдно, что она страдает, он был уже готов нарушить обещание, данное Марье, - но звонила она, Марья, и он ехал к ней, сбегал из дома, ставшего чужим так быстро, сбегал от необходимости любых решений… Сколько это продлится? Теперь он признавал: это зависит только от него.
***
Разговор с Пашей был тяжелым. Но Игорь испытывал наслаждение. Это первый шаг…
- Значит, ты не хочешь ни бизнеса, ни гор? – спросил Паша, и эта прямота тоже была для Игоря облегчением.
- Я хочу убедиться в этом. Я чувствую, что не должен заниматься тем, чем занимаюсь теперь. Просто так бросить не могу – уйти пока некуда. Я должен еще один раз съездить в экспедицию. Восемь лет, Паша… Это единственное, что я умею делать хорошо. Почти единственное.
- Ну, а если эта Жданова бросит тебя? Как я понял, она настроена агрессивно?
- Да… Я постараюсь объяснить. Ведь я делаю это для нашего будущего.
- А Оля?
- И Оле постараюсь объяснить. Там сделать это будет легче. Я по-прежнему не хочу, чтобы она поднималась, сама мысль мне противна. Но это будет последний раз…
Паша мрачно кивнул.
- Ну, а сначала ты ей, конечно, ничего не скажешь. Она будет чувствовать себя победительницей. А ведь это обман, Игорек…
- Паша! Если бы ты знал, в каком обмане она живет! Этот будет последним…
- И все-таки – что ты будешь делать, если та, другая, не примет тебя?
Игорь поднялся с кресла, подошел к стене крохотного кабинета, вернулся… Вынул из кармана портмоне, развернул, протянул Шевчуку:
- Я буду ждать… - И лицо его было бледным.
Шевчук долго смотрел на фотографию черноволосой молодой женщины с решительным и мягким лицом. Наконец покачал головой.
- Не примет…
- Буду ждать, - повторил Игорь и убрал портмоне в нагрудный карман.
- Ладно, давай подумаем, куда вас пристроить, - с тяжелым вздохом Шевчук повернулся к раскрытому на столе ноутбуку. – С Флерковским в одной группе, как я понимаю, тебе делать нечего. Но и не придется: у него сложный перелом, и нужна замена. Так что вместо него можешь и пойти…
- Я не уверен, что это будет скоро, Паша. По бизнесу много обязательств, я не хочу ничего и никого бросать.
- Да я понимаю… Но даже если месяц или два – я же вижу по тебе, что не дольше. Терпение, мой мальчик, штука, конечно, гибкая, но даже и она может порваться.
- Спасибо, что понял меня, Паша…
- Спасибо, что не стал врать. Терапия, а не возвращение, – вот чего тебе надо. Я знал таких, как ты, и знаю, что это означает. Это когда не гора подчиняет вас, а вы подчиняете гору. Зачем-то она нужна вам, вы используете ее. Ну что ж, мы с горой будем рады вам с Ольгой помочь. И не только сейчас, но и в следующий раз – если через много лет захотите использовать нас снова.
- Ты разочарован?
- Я ошибся, только и всего, причислив тебя когда-то к другой категории. Но я желаю тебе счастья и даже рад, что ты уходишь – имея здоровые руки…
Игорь негромко стукнул костяшками пальцев по столу. Он не нервничал, но, несмотря ни на что, был уязвлен.
- Как ты думаешь, Володя отнесся бы так же? Понял бы?
Шевчук удивленно поднял голову и долгим пристальным взглядом смерил его.
- А это повлияло бы на твое решение?
Игорь ответил не сразу, но твердо.
- Нет. Это только мое, сложное, решение.
- Ну, вот видишь. Тогда нечего и гадать. А если серьезно, то я не много встречал таких привязанных к другу и отзывчивых, как Володька…
***
Марья улетела не несколько дней в Испанию. Игорь должен был прилететь позже, уладив все срочные дела в Москве. В ожидании она лежала в шезлонге на террасе родительской виллы, бродила по берегу, который был здесь кораллового цвета, по улицам и площадям маленьких городков, разбросанных по побережью. Жемчужно-розовые скалы выглядели дружелюбно, искристые узорчатые тени на стенах ресторанчиков, занавешенных плетеными циновками, соблазняли ароматной прохладой. “Я буду помнить это всегда, - думала Марья. – Мне еще никогда не было так спокойно. Как неприятно быть взрослой и чего-то важного не понимать. Словно застрять между «да» и «нет», от одного уйти, к другому не прийти. Я разобралась во всем, я чувствую, как складываются мои кусочки. Как хорошо, что Игорь все понял про меня и про себя. Разве я влюбилась бы в него, оставайся он бессмысленным скитальцем в поисках удобного местечка, чтобы совершить жертвоприношение. А Оля… Ей еще предстоит разобраться. Игорь – последний осколок ее семьи, оплота, необходимого для любого ребенка. Если бы живы были родители, Володя, Игорь не имел бы для нее такого значения. Он разросся до размеров вселенной, потому что остался у нее один. Она научится жить сама, без оплотов, у нее хватит силы».
Она радовалась тому, что начала по-настоящему верить в это. Это означало победу над страхами, свободу. Здесь, в теплом, купавшемся в философском спокойствии краю все казалось и маленьким, и большим – но большим настолько, что этого уже нечего было бояться.
Шла вторая половина августа. Ждановы, как всегда, в несколько дней одолели московскую паутину и слились со своим летним домом, словно жили здесь круглый год. Они снова были все вместе: Костя на неделю приехал перед своей Сорбонной. По вечерам они вчетвером сидели на террасе; горели лампионы, в их свете приносились в жертву своему вечному самоубийству мотыльки. Андрей и Костя, раскрыв на коленях ноутбуки, знакомились с последними новостями и вели переписку, Катя с Марьей тихо разговаривали или просто сидели в плетеных креслах, закрыв глаза и стараясь не пропустить ни глотка бриза, дувшего с моря.
- Где остановится Игорь, Маруся?
- В Бельбеке, в одном из тех новых отелей на улице Ларакамп. Его уже ждут, он заказал номер. Мама… ты ничего не говорила папе?
- Нет. Но рано или поздно придется сказать. Это твоя жизнь.
- Только не сейчас, мама, не сейчас.
- А когда, Маруся? Когда вы измените это положение?
- Не знаю… но у меня такое чувство, что очень скоро все-все закончится, - и она даже приподнялась в кресле на локтях, вся подавшись вперед, со смутной улыбкой глядя в темноту за террасой, словно прислушиваясь к чему-то. – Все плохое останется позади!
Катя задержала на ней взгляд, затем посмотрела на поднимавшихся мужа и сына: они решили прогуляться, спуститься к берегу. Они с Марьей отказались, и мужчины стали спускаться по узкой каменной лестнице, обсаженной высоким остролистом, - достаточно крутой, потому что дом стоял высоко над морем. Марья любила ту минуту, когда по дороге из аэропорта такси въезжало на последний поворот - и перед глазами появлялся холм, в здешнем просторечье – гора, на вершине которого парил многоярусный, с широкими открытыми этажами, белый дом.
- Маруся, ты помнишь наш подмосковный дом?
- То заросшее травой старье? Помню… Бабушка пару раз возила меня туда.
- Я не знала…
- Ну, еще бы. Бабушка действовала, как заправский шпион. Вы же терпеть этот дом не могли и не хотели, чтобы мы бывали там. А бабушка все сад надеялась сохранить… Почему вы не продали дом, мама?
- Не знаю, так получилось. Некогда было заниматься им.
- Некогда или не хотели?
- И то, и другое…
- Почему?
- Да так, - неопределенно ответила Катя. – Неудобно было ездить туда, а в первые годы было много работы, папа не отдыхал летом, только после Нового года… А когда фирма стала тем, чем стала, знакомые предложили на продажу эту виллу. Цена была смешной по московским меркам. Ну, мы и перестали ездить в Подмосковье.
- А почему ты вспомнила о том доме?
- Взглянула на лестницу, вспомнила ту, что была там. Замечательная была лестница… С широкими ступенями, пологая, с большим, как квадратная площадка, пролетом. Каменные вазы по углам балюстрады, бабушка растила в них цветы… Интересно, сохранилось ли хоть что-то.
- Можно съездить и посмотреть.
Катя покачала головой. В свете лампионов ее тонкие пушистые волосы выглядели как таинственная дымка, застилающая щеки, лоб.
- Нет. Всему свое время. Время того дома давно прошло.
- Оно было совсем коротким, это время, - не удержалась спорщица-дочь.
- Да.
Больше Катя не сказала о доме ни слова. Но Марья и не настаивала. Всякий раз, когда она расспрашивала родителей, ей становилось чуть-чуть больно: как бы охотно ни откликались они на ее просьбы, больше того, что они могли сказать словами, она получить не могла. А ее собственных скудных отрывочных воспоминаний тоже было недостаточно, и полную, целостную картину составить было нельзя – как нельзя переместиться во времени.
Назавтра утром, встрепанная и сердитая, она постучала в дверь спальни брата. Ответа, как и следовало ожидать, не случилось: полвосьмого… Марья с грохотом толкнула дверь, пересекла спальню и швырнула на тумбочку перед лицом спящего Костика телефон.
- Эй, дамский угодник, подъем, - она стянула с него одеяло, и, медленно, сонно перевернувшись на спину, он недоуменно щурился, глядя на нее. Она взяла с тумбочки очки, сунула ему и, пока он приходил в себя, ввела его в курс дела: замечательно устроился! Свой мобильный отключает по ночам, но, зная, что из-за Игоря она держит телефон включенным, сказал Беловой, что «в крайнем случае» она может звонить его сестре, надо же, какая предусмотрительность!
На Костика больно было смотреть, так пылали его щеки. Честно говоря, он не собирался открывать своей тайны и о мобильном Марьи сказал Лине действительно на всякий случай, уверенный, что ничего такого не «случится». А она позвонила! Костик взял Марьин телефон: да, так и есть, номер Лины, звонок 07:24… А ведь еще вчера вечером она была в Москве, они разговаривали по скайпу. На видеосвязи настаивала Лина, он сам предпочитал старомодно ждать…
Марья убедилась, что он разбужен окончательно, забрала свой мобильный и со сложноструктурной улыбкой, в которой были и злорадство, и нежность к брату из-за такого неожиданного разоблачения, удалилась.
Спустившись к завтраку, Костя тихо сказал ей:
- Лина уже в Париже. Она хотела сделать мне сюрприз. Не сердись на нее.
- Ей удалось! Только сюрприз для меня, - уже весело сказала Марья. – Ты… ты уверен, что это получилось случайно?
- Ты о чем?
- Ну, ты уверен, что этот экстра-утренний звонок был необходим? Она же могла намеренно тебя разоблачить. Ты только не думай, что я обвиняю ее, - быстро добавила она. – Устала от подполья, хочет тебя за руку при всех взять… Если я правильно поняла ваши отношения.
- Правильно, - после паузы ответил Костя и, заметив, что Андрей смотрит на них, сказал: - Давай погуляем после завтрака.
Марья улыбнулась и принялась за еду.
Они поехали в городок, ближайший к вилле, и медленно поднялись по круто взбегавшей на вершину холма улице к часовне. День был бессолнечный, свежий, остро пахло хвоей и, как ни странно, солнцем – оно притаилось в листве и земле и теперь источалось, освобожденное от самого себя.
- Я не говорил тебе… Знаю, что это трудно понять.
- Дурачок, я ведь уже почти поняла, и мне это понравилось. Только я не думала, что уже так далеко зашло…
Костя прикоснулся к оправе очков – бессознательный жест в минуты волнения, так всегда делал папа.
- Далеко ли это? Я не знаю, Маруся.
- Ну… вы же были близки?
- Были. Целых два раза. Это много?
- Этого достаточно. Достаточно один раз быть близким с кем-то, чтобы перейти в иное качество. Тебя что-то беспокоит? – Марья старалась не давать волю темпераменту, но знала: за брата она Беловой спуску не даст. Хоть, может, чего-то она о ней и не знала. Утром у Лины по телефону был такой голос… С этим странным, проникновенным голосом Лина и сама была как заря, занимавшаяся в этот час над Европой: величественная, таинственная. Марье стоило некоторого усилия вынырнуть в обыденность и рассердиться на нее.
- Беспокоит. – Костя поддержал ее за руку, и, едва касаясь его тонкими длинными пальцами, она переступила через ручеек, пересекавший брусчатую мостовую. Здесь их много было, таких ручейков, естественных преград на пешеходных дорожках. Вопросительно глядя, Марья взяла брата под руку. – Она яркая, - сказал он, - непредсказуемая. Сильная и слабая. Она похожа на тебя, но у нее нет твоей доброты, я понимаю это.
- Моей… доброты?! – Марья преувеличенно-изумленно улыбнулась… Нет, для него, конечно, она была доброй!
- Да, твоей глубинной доброты. Знаешь, бывают люди простые, они на поверхности, добрые или злые. А бывают люди-матрешки. Иногда их очень сложно разгадать. Но тебя, правда, разгадать легко, хоть ты и «матрешка». – Он улыбнулся. – Достаточно поболтать с тобой полчаса, и ты вся как на ладони…
- Даже не знаю, порадоваться или побить тебя. Перестань… Я тоже могу доставить много хлопот. И себе, и тому, кто рядом.
Она почувствовала, как Костина рука напряглась.
- У вас с Игорем были проблемы?
- Да нет… - Она посмотрела наверх, в конец улицы, где над кипарисами возвышался шпиль часовни. Игорь! Его имя было во всем: в этом шпиле, в этикетках вин, в улыбках таксистов. - Знаешь, когда я позвала в гости Лину и других, я здорово испугалась. Игорь чувствовал себя чужим.
- Я тоже боюсь. Когда она со мной, она такая же родная, как ты или мама… но иногда я чувствую, что мы очень разные, и вопрос – какое состояние победит. Мне кажется, ее ничто не сможет остановить. Когда она на выставке, среди привычного окружения, она забывает обо мне. Она как будто теряет власть над собой. И когда в следующий раз она ее потеряет, а потом вновь обретет, я не уверен, что смогу забыть то, другое. Она - забывает, но ведь я не так быстр, как она.
- Да-да, я понимаю тебя, потому что ты похож на Игоря… Я боялась, что отпугну его, что он подумает: она соскучится на моем плече. Время от времени ей нужно будет улетать. Нужно было не сходиться с ней, а любить ее издали! А Оля – это то, что мне нужно, подумает он… Эта женщина по мне…
- Господи, Марья… Этого, надеюсь, не случилось?
- Нет, он умный и даже больше: он мудрый. Он понял, что все это мало значит для меня. Что я хочу быть богаче. Все эти наши тусовки – такая бедность, честно говоря… Но тебе это объяснять не нужно. И потом, он уже не вернется назад. К Оле – нет… Вот и о тебе я думаю, что ты преувеличиваешь. На самом деле ты справишься. А пока не думай ни о чем, кроме того, что ты счастлив. Ведь ты уже узнал, что такое счастье, да?
Костя смутился и усмехнулся.
- Наверное, да.
- Послушай, тебе никогда не хотелось, чтобы родители разошлись, чтобы не иметь перед глазами такого эталона? - вдруг шутливо воскликнула она, взбегая по улице на несколько шагов и вскакивая на выбеленный тротуарный камень, окаймлявший темно-зеленый кустарник.
Костя засмеялся. Иногда она еще была девочкой-подростком, сохранившейся в его вязкой памяти.
- Нет, никогда…
- А мне хотелось! Потому что ничего не получалось.
- А теперь?
- А теперь – я тоже знаю, что такое счастье.
У нее зазвонил мобильный. Нежная, безжалостно-грустная мелодия. Поговорив (всего несколько слов), она спрыгнула с тротуара с сияющим лицом.
- Вот – счастье, - и она поднесла к его глазам мобильный, на экране которого задержалось на секунду имя, прежде чем растаять и осесть в недрах памяти телефона как обозначение входящего звонка.
- Ты уходишь? Но ведь мы еще не дошли…
До часовни оставалось еще несколько метров вверх по склону. Марья в последний раз взглянула туда.
- Для того, чтобы дойти до вершины, необязательно подниматься на нее! - сказала она.
Оставив брата, на этот раз быстро, почти бегом, иногда неудачно перепрыгивая через ручейки и забрызгав брюки, она вернулась вниз по склону к площади и, подозвав рукой такси, поехала в отель, где ждал Игорь.
Последний раз редактировалось natally 19 авг 2011, 17:13, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Буду рада ошибиться, но... Маруся, насколько я поняла, максималистка и перфекционистка почище ее дорогой мамочки 
, это вечный минус моих отпусков и больничных: из дома реже выпадает возможность выходить в инет, а сейчас еще и сын на каникулах. Комп, к сожалению, только у него в комнате. Вот исполню свою мечту, куплю ноут, и проблема решится.
Вот сегодня-завтра перепечатаю и выложу. Спасибо огромное всем-всем за отзывы, вдохновляюсь! 
