|
10
Цветное стекло светильников на террасе создавало иллюзию праздника. Из вечера в вечер Марья боролась с этой иллюзией как могла: старалась не замечать или проводить иные параллели. Праздновать было нечего. Она переживала если не поражение, то сильно напоминающую его остановку. Ее колени, как в детстве, были в ссадинах, в крови.
Но она словно была парализована, не могла двинуться, сняться с места, уехать куда-нибудь, где могла бы быть одна, где ее никто не знал. Где она чувствовала бы себя защищенной - равнодушием других. Может быть, равнодушия она и боялась больше, чем желала.
Однажды вечером пошел дождь, и она обрадовалась дождю. Он был редкостью, и она расценила его как подарок, как знак. Дождь любил их с Игорем историю, и они любили дождь. К тому же родителей не было все утро, и, натыкаясь повсюду на знаки их близости, она не видела ее. Ей опять было и отрадно, и тяжело видеть эту близость. Но самое главное заключалось в том, что в своем последнем разговоре с Игорем, когда он еще был «на земле», она поняла свою способность чувствовать его и сейчас поминутно прислушивалась к себе, зная, что не ошибется. И это убежденное провидчество доказывало ей, что ее близость с Игорем похожа на Настоящее, на то, чему она была свидетелем всю свою жизнь: она не раз наблюдала головную боль у матери или отца, если другой заболевал в командировке и выяснялось это лишь время спустя…
И, если случится плохое, это настоящее она будет вынуждена прогонять, как грязную попрошайку, - слова ее отца.
Дождь освежил ее душу, мысли. Она вышла из-под крыши террасы и долго стояла у начала лестницы, подняв высоко голову, подставляя быстрым теплым каплям лицо. Облака сплошь покрыли небо, их переливы, от белесого до почти фиолетового, отбрасывали на землю тени ярче солнечных.
Простояв так довольно долго, подспудно испытывая разочарование от того, что родителей все еще не было, она поднялась в свою комнату. Окна во всю ширь стены открывали вид на море, вольное пространство прорезали птицы, от обилия воздуха и света кружилась голова. Марья то хмурясь, то светлея лицом, стояла посреди комнаты. Снизу послышались голоса, вернулись Андрей и Катя.
- Дождь закончился, - сказала Катя, глядя, как она спускается к ней по ступенькам.
- Жаль.
Катя промолчала… Она знала, что с дочерью что-то происходит, но Марья словно опять «становилась коленом на стул». Оставалось только ждать.
Вошел Андрей, стряхивая с черных с проседью волос капли дождя. Улыбнулся дочери:
- Будем обедать?
Она пожала плечами. Кивнула. Завтракать, обедать, ужинать… Нет, ужин, пожалуй, имеет больше смысла. После ужина он звонит.
Отец за обедом был многословен, шумлив. Подкладывал ей еду, рассуждал о новой коллекции и о ее личном успехе - показе у немцев. Между делом поинтересовался и о показе «Зималетто», о клипе.
Марья вскинула голову. Знакомое тоскливое чувство пронизало ее: пустота. Ощущение, что этот рекламный ролик, как и та, что делала его, не существуют больше, да и никогда не существовали. В ее собственной жизни, по крайней мере. Страшно! Она потерялась…
- Время еще есть, - подавленно сказала она, остро чувствуя, что говорит неправду. - В сентябре все будет готово.
- Подождем, - полные веселой откровенности глаза отца остановились на ней, и она вжала голову в плечи, низко склонилась над тарелкой.
Потом Андрей посмотрел на жену. Но и та избегала его взгляда.
- Что с Марьей? - спросил он, когда дочь ушла к себе.
- Я еще не знаю. Ее нельзя торопить, этим ничего не добьешься.
- Катя!
- Это правда.
Ее спокойные глаза улыбнулись ему. Он смягчился.
- Я надеюсь, это не связано с бизнесом? Она так яростно не хочет, чтобы я вникал в ее дела, я совершенно не знаю, с кем она имеет дело, помимо тех, кто в поле зрения…
- Это не бизнес. Думаю, что нет, Андрюш.
Он нахмурился, делая над собой усилие: уважение, которое он испытывал к детям, не давало ему даже думать о чем-то в них с пренебрежением. Но мысль о том человеке, который когда-нибудь заменит его для Марьи, задевала по-прежнему, еще с ее подростковых времен. Его так и подмывало сказать: «А, ерунда! Я-то думал…» Чем больше он понимал, что это серьезно, тем больше отказывал ее личной жизни в серьезности. И втайне радовался, что дочь до сих пор щадила его слабость, - но ей двадцать три, и вполне вероятно, что завтра за этот стол сядет кто-нибудь еще.
Она не заметила, как прошел день и наступил вечер. Вечером снова пошел дождь, и это было хорошо, потому что ужинали в доме. Тихие ароматные вечера на террасе угнетали ее тем же, к чему она и тянулась сейчас: ощущением семьи, надежности, покоя.
После ужина, как обычно, поднялась к себе. В прошлые дни она возвращалась через некоторое время, и была тиха и задумчива, и даже улыбалась. Сегодня Катя долго ждала ее. Бриз перестал дуть, наступила неожиданно холодная ночь, черная, звездная… Они решили прогуляться по берегу, Андрей поднялся в спальню за Катиной шалью, и потом они долго шли по песчаной полосе, к темной громаде горы, охраняющей залив справа.
- Маруся почему-то не осталась с нами, - говорил Андрей.
- Может быть, пришло важное письмо или кто-то позвонил. Ты же знаешь, она продолжает думать о коллекции, о своем клипе, даже когда отдыхает, а сегодня ты ее об этом спросил. У нее чувство ответственности больше, чем у других.
Андрей, поглядев на нее, молча рассмеялся и обнял ее.
- Я иногда думаю, что ей скучно со мной, - через несколько минут сказал он. - Ей все время нужно что-то новое. Требовательная, неспокойная… Я не успеваю. Страшно за нее.
- Главное, не пугать ее. Быть рядом, и все.
Он покачал головой.
- Не так просто. Иногда может и не позволить. - Он поцеловал Катю в висок. - Она похожа на тебя. Но ты знаешь то, чего не знает никто, - по крайней мере, так настойчиво кажется. В ней этого нет.
- Пока нет. Пока нет, Андрей… Ей так трудно потому, что она и хочет нового, и боится. В общем-то, как все, - но даже больше, чем все, потому что она чувствует сильнее. Вот ты смеешься, когда я говорю об ответственности, а ведь в этом она больше похожа на тебя, чем на меня. Она хочет доказать, хочет признания - перед самой собой.
- Не знаю, Кать. Это один из тех редких случаев, когда мне трудно верить даже тебе… Она - целый мир. Как и ты, родная.
Вздыбленные ледники, сильный ветер, грохот лопастей прилетевшего неизвестно откуда вертолета, звуки обвалов и лавин… Это - «базовый лагерь». Игорь описывает все в деталях, так, чтобы она почувствовала себя рядом с ним. Держась за руки, они выходят из палатки и видят фигурки альпинистов, разбросанные тут и там по склонам. Четыре тысячи метров над уровнем моря и четыре часовых пояса от Западной Европы, сильно хочется спать и есть. Из вертолета, выбрасывая перед собой рюкзаки, выскакивают новоприбывшие. Морена - многовековые отложения ледников, скопления камней, горных пород - обманчиво создает иллюзию твердой почвы под ногами. Кое-где даже выбиваются головки цветов. И над всем этим - новый день…
…Но нет, она в Испании, где светит солнце и горы созданы для радости. А он - в ветреном Южном Иныльчеке, с Олей и еще парой десятков других авантюристов.
Который день он не может начать восхождение. Ветер, сбивающий с ног. При таком ветре градус склона горы, в целом неопасной (он не назвал ей вершину, объясняя тем, что на этот, последний, раз и для него она просто - «вершина Х»), не позволит стоять на страховке, замерзнешь насмерть через десять минут.
Марья радуется. Может быть, он откажется прежде, чем утихнет ветер.
Каждый вечер она ждет. Если он позвонит - связь еще есть, и если он и начал подниматься, то еще не очень высоко. Совсем высоко - у старшего группы есть специальные техсредства, но она запретила их применять. Позвонит, когда спустится обратно. Когда она уже будет знать, что он еще есть на этом свете, рядом с ней.
Она не простила его. Она все еще язвительна и саркастична. Она нежна и уязвима… Она тоскует без него.
В этот вечер после звонка Игоря она еще немного посидела в своей комнате и вдруг набрала его номер сама. Ей показалось это легким и естественным. Ветер стих, и на полседьмого утра у них назначено начало штурма. Ее ответный звонок подбодрит его…
На звонок ответила Оля. Марья сразу узнала ее, словно звонила ей, не ему. Она попросила Игоря. Оля сонно, рассеянно сказала: «Да, конечно…» и в ту же секунду, но уже приглушенным голосом, позвала его по имени. Позвала еще, и еще. Марья слышала еще какие-то звуки - возможно, Оля пыталась разбудить его. Потом ее голос стал ближе:
- Марья, он спит. Воздух разрежен, к тому же он болел, а после болезни он крепко спит. Как после восхождений… У нас же глубокая ночь. Осталось несколько часов, и завтра трудный день.
- Да, я понимаю… Извини.
Она уже хотела отключиться, но Оля что-то продолжала говорить, и Марья снова поднесла телефон к уху.
- …Если хочешь что-то передать, скажи мне. Только я встану и выйду, в палатке неудобно разговаривать. Подожди немного…
- …не надо, Оля, я просто так. Спокойной ночи. Удачи тебе.
- Тебе тоже, Марья.
Они альпинисты. В палатке много людей. Там нет возможности деликатничать и разделяться во время ночлега.
Эту здравую, инстинктивно заслонившую, как птица - птенца, мысль тут же захлестнула запоздалая, ничем больше не удерживаемая горечь откровения. Они - муж и жена… Какие у нее права? Разве она не чувствовала, что, уезжая от нее, он становится кем-то другим, что он не свободен от своего другого «я»? Разве, исчезнув когда-то в первый раз, он не исчезал постоянно? Она не хотела думать об этом. Она мечтала опуститься на землю, на самом деле совершенно не приспособленная к ней. Облачко приземлилось - радуйся…
Радоваться не хотелось. Ничего не хотелось, и опять не хотелось жить. Эта «настоящая», «обязательная» жизнь была неуютной и враждебной, но не в этом было дело: Марья презирала ее, Марья брезговала ею. Почему, ну почему бы ей не остаться в сказке - навсегда?..
…Обрывки ее сна - как обрывки облаков в том иллюминаторе по дороге в Берлин. Только облака были цветными, да, разноцветными, - а клочки ее сна серо-черные. Нужно порвать и наконец выбросить то и дело падающую с глаз вуаль. Мириться с тем, что дает жизнь. Ничего настоящего нет, и в то же время всё - настоящее! Она обвиняла Влада, а между тем это и была любовь. И Игоря любить - такого - считающего в порядке вещей ложиться рядом с девушкой, которую давно зовет чужой. А может быть, Юлиана права и простая дружба предполагает такие вот краткие необязывающие соединения в плащ-палатке - в качестве поддержки, почему бы и нет.
Она не вернулась в гостиную, не выходила и весь следующий день. Вечером снова пошел дождь, и она опять машинально думала: как хорошо… Ей хотелось есть; она отказалась от завтрака, а обед банально пропустила, потому что родители ездили на весь день в Мадрид, - но поужинать спустилась бы, хотя бы чего-нибудь попить.
Дождь внезапно прекратился, и с моря повеяло еще более ароматным, чем обычно, теплом. Катя попросила накрыть на террасе. Спускаясь вниз, через застекленную стену террасы Марья увидела родителей, сидящих рядом за столом.
Навстречу ей по лестнице уже поднимался Лео - спросить, выйдет ли она. Замерев на минуту на ступеньке, она поблагодарила его и пошла вниз.
Она была бледна и знала это. Плевать. Целый день она была занята лишь одной мыслью: как заставить себя отключить телефон. Целый день она сидела, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, и глядела, как время от времени загорается оранжевым пламенем экран. Оля благородна, не удалила звонок… Даже, может быть, призналась, что разговаривала с ней. Судя по тому, что он звонит, они так и не начали подъем.
Но сейчас она не хочет ничего об этом знать. Ей нужно время, чтобы привыкнуть к настоящей жизни и любви. К их правилам. Исключения только подтверждают их…
Отец что-то сказал ей. Она непонимающе посмотрела на него. Ее знобило.
- Ты не заболела? Ты дрожишь.
- Тебе показалось.
- Возьми шаль. Если хочешь, пойдем в дом?
- Нет. Это мамина шаль. И мама не любит ужинать в доме. Так что мы останемся здесь.
Андрей и Катя переглянулись.
- Что с тобой? - мягко спросил Андрей.
- Ничего. Оставь меня, пожалуйста, в покое.
Андрей промолчал, хотя ее тон ему не понравился. Он взял хлеб из корзинки и принялся за еду. Она продолжала в упор разглядывать его.
- Пап, почему ты молчишь? Почему не скажешь, что я веду себя отвратительно?
- Ты просила оставить тебя в покое.
- Правильно. Только я не хочу, чтобы ты молчал из-за жалости ко мне.
- Из-за жалости? Что за чушь ты несешь?.. - Он отложил хлеб, ложку. - Ты не хочешь выйти, проветриться? Вернешься, когда успокоишься.
- Не хочу, я же сказала. Знаешь, почему я была груба с тобой? Я хотела, чтобы тебе пришлось потерпеть. Я же терплю, когда мне что-то не нравится. Ведь человек должен уметь терпеть?.. Это только вам не приходится, а большинству не везет так, как вам. Поэтому вы всю жизнь и жалеете большинство. Вы добрые, великодушные. А большинство не может себе этого позволить.
Она говорила, и была красива в эти вечерние минуты волнующей, исступленной красотой, и контраст между тем, как она выглядела и что говорила, был чудовищен. Андрей встал.
- Ты сейчас пойдешь к себе, а потом вернешься и извинишься. Перед мамой, не передо мной.
Марья рассмеялась. Она все еще сидела с вилкой в руке, напряженно вытянувшись на стуле, чуть подавшись вперед.
- А друг друга вы жалеете по-другому… Ты жалеешь маму, как будто она ребенок или находится в смертельной опасности. А между тем она уже много лет счастлива и ничего не боится. Вы живете в скорлупе и даже не стыдитесь этого! Я бы сгорела от стыда! Всю жизнь маячить перед глазами других живым укором, напоминанием о том, чего у них никогда, никогда не будет!
- Ты права и неправа…
Марья вскочила и обернулась к матери. Но, глядя на нее, она не смела продолжать, задрожала еще больше и, глотая слезы и превозмогая себя, все же сказала:
- Зачем вы завели детей… Вам хорошо только вдвоем… Если встанет выбор, с одного раза можно угадать, кого выберет папа или ты… Игорь говорил: я похожа на тебя; все знают, что я похожа на папу; но я знаю, что по-настоящему не похожа ни на кого из вас. Потому что я и Костик… мы сами по себе, мы отдельно от вас. Нет… это ВЫ - вы всегда будете отдельно от других.
Андрей подошел и, крепко взяв ее за локоть, повел к раскрытой двери. Она вырвалась - как ей это удалось? - и быстро пошла в другую сторону, к лестнице в сад. Сбежала по крутым ступенькам, на последней оступилась, но устояла, больно подвернув ногу, и, хромая, побежала в темноту.
По Катиной щеке скатилась слеза. Андрей ее утешал. Он был растерян и зол. Он исполнил все то, что когда-то ей и себе обещал, не для того, чтобы услышать такое, не для того, чтобы она плакала сейчас. Спросил только:
- Кто такой Игорь?
- Тот, который жалеет ее, как будто она ребенок или находится в опасности... - ответила жена.
И добавила:
- Пойдем к ней. Ей хуже, чем нам, поверь.
***
Но она не поддалась.
Ее действия были быстры и решительны: она заказала билет, улетела в Москву и спустя сутки уже стояла у старого родного подъезда, подъезда, в котором бабушка когда-то жила с дедом, а еще раньше - они жили с ее мамой, втроем.
Бабушка категорически отказывалась ездить за границу, санаториев не любила, дачи взамен брошенного подмосковного дома тоже не хотела, да и после смерти деда ей стало бы трудно управляться с хозяйством самой. О том, чтобы жить с семьей дочери, и слышать не хотела. Неожиданно убедительно сказала: доживать буду тут, с места не сдвинете, - и Ждановым пришлось поверить, смириться и облегчать ее быт доступными средствами: самый лучший ремонт, самая новая техника для домашней работы. Несколько лет назад в натуральном смысле прибилась к двери квартиры Лара - женщина неустроенная, бестолковая, любившая выпить, но добрая и участливая. И трудолюбивая. Всегда жившая с мужем обособленно и даже высокомерно-самодостаточно, овдовевшая Елена Александровна, удивляясь самой себе, подняла ее с коврика под дверью, пьяненькую, выгнанную из случайных «гостей», напоила чаем, накормила и за увлекшим разговором не заметила, как оставила ночевать. И осталась Лара надолго… Потом уж и не помнили, когда Елена Александровна жила без нее. Имея собственное жилье далеко - в Химках, - устроилась она в бывшей Катиной комнате, довольствовалась малым; знакомых своих прежних разогнала быстро - умела царственно-надменно проходить мимо по двору, словно и не знала их никогда. Долго жившая вразброд и тосковавшая по порядку и обустройству, словно в необходимой разлуке, теперь Лара дорвалась до них и целыми днями драила-чистила-готовила-ходила в магазин. Спустя какое-то время выяснилось, что Лара неравнодушна к автомобилям и недурно водит, и покоренному Андрею ничего не оставалось, как купить ей небольшой «рено», и на этом «рено» она носилась по Москве, покупая продукты, предметы обихода и нитки для пристрастившейся к вязанию Елены Александровны.
Дверь Марье открыла она, Лара. Руки ее были вымазаны клеем, разведенным в пластиковом ведерке на кухонном столе.
- Обои встретила по дешевке, - объяснила Лара. - Ты посмотри, Манюшка, какие красивые: маки и птицы, типа лебеди… И озеро.
Марья поглядела: фотообои были дешевыми не только по цене. Но покой в этом доме был во все времена бесценен.
- Лар, тебе помочь?
- Ну, обижаешь. Раздевайся, проходи. Лена Сановна как раз тебя по видео смотрит.
Бабушка сидела в своей спальне, в кресле у кровати, а напротив, на высокой подставке, взрывался аплодисментами, заглушавшими музыку, телевизор. Марья поцеловала бабушку и осталась сидеть около нее на корточках.
Елена Александровна была почти не удивлена. Она и раньше обладала невозмутимостью, а сейчас и вовсе мало из-за чего поднимала шум. Внучка приехала - это радость, а почему приехала - дело десятое. Глаза у нее еще блестели от одной-двух слезинок, которые по обычаю вытекли из глаз при виде Марьи на экране. К старости с нее осыпались все защитные оболочки лицемерия по отношению к окружающему миру, а в том, что касалось родных, она не лицемерила никогда.
На днях она говорила с Марьей по телефону, когда та была в Испании. Обрадовала новостью, что чувствует себя прекрасно. Щадя чувства зятя, всегда покупавшего ей лучшие лекарства, Елена умолчала о том, что ей помогло лекарство, порекомендованное когда-то еще его матерью, покойною Марго… Лара обнаружила в ящике письменного стола бумажку с полустершимся, записанным года три назад названием - и, недолго думая, сходила в аптеку. Давление уже три дня - сто сорок на девяносто! Елена давно уже не чувствовала себя так хорошо.
- Бабушка, ты поможешь мне? - задумчиво спросила Марья и прислонилась щекой к большой морщинистой руке, лежавшей на подлокотнике.
Елена опустила к ней подслеповатые глаза.
- Чем же я могу помочь тебе, Маруся?
- Мне нужны ключи.
- Какие ключи, детка?
- От того дома, который в Винетках. Ты помнишь его?
- Как же я могу не помнить?.. - Елену все-таки удалось удивить. - Зачем тебе туда?
- Нужно… Я не хочу никого видеть. Хочу побыть одна. Лучше места нет, и вообще… я давно хочу съездить туда. - Марья пригнула голову и тут же плавно вскинула горячий взгляд, словно зачерпнула из огненной чаши: - Ты поедешь со мной?
- Я?.. - охнула Елена.
- Да, бабуля. Может быть, не сразу, но я приеду за тобой. Побудем там вместе, если хочешь, возьми Ларку, но мне бы не хотелось…
- Нет, детка. - Елена медленно подняла руку с подлокотника и погладила ее по голове. - Если ты будешь со мной, мне не нужна будет Лара.
- Ну, и хорошо. А Лара пусть пока и у тебя обои поклеит… Только за ними я съезжу сама. От таких птиц «типа лебеди» у тебя бессонница будет…
С листком, на котором были записаны телефон и адрес администрации поселка, и ключами от дома Марья уехала из Москвы.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
любви.
