НРКмания

Остальные 200 с лишним фото смотрите здесь

Супер!!! Мы рядом сидели!

_________________


птичий ФБ

"Ничья длится мгновение". Возвращение М. Карбаускиса
Вышла с премьеры М.Карбаускиса "Ничья длится мгновение" с сожалением о том, что в шахматы не умею играть и романа Ицхокаса Мераса не читала. Возможно, именно это помешало прочувствовать ритм непосредственно шахматной игры, исход которой определял в еврейском гетто, как казалось его обитателям, Завтра. Именно - казалось.. страшное заблуждение, трагический самообман! Сильнейшие сцены деликатно, без пафоса, настолько убедительно разыграны актерами РАМТа, что эмоциональная волна спектакля накрывает с головой. Потребность упоминать недостатки исчезает, хочется среди зимы срочно найти ромашки, уткнуться в них лицом и выплакаться.
http://rada-parnac.livejournal.com/1663.html

Ничья длится мгновение», РАМТ
Один из немногих случаев, когда не можешь сказать, понравился тебе спектакль или нет. Настолько внутри все противоречиво и неопределенно. Первое, что бросается в глаза – спекулятивная тема. Казалось бы «Роман…» с «Гупешкой» столь же неоднозначны, но в них больше раскаяния и надежды… и тепла… как бы больно ни было смотреть на все это. Быть может в них больше личного, любимого, того, что заставляет верить в лучшее наперекор всем фактам.
Здесь, в «Ничьей…» безупречная игра на полутонах, на сцене – «огромной шахматной доске» - стилистически и визуально выверенные эпизоды. Гетто … страшно. Сидишь, вжавшись в лавку. Трогательные, размеренные моменты уничтожаются с непререкаемой покорностью, разлетаются осколками и ранят. Тут эмоции, чувства универсальны, отличия лишь в их диапазоне. И ты закрываешься просто из-за того, что у тебя другой уровень восприятия. Действие оглушает, словно рев ветра из турбины самолета. Пожалуйста, не так громко!
Финал – лишь закон жанра… и мечты, которые не имеют ничего общего с реальностью.
http://brush-flame.livejournal.com/10838.html

В РАМТе сыграли шахматную партию со смертельным исходом
Источник:ГАЗЕТА.GZT.Среда, 10 февраля 2010
Ольга Романцева

Фото Галины Фесенко/РАМТ
Сцена из спектакля "Ничья длится мгновение".

Режиссер Миндаугас Карбаускис вернулся в театр, чтобы поговорить о праве выбора человека между жизнью и смертью. Они — ставка в шахматной игре, которую ведут в его спектакле «Ничья длится мгновение» комендант еврейского гетто и один из его обитателей.

Роман о гетто
Роман литовского эмигранта Ицхакаса Мераса «Ничья длится мгновение» не из тех книг, что найдешь в каждом доме. Хотя его автор, ныне живущий писатель, известен во всем мире и получил немало премий. Мерас эмигрировал в Израиль из СССР в 1972 году, через девять лет после публикации романа «Ничья длится мгновение» о жизни в еврейском гетто. Другое авторское название романа «Вечный шах» связано с его сквозной темой. Два героя — 17-летний Исаак Липман и комендант гетто Шогер ведут шахматную игру. Если выиграет Исаак, останутся в живых все дети гетто, а его расстреляют. В случае проигрыша Шогер убьет детей. Ситуацию может спасти только ничья, но Исаака она не устраивает.

Сестра Исаака Инна отдала жизнь, чтобы пронести в гетто партитуру оперы «Жидовка» — ее репетируют в местном театре. Другая сестра, Рахиль, стала жертвой нацистского эксперимента по искусственному оплодотворению. Брат Касриэл покончил с собой, чтобы не выдать подпольщиков. Младшую Тайбеле повесили вместе с воспитывавшей ее литовской парой. Смерть Исаака, решившегося на партию с Шогером, казалось, тоже была лишь делом времени. Но его спасает чудо: жители гетто убивают коменданта. В общем, лучшего материала для документального спектакля о геноциде не найти.

Право на смерть
До «Ничьей» Карбаускис не ставил спектакли больше двух лет — премьера его последней работы «Рассказ о счастливой Москве» состоялась в мае 2007 года. Этого режиссера никогда не интересовали ни натурализм и документальность, ни желание растрогать или испугать зрителей. Спектакль Карбаускиса — о свободе выбора человека между жизнью и смертью. Режиссер показывает, как стремление к творчеству, совесть, порядочность порой пересиливают инстинкт самосохранения. «Меня больше всего зацепила в романе "Ничья длится мгновение“ тема выбора. И то, что каждый человек сам делает выбор и создает свою судьбу. В гетто это чувствуется еще острее. Мне хотелось очень просто рассказать о таком понятии, как выбор. Мы только задаем вопросы и не отвечаем на них. Каждый из героев романа делает свой выбор, у каждого свои мотивы», – сказал режиссер "GZT.RU":http://www.gzt.ru.

Смотрите также
Миндаугас Карбаускис закончил театральный факультет музыкальной академии Литвы. В 2001 году закончил режиссерский факультет РАТИ (мастерская П. Фоменко).
За время учебы поставил спектакли «Русалка» А. Пушкина и «Гедда Габлер» Г. Ибсена.
Был приглашен режиссером-постановщиком в Театр п/р О. Табакова, где проработал с 2001 по 2007 год. На сцене Театра Табакова поставил «Долгий рождественский обед» Т. Уайлдера (2001), «Лицедея» Т. Бернхарда (2002), «Синхрон» Т. Хюрлимана (2003), «Когда я умирала» У. Фолкнера (2004), «Дядю Ваню» А. Чехова (2004), «Рассказ о семи повешенных» Л. Андреева (2005),"ПОХОЖДЕНИЕ, составленное по поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» (2006), «Рассказ о счастливой Москве» по А. Платонову (2007).
Поставил в МХТ имени Чехова спектакли «Старосветские помещики» Н. В. Гоголя (2001) и «Копенгаген» М. Фрейна (2003).
В 2001 году стал лауреатом молодежной премии «Триумф», в 2004 — премии имени К. С. Станиславского (номинация «Работа режиссера»),
Дважды лауреат национальной театральной премии «Золотая Маска» (номинации «Драма/Работа режиссера» и «Драматической спектакль малой формы», «Когда я умирала», 2005). «Приз театральных журналистов и критиков», 2007.
Дважды лауреат премий «Хрустальная Турандот» («Когда я умирала», 2004; «Рассказ о семи повешенных», 2006). Спектакль «Рассказ о семи повешенных» отмечен золотым дипломом Московского театрального фестиваля (номинация «Лучший спектакль», 2006).

Герои одного из ранних спектаклей Карбаускиса «Долгий рождественский обед» были изначально обречены на смерть. У героев «Ничьей», в отличие от них, есть право выбора. Жизнь в гетто не мешает им быть внутренне свободными. И, выбирая смерть, осознавать, что существуют вещи более важные, чем их собственное биологическое существование.

Шахматная партия
О подобных вещах лучше размышлять, играя спектакль в камерном пространстве, в котором Карбаускис предпочитает работать. На этот раз в такое пространство превратилась сцена РАМТа. Сидящие на ней зрители максимально приближены к героям. И не видят практически ничего, напоминающего о нелегкой жизни гетто. Разве что желтые звезды, пришитые к мужским пиджакам. О шахматной партии в спектакле напоминает пространство, сочиненное художником Анной Федоровой. Оно похоже на зал, где проходят шахматные соревнования: на длинном, узком столе лежит шахматная доска с фигурами, позади него — ряд мольбертов с подвесными шахматными досками и фигурами. Во время спектакля на них разыгрывается настоящая шахматная партия.

Ни один эпизод не провоцирует зрительскую жалость. Вместо казненных через повешение на мольберте висит пальто. Ребенка изображает детская шубка, младенца — распашонка. Некоторые актеры исполняют одну роль, как исполнитель роли Авраама Липмана Илья Исаев и играющий Шогера Степан Морозов. Другие — сразу несколько: Нелли Уваровой достались Рахиль Липман, Мария Блажевска и Она Климене. Но все играют искренне, легко, без лишнего пафоса и мелодраматичности и как будто чуть отстраняясь от своих героев. Поставив вопрос о свободе выбора между жизнью и смертью, Карбаускис не дает на него ответа. Именно поэтому в его «Ничьей» нет написанного у автора счастливого финала.
http://www.gzt.ru/topnews/culture/-zhiz ... 88609.html

Премьера спектакля «Ничья длится мгновение» в РАМТе

Режиссер Миндаугас Карбаускис после двухлетнего перерыва выпустил спектакль о 17-летним еврейском юноше, узнике гетто. Эта историю описал в своем романе Ицхокас Мерас - литовский еврей, который уже более 35 лет живет в Израиле. Исаак Липман играет шахматную партию с немецким офицером, комендантом гетто Адольфом Шогером. Ставка в игре - жизнь детей узников гетто. В спектакле актеры- Илья Исаев, Нелли Уварова, Дарья Семенова, Степан Морозов, Александр Доронин и Тарас Епифанцев.
http://valeria-foto.livejournal.com/11294.html

В ожидании смерти
«Ничья длится мгновенье» на сцене Молодежного театра
Источник: Время новостей N°23 11 февраля 2010

Ицхокаса Мераса, по чьей книге только что выпустил премьеру Молодежный театр, считают в России писателем почти неизвестным. Хотя тот самый роман, по которому поставил спектакль Миндаугас Карбаускис, -- «Вечный шах» (или «Ничья длится мгновенье») о жизни еврейского гетто в Вильнюсе, -- переведен на русский (хоть и говорят, что с большими купюрами), в тех же 60-х, что и написан. Да и сейчас рассказы Мераса, почти сорок лет назад эмигрировавшего из Литвы в Израиль, печатаются в российских толстых журналах.

Судя по всему, тогда, в 60-х, а «Вечный шах» написан тридцатилетним Мерасом в 1962-м, роман действительно воспринимался очень сильно. Писатель, родители которого были убиты фашистами в 1941-м году, когда Мерасу было всего девять лет, потом укрытый и воспитанный в крестьянской литовской семье, написал книгу, герои которой --дети старого портного Авраама -- погибали в гетто один за другим. Роман был полон ветхозаветных мотивов, каждый его период начинался словами «Авраам родил...». И дальше шел рассказ про каждого из семерых детей, последним из которых был семнадцатилетний Исаак, талантливый шахматист, рассказывающий о своей любви к девочке Эстер словами Песни песней. Тогда русской литературы о Катастрофе почти не было, и эта книга, в ткань которой писатель включал собственный трагический опыт и даже главного героя называл своим именем, для многих была открытием. Сейчас ситуация изменилась, о том, как гибли евреи, написано, сказано, снято, произведено исследований и т.д., столько, что сама история гибели семьи Авраама Липмана уже вряд ли кому-то откроет глаза на Катастрофу. Бог весть, можно ли вообще по этому роману сделать спектакль, выходящий на какой-то новый уровень темы, истоптанной множеством сентиментальных и полных общих мест постановок «о несчастных евреях». Хотя понятно, что роман Мераса сам просился стать спектаклем: он полон голосов, большая часть его историй рассказаны в диалогах и монологах героев, в сбивчивой, кружащей речи, напоминающей поток сознания.

Карбаускис посадил зрителей на сцену, поставил перед ними длинный стол, вокруг расположил героев и вместо задника выставил ряд пюпитров с магнитными шахматными досками. Потом и до самого финала все доски, кроме одной, будут убраны, но подмостки по-прежнему будут напоминать о сеансе одновременной игры. Такой единый формальный ход привычен для Карбаускиса, но здесь он, кажется, хотел дать и дополнительное оправдание суховатой строгости, с которой рассказывается история о вильнюсском гетто, живущем во власти коменданта -- садиста и умника Адольфа Шогера.

Похоже, труппа РАМТ, с которой Карбаускис начал работать после расставания с «Табакеркой», сразу хорошо поняла режиссера. Ее прекрасные молодые актеры, обычно склонные к более легкой, эмоциональной, размашистой игре, в спектакле Карбаускиса подобрались, стали экономнее, сдержаннее, все больше загоняя эмоции внутрь. Пятеро актеров -- Нелли Уварова, Дарья Семенова, Александр Доронин, Владислав Погиба, Тарас Епифанцев -- играют по нескольку ролей каждый. И среди них детей Авраама: певицу Ину, погибшую, чтобы вынести из города и принести на тайную репетицию в гетто партитуру оперы «Жидовка». Рахиль, лишившуюся мужа и сына, а потом удавившую собственного ребенка, рожденного в результате опытов с искусственным оплодотворением. Недоучившегося философа Касриэла, повесившегося, боясь, что не выдержит пыток и предаст участников сопротивления в гетто. Карбаускис оставил за рамками спектакля красотку Басю, любящую мужчин, и солдатку сопротивления Риву. А девятилетнюю Тайбеле, усыновленную литовской семьей, а потом повешенную вместе с ней на главной площади, «играет» только маленькая шубка с желтой звездой, сначала накинутая на спинку стула (и тогда вокруг нее хлопочут приемные родители, требуя съесть еще ложку), а потом повешенная высоко на гвоздик в пюпитре. По одной роли только у троих: Степан Морозов играет холеного красавца-коменданта Шогера с зализанными назад волосами, Илья Исаев -- тяжелого, молчаливого Авраама. А смешного, глазастого, носатого шахматиста Изю -- только что закончивший РАТИ Дмитрий Кривощапов.

Карбаускис был максимально деликатен, он, спасибо ему, не вывел на сцену никаких забитых нелепых чудиков, «несчастных евреев», которых играют теперь все, кому не лень, и сделал героев спектакля нормальными людьми. Он постарался максимально сбить пафос, но разве в такой истории, где одно горе наслаивается на другое и нет ни минуты роздыха для публики, можно обойтись совсем без пафоса? Многие зрители заливаются слезами буквально с первых минут спектакля. Лишь однажды они выдохнут радостно: когда для Изи, уже трижды битого железной плетью за то, что пытался пронести букет своей Эстер, все мужчины гетто отдают по одной ромашке, пронесенной за пазухой с работы. Но выдохнут лишь для того, чтобы снова захлебнуться от слез. А та половина зала, что осталась с сухими глазами, сидит мрачно и чувствует неловкость оттого, что не может плакать, хоть все так печально и так серьезно, и так важно, а спектакль жмет на него и давит, как губку, требуя участия.

Бог знает, в чем тут дело. Не знаю, можно ли вообще сегодня из романа Мераса сделать спектакль, который не выглядел бы эксплуатацией жалостной еврейской проблемы. А может быть, дело в том, что верный своей постоянной экзистенциальной теме, всегда так или иначе связанной со смертью, Карбаускис поставил по канве Мераса свой собственный сюжет, которого не выдерживает чувствительный материал.

Роман строился вокруг последней шахматной партии Исаака и Шогера. Талантливый мальчик много раз, хотя бы на шахматной доске, заставлявший немца сдаться, теперь должен решить куда более сложную задачу: сыграть вничью, отстаивая последних оставшихся детей гетто. Если он проиграет -- их увезут, а он останется жить, если выиграет, Шогер их оставит, но убьет Изю. И только если будет ничья, в живых останутся все. С этой партии начинается роман, она прошивает его насквозь, перебиваясь голосами других героев. В финале, когда у Изи, за спиной которого собралось все гетто, остается только два варианта -- выигрыш или ничья, немец признается, что детей все равно не пощадит. Тогда Исаак выбирает победу, и в тот момент, когда немец готов выстрелить, гетто убивает его.

Карбаускису не нужно было сопротивление, сочиняя инсценировку, он отказался от всего, связанного с какой-либо энергией и действием внутри гетто. И даже саму ось романа -- главную шахматную партию -- он почти совсем увел в тень. Объявляя победу над немцем, Изя, не отстаивал себя -- просто он выбрал смерть, как и другие евреи, в спектакле на Шогера так никто и не решается поднять руку. «Ничья длится мгновенье» в РАМТ -- это не спектакль-поединок в духе романа Мераса, а череда скорбных историй о людях, не способных сопротивляться и живущих в ожидании смерти.
Дина ГОДЕР

http://www.vremya.ru/2010/23/10/247155.html

"Ничья длится мгновение" - с премьерой!
Два дня подряд -9 и 10 февраля - на сцене РАМТа играли и... выигрывали! Состоялась премьера спектакля "Ничья длится мгновение" в постановке Миндаугаса Карбаускиса.

"Что такое время? – спрашивает Исаак Липман. – Время – это осень, зима, год, век…" Нет, время – это те долгие-долгие мгновения, которые длится тишина в зрительном зале, прежде чем взорваться аплодисментами! Два дня большая сцена РАМТа наслаждалась этими мгновениями – браво, Миндаугас! Браво, РАМТ!
Отдельное спасибо вам, дорогие наши зрители, за ту гробовую тишину, в которой игрался спектакль, за цветы на премьере и за ваши горящие глаза!
На премьерном банкете общую мысль, как мне кажется, выразил переводчик романа Феликс Дектор: "Когда я переводил роман с литовского, я очень старался не потерять эмоциональность фраз Мераса, коротких, но от того не менее выразительных. Спасибо Миндаугасу за перевод романа на театральный язык, от которого он не только не пострадал, но, пожалуй, еще и приобрел!"

Снова увидеть и оценить незабываемые мгновения спектакля вы можете 30 и 31 марта.
С премьерой!

ramt.livejournal.com

Ж.Ж.
Всегда интересно узнать о себе новое: и вот сегодня я, которая регулярно рыдает над судьбой синих чоловiков с хвостами, не шевельнулась ни одной жалостно-плакательной эмоцией на премьере РАМТ-овского спектакля «Ничья длится мгновение» о судьбах людей из еврейского гетто. Со мной такое в первый раз в театре: затаив дыхание, наблюдать режиссуру как дистиллят, как эталон филигранности, - вне эмоций, вне контекста происходящего на сцене, вне "что"; быть закатанной в каток прикосновением к режиссуре как к образцу чистого искусства, без каких бы то ни было эмоциональных проводников; абсолютное и прозрачное осознание значения каждой пылинки в свете ярких ламп и каждой складки на платьях героинь. Фантастический спектакль.
http://cielly.livejournal.com/251967.html

Холодный пат
// "Ничья длится мгновенье" Миндаугаса Карбаускиса
Источник: Газета «Коммерсантъ» № 24 (4324) от 11.02.2010

Нелли Уварова сыграла в спектакле трех женщин, и двум из них суждено погибнуть
Фото: Михаил Гутерман/Коммерсантъ

Российский Молодежный театр, рекордсмен московского сезона по количеству премьер, выпустил едва ли не самую ожидавшуюся из них — новый спектакль двукратного лауреата "Золотой маски" за режиссуру Миндаугаса Карбаускиса "Ничья длится мгновенье". Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Миндаугас Карбаускис, один из самых авторитетных режиссеров Москвы, прервал паузу, длившуюся два года. Нет ничего удивительного в том, что его новую работу ждали: хороших молодых режиссеров в городе наперечет, и молчание любого из них существенно обедняет театральный пейзаж. Возвращение обещало стать событием: во-первых, прежде обретавшийся в театральном холдинге Олега Табакова, режиссер перешел под крыло худрука РАМТа Алексея Бородина, во-вторых, был выбран небанальный материал — впервые изданный в Советском Союзе еще больше сорока лет назад роман в прошлом литовского, а ныне израильского писателя Ицхокаса Мероса. Роман о жизни и смерти евреев в гетто во время Второй мировой и о шахматной игре.

На большой сцене РАМТа сценограф Анна Федорова выгородила привычное для господина Карбаускиса (его лучшие спектакли рождались именно на малых сценах) камерное пространство: несколько зрительских рядов и сцена-помост, на которой помещается лишь длинный стол со стульями и семь подрамников, на которых стоят демонстрационные шахматные доски. Весь спектакль уподоблен шахматной партии — той самой, что комендант гетто Шогер предлагает сыну Авраама Липмана Иссаку. Выигрыш молодого еврея будет означать его смерть, проигрыш — его жизнь, но и страдания детей гетто, которых должны депортировать. Лишь ничья спасет (вернее, как мы понимаем, отсрочит смерть) всех, и Липманов, и других детей.

Спектакль Миндаугаса Карбаускиса сух и нарочито бесстрастен: в нем нет ни кровинки, ни слезинки, ни вскрика, ни единого страдальческого жеста. Если не понимать текста, только свастика на повязке немца да желтые звезды на одеждах евреев могут выдать трагизм происходящего, иначе можно подумать, что актеры на сцене погружены в какую-то нордическую семейную драму с мутноватыми подтекстами. На самом же деле речь идет об истреблении народа, представленного одной семьей. Одна из дочерей Авраама приносит с воли партитуру оперы Галеви "Жидовка" — и это стоит ей жизни. Другую дочь укрывает у себя литовская семья, но все трое потом будут повешены. Сын Авраама Касриэл сам накладывает на себя руки — он боится, что не выдержит пыток и выдаст фашистам тайны подпольщиков. Еще одной дочери, Рахиль, суждено на себе узнать, что такое нацистские эксперименты с детьми...

Герои "Ничьей..." двигаются точно шахматные фигуры: иногда они могут застыть, точно перед очередным ходом, иногда скользнуть, будто по полуопустевшей игровой доске, потом исчезнуть с этой доски. Ясно, что здесь бесполезно задавать вопрос, кто же переставляет "фигурки", кто бросает людей в столь чудовищные обстоятельства. Бессмысленно взывать к небесам. Родство человека, оставленного небесами, с его собственной смертью не раз становилось главной режиссерской темой Миндаугаса Карбаускиса. Кроме того, режиссер всегда избегал резкостей, открытого проявления эмоций. И на таком материале как "Ничья длится мгновение" можно бы только приветствовать стремление к сдержанности, боязнь пафоса, отсутствие "еврейского колорита", а главное — готовность нажать на тормоз всякий раз, когда по всем правилам чувствительности нужно хорошенько вдавить газ.

Однако в спектакле РАМТа торможение пошло не на пользу. Спектакль господина Карбаускиса превращается в ритмическое и эмоциональное испытание для зрителя — именно потому, что никак не удается найти в нем никакого чувства, а хирургическая бесстрастность истории вскоре просто наскучивает. Возможно, причиной тому и некоторые существенные актерские промахи. Самый досадный из них — комендант Шогер в исполнении Степана Морозова. Про его героя ничего толком не понятно. И если отсутствие взаимодействия между другими персонажами отчасти можно извинить структурной фрагментарностью спектакля, необходимостью рассказать несколько историй, происходящих с разными людьми, то неясность характера придумавшего дьявольский шахматный матч фашиста обессмысливает долгожданную кульминацию спектакля.

Приведя игру к столь желанной ничьей, Исаак Липман, как мы узнаем в финале спектакля, все-таки выбирает победу в партии, то есть смерть. У Миндаугаса Карбаускиса нельзя понять, зачем же он это делает. Конечно, жертва молодого человека несет символический смысл — это его моральная победа над злом. Но для того, чтобы мы по-настоящему прочувствовали высокий смысл человеческой победы Исаака, между палачом и жертвой к этому моменту должно быть создано сумасшедшее напряжение. А между ними ничего не создано. Важная тема безо всякого нового содержания — разве это не формула конъюнктуры? Патовая ситуация на сцене, созданная режиссером, никак не разнообразит игру и приводит к ничьей, растянувшейся не на мгновенье, а на два тоскливых часа.ъ
http://www.kommersant.ru/doc-y.aspx?DocsID=1318574

Ж.Ж.
Я никогда не умела играть в шахматы...
Feb. 10th, 2010 at 12:05 AM

Я никогда не умела играть в шахматы..И не хочу учиться! Особенно после просмотра сегодня "Ничья длится мгновение".

Особенно после просмотра сегодня "Ничья длится мгновение".
Не буду много писать. Во-первых, потому что уже два месяца ничего не могу написать, даже статью переделать не могу. Во-вторых, потому что слишком много мыслей. И они очень личные, МОИ! Второй раз за посещение РАМТа у меня нет желания делится своими мыслями. Первый был после первого просмотра "Приглашения на казнь", а второй сегодня. Это на самом деле не легко. Те, кто был, меня поймут. Наверное, схожу еще раз в марте, а потом, возможно, еще разок, а потом ... как получится..всякое бывает особенно со мной. Но это была нечто. Понравилось.
Миндагаус...Интересно, что у него творится в голове, о чем он думает, какие у него мысли, раз он поставил, спустя три года, такой спектакль. У него такие глаза, они все за него говорят.
Морозов - шикарен. Доронин - великолепен. Все хороши были.
Я не поняла только одного: почему, сидящие на подушках, почти никто не встал во время поклона. Да, понимаю, позади сидели люди, вы могли им все загородить, но это же не спектакль. Человека три встали и я, а остальные сидели...Почему? Ладно, это ваше дело, но мне оно не понятно.

Знаю точно, учиться играть в шахматы не буду.
http://mona-bonita.livejournal.com/2661.html

ЖЖ
РАМТ Миндаугас Карбаускис Ничья длится мгновение

Его не было три года. Так безумно не хватало его постановок: о вечном, о сложном – без психологического надрыва. О смерти, пограничных ситуациях – но с сильным внутренним светом. После его спектаклей – неведомая доселе наполненность души, когда внутри всего так много…

Роман Ицхокаса Мераса «Ничья длится мгновение» или «Вечный шах» - о еврейском гетто в Литве времен фашизма. Один за другим погибает вся большая семья Авраама Липмана. Погибают за мешочек гороха, за то, что они евреи – и над ними можно ставить опыты и можно убивать…

А помните, как у Толстого? Его любимые персонажи на страницах романа «Война и мир» не убивают. На войне – но не убивают. В «Ничьей…» же на сцене мы не видим убийств Шогера (нужно пересмотреть эпизод с Иной, но, кажется, на сцене все-таки этого нет, только дальше по контексту понятно, что ее не стало), а вот Липманы – убивают (Рахиль душит младенцев, узнав, что они «чужое семя, чужой плод», что в них нет любви, а только обман и пренебрежение), совершают суицид (Касриэл) или принимают о нем решение (Исаак, по сути – Инна). Что это? Они нелюбимые герои? О, нет. Но и время не толстовское. Мир невозможен. Ничья длится мгновение.

Они и так уже – во власти смерти. Гетто – только временная отсрочка, период «шаха». Им мертвые уже иногда ближе, чем живые: Рахиль разговаривает с Давидом, он «живой у нее перед глазами», и он подхватывает ее в одной сцене и усаживает к себе на коленки. Они вместе с ним принимают решение. Отец говорит своим детям, когда те уже умерли: «Кто будет счастливее меня, когда я снова увижу вас всех вместе?» Он чувствует их присутствие рядом, актеры – здесь, на сцене. Подходят к нему с ужасным риторическим вопросом: «Зачем, отец?»
Зачем приходит смерть? За что убивают маленькую Тайбеле и взявшую ее к себе семейную пару? Только перевернутые доски напоминают о проигранных жизнях. Но проигранных ли?

Люди гетто – прекрасны. Они не сдаются, до последнего не сдаются, вопреки всему. Кто-то подходит к грани – как Касриэл: казалось бы, он уже идет сдавать своих товарищей, приготовивших тайник с оружием… Но он все-таки не смог, не смог через себя переступить. Он не сверхчеловек, он Человек. Для меня этот спектакль – о человечности. О жертвенности. И о сохранении своего «я».
Изю наказывают за то, что он хочет пронести в гетто цветы для любимой. Он не понимает, почему нельзя – цветы? Ладно оружие, ладно – еда, но цветы! О, это ведь очень «хорошо» продумано: убить не только материальное благо, но и все духовное, все эстетическое. Но духовность – в них самих, и они ее проносят, как проносят цветы Изе его товарищи, сохраняют – и излучают в самой смерти. Они – выигрывают. Как выиграл Исаак.

Артисты:
Шогер - Степан Морозов
Авраам Липман - Илья Исаев
Инна Липман, Лиза, Бронислава - Дарья Семенова
Рахиль Липман, Мария Блажевска, Она Климене - Нелли Уварова
Касриэл Липман - Александр Доронин
Исаак Липман - Дмитрий Кривощапов
Янкель - Владислав Погиба
Давид, Йонас Климас - Тарас Епифанцев

Ничья без правил
Марина Давыдова, 11 февраля 2010 г.

После затянувшегося двухлетнего затворничества любимец московских критиков Миндаугас Карбаускис вернулся в театральную семью. На сцене РАМТа он поставил спектакль "Ничья длится мгновение" о шахматной партии в еврейском гетто, ставка в которой - жизнь.

Первым делом надо бы сказать добрые слова в адрес самого РАМТа. Мало того, что корабль, ведомый Алексеем Бородиным, в последнее время взял к себе на борт целый выводок молодых режиссеров, дав им возможность выпустить тут рекордное количество премьер. Команда театра исхитрилась сговориться о постановке с крайне несговорчивым и жутко разборчивым Миндаугасом Карбаускисом. Чем прельстили, не знаю, но именно благодаря РАМТу на наше театральное поле вернулся еще один - причем чрезвычайно сильный - игрок.

Возвращение это ясно доказало, что Карбаускис - режиссер одной (впрочем, чрезвычайно обширной) темы в искусстве. Он вышел на нее уже в первом своем спектакле и, похоже, сворачивать с однажды найденной столбовой дороги не собирается. Карбаускис исследует жизнь как преддверие смерти и поверяет смертью жизнь. О чем бы он ни ставил свои спектакли, он ставит их о бездне небытия, неизбежно поглощающей всех обретших бытие. О притаившейся в этой бездне тайне, которую нам не разгадать. О мужестве добровольно заглянуть в бездну. Стоицизм - то единственное, что может противопоставить человек этой бездне. Никаких иных точек опоры в мире, творимом на сцене Карбаускисом, нет.

Было интересно понять, какие новые обертоны появятся в этой теме после двухлетнего молчания. Ведь зачем-то художник держал паузу? На этот естественный вопрос новый спектакль известного режиссера дает страшноватый ответ.

В основе постановки лежит малоизвестный у нас роман Ицхокаса Мераса "Ничья длится мгновение" о жизни (и, разумеется, смерти) в еврейском гетто. Большинство сюжетных линий связано с многодетной семьей Авраама Липмана, и все они так или иначе ведут к финальному эпизоду: последний из оставшихся в живых сыновей Авраама - гениально одаренный шахматист Исаак должен сыграть партию с комендантом лагеря. Ставка в игре - жизнь еврейских детей. Если Исаак выиграет - он погибнет, но дети останутся живы. Если проиграет - то выживет, но погибнут дети. Стоит ли говорить, что представить на сцене этот сюжет - равно как и все прочие мини-сюжеты романа (суицид брата Исаака, боящегося выдать на допросе у коменданта местонахождение подпольных складов с оружием, казнь младшей сестренки героя, которую немцы повесили вместе с укрывавшей ее литовской семьей) - без надрыва и надсада, не впав ни в сентиментальность, ни в пафос, ни в нравоучение, чрезвычайно сложно. Эти подводные рифы Карбаускис (тут как раз и сказывается высокий класс режиссуры) благополучно миновал. Но тут же натолкнулся на иные - куда более опасные - рифы. Его главный сценический прием - предельный аскетизм. Он ощущается и в сценографии спектакля: гетто похоже на зал, где проходит шахматный турнир. И в самой интонации повествования: о самых страшных, душераздирающих событиях артисты РАМТа сообщают сдержанно, почти буднично. "Мне раздробили пальцы..." "Мой муж погиб..." "Наших детей увезли..." "Я надел на шею петлю..." Эта будничность одновременно убаюкивает и заставляет содрогнуться. Сострадать героям спектакля решительно невозможно. Даже безусловно хорошим артистам, таким как Илья Исаев (Авраам), тут явно не хватает объема характера. Того, что превращает безликую жертву в конкретного человека из плоти и крови с недостатками, достоинствами, смешными чертами. Тут даже возненавидеть сложно. Ибо палач в красивой форме (Степан Морозов) тут тоже не человек, а какая-то функция. Какой-то бич, точнее, хлыст божий (именно хлыст он все время держит в руке).

В этом-то и есть новация Карбаускиса. Неожиданная, прямо скажем, новация. Ведь от умного человека ждешь диалектичности ситуаций, неоднозначности характеров, фантасмагорического или гротескного решения темы. Но ничего подобного в спектакле нет. Тут, как в шахматах, все окрашено в белый и черный цвета. Вот жертвы, а вот нехороший палач. Вот страдания, а вот ужас бытия! Извольте взглянуть ему в глаза и не зажмуриться. Вас учили воспринимать Холокост как чудовищное отклонение от нормы. А я покажу вам его как будничную данность. Вся жизнь есть гетто, из которого выход один - известно какой. И если вы хотите сострадать, то сострадайте людям вообще, ибо все они - жертвы, и каждый имеет возможность стать стоиком. Может быть, с точки зрения некоей надмирной философии такой подход к теме Холокоста и возможен. Но философия театра (а таковая тоже, если задуматься, существует) ей всячески сопротивляется. И внутри меня, как зрителя, тоже что-то сопротивляется. Такой аскетизм и такой стоицизм, ей-богу, хуже любого пафоса и надрыва. В нем нет простой, казалось бы, вещи - душевной теплоты. Так же как в навязчивых размышлениях режиссера о смерти на сей раз нет жизни. Того волшебного дыхания сцены, которое было в лучших спектаклях Карбаускиса и которое делает любое философское построение фактом искусства, а не спекуляцией (употребим на сей раз это слово только в хорошем смысле) одного очень умного человека.

Ж.Ж.РАМТа

helen_swallow wrote:
11 Фев, 2010 10:35 (UTC)

Очень ждала этой премьеры, особенно после того, как прочитала книгу. Очень боялась, что спектакль будет слишком тяжелым - пока читала, несколько раз прерывалась, чтобы вздохнуть от слез. Но результат - это, наверное, даже больше, чем то, на что я надеялась.
Да, смотреть было очень тяжело, после понедельничного прогона во вторник с утра ощущала себя совершенно не выспавшейся и уставшей и какое-то время даже сомневалась, стоит ли идти на премьеру, но билет уже был и очень хотелось принести цветы, поэтому колебание длилось... мгновение
Первый раз смотрела на эмоциях, во второй больше обращала внимание на детали постановки. Как я уже написала, инсценировка мне очень понравилась. С одной стороны, сохранена простота текста Мераса, да и идея этих шахматных досок - жизненных партий, поочередно выигранных детьми Липмана, проста. Но сколько же глубины и тонкости в этой простоте! Сколько всего заложено в простых словах, жестах, деталях. И постановка обещает изменяться, расти, наполняться новыми смыслами. При этом, что интересно, для тех, кто не читал книгу, показано достаточно, чтобы все понять и о многом задуматься, но и для тех, кто читал и знает, как заканчивается каждая история, есть много отсылок к тексту, к историям Ривы и Баси, Эстер и Янека, есть как бы второй уровень понимания происходящего. Зная о судьбах и этих героев, ты видишь больше и глубже, и это не мешает, не заставляет думать "а вот в книге...", а просто дополняет спектакль.
Очень понравилась пластика постановки - все передвижения, опять-таки, наполнены смыслом и создают определенный ритм. И очень точно пластикой же прочерчены образы - следя за движениями актеров, ты забываешь, что на сцене всего лишь стол, стулья и несколько... не знаю, как их правильно назвать, мольбертов? Вместо этого ты видишь узкие улочки города, по которым семенит Ина Липман, крохотную палату в больнице или берег моря в Паланге... То же самое с символизмом спектакля - символов много и все они абсолютно оправданы, помогая полнее раскрыть действие.
Очень вовремя сделана сцена с ромашками - несмотря на весь трагизм ситуации, в ней столько добра, надежды и света, что она как глоток свежего воздуха, который так необходим в этой истории.

Отдельно хочется сказать об актерах, которые больше всего запомнились.
У Александра Доронина очень интересный персонаж, которого он и раскрывает интересно. Вроде бы один небольшой эпизод, но очень яркий. Снова его герой говорит о философии, но он совершенно не похож на Станкевича.
Даша Семенова - прекрасна. История Ины Липман в ее исполнении настолько трогательна, что я не смогла сдержать слез ни на первом, ни на втором просмотре. История простой, сильной и смелой девушки, у которой НЕТ выбора: она просто не может поступить иначе в этой ситуации. И тут же Лиза - запуганная и измученная, такая молодая и уже доведенная до полнейшего отчаяния...
Илья Исаев - со своей какой-то внутренней силой и целостностью, он, на мой взгляд, как никто подходит на роль Авраама Липмана. Образ Авраама, отца, - это образ, который стоит над всеми. Он нечасто появляется в первой части спектакля, он скуп на слова и жесты, но при этом он как будто всегда присутствует рядом со своими детьми, поддерживая их выбор и помогая сделать самый важный шаг в жизни. Образ Авраама - это в то же время образ рока, символ чего-то большего, чего-то вечного, чего-то объединяющего. И больше всего запал в душу момент, когда он сидел на стуле с жакетом-Тайбеле. Неподвижная поза, склоненная голова - и сколько в одной этой позе боли и горя.
И наконец, самое большое для меня открытие - Дмитрий Кривощапов. Слышала про него еще в прошлом году, но, к сожалению, в дипломниках не удалось его увидеть. И теперь жалею В этом спектакле он мне очень понравился - совершенно не теряясь на фоне более опытных коллег, он так точно играет Исаака - в чем-то еще мальчишки, а в чем-то - уже взрослого и зрелого человека. Многогранный образ, сложный, живой и какой-то очень искренний. Как трогательно он изображает свою Эстер, сидящую на ящике, как наивно настойчиво носит ей ромашки - "Я не могу иначе"... И как спокойно делает свой выбор на решающем ходе в партии.

В общем, еще раз спасибо за эту постановку - всем, кто ее создавал. А актерам отдельно хочется еще пожелать сил, чтобы играть этот тяжелый, но очень нужный спектакль.

Ж.Ж.
Ничья длится мгновение, или вечный шах...
Вся френдлента пишет про "Ничью", не могу ничего не написать тоже.

Очень понравился мальчик — Исаак Липман. Получился, на мой взгляд, совершенно шолом-алейхемским. С этим можно поспорить, думаю. Тем более, что Шолом-Алейхема я читала в далеком детстве, а в еще более далеком мне его рассказы читал дедушка. Но по тем детским ощущениям он как раз оттуда. Трогательный, беззащитный, романтичный, тонко чувствующий и одновременно есть в нем какая-то отрешенность и мудрость.

— Помни, ты должен беречь себя. Ведь ты можешь сделать ничью, правда?
— Не бойся, отец, я сделаю так, как лучше.
— Я знаю, — сказал Авраам Липман.

Мне показалось, что уже здесь они оба поняли, как сложится игра со ставкой на жизнь. Но что в ней выигрыш, а что — проигрыш? Вечный шах — хорошо или плохо? Не допустить превосходства, но и самому сравняться.

Из романа Ицхокаса Мераса Миндаугас Карбаускис удалил все динамичные сцены и оставил только камерные. Наверное, правильно. И удивительно точно их передал. В каждой сцене, несмотря на внешнюю беспросветность, видится свет. Гордость, чувство собственного достоинства, решимость не дать им играть по своим правилам, не быть пешками в их игре, самим решать свою судьбу.
http://luchar.livejournal.com/41843.html

Цитата:

Молчание почерка не меняет. После 3 беспремьерных лет, Карбаускис твердой рукой поставил спектакль в свойственной ему манере. Никакого преображения его натуры я не увидел. Тем, кому симпатичны его полутона и неспешное развитие сюжета, будет на что посмотреть. И особого анонсируемого психологизма не получилось. Скорее Карбаускис нарочито подчеркивает,, что люди есть люди, их поступки предсказуемы - лишены чуда и героизма. Также режиссер не отказался от своего фирменного номера "оживление гардероба". Есть ощущение неравномерного погружения в роман, из-за этого, на мой взгляд, возникает перекос в интерпретации общего замысла и эпизодов. Понравились работы Д. Семеновой и Н. Уваровой, И. Исаева. Остальным нужно поработать с речью, - возможно, сказывается положение цейт-нота: спектакль длится 1ч.50мин., а "сказать" нужно очень много. Основной плюс этого спектакля - в нем нет надрыва, граничащего с пошлостью. Карбаускис проводит очередной спиритический сеанс, где сосредоточенно в полусвете, из тины прошлого, слышатся голоса и скользят тени.

http://www.uvarovanelly.ru/forum/viewto ... &start=150

Маша Кушнир 05.02.10 / Москва

Миндаугас Карбаускис поставил спектакль «Ничья длится мгновение»

Спектакль по роману литовского писателя Ицхакаса Мераса «Ничья длится мгновение» Карбаускис ставит в РАМТ. Премьера состоится 9 февраля. «Сноб» побывал на одном из последних прогонов

Этот театр Карбаускис выбрал по нескольким причинам, в том числе из-за актеров, которые поразили его еще в «Береге утопии» Стоппарда своей сплоченностью. Дмитрий Кривощапов, Нелли Уварова, Илья Исаев, Дарья Семенова, Александр Доронин и другие — это «ансамбль, который нужно обязательно увидеть, почувствовать, как они вместе дышат», рассказывает он.

Но, несмотря на доверительные отношения с актерами, Карбаускис все равно не дает им полной свободы: «Чтобы появился ансамбль, нужен знаменатель, один человек, в которого верят, — режиссер. Если каждый верит в себя, то ансамбля никогда не будет».

Карбаускис начал работать над спектаклем сразу по прочтении книги — всего четыре месяца назад он сделал в блокноте первые наброски декораций. Потом приступил к инсценировке, сократив роман в три раза. Что оставить, а что убрать, решал уже в процессе работы.

Действие происходит в литовском гетто в семье портного Авраама Липмана. Его дети по очереди рассказывают свои истории — с разным сюжетом и не похожими друг на друга развязками. «Эта история не только про гетто, а в первую очередь про выбор, про поступок как итог этого выбора. Это история обстоятельств и поступков», — считает режиссер.

Главный выбор должен сделать семнадцатилетний cын Авраама Исаак. Он играет с немецким офицером Адольфом Шонгером в шахматы. На кон поставлена жизнь всего гетто и самого Исаака. Если Исаак проиграет, все погибнут, а его оставят в живых. Если выиграет, выживут все, кроме него. Но есть еще один, почти невозможный вариант — ничья: «тогда все будут довольны». Что выберет Исаак, зритель будет гадать до конца. «Этот спектакль для того, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них», — говорит Карбаускис.

Кроме сюжетной линии, связанной с шахматами, и общей линии семейства Авраама, есть еще одна — любовная. В самом начале Исаак знакомится с девушкой, которая живет на другом конце гетто. Он еще не знает ее имени и называет Бузей. Но Бузя так ни разу не появляется на сцене. «Почему?» — спрашиваю Карбаускиса. «Понимаешь, Бузя — это что-то внутреннее у Исаака, это же его Бузя, его история. Если ты веришь Исааку, то она есть. Если мы ее покажем, то зритель засомневается, начнет сравнивать. Это зона интимности, которую надо было выдержать, не материализовав этот образ. И потом не столько Бузя важна, сколько тема любви».

На прогоне Карбаускис следит не только за игрой актеров, по ходу дела придирается и к свету, и к звуку: «Чтобы спектакль был органичным, режиссер должен присутствовать везде, разбираться во всех его составных. Тогда все едино, все одним сердцем прочувствовано», — говорит он.

Все это нужно для того, чтобы помочь зрителю понять спектакль. Поэтому сейчас самое важное для режиссера и труппы — прогоны со зрителями. В эти дни актеры не выходят на поклоны, для них это работа, в которой главное — зарождающийся диалог, уже со зрителями. Так что зрители, по сути, «стоят в халатах в родильном доме», как говорит сам Карбаускис.

Маша Кушнир

Фрагмент видео с Н.Уваровой и М.Карбаускисом

http://www.snob.ru/chronicle/entry/12450

...у меня такое впечатление от этих рецензий, что спектакль никто не смотрел или я сошла с ума.
Авраам просил Шохера(гитлеровца) оставить детей, которых хотели отправить из гетто. Он даже снял свою шляпу перед Шохером. Шохеру понравилось это и он откинув шляпу далеко на стол, сказал, что ДЕТИ не будут отправлены из гетто, но Исаак - сын Авраама должен сыграть с ним в шахматы.
Если Исаак выиграет, то детей оставят, а Исаака убьют.
Если Исаак проиграет, - то ддетей увезут, а Исаак останется жив.
И Авраам спросил, а что будет если будет ничья.
Тогда Шохер сказал, что если будет ничья, то и Исаак будет жив и Детей не отправят.
У Исаака оставалось всего два хода, из которых один - выигрыш.
А второй ход - ничья. Он мог или выиграть или сделать "ничью".
Но когда Шохер увидел результат и эти два последних хода, он добавил еще одно условие, (он всегда делал пакости в этом спектакле)если будет ничья - то он убьет Авраама.
Авраам подошел к Исааку , поцеловал его в макушку и сказал, что сынок, тебе надо жить, - сделай ничью.
А Исаак подумал "мгновение" и сделал ход "выигрыш". ТО ЕСТ ОН ПОЖЕРТВОВАЛ СВОЕ ЖИЗНЬЮ, не послушал своего отца Авраама, сохранил отцу жизнь. Ни о каком всём населении гетто речь не шла, а только о детях.

_________________
"Об одном прошу...Не говори красиво". Базаров. И.С.Тургенев. "Отцы и дети"

Примечательно, что эта неточность имеется и в аннотации спектакля на сайте РАМТа.

...да это даже и нелогично. Зачем убивать всё население, которое исправно работало на гитлеровцев. А детей они хотели истребить, потому что от них пользы никакой не было и не хотели они продолжения рода евреев. А Авраам именно просил за детей, которых хотели увезти из гетто якобы в детские дома, но все то знали куда их увозят...вот в чем трагедия...
...мне очень жаль Карбаускиса, которому предоставили прекрасную сцену, прекрасных артистов, НО нет у него достойных рецензентов, подозреваю что и зрителей. Равнодушные все, лишь бы "отписаться", - это всё равно что бисер метать перед свиньями...оказвается, что режиссеру нужны еще и "умные" зрители, иначе он никогда не состоится...опять исчезнет на три года...(не это ли было причиной?)

_________________
"Об одном прошу...Не говори красиво". Базаров. И.С.Тургенев. "Отцы и дети"

Смотрели вчера с подругой.
Мне сложно подобрать слова, меня до сих пор не отпустило. Сложно потому, что НЕ ПОНИМАЮ, как такой аскетичный, простой, сдержанный спектакль встряхнул меня.

На сцене не было геноцида, евреев. Были люди как люди в страшных обстоятельствах. И каждый из них осознанно выбрал смерть.

Моя подруга просидела весь спектакль с сухими глазами, но не шелохнувшись, затаив дыхание - настолько ее заворожило само действо. А меня пробило уже в самом начале.
В первый раз - когда хрупкая, прозрачная Ина Липман (Даша Семенова) встряхнула кулек с горохом перед Шогером.
Второй раз - когда муж Рахиль рывком поднялся с пола и взял ее на руки, как ребенка.
Потом - на "цветочках", когда мужчины передавали Изе ромашки - каждый по одной, тайно пронесенной.
Далее - везде (c). Платок уже не убирался.

А самое странное - чувство в финале. Какое-то светлое чувство. Не жалость, не сострадание, а теплое чувство. Нежность какая-то. Хотелось к каждому подойти, обнять, поцеловать. Героев или актеров - так и не поняла. Но было ощущение единства, семьи, наверное, это и называется ансамблем, общей энергетикой.

Не вижу никакой неточности.
Драматическое действие сконструировано так, что предыдущие события прямо продвигают действие к событиям, которые свершатся, если Исаак проиграет. А ведут они к трагедии всего гетто.
Итак!
Сына Рахиль Мейшале, как и других детей, увезли в госпиталь делать прививки на красивом жёлтом автобусе с красной полосой и светлыми окнами. Тогда никто не знал, что смерть приезжает и так, а не только в чёрном фургоне без окон. А теперь знают.
А ещё знают, что в гетто нужно проносить оружие, и проносят, и прячут в тайниках.
А ещё Авраам знает, что тайну тайников нужно хранить даже ценой жизни Касриэла.
А ещё знают, что если будет проигрыш, то вновь приедет красивый автобус за детьми.
Вот тогда и вскроются тайные тайники, вот тогда и разыграется трагедия всего гетто.
Исаак знает тайну тайников, и, вступая в игру, он знает, что ставка в этой игре – жизнь, его и всего гетто.
И он не проиграл, он выиграл.
Мог бы сделать ничью, но не сделал, исключив тем самым из жизни себя, но сохранив жизнь отцу.
Мог бы сделать ничью, но не сделал, чтобы сказать королю: ты проиграл. Как всегда – проиграл.

...таак! Понятно, значит Исаак сохранил жизнь Аврааму не потому что он пожалел его, как родного отца, а потому что Авраам, единственный кто знал тайну тайников. Остальные только приносили запчасти оружия и НЕ знали куда его складывают. Потом при помощи этого собранного оружия они могли выступить однажды против гитлеровцев. И только Авраам мог показать всем евреям в гетто где это оружие? Остальных туда водили с повязками на глазах? Это в книге так написано или это Я в спектакле не "усекла"? Это становится еще интереснее!!! Надо еще раз тогда сходить...
..а вообще вся пьеса, как шахматная игра. Лишних "шагов" нет. Ну Карбаускис, - мАстер! Не "гений", а именно "мАстер"!!!!! Может и сам хорошо в шахматы играет. Значит неправ был Шохер, когда сказал, что чтобы играть в шахматы нужна еврейская голова. Вот и литовская вполне пригодилась....

_________________
"Об одном прошу...Не говори красиво". Базаров. И.С.Тургенев. "Отцы и дети"

...да, меня тоже этот момент с цветочками расстрогал. Он всё носил и носил ромашки под пиджаком для своей Эстер, хотя это было в гетто запрещено и его все время наказывали плетьми. И товарищи тайно пронесли для него по ромашке, НО гнусный Шохер (он всегда делал пакости) увидел эти цветы и даже поставил их в стеклянную вазочку, сказал, что такого же наказания будет достойна и возлюбленная Эстер, - ее тоже избили плетьми....

_________________
"Об одном прошу...Не говори красиво". Базаров. И.С.Тургенев. "Отцы и дети"

Миндаугас не умеет играть в шахматы (сам говорит)
Но я с Вами согласна - шахматная партия - как филигранный паттерн спектакля.

Не соглашусь - не так вижу.

Здесь - ППКС.

Эмоции улеглись - пытаюсь думать. В книге финал - романтично-героический, гетто в последний момент "решает" Шогера. А в спектакле - все логично, до самого конца.

Я вот что думаю. Спектакль - не о войне, не о геноциде, в нем нет ничего героического и романтического. И вряд ли меня потрясла бы так сильно "последняя игра" младшенького Изи, если бы он пожертвовал собой для общего дела. Здесь, скорее важнее жертва Авраама - он жертвует Изей.

А у Изи был выбор - ничья (читай - победа Шогера) или смерть. И он сознательно выбрал смерть. И также сознательно выбрали смерть все пятеро. (А у них был выбор - нам дают это понять). Наверное, в каждом случае это был единственный выбор между личным, дорогим, свободным и несвободным.

И если воспринимать Шогера как усредненное обличье несвободы, то значит, каждый - Ина, Рахиль, Кэсриэл, Изя, Авраам - каждый делает свой "шах" Шогеру в этой партии. Последняя сцена, где каждый делает этот самый решаюший ход, говорит об этом.

...как интересно! Это сразу меняет мое отношение к нему.
Он теперь для меня не "мастер", а Дэвид Коперфильд... - (не люблю фокусников)

_________________
"Об одном прошу...Не говори красиво". Базаров. И.С.Тургенев. "Отцы и дети"

Он - не фокусник, он - экзистенциалист

Он опять высказался о том, что для него сейчас - важнее всего. С помощью лично сделанной инсценировки, лично придуманной сценографии, лично вдохновленных и направленных актеров и, как результат, потрясенных или на худой конец сильно заинтересованных зрителей. Он ищет ответы на свои вопросы и использует для этого окружающую действительность - и все-таки, гений.

...ну пусть "ищет ответы", - только ИМХО, он немножко "опоздал"(ровно на три года) во времени, - мир настолько стремительно информативен, что зацикливаться конкретно на его творении просто нет времени. Он вообразил себя Малевичем с его черным квадратом, - ну так вот даже и "черный квадрат" сейчас мало кого интересует. Я думаю, что очень скоро суждения и споры о его постановке сойдут потихоньку на нет...

...и потом слово "гений" слишком пафосно. Он просто такой, какой должен быть настоящий режиссер, - привык народ к "бездарщине", любая мало-мальски хорошая работа уже кажется гениальной....

_________________
"Об одном прошу...Не говори красиво". Базаров. И.С.Тургенев. "Отцы и дети"

_________________

http://ru.delfi.lt/opinions/comments/on ... d=29042063
http://www.uvarovanelly.ru/forum/viewto ... &start=165

_________________

Миндаугас Карбаускис поставил в РАМТе спектакль «Ничья длится мгновение»

После двухлетнего перерыва молодой режиссёр выпустил спектакль по роману Ицхокаса Мераса

Когда Миндаугас Карбаускис взял внушительную, длиной в два с лишним года, паузу, московские театралы почувствовали себя осиротевшими. Его вдумчивых, стройных по замыслу и чистых по исполнению спектаклей, где театральная условность прекрасно гармонирует с психологической достоверностью, очень не хватало. Тайм-аут прервался стремительно, когда Карбаускису попался на глаза роман Ицхокаса Мераса «Ничья длится мгновение».
Семья Мераса, литовского еврея, погибла от рук нацистов по навету одних литовцев, другие литовцы спасали его, еще мальчика, до конца войны. О Вильнюсском гетто, следы которого сегодня найти практически невозможно, он написал немало произведений.
«Ничья» – роман одновременно страшный и удивительно театральный. Комендант гетто Шогер (Степан Морозов) тщетно пытается выиграть в шахматы у еврейского юноши Исаака Липмана. Цена победы – жизнь, и хотя юный виртуоз может свести партию к ничьей, он выбирает победу, шахматную и моральную, – и смерть.
Этот выбор так или иначе делают все его братья и сестры.
Одна, певица, предпочитает погибнуть, но пронести в гетто партитуру запрещенной оперы. Другая, потерявшая мужа и сына, подвергшаяся унизительным опытам и родившая немецкого ребенка как суррогатная мать, – погибнуть вместе с этим ребенком. Третий – повеситься, но не рисковать и не ждать, когда комендант гетто выведает у него, где подпольщики хранят оружие.
Их отец, Авраам Липман, каждый раз произносит почти с библейской интонацией: «Я родил сына Касриэла… Я родил дочь Рахиль», и в каждом этом утверждении жизни «смерть проглядывает косо».
Сфальшивить в таком материале невозможно, сфальшивить у Карбаускиса – особенно. «Ничья» аскетична и лаконична, как шахматная партия, которую параллельно, фоном разыгрывают перед публикой на демонстрационной доске. Актеры играют ее очень сдержанно, как библейскую притчу о жизни и смерти – смерти тела и жизни человеческого духа. И борьба фашистского коменданта и узников гетто похожа на сражение шахматистов: внутреннее напряжение при внешней бесстрастности. Черные фигуры – белые фигуры: фашистский крест на повязке – желтая звезда на пиджаках. Нет, впрочем, есть и другое отличие – музыка. В приемнике Шогера пиликает скрипочка, точно бездарная отличница отрабатывает этюд. В унисон этой скрипочке орет искусственно-рожденный младенец – плоть убийцы. Задуши его – и стихнет ненавистная скрипка, вернется звучащий в ушах рокот волн в Паланге: музыка счастья. Нэлли Уварова (Рахиль) движется, как по канату, за ускользающим сознанием своей героини.
Радость повторного материнства, оплаченная гибелью мужа и сына, – страшные подозрения при виде белобрысого ребенка – разговор с погибшим мужем и способность еще отдавать себе отчет в том, что подступает безумие, – невыносимый крик чужого младенца…
Эмоциональная скупость актерской игры равняется постоянному напряжению обитателей гетто. Тем острее воспринимаются дозволенные всплески эмоций. Мужчины, рискуя попасться, вытаскивают из всех карманов запретные цветы – букет влюбленному мальчишке, и сами улыбаются оттого, что цветов получилось так бесконечно много. Без пяти минут гений (Александр Доронин), который так и не доучится в университете, идет к месту самоубийства, с упоением разрушая самые стройные философские системы: они ничего не стоят перед железной логикой его неграмотного отца-портного (Илья Исаев), посылающего сына на смерть.
А совсем юный Исаак (Дмитрий Кривощапов) не может сдержать восторга перед жизнью, где, как цветок посреди асфальта, расцветает его любовь. В конце концов, и гетто может быть не только за колючей проволокой, и свободным можно оставаться даже в скорлупе ореха.

№28 (25296) от 17.02.2010

Автор: Ольга ФУКС
http://www.vmdaily.ru/article.php?aid=91461

Поверх барьеров - Российский час
сюжет о премьере спектакля "Ничья длится мгновение".

Текст программы

На сцене Российского Молодежного театра “Ничья длится мгновение”
18.02.2010 21:00
Марина Тимашева

Марина Тимашева: В Российском Молодежном театре - премьера спектакля "Ничья длится мгновение" по роману "Вечный шах". Его автор Ицхокас Мерас родился в Литве в 1932 году. В 1941-м родители погибли от рук нацистов, его спасла и вырастила литовская крестьянская семья. Мерас в 1972 году уехал в Израиль. На премьеру в Москву он прибыть не смог – приболел. “Вечный шах” написан в начале 60-х годов, был издан в СССР. Несмотря на то, что в нем очень много диалогов, а это удобно для инсценировки, прежде его в театре не ставили.
Книга написана на литовском языке. Режиссер спектакля Миндаугас Карбаускис работает в России, но по происхождению он - литовец. Он сам сделал сценическую версию книги, и она построена на том же принципе, который использовал Анджей Бубень в работе над “Даниелем Штайном, переводчиком”. Бубень тогда выделил шесть историй разных людей и стянул их к судьбе самого Даниэля Штайна.
Миндаугас Карбаускис тоже выделил шесть историй и стянул их к Аврааму Липману (Илья Исаев), у которого было много сыновей и дочерей, и все они погибли в гетто. Если главы в книге называются “Ход пятый” или “После семнадцатого хода”, то каждой сцене спектакля, заключительной главе короткой человеческой жизни, предшествует простой зачин: “Я, Авраам Липман родил сына…” от этих слов исходит скорбная библейская мощь, поддержанная мерной поступью музыки.

Звучит фрагмент спектакля:
- Я родил сына Касриэла, я родил дочь Инну, я родил сына Исаака, я родил дочь Рахиль, - сказал Авраам Липман

Марина Тимашева: Вот Рахиль Липман (Нелли Уварова), которой разрешили родить ребенка, а она его убила, потому что он был зачат в результате нацистских экспериментов по искусственному оплодотворению.

Звучит фрагмент спектакля:
- А Лиза родила вчера, еще не видела своего ребенка. Она была еще очень молода, совсем еще ребенок. Девочка.

Марина Тимашева: Вот Касриэл Липман (Александр Доронин), ницшеанец, испугавшийся, что не выдержит пыток и станет предателем.

Звучит фрагмент спектакля:

Я знаю Шопенгауэра и Спинозу, писания апостолов и Фрейда, читал Ветхий завет и Карла Маркса. Маркс говорил: нам нечего терять, кроме своих цепей! Оно, конечно, у кого нет больше ничего, тому терять нечего. Я мог бы дополнить этого спинозу Маркса: можно потерять жизнь. Но я дополню его иначе... Мои друзья, мои братья и сестры готовятся к восстанию, готовятся уйти в партизаны. Да мало ли они к чему еще готовятся! …Каждый день, возвращаясь с работы, они проносят в гетто оружие. Сам Шогер не может их накрыть, не может добраться до тайников. Тут-то я и дополню Карла Маркса. Потому что для меня черная ночь бела как день. Я знаю, кто проносит оружие, знаю, где его прячут, и в одну из таких белых ночей Шогер выгребет оружие из всех тайников и поставит к стенке тех, кто норовит встать в один ряд с этим спинозой Марксом. А мне что?

Марина Тимашева: Этот теоретически, на словах, подлый человек, на самом деле, покончит с собой, чтобы не выдать своих. А вот Инна Липман (Дарья Семенова) – знаменитая в прошлом певица, которая пронесла в гетто партитуру оперы "Жидовка". И еще литовская супружеская пара, спрятавшая у себя еврейскую девочку. Все эти люди погибли. По логике спектакля (в книге - иначе) погибает и Исаак Липман (Дмитрий Кривощапов), который выучил играть в шахматы фашиста Шогера. А Шогер (Степан Морозов) выдумал новое правило: если Исаак выигрывает, то погибает сам, если проигрывает - погибают дети из гетто.

Значит, это история гетто и история двух народов (литовского и еврейского), между которыми было всякое, но хорошее тоже было, и об этом следовало напомнить, история рода, который приходит, а если уходит, то не по своей воле. Это история отца, который родил много обреченных на смерть детей, и все они вопрошают: “Зачем?”. Вопрос звучит так, будто задан не Аврааму Липману, а небесному отцу: зачем ОН обрек на такие страшные страдания своих детей.

Звучит фрагмент спектакля:
-Зачем, отец? Зачем, отец? Зачем?

Марина Тимашева: Карбаускис отсек некоторые сюжетные линии. В спектакле нет Янкеля, убившего немецкого солдата, поляка Янкеля, который нашил звезду на свою одежду и по доброй воле пошел в гетто, из верности дружбе. Нет Ривы и Атанаса, погибших в сражении. Нет возмездия, которое постигло в финале палача Шогера. Из спектакля убрано почти все, что связано с активным сопротивлением и происходит за пределами гетто. Но все же - это история противостояния, тихого, упорного, упрямого.
Исаак собирает цветы. Цветы в гетто запрещены, их отнимают, Исаака избивают, он собирает их снова и снова. Его бы забили до смерти, если бы не другие мужчины гетто: они - каждый по цветочку - собрали букет полевых ромашек для его возлюбленной, Бузи.

Звучит фрагмент спектакля:

- Мне тепло. Я жду, когда появится Бузя, затем мы вместе идем на двор, туда, где длинное бревно и деревянный ящик. Я сажусь на бревно. А Эстер устраивается на ящике. Она садится так, поджав ноги, обняв колени, и прижимает к ним подбородок. И я доволен, я счастлив, что мы сидим вместе, что она сидит так, а не иначе. Я закрываю глаза. Я все забываю.

Марина Тимашева: Как и брат ее, Исаак, Инна Липман знает, чем рискует, когда отправляется в город за партитурой, но - ноты ей важнее собственной жизни, потому что по этим нотам ее друзья исполнят оперу, запрещенная премьера состоится, а значит, они не покорены.

Звучит фрагмент спектакля:

- Хорошо, что на этой земле есть много живых людей. Если бы я могла собрать их всех в большом зале, таком большом, чтобы в нем уместились все-все… Я вышла бы на сцену, и не стала бы говорить, кто я. Просто женщина, такой же человек, как и они, хочет петь для них.

Марина Тимашева: Конечно, Карбаускис ставил спектакль не про гетто и не про Холокост, а про то, что люди сами выбирают, как поступать. Исаак может решить исход игры с Шогером "вечным шахом" и остаться в живых. Но он поступает иначе – объявляет мат. Жизнь - не игра, люди - не фигурки на шахматной доске, им не нужна вечная ничья со злом. Это такой тихий, неприметный героизм: делай, что должно, и будь, что будет. Люди, запертые в гетто, лишенные всех прав, не унижаются, не, как сказали бы теперь, прогибаются, как сказали бы теперь. У них нет ничего, кроме чувства собственного достоинства и готовности жертвовать собой. Они умирают, но с прямою спиной. В них, даже если они принадлежат иудаизму, жива христианская идея искупительной жертвы – ради других, ради будущего. Часто говорят, что Карбаускис ставит спектакли про смерть. Неправда, не случайно же он заканчивает свою историю тем, как бежавшая из гетто молоденькая Лиза кормит ребенка тех самых литовцев, которые пробовали спасти младшую дочь Авраама Липмана.

"Ничья длится мгновение" - изобразительно строгий, европейский, я бы сказала, по форме протестантский спектакль: демонстрационные шахматные доски, длинный стол, стулья. Одежды - серые, коричневые, черные, выделяются только женские голубые платки, свастика на рукаве у Шогера и желтые звезды на одежде у всех остальных. Теснота ощутима физически: движения мало, потому что мало места. Очень тихо: шум моря, тиканье часов, немного музыки. Самый громкий звук в спектакле - плач младенца.

В этом спектакле нет никакого натурализма, все выполнено условно: женщина кутает ноты в шубку, как ребенка. "Лабораторные", нацистские дети - свернутый фашистский китель. Обычные дети - маленькие белые распашонки. Хлыст рассекает воздух - это бьют Исаака. Вешалки переходят из одного спектакля Карбаускиса в другой, они были и в “Рассказе о семерых повешенных”, и в “Счастливой Москве” - что-то вроде подписи художника под полотном , здесь тоже: на гвоздик вешают одежду - значит, повесили человека. И никакой еврейской жестикуляции, пластики, говора, ни единого слова на идиш. И актеры ведут рассказ сдержанно, благородно, без сентиментов, без пафоса. Это минималистский спектакль, но действует он сильно, и зрители плачут.
Я попросила переводчика романа Феликса Дектора сказать несколько слов о том, что он видел.

Феликс Дектор: Это тот текст, который написал Ицхокас Мерас, который перевел я на русский, но это не спектакль текста. Режиссер Карбаускис перевел его в другое измерение, в другую плоскость. Сама вещь написана не по законам прозы, а по законам стиха. Там четкий ритм, динамика. И Мерас сделал, казалось бы, кощунственную вещь - он опоэтизировал гетто. Карбаускис сумел это передать, причем не стандартно, не словами, а всей атмосферой: жестом, музыкой, молчанием, паузами, морем, небом.

Марина Тимашева: Предоставим слово Алле Гербер, Президенту Фонда “Холокост”.

Алла Гербер: Я столько лет занимаюсь Холокостом и еще не отвыкла чувствовать. И этот спектакль - замечательный, потому
что он действует, конечно, на сердце, на душу, и начинаешь думать, думать, думать… Потому что мы живем в такое время, когда снова и снова свастика, и опять нацисты, неонацисты… Я думаю о мудрости этого замечательного Авраама Липмана, я думаю о жертвенности, я думаю об этом мужестве и о бесконечности этой трагедии, бесконечности, которая в нас, в каждом: как зал слушал, как зал смотрел, как зал внимал тому, что происходило на сцене. Это замечательный спектакль – тонкий, умный, на каких-то поразительных паузах, когда можно задуматься и остаться со своими мыслями, очень пластичный, очень сдержанный. Он не призывает тебя рыдать и плакать, а ты плачешь. Он очень тихий, и в этой тишине его колоссальная мудрость и такт по отношению к трагедии и по отношению к нам, зрителям. Мы, зрители – молчаливые участники этого спектакля. Режиссер дает нам эту возможность быть там.

Марина Тимашева: Мне остается добавить, что у Миндаугаса Карбаускиса, одного из лучших современных режиссеров, нет ни своего театра, ни даже своего курса в институте, хотя именно он заслуживает и того, и другого

http://www.uvarovanelly.ru/forum/viewto ... &start=180