Цитата:
заметки для себя о спектакле Карбаускиса
Хорошо, что к нам приезжает знакомая сегодня и мама обязала меня быть, иначе я бы я негодовала на себя, что не взяла билеты на два дня подряд.
"Ничья длится мгновение" - это настоящее чудо. Тот самый Карбаускис. Как будто все совпало.
Не буду цитировать Перека или Адорно.
Думаю, писать об этом спектакле я буду еще не раз, поэтому сегодня для себя выкладываю свое линейное видение.
НИЧЬЯ ДЛИТСЯ МГНОВЕНИЕ
Когда зрители входят в зал, за заполняющим всю длину сцены столом уже сидит один из актеров, Степан Морозов, склонившись над шахматной доской. В глубине сцены в ряд поставлены настенные демонстрационные шахматные доски, только на одной из которых идет партия. Илья Исаев будет по одной их уносить, обнажая их держатели-мольберты, напомнившие мне гильотину, в спектакле же прозвучит еще сравнение с православным крестом… Пока на одном краю раздумывают над следующим ходом в игре двое персонажей, к противоположному краю по одному, тихо присаживаются трое жителей гетто. Спектакль начался.
Мир гетто делится очень просто: есть знак свастики, а есть – желтая звезда. Стоит ли за этим что-нибудь? Актер надевает маску – и вот он уже в том или ином лагере. Вот Морозов сидел только что за столом, и зритель ничего о нем не знал, а потом на рукаве его кожаной куртки (черный кожаные куртки – извечный символ власти и чего-то неприятного, совсем несветлого, как же вспоминается Пильняк – вот, кстати, автор, который Миндаугасу, думаю, может быть интересен) появляется правосторонняя свастика, и он оказывается немецким комендантом Шогером. Героиня Семеновой, тоненькая девушка с желтой звездой на жакете, радуется, что сегодня с их полицаем стоит не немец, а чех: актер надевает переданную кожаную куртку и проходит по сцене фашистом-чехом.
Ина Липман Дарьи Семеновой – бывшая певица, которая бежит от «бывшести» и последними силами сохраняет в себе артистку, без чего она останется один на день с тем, что есть на самом деле… Лейтмотивом звучат в спектакле эти слова: представить себе, что я свободна, что вокруг нет того, что есть на самом деле. И важно – убежать, но в побеге этом нет ничего от трусости, убежать – значит не поддаваться. Быть артисткой, несмотря ни на что. Быть самим собой, быть самому – потом ведь отчасти за эту свободу выбора, самостоятельность шага сделает свой решающий (!) ход ее брат Исаак.
Ине еще хочется, чтобы ее узнавали, чтобы она была узнаваемой Инной Липман, которая почти Мария Блажевска, к имени которой на афише приписывают ненужные буквы, потому что им так нравится (INNA LIPPMANN), а не только девушкой с желтой звездой. Это самый жестокий приговор, потеря личности для нее уже равносильна смерти. В постановке гетто все почти так же, как на большой сцене, только дублеры есть у всех. Не только у главных, но и у второстепенных, и даже в оркестре. «У каждого человека есть дублер» - беспомощно проговаривает Ина. Она пытается говорить, как раньше, но во всех ее словах сквозит неизбывная горечь. Она мечтает о том, как она будет сидеть в партере с накинутым пуховым платком и слушать Мирку, ее дублершу, которая будет петь лучше, чем она, и станет знаменитой, и ей тоже припишут много ненужных букв… Мечты эти – со слезами, мечты о будущем и прошлом, которому настоящее не даст сбыться. Она слишком хорошо это понимает и, когда Мария, ее подруга Мария Блажевска (Нелли Уварова), повторяет слово в слово ее мечту, она не выдерживает и уходит.
У ворот ее поджидает Шогер. Она в ловушке, желтая звезда на жакете, а в жакет завернута драгоценная партитура, за которой она и отправлялась в этот рискованный путь, и ее она обязана пронести. Опера называется «Жидовка»: в ответ на безымянный приговор, на сведение человека к жидовке – уникальное произведение искусства, уникальная партитура с автографом самого композитора Галеви. Она решает до конца оставаться артисткой и не дать своему делу умереть: жакет с партитурой она передает через первого встречного Мирке, а сама остается на растерзание коменданту, но остается несломленная, с гордыми интонациями в голосе, танцующая напоследок танец с кастаньетами – горохом, который ей дала Мария. После такого вызова у нее остается лишь «капля времени», немец хватает ее за руку и музыка останавливается. Но Инна Липман до конца была артисткой.
Изя, Исаак Липман, влюблен. Он так трогательно рассказывает о Бузе! Бузя улыбается, как светит весеннее солнце. Бузя прижимает к коленкам подбородок – Изя (Дмитрий Кривощапов), оставшись наедине, копирует ее позу – и становится похожим на ангела. «Я закрываю глаза. Я всё забываю.» - говорит Изя, и как будто вокруг нет того, что есть на самом деле… Но приходит Шогер и нарушает покой.
Шогеру не нравится, что Липман спокоен, ведь на кону - жизнь. Он не может подумать, что ценности бывают различны.
Шогер насмехается над жителями гетто: «Король только один, поэтому вы должны проиграть».
«Я родил дочь Ину» - предварял сцену с Иной ее отец Авраам. «Я родил дочь Рахиль» - начинает он следующий эпизод.
Роженица Рахиль (Нелли Уварова) беседует со своим мужем Давидом (Тарас Епифанцев). Она спрашивает его, хотел ли он сына? Он односложно отвечает: «Да, Рахиль, я хотел сына». Ее волнует вопрос почему, но на все ее предположения муж отвечает отрицательно, лишь на один ответом служит ужасная тишина: Потому что нашего Мейшале увезли..? Но она назовет Мейшале этого ребенка, ведь у них теперь снова есть сын. Но что-то беспокоит ее, она несет ребенка мужу, подталкивает его к малышу (на сцене он обозначается взглядами Нелли на сиденье стула) – Епифанцев с каждым ее прикосновением сдвигается со своего стула в сторону ребенка, как каменный – и в результате падает – так, что становится понятно: он был мертв. Мужа Рахиль не стало неделю назад, хотя она не видела, как он умирал, его увезли куда-то, как их Мейшале. Она склоняется к распростертому мужу, улыбается – не верит в его смерть. Для нее он живой, «Ты живой у меня перед глазами». Только очень далеко. Епифанцев подхватывает Нелли и усаживает к себе на коленки.
Шогер приносит соседке, Лизе, ребенка: Морозов сворачивает куртку, улюлюкает над ней, играет в козу, после этой детской игры-угрозы все замолкает. Тишина в этом спектакле - самые страшные моменты.
Пусть люди говорят, они не знают, - говорит Рахиль на мысли о том, почему ее и Давида ребенок – с совершенно белесыми волосами, хотя у мужа волосы черные как смоль. Неважно, это их ребенок, их Мейшале, и его не заберут, не посмеют забрать. Но Лизе приносят тоже белесого ребенка, и она с отчаянной надеждой спрашивает ее, был ли ее муж блондином. Сомнений не остается, ее внутреннее беспокойство обретает причину, и она не может боле переносить крик этого – не-их – ребенка. В этой сцене Нелли Уварова блестяща, она глазами сходит с ума, детский плач доносится до нее, даже когда она закрывает от ужаса уши. С ней снова разговаривает Давид, признающийся теперь, что не хотел сына. Она бросается на ребенка, и раздающийся шум моря скрывает происходящее.
Если Ине, Рахиль посвящены отдельные эпизоды, то Шогер – сквозная фигура, его появления недлительны, но характерны. В эпизоде с цветами он проверяет приходящих с работы евреев. У одного он замечает губную гармошку, отбирает – и брезгливо достает накрахмаленный платок, чтобы сыграть на ней. Он зверски швыряет ромашки, которые для своей любимой хотел пронести романтик Изя, и говорит, что это по закону. Ему жалко наказывать Исаака: но не потому, что он понимает красоту поступка или вообще цель Липмана, значение цветов и т.д., а потому, что герой Кривощапова – его партнер по шахматам, и лишние удары плетью могут помешать игре. Поэтому во второй раз он «милосердствует» - дает не 15, а 14 ударов, чтобы половина пришлась на спину, а половина – на ноги, так он сможет сидеть за доской… Шогер говорит, что он не может по-другому, это закон. «Все мы – рабы закона!» - произносит Степан Морозов и встает с актерами, играющими возвращающихся с работы евреев, в одну шеренгу. Но тут же отстраняется и начинает высекать в воздухе фигуры шпагой-прутом. Для него это – игра, и он игриво фехтует орудием калечения и унижения. В этой игре ему досталось выставлять правила. И он этому безмерно рад. А по-другому ведь и быть не может? В шахматах ведь только один король. (Когда ему достается шахматная фигура, он так игриво ее проглатывает и так самодовольно ..)
Но в гетто люди живут – с душой. И косо смотревшие на Изю работники, которые проносили в тайник оружие, а он – цветы, чем мог их всех загубить, проносят ему по одной ромашке – каждый. Актеры подходят к Изе по нескольку кругов. Это – подвиг. Невероятная, человеческая взаимовыручка. И зал аплодирует. Звучит прекрасная, благостная музыка, в отгороженное гетто прорвался луч света…
У Авраама Липмана есть еще один сын – Касриэл. Александр Доронин в темно-синем пиджаке походит на студента-франта, и это не случайно. Он был студентом, хоть и недоучился. Но он знает Ницше, Спинозу, Шопенгауэра, Маркса. Он говорит о том, что он сверхчеловек, он пытается казаться им самому себе, не признаваться себе, что просто -предатель. Но он Липман, и в нем есть - о, есть! – совесть. Его совесть – в отце. Самая пронзительная фраза: «Что может сказать отец сыну, если сын его – сверхчеловек и боится, что ему отрубят палец?» Модно повязанный шарф – как предзнаменование петли. Изображая смерть, Доронин падает на Исаева-отца: семья примирена, сын – сын своего отца, он сделал правильный выбор, хоть в смерти найдя благословение своего отца.
С «Рассказа о семи повешенных» идет синекдоха Карбаускиса: повешенные куртки (тулупы и т.д.) как знак исчезновения их хозяев. Значимое отсутствие. И вот перед Авраамом Липманом – верхняя одежда его детей. Он любовно сжимает в руках жакетик Ины. «Будет ли кто счастливее меня – когда я увижу вас снова вместе?»
В спектакле много реприз, которые скрепляют отдельные эпизоды, повязывают их единой нитью. Вот сомневающаяся Рахиль склоняется в жутком порыве над малюткой – ее перехватывает муж. А вот кричит Лиза от произошедшего с ее-не-ее ребенком – и ей прикрывает ладонью рот тот же актер, Епифанцев.
Умирают Йонас Климас, Она Климене и Тайбеле – дочь Липмана, которую они приютили и которая явила в их дом чудо: Она забеременела и родила тоже девочку; вторая хозяйка в доме Бронислава относит девочку Липману – тот знает, куда ее нести: Дарья Семенова перевоплощается, сняв пуховый платок и надев больничную косынку, в Лизу и берет себе (обратно?) девочку.
Шогер продолжает раскрываться со своей мерзкой и игровой стороны. Он заявляет в присутствии еврея, что для того, чтобы выигрывать в шахматы, видимо, нужна еврейская голова. На сцене повисает молчание. Для него это как шутка и игра, из которой он всегда выйдет победителем.
Авраам Липман – человек настрадавшийся и оставшийся благородным. Шогер наказывает его за то, что он не снимает шляпы, – тот продолжает ее не снимать, поскольку «таков обычай». Ему нипочем – плети, потому что главное – внутренняя сила и внутренняя правда. Исаев играет просто и чарующе. Авраам Липман не снимает шляпы для удовольствия немцев, но когда отказывают оставить детей в гетто, когда уже ничего не остается – он снимает эту шляпу. Он готов пожертвовать своей гордостью, своими убеждениями – ради других, ради детей. Шогер только умело пользуется такой готовностью и представляет возможным спасение детей при условии смертельной игры с ним Исаака. Условие кощунственно, Исаак – последний сын Авраама Липмана. Но Шогер знал, на что «давить». Ему не важны, по сути, все эти смерти, кого именно убивать, - ему интересно подергать за ниточки людей, манипулировать их сознанием, поведением.
Во время поединка с Изей он скажет отцу, чтобы тот удерживал (в жизни) сына.
Склоненный к сыну отец произнесет: «Ты ведь можешь сделать ничью».
Исаак Липман ответит: «Не бойся, отец, я сделаю так, как лучше».
В спектакле не прозвучит замечания Шогера о том, что дети все равно не будут оставлены. Хотя на это намекается упомянутой игрой Морозова со свернутой в младенца курткой, заканчивающуюся гробовым молчанием. Но здесь важно не это.
Изя выбирает не компромисс, не вечный шах. Вечный шах – это позиция, в которой находятся все они в гетто. И власть – у их противников. Они вершат судьбы. Изя выбирает спасение своей души и личности. Здесь и сейчас он мог сам решить. Сам – прекратить. И он выиграл, а Шогер – проиграл.
Творчество Карбаускиса – монументально.
Комментарий:
zosya_tse
2010-02-10 06:34
завтра прочту как следует, выскажу.
Сегодня только - какие зрители были пришибленные... мёртвая тишина. Шок.
http://baby-frances.livejournal.com/91041.html
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
А я сижу на работе до 9-ти утра и ничегошеньки не могу сделать.. даже просмотреть свои фото не могу. 
Спасибо за творчество! 
Люблю, ценю и уважаю...
И всё же не оставляю надежды на серьёзный отзыв о премьере. 
