65-летие Победы
Война у каждого своя
ВЗГЛЯД
Майская афиша московских театров спектаклями о Великой войне и Великой Победе отнюдь не перегружена. Чтобы их сосчитать, хватит пальцев одной руки, чтобы пересмотреть – коротких майских праздников.
НИЧТО НЕ ЗАБЫТО?
Наверное, если сложить цепочкой все слова о том, как важно сохранить память о минувшей войне для следующих поколений, ею можно было бы обернуть весь земной шар по экватору. Возможно, даже не один раз. Но память не бандероль, её нельзя просто передать из рук в руки. Это должно быть что-то живое. То, что цепляет за душу, обжигает, заставляет задуматься о том, какой бывает цена жизни человеческой… Живых свидетелей остаётся всё меньше и меньше. Не в каждом семейном архиве сохранились фотографии или письма военных лет. Кинематографу его набирающая обороты 3D – оснащённость далеко не всегда идёт на пользу. Сидящий в зале человек хоть и вздрагивает от грохота взрывов, вжимается в кресло, прячась от летящего «прямо на него» бомбардировщика, всё равно где-то краешком разума понимает – это понарошку. А в театре во главе угла не технологии, а люди. Те, что на сцене, и те, что в зале. Его предназначение в том и состоит, чтобы соединять людей. Через пространство и время.
То, что в неюбилейные годы спектакли о войне большая редкость, хоть как-то объяснимо. Но нынче-то! Возможно, всё дело в том, что идиосинкразия к «датским» спектаклям пустила слишком глубокие корни в тех, кто десятилетиями обязан был их придумывать, ставить, играть по указке сверху, а не по собственной воле. Можно предположить, что режиссёрам не хочется обращаться к советским пьесам, поскольку они не рассчитывают открыть в них что-то принципиально новое для сегодняшнего зрителя, а драматургам разнообразных новых волн интересны совсем иные сюжеты и персонажи. Наконец, не исключено, что во всём виноваты… деньги. На полноценную постановку требуются немалые средства, а их у театров всегда в обрез. Юбилейные торжества пройдут быстро, «целевой» зритель, включая ветеранов, пенсионеров и школьников, иссякнет, а зрителя среднестатистического, идущего в театр более за отдохновением, чем за раздумьями о судьбах отечества, спектаклем о войне увлечь трудно (читай – экономически невыгодно).
Доля истины есть в каждом из этих предположений. И всё же… Можно обратиться к пьесе не просто хрестоматийной, скажем больше – классической, такой, как «Вечно живые» Розова, как это сделал Борис Морозов в ЦАТРА, и поставить совсем простой, очень искренний спектакль, который тронет даже молодых нигилистов, каковых среди нынешних 15–20-летних, увы, немало. Можно взять не пьесу, а прозу, достаточно известную, но не очень сценичную – «Будь здоров, школяр!» Окуджавы, как поступил Марк Розовский в театре «У Никитских ворот», и предложить зрителям представить, что было бы с ними, окажись они на месте героев этой почти документальной повести.
В конце концов можно пригласить на постановку режиссёра, который просто в силу даты своего рождения никак не мог попасть под «датский» каток, и рискнуть перенести на сцену роман о жизни и смерти в еврейском гетто, то есть окунуться в тему, которой в нашем театре как бы и не существовало вовсе. Такое неординарное решение принял худрук Российского молодёжного театра Алексей Бородин: «Ничья длится мгновение», поставленная Миндаугасом Карбаускисом, для многих стала одним из самых сильных впечатлений нынешнего сезона.
ПРИТЧА О СОВЕСТИ
Виктор Розов дал советскому театру нового героя, которого с чьей-то лёгкой руки все теперь называют исключительно во множественном числе – «розовскими мальчиками». Эти мальчики, как и их создатель, всегда чётко знали, что хорошо и что плохо, как поступать нужно и как нельзя ни в коем случае. И всегда говорили правду в глаза. Собственно, не только они, но практически каждый персонаж в его пьесах – это в значительной степени чистый, беспримесный характер-символ, отчего пьесы приобретают свойства притчи.
Борис Морозов и ставил «Вечно живые» как притчу, поместив сюжет не в детерминированные временем интерьеры, а разыграв его на фоне военных фотографий (сценография И. Сумбаташвили, готовящегося отметить в этом году своё 95-летие!). Простая и ясная история о героях и трусах, выстроенная абсолютно традиционно, может показаться нынешним ровесникам розовских персонажей слишком наивной, прямолинейной. Особенно если учесть, что у многих из них представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, изрядно перепутались. Монолог Марка (Николай Лазарев сделал его очень похожим на сегодняшних прагматиков) о том, что «глупо» идти на фронт добровольцем, имея отличные технические мозги и совершенно не умея держать в руках винтовку, циничен до предела. Но кое-кто в зале (а молодёжи на премьере там было немало), по всей видимости, готов был с ним согласиться и абсолютно искренне удивлялся альтруизму Бориса (Анатолий Руденко, похоже, и сам не всегда верил своему герою. В отличие, скажем, от Татьяны Морозовой (Вероника) и Валерия Абрамова (Бороздин), которым удалось создать полнокровные, «выпуклые», эмоционально заразительные характеры – другое дело, что их персонажам порой приходилось по воле партнёров оказываться в сильно разреженном, или даже «безвоздушном» пространстве. Это при том, что некоторые исполнители, и в первую очередь сыгравшая Нюру-хлеборезку Елена Анисимова, а также Анастасия Бусыгина с её запоминающейся Монастырской, воочию подтверждают известный тезис об отсутствии маленьких ролей. Впрочем, несмотря на обидные ансамблевые проколы, розовская пьеса в ЦАТРА «работает»: трогает, заставляет задуматься о вещах важнейших! Конечно, для многих сегодня совершенно непостижимо, как можно было так безоглядно отдавать свою жизнь государству, которое так мало эту жизнь ценило. Но в том-то и дело, что защищали они не государство, а Родину.
Мир, в котором мы сейчас живём, совсем иной. Как приблизить тот мир к нашему? Слишком велик соблазн заставить людей 40-х годов XX века вести себя, как мы, даже в такой канонической пьесе, но это уничтожит правду времени, материю, как известно, чрезвычайно хрупкую. Никакой передачи памяти не произойдёт. Получается, что каноничность, традиционность (кто-то, возможно, назовёт это даже архаичностью) спектаклей по советским пьесам о войне неизбежна? Каждый сам решает, как ответить на этот вопрос…
ШЁЛ МАЛЬЧИШКА ПО ВОЙНЕ
Для Марка Розовского тема войны – это прежде всего судьбы мальчиков и девочек, в одночасье сменивших школьную форму на солдатскую. К 60-летию Победы он поставил «Всегда ты будешь» – спектакль по дневниковым записям московской школьницы Нины Костериной. Нынешнюю премьеру – «Будь здоров, школяр!», в основу которой легла первая повесть Булата Окуджавы, можно считать второй частью своеобразной дилогии о военной юности целого поколения.
Неуклюжий смешной очкарик (не лишённый обаяния Никита Заболотный) на фронте занят тем, что подносит мины к миномёту. А заодно пытается понять, что такое война и кто он на этой войне. То в синхрон с сюжетом, то в контрапункт звучат песни Окуджавы. Зрители тихонько, почти про себя, подпевают, четвёртая стена рассыпается на знакомые аккорды, и в какой-то момент понимаешь: песни перекрывают то, что происходит на сцене. Для большинства двадцатилетних Окуджава – просто страничка прошлого, они живут другими ритмами, но у тех, кто старше, с этими песнями, как правило, сцеплены свои воспоминания, сугубо личные ассоциации, совсем не обязательно связанные с войной, а своя рубашка, как ни крути, ближе к телу.
Этим, конечно, можно пренебречь, поскольку спектакль в первую очередь рассчитан на молодого зрителя. Не зря же режиссёр вывел на сцену чуть не половину очередного своего курса, точно рассчитав «эффект приближения». Студенческий задор объясним и понятен, для них этот спектакль – учебная работа: надо спеть – споём. Но актёры-профессионалы оказались в трудном положении – песни играют вместо них. При том, что и Юрию Печенежскому (Коля Гринченко), и Ивану Машнину (Старшина), и Владимиру Давиденко (Сашка Золотарёв) есть что играть. Есть что сказать зрителю. У их ведь тоже есть своя война.
ПРАВО ПОСЛЕДНЕГО ХОДА
В 41-м, когда погибли родители, Ицхокасу Мерасу было всего семь лет. До конца войны еврейского мальчика прятали литовские крестьяне. В самом начале 60-х в Литве же вышел его роман «Вечный шах» об узниках вильнюсского гетто. Вот его и выбрал для своего возвращения Миндаугас Карбаускис. Только новый перевод заказал специально для постановки (переводчик Феликс Дектор). И название изменил: «Ничья длится мгновение».
Мудрецы нередко уподобляют жизнь шахматной партии. Мерас, а вслед за ним и Карбаускис, сделали эту метафору осязаемой. Пространство большой сцены РАМТа превращено в зал для сеанса одновременной игры: семь демонстрационных досок, длинный стол, за которым появляются и исчезают «игроки», и несколько рядов для зрителей. Сценография Анны Фёдоровой лаконична и сдержанна, как и режиссура Карбаускиса. Никакого еврейского акцента. Ни криков, ни выстрелов. Виселицы – три крючка для одежды. Тела казнённых – два пальто, мужское и женское, и маленькая детская шубка с жёлтой звездой. Малышку Тайбеле, самую младшую дочь Авраама Липмана (блистательная работа Ильи Исаева), повесили вместе с приютившей её литовской семьёй.
Дети старого Липмана гибнут один за другим. Оперная прима, светлая и трогательная Инна (Дарья Семёнова) проносит в гетто партитуру запрещённой оперы. Мечтательница Рахиль (Нелли Уварова), жертва эксперимента по искусственному оплодотворению, убивает рождённого ею младенца. Касриэл кончает с собой, не выдержав обвинения в предательстве. В шахматы играет только Изя (удачный дебют недавно принятого в труппу Дмитрия Кривощапова). С комендантом гетто Шогером (Степан Морозов, сыгравший эту роль на очень тонких нюансах). И ставка в этой игре – дети гетто и его собственная жизнь. Выиграет – умрёт, но детей оставят в гетто. Проиграет – будет жить, но детей увезут (может, в газовую камеру, может, в клинику для опытов). Только вечный шах, сделать который труднее, чем выиграть партию, может стать спасением для всех. Каждый говорит о своей жизни (и о смерти) почти спокойно. Это мы заглянули в гетто на пару часов, а они там живут много месяцев. «Дальше – неинтересно, – говорит нам Инна, прекрасно понимающая, что её ждёт за самовольный выход из гетто, – главное, что у меня был дублёр». Вот камертон спектакля. Мой дед, начавший воевать ещё в Финскую кампанию и встретивший май 45-го в Берлине, тоже говорил о войне не как о ежедневном подвиге, а как о будничной тяжёлой работе, спокойно и рассудительно, иногда с юмором и всегда без пафоса.
Кому-то наверняка захочется обвинить Карбаускиса в эмоциональной холодности, даже в расчётливости. Но, по-моему, это не так. Хирург не имеет права на эмоции. Его дело оперировать. А выздоравливать от клише предстоит нам.
Виктория ПЕШКОВА
http://www.lgz.ru/article/12582/
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
