|
4
Утром пришла мама. Отдёрнула шторы на окнах, и сразу всё стало по-другому. Подевались куда-то поиски смысла жизни, захотелось просто позавтракать. Этот полумрак по утрам действовал ему на нервы.
Он уговорил мать составить ему компанию. Есть одному тоже было тоскливо. Вот же, прожил один столько лет, а теперь тяготится одиночеством. Наверное, это первые звоночки того самого, полушутливо думал он, насчёт "стакана воды"...
Мама, слава богу, была в своём "поверхностном" настроении, которое в последнее время из-за известных событий стало изменять ей. Говорила о посторонних вещах, о Лондоне и "Зималетто". Вчера у неё с Андреем состоялся разговор, благодаря которому он надеялся, что охов и ахов по поводу его безответственности, того, что он не думает ни о себе, ни о родителях, станет меньше, а ещё лучше - вовсе не будет. Нет, ну он поступил, как последний идиот, конечно, поехав на эту охоту, но выслушивать сей диагноз каждый день просто выше его сил. Намекнул матери, что однажды утром встанет - уж постарается - и уедет домой. И так паршиво на душе, волком выть хочется.
Как его бесила его беспомощность. Ни с того ни с сего, на ровном месте оказаться прикованным к постели, он не мог в это поверить. И в первые дни всё порывался встать, пошевелить плечом, назло, вопреки - но каждый раз валился на кровать с чувством, что больше никогда не поднимется. Слабел ещё больше и злился ещё больше. Наконец смирился и решил тихонько это всё перетерпеть. Ничего, настанет и его час. В одно прекрасное утро он легко поднимется с этой ненавистной кровати, ослепительно, а не через силу улыбнётся мучительнице-медсестре, каждый вечер задёргивающей шторы, - и только его здесь и видели. Проклятая клиника, проклятая собственная безголовость, проклятые Щипачёв, Шнайдеров...
Шнайдеров явился, как только мама ушла. Улыбается, гад, как ни в чём не бывало.
- Андрюх, ты как?
- Ты же видишь, лучше всех...
- Крепись, прорвёмся...
Виноватое выражение всё-таки появилось в глазах. Присел на стул у кровати, рассказал новости: знакомая журналистка обещала помочь, адвокат одобряет её предложение. Чем она может помочь? Да всё просто. Приводит сюда съёмочную группу (Шнайдеров уже говорил с Павлом Олеговичем, он договорится с клиникой) и делает сюжет о несчастном раненом, которого допекает следователь. Следователь невзлюбил почему-то именно Андрея и кровожадно повторял при каждом удобном случае, щуря глаза: "Ничего, вот скоро поправитесь, и..." Что будет дальше, он пока не озвучивал, но от этого взмывающего вверх "и" Андрею становилось не по себе. Адвокат упорно, но пока безуспешно пытался найти щадящие выходы из ситуации, мама паниковала, отец становился всё мрачнее и называл его оболтусом без обычной снисходительности. Мама уговаривала отца искать старые связи, предпринимать что-то, но тот отказался использовать что-либо, кроме официальных методов. И вот согласился на какую-то передачу!
- Ты что, с ума сошёл? Какое телевидение? Да я на себя в зеркало смотреть не могу, не то что по телевизору светиться!..
Максим в своей обычной рассудительной манере успокоил его: никакой передачи не будет, просто припугнём съёмкой. Шумихи много, вреда никакого. А польза вполне может быть, милиция вообще сторонится огласки и резонанса. Канал серьёзный, журналистка клянётся, что дело выгорит.
- Что хоть за девица? Из тех ненормальных, что в горячих точках?
- Да ты должен знать её. Она вообще-то в журнале работает, говорит, что брала у тебя интервью на показе. А на телевидении она внештатный корреспондент. Александра Быстрова.
Андрей подумал.
- Не знаю, не помню...
- Да невысокая, рыжая, картавит немного... мило так.
- Так бы сразу и сказал. Конечно, знаю. Сто слов в минуту.
- Точно, - улыбнулся Максим. - Немного странная, но они все странные, ты же знаешь. Зато дело своё знает.
Андрей мучительно поморщился. Как представил, что в палате появится эта деятельная малышка, камеры, свет... И придётся держать лицо, слушать, что-то говорить...
Он взглянул на Максима. Он сильно сдал за эти дни. Под глазами круги, лицо землистого цвета... Ещё бы, в такую яму угодили. И Щипачёв... он вздрогнул, и в который раз за эти дни по спине пробежала ледяная обжигающая струйка. Щипачёва пока оставили под подписку о невыезде, но это ведь - пока... А эта затея с ТВ может всем им помочь. Тем более отец согласился...
Он недоверчиво посмотрел на Максима.
- Как тебе удалось уговорить отца?
- Не я, Малиновский, - снова улыбнулся Максим. - Целый час обрабатывал, говорил ему что-то...
- Про "Зималетто", наверное. - Андрей откинулся на подушку, задумался.
Да, Малина знал слабое место Павла Олеговича. И упор делал, конечно, не на отцовские чувства, как мама, а на то, что компании может навредить вся эта история. Во всех смыслах: от репутации до его, Андрея, отсутствия. Ведь чем дольше будет всё это длиться, тем больше отвлекать. И в их общих интересах поскорей замять это дело, чтобы снова спокойно продолжать работать.
Он снова поморщился и, откинув руку на голову, прикрыл глаза. Рискованный это был аргумент, конечно. А ведь всё было так хорошо. Все неровности, шероховатости, все его ошибки и полуошибки начинали сглаживаться. Отец уже совсем доверился ему, а он его подвёл! Да что там! Он самого себя подвёл! Вон мама рассказала: Воропаев уже тут как тут, прилетел из своего дипломатического корпуса, как только жареным запахло. Пока отцу, конечно, и в голову не приходит то, чего сын не переставал все эти годы опасаться, но кто знает, чем всё это закончится и какие мысли-идеи нашепчет отцу Воропаев...
- Ну что? Я пойду? - Максим поднялся. - Завтра придём с Сашей и, если всё нормально будет, на этой неделе организуем съёмку.
Андрей кивнул и, приподнявшись, пожал протянутую руку. Да, все они попали конкретно. Вот и Шнайдерову Наташкин муж дышит в затылок. Друзья, родственнички... Только отвернись.
- Ну, а у тебя-то как дела? - запоздало спросил он. - Как в банке?
- Да нормально. Надеюсь. Я кое-что предпринял. И ты насчёт "Зималетто" не беспокойся, Рома держит под контролем... Ну всё, до завтра, поправляйся...
- Удачи. - Андрей снова задумчиво посмотрел ему вслед.
Потом позвонила мама: "Наденька хочет прийти". "Мама! Ма-ма!.." - хотелось зарычать ему, но он лишь терпеливо сделал вид, что спит и не очень хорошо себя чувствует. "Отдыхай, отдыхай!" - обеспокоенно ответила она и отключилась. Вот что за напасть в последнее время! Видимо, возраст - действительно безжалостная штука и косит даже самых оптимистичных и прагматичных. И у неё эта дребедень о "стакане воды" в голове засела...
- Сынок, мы не вечные. И ты уже не мальчик, почти 35... Пора задуматься... Семья - не пустой звук, не ругательное слово. Мне так больно думать, что когда-нибудь ты останешься один...
Даже от боли в простреленном плече он не морщился сильнее, чем тогда от этого заявления. Ну, что за разговоры! Ну да, здоровье иногда уже подводит родителей, но это же не повод донимать его матримониальными планами и страшилками о будущем одиночестве! И на том спасибо, что перестала упрекать за Киру. Целый год и дня не проходило, чтобы не напомнить ему, сначала искренне, а потом уже просто по привычке, чтО он, дурачок, потерял и что заставил потерять Киру. А что она потеряла? Человека, даже не влюблённого в неё, не то что не любящего. И никогда бы не полюбил, как бы они все ни старались. Да и она... Любила она его? Теперь, на расстоянии времени, уже точно был уверен, что нет. Устроила же свою жизнь. Не "ах", конечно, но всё-таки...
А поначалу, само собой, было тяжело. Ей очень трудно давалась свобода. Она хотела продолжать быть жертвой, а никто её не мучил. Она хотела, чтоб её жалели, а в глубине души все, кроме Маргариты, радовались за неё. Она привыкла быть цепкой, злой, отчаянной, а в её новом времени не было ни злости, ни отчаяния. Ей пришлось встать лицом к лицу с жизнью, а это было нелегко.
"Мне жалко тебя, пойми ты! Не могу я больше тебя мучить!" - не выдержал он после очередной ссоры, полной упрёков и подозрений, - и ушёл. Она всё никак не могла поверить, да он и сам не мог поверить, что наконец-то сделал это. И, как давно уже предполагал, сразу стало легче, так легко, что ему казалось - он летает. Потом уже пришли угрызения совести, чувство вины. И за этим всем - стыдливая радость, что это бесплодно, что точка поставлена навсегда.
Когда и мама убедилась в этом, стала проявлять странную склонность к знакомству его с девушками - дочерьми знакомых, племянницами, их подругами... В первый раз он ничего не заподозрил и, когда она привела Юлю, вполне мило пообщался с ней, чтобы никогда больше не встречаться. И очень удивился, когда на следующий день Юля вдруг позвонила ему, но вежливо отделался и от встречи, и от её потенциальных будущих звонков. А во второй раз, с другой девицей, имени которой он даже не запомнил, сомнений уже не осталось: рядом с ним упорно хотели видеть особу женского пола. "Мам, я тебя отдельно уже не устраиваю?" - небрежно поинтересовался он. И услышал в ответ про невечность...
А "Наденька" была его бичом, его наказанием. Дочка каких-то старых знакомых, робкая, воспитанная и ужасно умная, она так пленила Маргариту, что та категорически отказывалась принимать его возражения. Приходилось медленно, но упорно отваживать от себя Наденьку, когда они оставались наедине. Хитрости, хоть и невинной, она скрыть не смогла, а с некоторых пор любое проявление любой корысти со стороны женщин - чем бы она ни была движима - его коробило. И вообще, в клубах и ресторанах, где он появлялся всё реже, он оставался трезвым во всех смыслах всё чаще. Однажды поймал себя на мысли: вот так в один прекрасный вечер случайно взглянет на себя в зеркало у гардероба - и увидит явно выпадающую из интерьера картинку. Этакий стареющий тинейджер на роликах - в закладывающем уши грохоте клубной молодёжной музыки. Вот Малиновский нет, он навсегда останется органичной частью этого мира. И правила игры, в том числе и с женщинами этого мира, его тяготить не будут.
А Наденька, хоть и не пила виски и не плясала в клубах, тоже играла по этим правилам. Но маме же этого объяснять не будешь, вот и приходилось отговариваться чем попроще.
С самого утра, как он и опасался, палата заполнилась голосами, шумом, кипучей энергией - в общем, этой самой, Быстровой. Он и узнал её, и не узнал. Какая-то она была другая. Там, на показе «Зималетто», он владел ситуацией, а она была просительницей; сейчас же будто не замечала. Беглым ироничным взглядом, в котором не было ни капли сочувствия, скользнула по нему и тут же принялась деловито сновать по палате, вымерять что-то руками и критически оглядывать мебель и оборудование. Полулёжа на своих подушках, Андрей мрачно наблюдал за всем этим из-под полуопущенных ресниц. Пышные жёсткие, приглушённого рыжеватого оттенка волосы девушки были высоко, почти на макушке перехвачены чем-то вроде ленты; на лице с очень белой, почти прозрачной кожей, бледными веснушками и блестящими голубыми глазами - живое умное выражение. Одета она была в какие-то нелепые широкие брюки со множеством карманов и такой же жилет, но он был расстёгнут и футболка под ним не могла скрыть неожиданную высокую для такой хрупкой фигурки грудь.
Андрей сразу понял, что между нею и Шнайдеровым что-то было. Не есть сейчас, а именно было. Какие-то неуловимые нюансы в жестах, взглядах, голосе... Не похоже только, что это затронуло обоих - настолько, чтобы вспоминать.
Он заметил, что она тоже смотрит на него - насмешливо и заинтересованно, и отвернулся. Ещё не хватало быть уличённым в любопытстве, и зачем он вообще взялся её разглядывать?.. Проклятое безделье.
- Так... - Саша задумчиво оглядывала стол в углу у окна, на котором стоял телевизор. Решительно покачала головой. - Это надо убрать. Окна всё равно затемним и в это место лампу поставим. - Она вопросительно посмотрела на оператора - скучающего парня со жвачкой во рту, так и оставшегося покорно стоять со своей камерой у двери в палату. На её вопрос он кивнул и перекинул жвачку на другую сторону.
В дверь заглянул врач Андрея - молодой, тридцати ещё нет, но толковый и ещё увлечённый делом, которым занимался.
- Как вы себя чувствуете, Андрей Павлович?
- Всё в порядке, спасибо.
- Если вдруг что-то понадобится, дайте знать, мы прервём это мероприятие.
- Спасибо, Володь, пока всё нормально, - ответил он и невольно взглянул на журналистку: как она отреагирует на это проявление его положения? До сих пор никаких признаков того, что она его сознаёт, гостья не подавала. Было чувство, что она едва ли понимала, где находится, а если и понимала, то не придавала этому значения. Работа есть работа, и не всё ли равно, где и с кем. Вот и теперь рассеянным и немного сердитым взглядом посмотрела на доктора: кто это, зачем ей мешают?.. Андрей чуть не рассмеялся. Ему это определённо нравилось, он переставал чувствовать себя больным.
И даже жалел немного, когда она ушла, договорившись с Максимом на завтрашнюю съёмку. Оператор поворчал немного, что ему незачем было тащиться сегодня через всю Москву, но она так зыркнула на него своими голубыми блестяшками - тут же умолк.
Максим ещё говорил ему что-то, рассказывал и даже смеялся, но Андрей мыслями всё время возвращался к своей сегодняшней посетительнице. Она насмешлива, отстранённа, даже дерзка, и всё же чувствуется в ней какая-то слабость, уступчивость. Она словно говорит: "Я слишком хорошо знаю мужчин, я вижу их насквозь. Им нельзя доверять. Но если кто-нибудь из них докажет мне свою искренность, я буду такой, как все: нежной, слабой...". И это очень трогало. И ещё трогало, как ни странно, то, что она им совсем не заинтересовалась. Ну, совсем. Как будто он тоже мебель, стул или телевизор, в этой палате. И лишь однажды посмотрела острым взглядом - когда он увлёкся своими наблюдениями и зашёл в них слишком далеко. И в этом взгляде, обращённом на него один-единственный раз, он прочёл всё, о чём сейчас думал…
- Андрей! - Шнайдеров помахал ладонью у него перед носом. - Ты меня слышишь? Ты где?
- Прости, я задумался... Слушай... У тебя же было что-то с ней, да?
- С ней? С кем?
- Ну, с Сашей... про кого ещё я сейчас могу говорить?
Максим укоризненно усмехнулся.
- Да я вообще-то тебе только что о своей новой знакомой рассказывал… А с Сашкой ты и двух слов не сказал. И видишь её, можно сказать, впервые.
- Знакомая подождёт... Лучше скажи, есть ли у неё кто-нибудь...
Максим приподнял бровь, насмешливая улыбка не сползала с лица.
- Что я слы-ышу?.. Жданов... На больничной койке, на мушке у ментов... А я-то уже думал, ты исправился, солидным человеком стал...
- Да ладно, - отмахнулся Андрей. Он чувствовал себя лёгким и сильным, уже и забыл, как это бывает. - Так есть или нет?
Максим с минуту смотрел на него изучающе, наконец взгляд сосредоточился, посерьёзнел, будто и правда вспоминал.
- Ну... Я слышал о какой-то истории в редакции... Вроде она связалась с Порфировым - главный редактор, я с ним знаком, женат и двое детей, так вот, что-то там случилось, в редакцию примчалась жена, скандал устроила... Но это давно было, ещё зимой, и с тех пор я ничего о её ухажёрах не слышал...
- Ну, а с Порфировым? Не встречается больше?
- Нет-нет, что ты, тут же всё закончилось. Мы с ним пили как-то в сауне, говорит - на всю жизнь охота к романам пропала... Да и Сашка... - Максим ухмыльнулся, с сомнением посмотрел на него. - Она девушка на любителя, имей в виду. Динамо - это её лозунг, можно сказать, по жизни...
- Ничего, разберёмся, - беспечно ответил Андрей и взял свой мобильный со столика у кровати. - Какой, ты говоришь, у неё телефон?..
- Да зачем тебе её телефон, если она завтра сама сюда придёт?
- Шнайдеров... телефон...
Он, конечно, не звонил ей. Он и не собирался звонить. Но так спокойнее... Смотреть на неё и знать, что она уже почти в сетях. Это тоже игра, но другая, новая. Будоражит кровь и дразнит непредсказуемостью. Такого, как ни странно, в его мужской жизни было мало, до смешного мало. Всё по схеме, шаг вправо - шаг влево, и то не шаги, так, шажочки... Женщины так долго делали всё за него, что он разучился, а может, и не умел никогда, проявлять инициативу. А теперь его вынужденная несвобода и её безразличие вдруг сделали важным… доказать?.. Да какая разница. Просто понравилась девушка, вот и всё.
Вечером ещё приходил адвокат, принёс текст вопросов и ответов интервью – Сашенька даром времени не теряла. Андрей вполглаза глянул на листок и отложил. Завтра посмотрит. Завтра…
Медсестра принесла ужин и привычно двинулась к окнам.
- Эльвира… эээ… Антоновна! Не надо.
Она удивлённо обернулась.
- Не надо шторы трогать, - внушительно произнёс он, чуть наклонив голову. Этот взгляд исподлобья всегда действовал безотказно. Всё-таки как-никак он президент крупной компании. Она не решилась спорить, только плечами пожала.
Он долго лежал без сна, думая о Саше, о том, как у них всё может быть; наконец глаза закрылись. И, когда он засыпал, ему почудилось, будто кто-то положил ему голову на плечо.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
С третьего раза вошла! Но вошла 
) "подсовывают" эту симпатичную репортершу... 
