НРКмания

28.


Рабочий день закончился. Ещё один рабочий день. Сентябрьское солнце палило, жарило, выжигало, и казалось, что ему совершенно наплевать на осень. На смирение и степенность, предписанные законами природы и временем суток. Андрей уже собрался уходить, перекинув сумку через плечо и нащупав в кармане ключи от кабинета. И листок бумажки, сложенный вчетверо, добытый через несколько минут после разговора с секретаршей. Как ей удалось найти адрес Кати, выяснять не хотелось. Не сейчас, не сегодня, в следующий раз… А сегодня - непонятная тревога и смятение, сжимающая всё внутри, выталкивающая наружу из душного помещения. В сентябрь. В очередное сумасшествие, загнанное глубоко вовнутрь.
У самой двери он остановился, бросил в кресло сумку, достал из пиджака мобильный и, несколько секунд повертев его в руках, отошёл к окну и набрал Катин номер. Уже не понимал, зачем. Не знал, что скажет. Не думал, что она ответит. Но только каждый раз не мог иначе – не звонить. И презирал себя, такого.
Гудок, ещё один, ещё… Сердце ухнуло и замерло, остановившись.
--Привет…
--Привет.
--Как дела?
--Всё хорошо. А у тебя?
--Отлично…
И тишина. Мучительная пауза, разрывающая лёгкие от нехватки воздуха. Надо дышать, как-то это делать, чтобы заменить пустые, ничего не значащие слова, главным. Необходимым, рвущимся наружу, но сдавливаемым, сдерживаемым внутри, в пересохшем горле. Глоток воды, намочивший губы, должен быть спасением…
--Кать…- дыхания только и хватило, что на её имя. - Катя…
Но она перебила его, и он почувствовал, что её голос дрожит.
--Андрей… Мы не должны… Нам не надо больше…
…Да, вот оно! Именно оно – то, чего он так боялся, не осознавая до конца. Её решения. Даже не думая ещё о том, что она решит.
Страшно, как ребёнку…
Жутко, как старцу, доживающему век…
И вместе с этим страхом, смешивающимся с презрением к себе, такому, откуда ни возьмись – протест. «Ну, давай же! Объявляй решение! Я виноват? Я знаю, что я виноват. Объявляй. А уж потом, после, сдохну»…
--Ты что решила, Кать?..
Вмиг растерялись все слова. И даже казалось, что изнутри вытравилось всё, кроме ожидания. Так идут на приговор, замирая, останавливая всё внутри. Когда и собственная вина уже не важна… Когда вслушиваются только в звуки, предчувствуя беду, но заранее отказываясь в неё верить. Перемешивая в себе мольбу «Боже, помоги!» и тут же «Ну давай, руби, режь и выдирай! Только не мучай!»
--Андрей… Я замуж выхожу.
--Что?..
Зазвенело, накрыло, оглушило… Как будто он и не предчувствовал это. Как-то резко вдруг, смешивая воедино шум машин из открытого окна, монотонные голоса за дверью, стук собственного сердца, её дыхание… Жданов резко тряхнул головой, пытаясь согнать ватную пелену наваждения. Этот сон наяву, который ему недавно снился. Как же такое может быть: Катин голос повторяет этот сон?..
--Я выхожу замуж, - возвращает она его к реальности.
--За него? - единственная глупость, которую он мог спросить, с трудом возвращаясь из полузабытья.
--Да.
Она ответила ему так уверенно и твёрдо, что Жданов понял: всё не имеет смысла. Это Катино решение не для него, а для неё самой. И неважно, бегство это или спасение. Всё неважно… Он потерялся. В её душе. Оставаясь жить с ней на одной планете. Она ещё что-то говорила, но Андрей уже не понимал смысла Катиных слов. Утешает? Объясняет? Оправдывается? Просит?..
Полупустой стакан, повертевшись на скользком дне, рухнул с тумбочки, разливая воду. Всё не важно… Всё равно… Да, так и должно быть. Так, раз она решила.
«Я ничего не решу без тебя»…
«Ты будешь самой счастливой!»...
«Я не могу без тебя!»…
«Только не уходи!»…
Обрывки фраз, как из какого-то чужого, не его сознания… Фрагменты сна… Всё нереально… Всё невозможно… Сон. Так бывает! Когда пытаешься бежать, и не можешь сдвинуть собственное тело. Когда пытаешься кричать, но становишься немым. Когда вздыхаешь полной грудью, но задыхаешься без воздуха. Когда хочешь умереть, но живёшь, живёшь, живёшь!.. Сон? Может, и сейчас он просто спит? И спал всё это время? Может быть, поэтому и не понимает, почему из перехватившего спазмом горла вырывается не стон, не мольба, не протест и не проклятье, а одно единственное, глупое, смиренное «счастливого пути»?..
--Счастливого пути.

Андрей открыл окно пошире и перегнулся через подоконник. Лёгкий ветерок тут же спутал волосы, небрежно играя с чёлкой.
«Надо бы подстричься…» - откуда ни возьмись, совершенно бытовая и житейская мысль, забытая через мгновение.
Как тихо всё вокруг, и ничто не напоминает оживлённое начало вечера… Так тихо может разговаривать только проснувшийся утренний город. Где-то вдалеке, оставляя после себя почти чёрный мокрый след, умывает улицы поливальная машина наперекор самодовольному солнцу.
Андрей наклонился ниже. Звуки стали медленно возвращаться, напоминая про реальность.

«Всё правильно… Всё так и должно быть…»

Внизу город, утонувший в дымке загазованности и в мутной пелене, стоящей перед глазами. Очки не удержались на лице, сорвались вниз и, растопырив дужки- руки, полетели вниз, переворачиваясь в воздухе, подмигивая бликами, играющими в стёклах. Вниз, в жару, на растопленный асфальт, превращаясь в точку…
Тихо… И только лёгкий ветерок бьётся, мечется в рубашке и волосах. И только заставляет застывать дыхание, когда Андрей, едва держась за подоконник, перегибался всё ниже и ниже. В пустоту.
Внизу только точки, расплывшиеся пятна, не имеющие ни очертаний, ни границ. Как и его собственная жизнь. Он видел точки людей, медленно передвигающиеся, сталкивающиеся и расходящиеся в разные стороны… Видел зеленоватые пятна газонов и клумб, прореженные ниткой - дорогой…
Пятна и всё. Как и его жизнь. Та, которую больше не хотелось видеть. Но виделось в ней вопреки всему то, что и совсем не нужно. И с лёгким ветерком вбиралось, втягивалось неизбежное, не оставляя места для осмысления, прочувствования.

В машине, несясь на бешеной скорости по умытым вечерним улицам, Андрей быстро пришёл в чувство, замечая в себе первые зачатки живой злости, уже не напоминающей ему сон. Но странное ощущение и тревога не проходили, и ему начало казаться, что только дома будет ожидать спасение. Не в одиночестве - у Киры. Воспоминания о разговоре с Катей с каждым километром теряли остроту, притуплялись, как уже однажды это было с ним. Знакомое ощущение, вернувшееся из памяти, тоже злило.
--Замуж? Значит, замуж собралась? – он сверкнул глазами. - Да ради Бога! Счастья тебе, Катенька! И детишек побольше!
Он знал, понимал, что Катя на всё имеет право. Понимал, что виноват и сам, в своём вранье и промедлении в решениях. Знал, но принять этого пока не мог.
--Вот как, значит? Не стала ждать. Не смогла понять. Отлично, Катенька! Вот она, твоя любовь!
На светофоре он резко выдернул из кармана бумажку с адресом, порвал на мелкие клочки и выбросил в окно, злорадно наблюдая, как бумажные снежинки мечутся под колёсами останавливающихся рядом автомобилей.
--Всё правильно… Всё верно! Наплевать!

Оставив машину у подъезда, Жданов нарочно долго проверял замки, зачем-то несколько раз открывал и закрывал сумку, стянул с себя галстук, небрежно запихнул в карман, расстегнул верхние три пуговицы рубашки, с удовольствием подставляя освобождённое от материи тело слабым порывам ветра. Зашёл в подъезд, буркнув что-то невнятное консьержке, с остервенением вдавил кнопку лифта.
На этаже ударил вязкий запах чего-то тушёного с томатом и луком. Андрей поморщился, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. А вместе с ней - переворачивающая нутро тоска, обречённая и неодолимая.
Звонить не стал, долго возясь в замке ключами. Шагнул в пустоту тёмного коридора и удивился, что не услышал привычных лёгких шагов жены. Бросил сумку, двинулся ещё дальше, к спальне, раздвигая тонкие бамбуковые палочки, и замер на пороге, не решаясь войти, прислоняясь к косяку двери. Кира лежала на кровати, свернувшись калачиком, с подтянутыми к лицу коленями. На коричневых шёлковых простынях её лицо казалось особенно бесцветным, почти белым и безжизненно спокойным. В одной руке был зажат пустой стеклянный пузырёк, другая пряталась под подушкой.
--Кира!... - позвал он шёпотом, едва дыша, крошечными шагами приближаясь к ней. Глаза мгновенно охватили всё, что было рядом, вбирая в себя одним махом царящий беспорядок. Раскиданные фотографии, вынутые из альбомов… Рамки, снятые со стен… Обрывки глянцевой бумаги, покоящиеся отдельной кучкой… У самой головы - выложенные цепочкой фотографии её семьи… И она, совсем ещё ребёнок, обнимающая большую куклу в розовом платье с белыми локонами, как у неё самой…
--Кира!..
Рядом с фотографиями - ровная дорожка из таблеток, напоминающая только что снятое с шеи жемчужное ожерелье. Одна за одной, как бусинки, следуя за натянутой в них ниткой…
Ужас, холодящий всё внутри, охватил его быстрее, чем он смог подумать о случившемся.
-- Кира!!! - крикнул Жданов сдавленно, задыхаясь от страха, подлетая к ней. - Кирюша! Ты что?.. Что с тобой?
Обхватил ладонями её лицо, приподнял, тут же отпуская. Сжал в руке её ладонь, дрожащими пальцами пытаясь попасть в тот участочек, в котором должен прощупываться пульс. И… не мог нащупать…
--Андрей…
Хриплый ото сна, неуверенный и тихий её голос стал спасением. Жданов выпустил ладонь Киры из рук и медленно осел на пол.
--О Господи…
--Я заснула…- улыбнулась она виновато, всё ещё растерянно моргая затуманенными глазами. - А который час?
--Что?
--Андрей… - она приподнялась на кровати, сминая фотографии и сдвигая вереницу из таблеток, рассматривая, как он закрывает лицо руками. - Что? Что случилось? Тебе плохо? Что?
--Мне хорошо, - выдавил он в сжатые ладони, - теперь мне хорошо…
--Подожди… - она огляделась виновато вокруг. - Я сейчас всё это уберу! Я не успела… Смотрела и вот… заснула.
--Кира… - Андрей рывком притянул её к себе, сгребая в охапку, утыкаясь ей в колени. - Ты что задумала?
--Я?.. – всё ещё не понимая, что его так встревожило, она осторожно коснулась его волос, запуская в них пальцы.
--Что всё это значит? – он приподнялся, кивая на таблетки. Его голос постепенно приобретал уверенность. - Вот это всё - что означает?
--Вспоминала… Маму. Прости, я всё это уберу сейчас!..
--Кира… Ну, нельзя же так пугать! – он выпустил её из объятий и, опираясь коленями на кровать, сгрёб в ладонь таблетки, приподнял над головой и разжал пальцы. Белые бусинки разлетелись, словно град, прыгая и раскатываясь по простыне. - Что это? Почему они здесь?
--Не знаю…
--А это? - Жданов сгрёб в ладонь другую кучку - из её детских фотографий - и веером покрутил перед её лицом.
--Андрей… Я, наверное, должна была тебе… - голос Киры дрогнул, и она часто заморгала. - Должна была позвонить… Но я уснула. Я не успела.
--Что должна? - Андрей почти кричал.
--Должна, но не могу… Я не смогу родить тебе ребёнка. Я сегодня у врача была… Всё лечение пока бесполезно…
--Да к чёрту всё! – уже не контролируя себя, разбрасывая фотографии вокруг, крикнул он, не в силах преодолеть только что испытанный страх, агрессией рвущийся наружу. - Нет, и не надо! Я не хочу никаких детей! И не надо больше всего вот этого!
--Понимаю… - тихо всхлипнула она, попятившись назад, упираясь в спинку кровати. Холодея от ужаса, что ситуация снова повторяется, и она не в силах её остановить.
--Нет, нет!.. - опомнился Андрей, увидев, как она плачет и беспомощно размазывает пальцами слёзы по щекам, придвинулся к ней и обнял. - Нет… Не в этом дело! Я не то хотел сказать…
--Я приняла решение…
--Не надо, не надо ничего принимать! - он гладил её по волосам, бережно прижимая. - Я никуда не уйду. Я буду рядом. Больше не уйду.
--Нет, - замотала Кира головой. - Нет. Ты не понял. Это я поняла… Я знаю, что ты не уйдёшь. Поэтому я решила… Уйду я. Ты свободен, Андрей. Я поняла…
--Ну, что ты ещё себе придумала? Успокойся. Пожалуйста! Всё пройдёт. Всё забудется. Будем жить, как прежде.
--Не хочу…
--Что не хочешь?
--Я не хочу так больше жить, понимаешь? Я думала… - всхлипывала она. - Я надеялась… Но всё не то! Всё не так…
Тишина… Пауза… Точка принятия решения…Опять… Второй раз! Теперь уже его! Нет больше сил – терпеть это!.. И только стук сердец, спрятанный друг от друга под одеждой... Андрей отстранил жену, не выпуская из своих рук её холодных ладоней. Посмотрел в её глаза. Смог смотреть прямо, не мигая. Чувствовал, что нужно улыбнуться, смягчить, развести это напряжение между ними. Напряжение, легко и в который раз развешенное сетью, из которой выпутаться очень тяжело. Внимательно смотрел и видел, что Кира действительно приняла какое-то решение, знала, как вести себя в этой паузе, в этой ватной тишине. Протянул к ней руку. Пальцы коснулись щеки, губ, подбородка, прижались к шее.
--Прости меня… За всё прости.
--И ты меня…
--Давай попробуем. Жить иначе.
--Нет…- шепнула Кира, не пытаясь больше остановить крупные слёзы, блестящими дорожками скатывающиеся в ладони Жданову. - Я поняла… Я больше не умею жить без твоей любви… А её и не было. Никогда.
--Я постараюсь… Я попробую… Ещё раз.

Маленькая уютная кафешка в утопающем в бежево-зелёной листве городе… Посетителей очень мало. Они рассредоточены за разными столиками и сливаются с пёстрыми коврами на стенах. Андрей закурил. Замысловато заскользили по воздуху колечки дыма. Кира сидела напротив, неподвижная, задумчивая, и отрешённо наблюдала за этими колечками.
Они молчали. Настраивались. Заново. Друг на друга. Так уже было раньше. Всегда. Бывало, что и по несколько раз за день.
Тишина в маленьком зале внезапно раскроилась незатейливой восточной мелодией. Почувствовался запах душистых пряностей, танцовщица на полукруглой сцене исполняла танец живота. Сюжет из старой детской сказки… Нереальный, но красивый… Они молча смотрели друг на друга, отпивая маленькими глоточками красное вино. И внутри всё успокаивалось, расслаблялось - всё затянутое, сжатое, зашнурованное, перебинтованное и склеенное. До времени. До поры….

29.



--Коля? Привет. Я тебя не разбудила?
--Можно подумать, что если бы я ответил «да», ты бы тут же положила трубку! Привет. Ты с Монмартра, что ли?
--Почему? - удивилась Катя. - Нет. Из Дефанса. Из ресторана. Как дела?
--Да очень плохо слышно! Ты можешь громче говорить? Хотя, да, понимаю - не можешь.
--Коля, перестань! – очередной его намёк на присутствие Димы в её жизни уже давно начинал раздражать Катю. - Я одна. На веранде. Ты не ответил, как дела? Что нового?
--Одна? - не унимался Зорькин. - Не может быть! Неужели этот Христофор завёз тебя в Париж, а сам в Ейск отчалил? И ты, соскучившись, решила позвонить мне?
--Он в зале, за столиком. Но я действительно соскучилась.
--Уже? Ещё не выйдя замуж? – хихикнул Колька. - А дальше что? Побег в Москву? В Шаушенк? Или в Нотр Дам?
--Да что с тобой? - обиженно спросила Катя. - Если ты занят или не можешь говорить, то так бы и сказал.
--Прости, Пушкарёва, прости. Тяжёлый день! Ну, как ты там? Этуаль красивее нашей Красной?
--Нет… Колька, случилось что?
--Оборотный капитал опять пожрала инфляция… Заёмщики обалдели - требуют всё больше вексельный кредит… Форфетирование на нуле…
--И всё? – совершенно серьёзно спросила Катя.
--Мало для порчи настроения?
--Не знаю…- растерянно вздохнула она после недолгой паузы. - Есть ли…ещё какие-нибудь новости?
Теперь уже не спешил с ответом Колька, ясно понимая, что обмануть её не сможет, но и правду говорить не хочется спешить…
--Есть.
--Что?
Напряжение тут же повисло тяжёлой каменной стеной, вот-вот готовой опрокинуться и придавить. Кого - не важно. И это понимали двое.
--Жданов приходил.
--Зачем?
Катя спросила тут же, без промедления, как будто именно этого и ждала, как будто чувствовала, что все эти дни Колька скрывает что-то важное, судьбоносное, оберегая, щадя её. Только никакой пощады не хотелось.
-- Сначала требовал у меня твой адрес.
--Ч…что?
--Но я не дал, - вздохнул он. - Начинай благодарить. Или ругать. Уж не знаю.
--Что дальше, Коля?
Как вовремя оказался кем-то выдвинутый стул и пустующий столик на веранде! Ногам хватило ровно три шага, чтобы ослабнуть и подкоситься…
--А дальше… Дальше этот грубиян пришёл сегодня и нагло заявил в приёмной, что по делам! Хам трамвайный!..
--За… адресом?..
--Наоборот! - всё больше распалялся Колька, машинально потирая место на шее, сдавленное собственным воротником. Вспоминая сверкающий, почти звериный взгляд Жданова.- Он сказал… А впрочем, какая разница, что он сказал? Жаль, что в приёмной слишком много народу было! А то бы я…
--Коля! – взмолилась Катя, переходя на еле слышный шёпот. - Что он ещё хотел?..
--Знаешь что, Пушкарёва? Выходишь замуж - выходи. И правильно делаешь! А этот идиот…
--Коленька, пожалуйста!..
--Да перестань ты убиваться по нему! - шепнул ей так же в трубку Зорькин. - Не получилось у него любовницу иметь, вот он и бесится! Опять хотел одним местом, да на два стула…
--Я не убиваюсь, - Катя насторожилась. - Зачем он приходил?
--Ну, хорошо… Сказал, что знает адрес твой, но уже забыл, как теорему Пифагора. Что разорвал его на мелкие клочки. Что и тебя забыл, как этот адрес. Что желает счастья и передаёт тебе огненный привет. Только, знаешь… Я до сих пор не смог понять, где он этот адрес раздобыл? Ты не давала?
--Нет…
--Ну да… Конечно. Тогда бы он не стал просить. А он его узнал, точно! Вслух проговорил… В общем, гад твой Жданов, ты уж извини. И совершенно не умеет разговаривать интеллигентно!
--Он не мой…
--И слава Богу! Так что женись, Пушкарёва, и ни о чём не думай. То есть замуж выходи.
--Я не думаю…- дрожь в голосе всё труднее и труднее становилось скрыть. - Но всё-таки зачем он приходил?
--Ну что ты заладила одно и то же? Не знаю, Пушкарёва, но не за кредитом точно! Злой как чёрт. Ещё руки распускал…
--Что ты ему сказал?
--Ничего особенного! - выкрикнул Колька. - В том-то и дело, что не успел! Но как только встречу в следующий раз…
--Господи, не надо! – со слезами на глазах взмолилась она. - Ты многого не знаешь! Прошу тебя, забудь об этом! Он больше не придёт…
--Надеюсь!

«Он больше не придёт»…

А его не было и нет! С ней - не было и нет, для неё! Ни одного звонка уже несколько недель! И такое спокойное согласие с её решением выйти замуж. И такое хладнокровное враньё! Сегодня восьмое сентября… Всё было бы иначе, как хочет он, если бы Катя всё так же согласилась играть с ним выбранную роль…
--Конечно, всё правильно! - шептала она в прижатые к губам ладони. - Вернулся и понял, что не нужна ему… В привычное вернулся! В выбранное однажды. Зачем, зачем только напугал Марго и Киру? Решил попробовать иначе жить?.. Дура! Дура глупая! Опять, опять хотела всё разрушить!
Крупные слёзы катились по щекам, размазывая тушь. И, как всегда, в кармашке не было платка. Бумажная салфетка быстро становилась мокрой.
«Любил ли? Или это только страсть? Нельзя, нельзя любить вечно! Любовь - не река, в которую вошёл однажды и ты всегда в ней, насовсем! Человек живёт на берегу…»
На веранду вышли несколько пар, оборачиваясь на Катю и тихо переговариваясь между собой. Пожилой мужчина направился к ней, наклонился и, дотронувшись до её плеча, спросил по-французски, всё ли с ней в порядке. Катя кивнула, улыбнулась уголочками губ и сорвалась с места, переходя по узкому коридорчику в зал ресторана, и тут же скрылась в дамской комнате. Холодная вода приводила в чувства, смывая остатки косметики с последними остатками слёз, рождая в ней иные чувства.
-- Всё правильно! – шепнула она вслух, рассматривая себя в большом зеркале. - Быть счастливым всегда невозможно! Как и любить. Да какая разница, любовь была или просто страсть? Был пик, высота. Но человек не может быть постоянно на вершине. Он всегда спускается вниз… К привычному подножью… А потом… Потом может быть другой пик, другая вершина на горизонте. И так несколько раз, пока… Пока человек не разобьётся… Или не привыкнет… Или просто очередная вершина станет последней… И у меня так тоже должно быть! Разве Жданов виноват, что он такой? Уехал и забыл… Расстались, и забыл…
Сознание упорно выталкивало из реальности его обман, обещанные, но не сделанные звонки, неуверенность в голосе, одну-единственную фразу, так больно резанувшую слух: «Нам надо не спешить»… Неприезд, недосказанность, вину, пронизывающую каждое слово, но так тщательно спрятанную за просьбой подождать… А однажды - невыключенный телефон, нарочно ли или случайно забытый в спальне… Выталкивало, уступая место оправданию и пониманию Андрея. И очередному разочарованию в себе, смеющей опять мечтать о картонном счастье, легко размокающем при первом сентябрьском дожде… Но вместе с разочарованием и предчувствием окончательной потери в Кате рождалась неведомая ранее злость. На себя, на Андрея, за свои очередные ожидания, за его очередной отказ от неё.
«Не видел и забыл»…
Слёзы окончательно высохли, не оставляя на щеках и следа. И только блеск в глазах и едва проступающий румянец выдавали лихорадочную дрожь внутри.
--Забыть, значит, собирался? И об этом нужно было Кольке доложить? Зачем? А для того, чтоб я узнала!
Глаза прищурены, закушена губа… Лёгким дыханием сброшен локон, ниспадающий на губы…
--Ну, хорошо же, хорошо, Андрей Павлович! Посмотрим ещё, кто кого быстрей забудет! Дверью нужно хлопать в самом себе! И чем меньше это слышно снаружи, тем глубже и важнее эта дверь! Я объявляю вам войну? Да, я объявляю вам войну!
За несколько шагов преодолено расстояние до столика. За несколько глотков осушён бокал с вином. Второй бокал… Ещё один… После нескольких слов и вопреки удивлённым взглядам Димы оставлен ресторан. После нескольких километров пути по ярким освещённым неоновыми фонарями улицам открыта дверь в гостиничный номер. Один на двоих. После нескольких шагов до широкой кровати с резным изголовьем вечернее кремовое платье сброшено вниз. После нескольких осторожных поцелуев - слабые предательские слёзы.
--Катя…
--Всё хорошо… Всё будет хорошо… Пожалуйста, ни о чём не спрашивай меня…
-- Я люблю тебя, Катя…
--Я…тоже тебя люблю.

Поцелуй… Осторожный, мягкий, нежный… Ещё один… Ещё… Крепче и слаще, настойчивее и нетерпеливей… Скользящий по щеке, ласкающий шею, не спеша спускающийся на грудь. Закрыть глаза! Покрепче. Окунуться в темноту, образовавшуюся под сомкнутыми ресницами… Поверить в собственную дрожь, которой отзывается тело на страстные прикосновения горячих рук… Следовать за руками, подчиняясь им… Расслабиться… Стать ведомой… Позволить любить себя… Просто разрешить! Попробовать! Покрепче закрыв глаза…
--Катя…
--Да…
Кончики дрожащих пальцев гладят изогнувшуюся спину… Нащупывают маленький крючок на ажурной ленточке-резинке и ловко расстёгивают застёжку… Опускаются всё ниже, ниже… Настойчивее… Сжимают, захватывают, стискивают ягодицы…
Какие странные мурашки! Не холодно, но они всё крупнее и крупнее, превращаясь в несдерживаемую дрожь. Горячие ладони холодят, заставляют вздрагивать и замирать перепуганное сердце. Поцелуи, становящиеся всё ненасытнее и властнее, рождают первый невольный приглушённый стон… Стон-призыв. К непромедлению страсти? К пощаде?..
Подхватив Катю на руки, Дима аккуратно донёс её до кровати, сразу же оказываясь рядом, не давая шансов соскучиться телам. Последние остатки одежды прохладным шёлком скользнули по ногам, обнажая, раскрывая, сдавая в плен уверенным губам и рукам мужчины.
--Катя…
--Да…
Ещё чуть- чуть… Ещё немножко… Только бы не открывать глаза!.. Только бы не слышать голос! Это совсем не страшно! Так нужно… Ещё чуть-чуть!.. Дышать… Просто дышать поглубже! И думать…
Горячие пальцы безжалостно вторгаются, врываются, берут… Раскрывают, требуют, притягивают, призывая… Тяжесть возбуждённо вздрагивающего тела придавливает, припечатывает наглухо. Стеной.
--Катя…
Она, задыхаясь и всхлипывая, потянулась к нему, впиваясь пальцами в плечи. Два быстрых ручейка нечаянных слёз одновременно скатились по щекам, тут же впитались в белизну подушки.
Ещё немножко… Ни о чём не думать… Не думать, не думать, не думать о НЁМ! Ничего не помнить! Просто жить, не запоминая! И тогда эти мучительные минуты будут таять, таять, как прошлогодний снег никчёмной, ненужной, неправильной любви!
Или… вспоминать?
О том, как можно уметь смотреть на выдохе…
Встретиться глазами и смотреть на выдохе, бесконечно…
Чувствовать, что вдох настанет только тогда, когда станет невозможно больше только смотреть…
О том, как едва заметное прикосновение сводит с ума, лишает воздуха, расширяет пространство до вселенной…
Разрывает лёгкие… Заставляет биться сердце у самого горла…
Прикосновения…
Горячее дыхание в раскрывшиеся губы…
Глаза в глаза, не отрываясь…
Скрещенные пальцы рук… Крепко… Навсегда…
И слёзы счастья, фонтаном брызнувшие из глаз…

--Не-е-е-е-ет! - Катя выскользнула из-под огненного, придавливающего её тела. - Нет!!! Нет!!! Нет!!! Прости, прости! Я не могу….
Перевернулась на живот, утыкаясь лицом в подушку. И беззвучно застонала, захлёбываясь в слезах.
--Прости…

30.


-- Всё, всё, всё! Проехали! Забыли!
Жданов вышел из душного и мрачного помещения, в котором располагался банк «Ллойд Морис», в остатки бледно-красного заката, заканчивающего сентябрьский день. Почему он раньше не замечал этого подвального освещения в таком солидном учреждении? Или… Или ему лишь показалось, что всё в нём теперь серое: стены, потолки, вечерний пейзаж за окном и даже лица людей, такие же враждебные и серые?...
--Скотина…
На пути попалась алюминиевая банка, и он что есть силы пнул её ногой, с остервенением наблюдая, как она, проделав в воздухе замысловатые пируэты, ударилась о мусорный бак и со звоном отлетела на стриженый газон.
--Убью при встрече! Смотри не попадись!
Старушка, проходившая мимо с маленькой сетчатой сумкой, замерла возле него как вкопанная, а потом резко отпрянула назад.
--Кого? О, Господи!.. - перекрестилась она.
--Простите!.. Это я не вам! Чёрт возьми…
Открыл дверь автомобиля, с размаху закидывая в салон портфель, но сам садиться за руль не торопился. Облокотился на крышу, прислонившись лбом к распластанным на ней рукам.
« Убить …кого?»
Он не понимал, оказавшись вне стен банка: Зорькина ли за такой строптивый и самоуверенный с ним тон, или этого мерзавца и негодяя, крутившегося возле Кати столько лет и всё же успешно для себя «сплясавшего па-де-де» в своём финале?
«Жалкий инженеришка! Неудачник по жизни и прыщавый хлюпик, которого за версту избегали женщины! Друг… Надо же! Просто друг! Как же! Скотина…» - не унимался Жданов, морщась от всё больше разыгрывающегося воображения.
Один и тот же город… Работа в одном и том же офисе… Ещё бы! Как замечательно видеть и постоянно чувствовать присутствие рядом понравившейся женщины! Вместе склоняться над бумагами… Вместе обедать в ближайшем ресторанчике… Вместе мерить на шаги путь домой… А может, и иметь какую-то одну общую тайну на двоих?
Жданов закурил. Жадно и поспешно. И впервые не почувствовал, как сигарета быстро стлела почти до фильтра, обжигая губы.
«Всё повторяется! - думал он. - Общая работа, общие секреты…. Какой-то бег по кругу!..»
Не забывались последние фразы Зорькина, брошенные зло и с явным вызовом:
«-- А какое вообще-то ваше дело - что там у неё и как? И чего вы, интересно, так распереживались? Вам… любовниц мало?
--Замолчи!
--Ага! Значит, в точку. Только вот что я скажу. Ничего у вас изначально бы не вышло! Пушкарёва ведь с ним не просто так, понимать должны. А он, простите, не чета вам. И Катьку любит.
--Заткнись! По-хорошему прошу!
--И ждал её почти три года. А вам же неизвестно, что такое ждать! Вы брать привыкли. Нахрапом и всё сразу. А надо это вам или нет - какая разница! Главное, чтоб было!
--Слушай, ты! Что ты понимаешь?! Что ты вообще можешь понимать своими куриными мозгами?!
--Руки уберите! Сами вы… Петух!
--По-хорошему спрашиваю и в последний раз - где её родители? Там? Не ручаюсь за себя! А у её отца больное сердце.
--Себя поберегите! Да Катькин жених!.. Да он вас… Руки уберите!
--В последний раз прошу!
--А что если там они? Свадьба же! Куда же без родителей?!
--Значит, там?!!
--Хотя бы! Свадьба же…
И через грозовую тишину:
--Значит, свадьба?! Хорошо… Хорошо же! Чёрт с тобой! И с ней тоже. Мне наплевать, понятно? Так и передай.
--Я не посыльный…
--Идиот…
--Да сами вы!..»

Зачем поехал? Что хотел узнать у этого переростка-клоуна? И хоть убей его на месте, прям за офисным столом, хоть пытай паяльной лампой - не расскажет. Как же! Друг!
--Скотина…
Вторая, третья сигарета, беспокойно смятая в руках… Опять сигналит кто-то сзади, пытаясь обогнать и заглянуть в окно… Но Андрей не замечал. Воображение и мысли, мешаясь с сизыми колечками дыма, уводили его всё дальше в ту реальность, от которой хотелось выть.
«Надо успокоиться»…
Перед глазами – пухлые похотливые губы, целующие её запястье. Двигающиеся выше, настойчивей, вторгаясь без разрешения и без спросу в уже податливое тело… Блуждающие руки под тонкой кофточкой… Подхватывающие одним движением, задирающие подол… Прикрытые глаза в предчувствии любовного томления, опасливо смотрящие на дверь… Катин полувздох-полустон ему в плечо… Скрещенные пальчики, фиксируя друг другу руки на столе…
Жданов снова не заметил зелёный свет светофора, продолжая смотреть вперёд и видеть всё те же отвратительные, выворачивающие наизнанку душу картины.
«Успокоиться…»
Вот они идут домой, разбрасывая ногами чахлую листву… Этот хлюпик прижимается к ней, как только они скрываются за углом офиса… Усаживает в машину, бесстыже пялясь на коленку, выглядывающую из-под распахнутого подола платья… Прицеливается, примечает, предвкушает вечер, проведённый с ней наедине. В её квартире? У него?
На лестничной площадке по-свойски кивает какой-нибудь любопытной тёте Глаше, давно принявшей их как счастливую семейную пару. Трясущимися от возбуждения пальчиками, держащими ключ, едва попадает в замок… В прихожей не позволяет отдышаться, раздеться, опомниться, обнажает сам, несмело, но настойчиво стягивая юбку…
--О, чёрт!!! Всё! Хватит! Достаточно! Обрыдло!
Андрей опять припарковал машину у самого подъезда, громко хлопнув дверью, и, не проверяя замков, поспешно скрылся за дубовыми подъездными дверями. Консьержка опять осталась без вечернего приветствия, а кнопка лифта всё так же одним ударом была вдавлена в металлическую панель.
--Хорошо же, хорошо, Катенька! – бормотал он себе под нос, тяжело дыша. - Забыть решила, значит? Забывай!

Как только Жданов позвонил, за дверью сразу же послышались лёгкие шаги, а вслед за ними - удивлённый возглас Киры.
--Андрей?.. Ты почему…
--Планы изменились. Не стал возвращаться в Зималетто. Соскучился…
--Что? - недоумённо усмехнулась она.
--А что? Я разве не могу по жене соскучиться?
--Не знаю…
--Я знаю. Что могу.

Отказавшись от ужина, едва бросив в прихожей пиджак и портфель, Жданов сгрёб её в охапку, сбивая с ног, и в несколько шагов оказался в спальне. Накрыл собой, придавливая, вжимая в тёплый шёлк подушек. «Я смогу!» - единственной одержимой мыслью вращался вакуум в голове, пробуя не вспоминать, не помнить обо всех последних неудачных попытках секса.
Кира смотрела на него заворожено, с нескрываемым удивлением, не собираясь вырываться. Будто пыталась угадать, что это с ним. Испепеляющее его, почти уничтожающее желание разрядиться, снять напряжение, или всё-таки опять игра, затеянная для себя, самим собой?..
Она лежала неподвижно, отдаваясь его излишне резким и настойчивым движениям рук, срывающим с неё одежду. На мгновение закрыла глаза, пытаясь поверить Жданову и вспомнить, как это было раньше, с НИМ, а не марионеткой и кукловодом в одном лице, покорным и управляющим самим собой. И …не могла поверить.
Глаза закрыты, почти зажмурены… Впрочем, как всегда в последнее время. Чтобы не видеть её лица, представляя, что под ним сейчас другая женщина?..
--Андрей!.. Не нужно...
--Почему?..
Он тут же отпустил её, сползая и ложась с ней рядом. Всё так же, не открывая глаз, сам расстегнул рубашку и быстро схватился за ремень. Быстро… Чтоб уже не передумать?..
Поцелуи из захватывающих превращаются в более лёгкие, даже игривые и дразнящие. Освободившись от одежды, он сразу же накинул сверху простыню - обязательный, привычный атрибут… Поцелуи… Только поцелуи в щёки, шею, грудь, но никогда в губы!.. Где-то рядом, в миллиметре останавливаясь от них. Исступлённые, отчаянные поцелуи, не открывая глаз…
--Андрей… - всё же решается она спросить его. - Зачем?
--Что? - он на мгновение замер, отрываясь от неё, смотря куда-то поверх.
--Зачем тебе я?
--Ты дорога мне, - шепчет ей он в растрёпанные на виске волосы. - Я тебя люблю.
--Ты играешь… В себя. Ты только хочешь этого - любить…
--Хочу. И разве этого мало?..
Его слова не успокоили. Наоборот. Их выстрел ранил метко. В сердце. Не хотелось больше спрашивать, слушать, видеть. Становилось тяжело дышать от проступивших слёз.
И она решилась - попробовать. Доказать ему, расписать его в собственной беспомощности, надеясь, что эта его беспомощность утвердит в ней принятое совсем недавно решение.
Ласково, но настойчиво отстранилась, откидывая простыню, оказываясь сверху, перенимая «власть», демонстрируя уверенность. Андрей открыл глаза и несколько минут всматривался в неё, пытаясь интуитивно предугадать, прочувствовать её дальнейшие задуманные шаги.
Кира медленно наклонилась, не отрывая взгляда от его глаз. Смотрела, будто бы пыталась загипнотизировать, приворожить. Позвала по имени, но, не дожидаясь ответа, осторожно поцеловала в губы. Не заметила… Старалась не заметить, как он вздрогнул и опять закрыл глаза.
… Ему ужасно захотелось отстраниться!.. И, только сделав над собой усилие, Андрей остался неподвижным, передавая власть жене. Старался расслабиться, отпустить на вольный выгул все ненужные и случайные мысли, спутанным клубком роящиеся в голове. Только она, только её губы и язык, безумствующий внутри… Вкус ягодной помады и восточный аромат духов… Отдаться им! Уничтожая память счастья, накопленного за эти недолгие месяцы и дни! С Катей.
Андрей вздохнул, откидывая голову назад и выгибаясь. Ну хоть какое-то воспоминание, хотя бы позы, хотя бы положения руки или шумного дыхания должно сейчас его спасти!
Затуманивалась голова, вздрагивало тело, когда Кира поцелуями спускалась всё ниже и ниже. Скользила, как змея, оставляя языком влажные дорожки. Казалось, что он почти справился с собой, побеждая эту дьявольскую память. Ещё немного, ещё чуть- чуть!..
Вот сейчас, когда она наконец-то перестанет возвращаться поцелуями к лицу и коснётся губами плоти…
Вместе с туманом в голове накатывало странное чувство, напоминающее тошноту. Он ощущал себя вором, лжецом, пытающимся обмануть, украсть память счастья. Но у него опять, опять ничего не получалось, кроме подаренной и тут же отнятой надежды у любящей его жены! Не стиралось ничего внутри, не отзывалось, превращая тело в деревянную болванку. А крупные мурашки и едва заметная дрожь – всего лишь злость, выплёскивающаяся наружу. Злость и беспомощность. Перед Катей, перед собой, перед таким возможным, но теперь проигранным счастьем.
--Андрей… Андрюша…
Невыносимо! Невозможно, нереально больше это выдержать, перетерпеть и каждую последующую минуту продолжать расписываться в слабости перед женщиной, виноватой только в том, что любит! Так было раньше, так было всегда, но Жданов научился превращать секс с Кирой в спорт. Только в спорт, не больше, после которого хочется скрыться в ванной и смыть с себя натруженный горячий пот. И… собственную отвратительность. Сколько можно притворяться, лгать ей, себе, играя роль обворожительного и похотливого супермена?..
Спортивно состязаться опять не удалось. И в этот раз…
--Не-е-е-т! – простонал он, поворачивая голову и на мгновение пряча от Киры лицо в подушку. - Нет… Прости! Я, кажется, не готов ещё. Я не смогу…
Стонал и понимал, что вот сейчас он рушит, убивает, окончательно травит Кирину последнюю надежду, которую недавно сам же подарил. Но не мог противиться себе, убивая…
Быстро встал, заматываясь в простыню, и, не оборачиваясь, заспешил в ванную. У самой двери Кира окликнула его.
--Подожди… Не переживай ты так! - натужно всхлипнула она, пытаясь выдавить смех. - Всё будет хорошо… Завтра. Или немного позже.
--Прости меня!..
--Конечно. Конечно же, я тебя прощу…
Что-то рухнуло, разбилось вдребезги, раскатилось… Внутри. Их созданный с таким трудом и усилием мир раскололся на части так же резко, как и создался. Осколки ранили обоих… И каждый понимал, что эти свежие живые раны способна вылечить любовь. Но чья?..
Чужая.

31.



Время - девять, а уже так темно. Небо в пятнах, с рваными краями, и эти пятна движутся, одно отпихивая другое, наскакивая и сталкивая с пути. Облака?..
Тёмное оконное стекло неприятно дрожит перед глазами. Нужно дотронуться, прижать, остановить!.. Но что это? На дрожащей серости - какая-то замысловатая клякса, похожая на корону некоронованного короля. Ах, да, это, видимо, ладонь. Она потеряла границы, правильные очертания и теперь дрожит вместе со стеклом, если пошевелить пальцами. Напоминает какого-то экзотического зверя, морского чёрта или осьминога, застрявшего в болоте.
--В болоте черти не водится! - усмехнулся Жданов, убрал вытянутую руку и снова схватился за бутылку.
В кабинете полумрак, тишина и долгожданный покой. Там, за дверью, тоже тихо. Никого. Рабочий день давно закончен. Он ещё с утра никак не мог дождаться этой желанной тишины. Вылил в стакан остатки виски, несколько раз промахиваясь и разливая коричневую жидкость через край. Одна большая капля шлёпнулась на белый лист перед ним, растекаясь шоколадной лужицей. Жданов поднёс к глазам бутылку и стал рассматривать эту каплю. Через мутное полупрозрачное стекло она походила на физиономию беса или чёрта, в профиль, демонстрируя отчётливо загнутые рога и острый нос.
--Тьфу! Гадость какая!
Он, громко и не колеблясь поставил донышком вниз бутылку на эту каплю, скрывая её от своих глаз. В поле зрения попала маленькая канцелярская кнопка со сломанным остриём. Маленькая гладкая пластмассовая шляпка, похожая на таблетку. Жданов взял её и попытался бросить в пустую бутылку. Но неуверенность движения в пальцах никак не позволяла это сделать - кнопка не попадала в горлышко, скользила по её краю и всё время падала на стол.
--Стой! Не ускользнёшь!
Но кнопка так не думала. Тогда Жданов, в очередной раз прижав её пятернёй, подхватил и бросил в стакан. Лавируя в шоколадной жидкости, опуская то один бок, то другой, она плавно спланировала на дно. Он поднял стакан, разбалтывая жидкость, пытаясь растворить пластмассовую шляпку как таблетку, и, не раздумывая, осушил его до дна, почувствовав, как кнопка ласково касается его горла. Сглотнул ещё раз. Так её! Чтоб наверняка. Чтобы точно никуда не делась!.. Довольно усмехнулся. Сейчас эта крошечная шляпка там, внутри, блуждает где-то в нём, не понимая, что ей делать. Ища выход.
--А выход всегда один! - кивнул он. - И для тебя найдётся.
Глухо и надрывно рассмеялся, представляя, как эта гладкая пластмассовая красавица рано или поздно найдёт ТАКОЙ выход.
Стало холодно. За оконным стеклом ещё темней. Почти ночь.
«Как там она? - думалось ему невольно. - Спит ли? С кем спит? Так ли, как она любит это делать, - на животе, согнув в коленях одну ногу и подтянув её почти к лицу? Лягушонок… А тот, кто рядом с ней? Что он? Смотрит на неё, гладит ладонью по спине, повторяя изгибы тела? Укрывает постоянно сброшенным одеялом? Как там она?.. Не помнит обо мне…»
Не с первого раза попадая в нагрудный карман, нащупал телефон и отправил эсэмэску.
«Ну, как ты там, без меня?»
«Сообщение не доставлено»…
И Жданов не стал повторять это действо. Зачем? «Она не помнит обо мне»…
Последние остатки виски впитывались в пустой желудок, окончательно пьяня. Вспотели ладони. Он с силой потёр их об колени, и потом поднёс к самому лицу. Линии, линии, линии… Откуда их столько? Для чего они? Что хотят сказать? Ладони, исчерченные кем-то, обозначают предопределённость. Всё уже решили, там, на небесах, за них. Так зачем сопротивляться?
Зазвонил телефон, и Жданов поморщился. Отвечать не хотелось, но он знал, что телефон будет звонить до тех пор, пока он не ответит.
--Преисподняя слушает! Ну, говорите, чёрт возьми!
--Господи, Андрюша? Это ты?
--Не знаю. Не уверен.
--Ты что там делаешь в такой поздний час?
--Работаю. Читаю документы, вот что! - усмехнулся он, отстраняя бутылку, прятавшую каплю виски на каком-то рабочем листе.
--Андрю-ю-ю-юша! - простонала Маргарита. - Ты что? Ты снова пьёшь?
--Да, и снова пью.
--И опять ничего не ел?
--Ну почему? Поужинал! - он хлопнул себя по животу, вспоминая кнопку.
--Я сейчас приеду.
--Ещё чего!
--Андрей! Нам надо срочно с тобой поговорить!
--Нам? – Жданов вздёрнул брови. - А мы - это кто? Ты собираешься привлечь папу, Кирочку, тётю Марту и… ещё кого… поучаствовать в моём вос-с-спитательном процессе?
--Андрюша, прекрати! - начала сердиться Марго. - Я, я одна хочу поговорить с тобой. О Кире.
--Не хочу! - оборвал он резко мать. - Я с ней уже развёлся! С самого утра! Понятно? Или ты не знаешь ничего? Странно, что она тебе не рассказала!
--Рассказала. И если ты считаешь, что я хочу об этом, то…
--Я не хочу! Я! Больше! Не хочу! Об этом! Говорить! – выкрикнул он в трубку, прижимая её к губам, пытаясь удержать крепко, чтобы она не выскользнула из рук. - Я больше не женюсь на ней! Не буду с ней! Понятно?!! И не надо уговаривать меня!
--А я не собиралась! Нет, это невыносимо!.. - возмутилась Маргарита. - Ты не даёшь сказать мне даже слова! И снова пьёшь!
--Извини… - выдохнул Андрей. - Потом, ма. Всё потом.
Трубка брошена в карман. Жданов сидел с минуту неподвижно. В голове вертелись фразы утреннего разговора с Кирой.

«--Андрей, подожди, послушай. Я хочу сказать тебе что-то очень важное. Для тебя.
--Для меня? Интересно…
--Я поняла. Я смогу жить без тебя. И даже смогу быть счастливой. И буду ей.
--Ты решила вернуться к нему?
--Да, решила.
--Спасибо. Для меня это действительно, очень важно...»

Она уже дотронулась до ручки двери. Почти ушла. Но потом обернулась. Взгляда так и не подняла. Только улыбнулась. И Андрей не понимал, больно ли ей сейчас или она, точно так же, как и он, испытывает облегчение. Улыбнулась ещё раз, открыла дверь и тихо вышла, даже не сказав «прощай». Но одно-единственное Жданов понял - она действительно умеет, может быть другой. Стала ей. В ту ночь. И обязательно научится жить без него. А он с ней никогда и не был.
--Вот и всё. Больше нечего терять.
Но как-то сразу и странно опустела жизнь, в которой больше нечего терять!
Он поднёс стакан к губам, перевернул его, и последняя капля растворилась на губах, оставляя какой-то новый горький привкус. Он размахнулся и швырнул стакан в картину под стеклом, висящую напротив. Посыпались осколки. Андрею показалось, что один из них попал ему прямо в глаз. Он глухо рассмеялся, вспоминая холодного и равнодушного мальчика из детской сказки, выводящего на льдине слово «вечность», представляя себя таким же. Надменным, холодным и равнодушным. С замёрзшим сердцем и осколком льда в глазу.
--Дурдом какой-то!
Пустота. Сумрак и запах виски в полутёмном кабинете. И он один на всём белом свете. Захотелось выть в голос.
Андрей поднялся. На непослушных, еле держащих его ногах подошёл к стене, на которой только что висела картина, наклонился и поднял осколок от стекла. Он не был острым, но резал пальцы. Андрей сжал его в кулак. Он накрепко когда-то запомнил, что для того, чтобы забыть одну боль, надо причинить себе другую. И тогда…
В дверь кабинета постучали. Потом зазвенели в замке ключом. Потом снова постучали.
Жданов обернулся, едва не потеряв равновесие.
--Ну, кто ещё там? Сказал же, что ни с кем не буду говорить!
--Прикажешь мне теперь войти через конференц-зал? - послышался недовольный голос секретарши. - Открывай немедленно!
--А… Это ты? Сейчас, - Андрей впустил её, отшвырнув осколок. - Чего хотела-то?
--Да вернулась с полпути на дачу! Чёрт! - выругалась Ира. - Но вспомнила, что у тебя забыла оранжевую папку с прайсами. А… А что это тут происходит? – она обвела взглядом кабинет, как только включила освещение.
--Затеял генеральную уборку! – Андрей отступил назад, хрустя под ногами стёклами.
--И руки тоже моешь? - кивнула она. - В собственной крови? Или сдавать собрался, воображая себя донором?
--Сдавать? - усмехнулся Жданов. – Забавно.
--Не обольщайся! Кому она нужна, процентов на сто состоящая из виски?
--Что, никому совсем? - он скривил губы, как ребёнок. - Ну да. Права, права. Иришка! А я теперь свободен! Я холостяк теперь, понимаешь?
--Отлично, - не оборачиваясь, она прошла в кабинет, к шкафчику у окна, и достала из пластиковой коробки бинт и пузырёк с зелёнкой. – Пей - не хочу. Отмечай свободу. И танцуй теперь джигу на осколках.
--Я? Я не пью! Почти.
--Фу! - фыркнула Ирина, подходя к нему, развалившемуся в кресле, и, не церемонясь, стала обрабатывать и перевязывать порезанную ладонь. - Ты мог бы отвернуться в сторону и не дышать? Меня сейчас стошнит от этого перегара!
--Не дышать? Совсем? - рассмеялся он, не сопротивляясь. - Могу и не дышать. Но ведь сдохну!
--Не торопись, успеешь. Туда ещё ни один алкаш не опоздал.
--Больно, больно, больно! – он выдернул руку. - Ты что, с ума сошла? Что это за гадость?
--Ничего, потерпишь. До свадьбы заживёт.
--Что? Больше никогда! Ни разу!
--Твоя проблема, - резко обрубила она. - Холостому, видимо, сподручней напиваться и залезать под юбки новым бабам.
--Куда? - рассмеялся Жданов. - Иришка! Ты что? Ты как с начальником ведёшь…деловую беседу?
--Подожди, ещё не вечер, - Ира затянула потуже бинт, заправляя узелок в один из перехлёстов. - Будешь продолжать всё так же пить, спустишься на производство. Прочищать игольные ушки.
--Да не пью я! - вскрикнул он и поднялся с кресла. - И не собирался пить. И не буду больше. Не дождётесь! Вот! - он достал мобильный из кармана и повертел перед глазами секретарши. - Опять не ответила на эсэмэску! Спит! А с кем?!!
--Детский сад какой-то…
--Может быть, и так! – Жданов развёл руками, раскачиваясь на ногах. - Но мне-то делать что? Что делать? Не могу забыть!
--Может, заказать сюда тебе ещё бутылку виски?
--Не-е-е-ет! Не надо больше. Сказал же, что не пью.
--Ну, тогда на тебе, держи! - она швырнула ему на стол упаковку бумажных носовых платков. - Может, это пригодится.
--Зачем?
--А потому что смотреть противно! - Ирина, не оборачиваясь на Жданова, поднимала одну за другой папки у него на столе, морщась от беспорядка, пытаясь разыскать нужные документы. - Ведёшь себя, как баба! Слезу ещё пусти!
--Никакого толку… Вот так вот! - он плюхнулся в кресло за столом. - Я свободен! Никому не нужен!
--Ей? Естественно, не нужен. Такой.
--Да никакой не нужен! - Жданов стукнул по столу кулаком. - Ни тот, ни этот! Она выходит замуж, понимаешь?
--А тебя, значит, свидетелем не взяли?
--Почему? - не понял Жданов.
--А, значит, в женихи! - впервые улыбнулась Ира, с интересом рассматривая взъерошенного и помятого начальника перед собой.
--Я же сказал, что больше никогда не женюсь! Даже… на ней! Понятно?
--Яснее некуда. Как и ум твой сейчас. Собирайся. Отвезу тебя домой. Скоро полночь.
--Куда? Не-е-е-ет! Не хочу домой! – Андрей замахал перебинтованной рукой. - Я… к ней хочу.
--Господи! - вздохнула Ира, окидывая взглядом кабинет в поисках его пиджака и портфеля. - Вот начальник же достался! Ну ладно, хоть начальник, а не муж! А Катеньке твоей сочувствую - жить с таким всю жизнь…
--Ч-ч-что? С кем жить? С каким – таким? Со мной? Ты что несёшь!
--Собирайся! - она швырнула ему пиджак на стол, а портфель засунула себе под мышку. - Только знай! Заранее предупреждаю: свидетелем на свадьбу не зовите - не пойду! Ну? Что уставился? Идём. Разговор есть. Но только после того, как от тебя снова будет пахнуть свежим ароматным одеколоном. И, в конце концов, заканчивай курить! Ведь так и не научился! - и, отвернувшись, косясь на осколки на полу с алыми вкраплениями, шёпотом произнесла:
- Страдалец фигов… Убила бы на месте!..

32.



Три дня лил дождь. Беспросветно, подряд и не прекращаясь. Вымокла насквозь листва, прилипающая вместе с грязной жижей с подошвам туфель. Вымокли дома, превращаясь в однородную серую вереницу безликого стекла и камня. Стелющийся мутной дымкой туман, обволакивая город со всех сторон, рассеивался только к обеду. Но южный воздух октября всё ещё оставался по-летнему тёплым.
Вот уже три дня Катя выходила в этот утренний туман задолго до начала рабочего дня. Медленно брела по набережной, цепко вглядываясь в ровное спокойное море, пустынный пляж с парой одиноких пёстрых зонтиков, в поникшие деревья, вяло взмахивающие ветками при слабом ветерке. В уже с утра усталые и хмурые лица прохожих, тоскующие по безвозвратно уходящим ясным дням. Но грусти не было. Ей всё больше и больше овладевало странное, новое, совершенно непонятное чувство - манящая и одновременно пугающая перемена в жизни. Словно она шла сейчас не по узкой ленте набережной, а по тоненькой черте, не решаясь переступить её, но в тоже время понимая, что путь назад уже отрезан. Новое состояние, как ни странно, манило и влекло, требуя хоть какого-то осмысления. И, не получив его, всё равно не было ни грустно, ни тревожно.
Странно…
И тоскливо – от нового и непонятного, обещающего перемены.
На подходе к серо-розовому зданию фирмы дождь усилился, заморосил колючими и быстрыми каплями, скатываясь с зонта за воротник, принуждая всё же идти быстрее. Заставляя мысли возвращаться в тот тёплый тёмный вечер, в гостиничный номер, с не включённым светом и двумя бокалами нетронутого белого вина.
В тот вечер, ещё в Париже, после смелой и закончившейся поражением двоих Катиной выходки - попытки секса, они долго разговаривали с Димой о том, как теперь им быть. Друзьями оставаться уже не получалось, стать любовниками не вышло. После её высохших молчаливых слёз оставалось единственное - поставить точку в отношениях, навсегда простившись. Катя чувствовала себя совершенно испуганной и несчастной. Реальность, под мутным опьянением от нескольких бокалов вина вторгшаяся в её намерения, разбила напрочь все представления о будущей семейной жизни с Димой. И Катя поняла, что у неё не осталось ровным счётом ничего: ни надежды на спасение, ни желания мечтать и вспоминать о невозможном прошлом, ни сил – поднять глаза и просто посмотреть на человека, говорящего что-то утешительное для неё. Мучительный стыд блокировал даже такое простое действие, как поднять глаза.

« -- Уходи… Почему ты не уходишь?
--Я люблю тебя.
--О, Господи! Ну, неужели ты меня не презираешь за то, что я пыталась… использовать тебя?
--Нет. Я люблю тебя.
--Я не могу… Я попыталась… Попробовала. Я не могу… Почему ты не уходишь?
--Всё будет хорошо. Я люблю тебя.»

Его слова одновременно мучили и отогревали. Растворялся стыд, куда-то уходила неловкость, рождая после себя уверенность в Диме и в своей нужности для него. Да. Именно тогда, в полумраке гостиничного номера, находясь друг от друга по разным сторонам заправленной шёлковым бельём кровати, Катя поняла, что в её жизни существует что-то вечное, крепкое, надёжное. Которое не исчезнет, не растворится, как утренний туман. И этим вечным и надёжным был человек, несмотря ни на что обещающий благополучие. Принимающий её любую. Даже вместе с любовью к Жданову. Стало вдруг просто и легко. Остатки слёз исчезли под его тёплым прикосновением ладони. И впервые было странно и приятно - ощущать себя хозяйкой положения их чувств. А дальше… Будь, что будет. Пока нет сил даже на осмысление. Опустошение… Пустота? Это было именно то, чего ей больше всего сейчас хотелось. Кроме вязкой, липкой тоски, изнутри снедаемой её, иногда захлёстывающей волной, а иногда напоминающей о себе лёгким бризом.
А иногда мешающей дышать. Как сегодня.
Проскользнув в свой кабинет мимо разговаривающей по телефону секретарши, приветливо кивнув ей, Катя продолжала вспоминать и познавать случившееся, не в силах сосредоточиться ни на какой работе.
В поле зрения попался собственный мобильный, вчера забытый на столе. Ладонь машинально его накрыла, придвинула к себе, прижала к гладкой поверхности стола, пряча серый безмолвный дисплей от сделавшихся вдруг напряжённых глаз. Пальцы оказались нетерпеливее желания - включили телефон, последовательно нажимая комбинацию их кнопок.
«Новых сообщений нет».
«И старых тоже, - добавило сознание. – А почему им быть?»
Память безжалостно перелистывала страницы недавнего прошлого, превращая его в калейдоскоп - набор быстро сменяющихся пёстрых стёклышек.
Раннее утро. Звонок, врывающийся в сон. Разрывающий в клочья душу.

« --С добрым утром, страна! Или что там у вас? Не утро?
--Господи… Это ты?
--Значит, уже не узнаёшь? Ат-лич-на!
--Анд… рей…
--Вспомнила? Значит, всё же, вспомнила хотя бы, как меня зовут? Алло! Ты что молчишь? Собираешься повесить трубку? Не выйдет! Всё равно перезвоню! Не подойдёшь - приеду!
--К…куда?
--На курорт! На море! Солнце! Пляж!
--Подожди… Ты выпил?
--Я? Трезв как стекло! И почти прозрачен! И не сплю. Ни с кем не сплю! В отличие от некоторых! Алло! Ты что молчишь? Катя!
--Не кричи… Я не молчу. Что-нибудь… случилось?
--Что-нибудь? Коне-е-е-ечно! Ты выходишь замуж. А я звоню - поздравить. От всей души, Кать! Ну? И как он? Хорош в постели? Хуже ли, чем я?
--Перестань…
--Перестать? Не-е-е-ет! Я ещё не начал! Ну и как он тебе, Кать? Этот ДРУГ.
--Нормально…
--Ах, даже так? Атлична! Верю! Ведь ты же никогда не врёшь. Значит, не быть… как её там… любовницей - нормально?
--Прекрати немедленно.
--Обязательно! Только скажу и прекращу. Что там у вас? Утро? И, значит, спишь. И значит, с НИМ? Так передай привет ему! От бывшего любовника. Андрея Жданова. Слышал ли он о таком? Этот друг?
--Не слышал.
--А-а-а-а! Вот даже как? Стыдно говорить? О таком, как я?
--Андрей… Перестань, пожалуйста! Ты выпил. Нам не нужно сейчас говорить…
--Сейчас? А когда же нужно? После того, как женишься? Тьфу! Как выйдешь замуж? Не-е-е-ет! Сейчас!
--Я не намерена сейч…
--Не намерена… Понимаю! Мешаю, да? Мешаю заниматься сексом?
--Перестань же, наконец!!!
--Не могу, Кать! Не мо-гу! Я спросить хотел. Ну, как ты? Без меня… Молчишь? Не отвечаешь?
--Андрей…
--Значит, хорошо. А у меня спросить не хочешь? Ничего не хочешь?
--Не… хочу.
--Ха! Конечно же! Зачем? Но я скажу. Сейчас… Налью ещё немного виски… Сейчас…
--Андрей…
--Да я не пью! Почти не пью, Кать! Просто, сегодня… А!.. Какая разница, что у меня сегодня? Мне плохо без тебя, Кать!.. Ты слышишь? Но не волну-у-уйся за меня. Всё пройдёт! Я с женой, ты с мужем… Мы на равных! Ты рада, Кать? Молчишь? Хорошо, я понял, не дурак. Не буду больше мучить. Мешать тебе. Вам. Я подумал и решил. Послушай. Сейчас… Налью ещё… Я решил всё.
--Ч…что?
--Я отпускаю тебя, Кать! Я понял - так нужно. Потому что… А!.. Какая разница, почему? Я отпускаю. И… забуду.
--Где… Кира?
--Кто? Кира? А! Моя жена? Ну, как где? Со мной, конечно! Да не волну-у-у-йся ты! Спит. Всё хорошо.
--Позд…равляю!
--Спасибо, Кать. Но это же ещё не всё!
--Я ухожу. Я… Я уже опаздываю на работу.
--С ним? Ничего! Потерпит! Подождёт!
--Ты… Ты зачем мне позвонил? Ты… Ты что вообще себе позволяешь?
--Единственное, Катенька! Уже единственное, что могу позволить. Поздравить. С женитьбой. Тьфу! С замужеством!
--Замечательно! Поздравил? Принимаю! Всё?
--Нет! Не всё. Кать… Ты что… ты, действительно выходишь замуж?
--Действительно! Выхожу. Уже почти одета!
--Одета? Интере-е-е-есно… А он…
--И … тебе советую последовать… твоему решению.
--Какому? Подожди.. Мне Зорькин твой…
--И напоследок, Жданов, я тебя предупреждаю: оставь в покое Колю! Иначе я…
--Да этот Зорькин твой!.. Пусть поблагодарит, что я тогда сдержался и не свернул ему шею! Идиот…
--По-хорошему прошу - оставь его в покое!
--Иначе я приеду и…
--Приедешь? Ты когда приедешь, Кать? Алло! Ты слышишь?
--Никогда.
--Зачем же было говорить? Чёрт тебя возьми! Чёрт… Кать… Я вспомнил… Да, я вспомнил! Какой же идиот! Не надо было этого… Надо было бы какое-то… ну, колечко, что ли!
--Ч…то?
--Да говорю же, что нельзя! Не дарят любимой женщине такие идиотские подарки! Кать… Где он, этот одноглазый чёрт? У тебя? Выброси его. Пожалуйста! Может быть, всё дело в нём? Как в плохой примете. Ты выбросишь? Или уже?
--Н…нет…
--Я потом ещё тебе… что-нибудь… подарю другое. Если ты захочешь. Если ты, Кать…
--Всё… Всё! Пожалуйста! Перестань… Мне пора идти…
--Катя! Подожди! Не вешай трубку! Господи… Мы ни о чём ещё не поговорили!
--Поговорили. Обо всём… Уже давно…Вы повторяетесь, Андрей Павлович. Всего хорошего.
--Катя, подожди!
--И… будьте счастливы…»

Погас дисплей мобильного. Так же, как сейчас. На тёмно-сером немом квадрате высвечиваются электронные часы. Прошли дни. Ещё день. Ещё один… Ещё… Без него. Без самой себя. Дисплей мутнеет, расплывается, меняя контуры. Слёзы… Как давно она не плакала! Много дней. Тогда эти слёзы были похожими на дождь после грозы. Смывая всё придуманное, ложное, напускное. А сейчас?.. Смылось всё, исчезло, оставляя одно, единственное - так невозможно больше жить. Невыносимо больно - вспоминать. Прикосновение к щеке... Полудыхание и полушёпот… Касание дрожащих губ… Горячие ладони в волосах… Одно сердце - на двоих… Один день с ним, напоминающий вечность… Нет больше ничего. Теперь всё это - прошлое и изнуряющая, становящаяся настойчивой фантазия. Всё это там, где больше нет места для реальности. Внутри. В жестокой памяти, безжалостно сводящей её с ума. А реальность… А реальность такова, что любовь, какой бы силы ни была, меньше, меньше целой жизни! Она не меркнет, не слабеет, но просто не имеет права не уступать дорогу долгу перед женщиной, поставившей на кон своей судьбы намного больше, чем любовь к мужчине. Жизнь.
Она была. Всё время. Рядом с ним - Кира. И он был рядом, только иногда отступая и шагая в сторону, но всякий раз возвращаясь и делая один и то же выбор.
Не выходили мысли, прочно заскочившие будто в сердце - слишком велика цена любви Киры, чтобы вмешаться, внедриться в это, разрушить. А Катя… Ворвалась непрошеным гостем, внезапно и вероломно. Неосознанно меняя гармонию вокруг других. Приобретая неправильность. Себя. Неправильность всей своей жизни. А он… Он ведь всё равно с ней. Со своей женщиной. Рядом.
Слёзы капали на тёмно-серый погасший дисплей.
А сердце упорно и отчаянно отстукивало - наперекор всему осознавалась неправильность себя ДО него.
Но путь один - уйти. Тихо. Незаметно. Унося с собой переполненное всё той же любовью сердце. Оставляя после себя обыкновенную память, обыденный житейский багаж из того, что было и не сбылось. Так бывает! Любовь – это ещё не вся, не целая жизнь. Есть что-то важное и более ценное. Непреодолимое и неизменное. И это «что-то» - жизнь во имя…

Очередной изматывающий «сеанс» призыва - не вспоминать, не ждать, не чувствовать, не думать, не надеяться, не плакать - не удавался. Неудержимо и обречённо тянуло домой, в Москву. К нему. Только бы увидеть! Один лишь раз. Услышать голос… Замереть… И задохнуться от бьющегося сердца, не умещающегося в груди. И выдохнуть из последних сил в губы, теряя окончательно связь с реальностью: «Ну, как ты, без меня? Я больше не могу. Мне плохо. Без тебя…»
Больше всего хотелось единственного - сказать…нет… крикнуть себе и всем, что она уже давно ничего не чувствует. Но опять не получалось лгать себе. И впервые не хотелось это делать перед мужчиной, осторожно, но настойчиво стучащим в дверь.

--С добрым утром! Можно?
--Ну что ты спрашиваешь? – Катя отвернулась, поспешно вытирая следы от слёз на щеках. - А если я сказала бы «нельзя», вошёл?
--Тогда ещё быстрее бы и без стука.
--А воспитание?
--К любимой женщине?
--Дима…
--Понятно, - присел он в кресло рядом - Отложим разговор до «после ресторана». Ну? Ты готова, Кать?
--Что-то мне не хочется…
--Так. Подожди, - теплая и уверенная рука Димы накрывает Катину ладонь, расплетая пальцы. - Что не хочется? Идти со мной?
--Нет…- осторожно, но так же уверенно ладонь выскальзывает из его руки, но он держит, уже не отпускает, прикладывает усилие - разжать всё крепче сжимающиеся пальцы. - Просто, не хочу есть…
--Я заметил, что…- он упорствует, почти силой разжимает её кулак, совсем не обращая внимания на Катино сопротивление, и будто с облегчением вздыхает, когда на стол со звоном выпадает крохотный блестящий предмет, -… что вот эта безделушка очень сильно и каждый раз меняет твоё настроение. Что это? – он опять её опережает и в последнюю минуту с ловкостью факира подхватывает кулон и подносит близко к глазам, рассматривая. - Бес какой-то… Да ещё с одним глазом! Караул…
--Дай сюда! - она сама не понимает, почему почти рывком вскакивает с кресла и тянется за кулончиком, совершенно не задумываясь, как при этом выглядит. - Пожалуйста! Отдай.
--Кать, откуда у тебя эта отвратительная игрушка? - Дима отстраняется, отодвигаясь вместе с креслом, с азартом и даже с каким-то остервенением заводит руку за спину с зажатым в кулаке чертёнком. - Может, дело в ней?
--Ну, что ты говоришь! - она пытается улыбнуться, при этом, не сводя глаз с его руки, улавливая каждое Димино движение. - Это просто сувенирчик. Да я сама не знаю, что! Отдай, пожалуйста! Ну?
--А если не отдам? – он быстро поднимается с кресла, и, перекладывая чертёнка в другую руку, направляется к двери, с интересом оглядываясь на Катю и игриво хохоча. - Сначала выброшу его, а потом посмотрим, как будет меняться твоё настроение. Я почему-то почти уверен, что этот бес тебе мешает жить.
--Нет! - задыхается она, судорожно проглатывая образовавшийся комок в горле. - Стой! Отдай. Ты не выбросишь! Не сделаешь этого!
--Катя! - Дима замирает у самого порога двери, но всё ещё прячет кулончик за спину. - Да что с тобой? Я же пошутил. Ты что… Ты плачешь?
--Нет…
--На! - он протягивает руку и разжимает пальцы, недоумённо рассматривая то её, то золотую безделушку. - Держи. Но я не понимаю…
--Да нечего, нечего тут понимать!- как только чертёнок снова касается её пальцев, она уже не в силах сдерживаться, беспомощно растирая по щекам слёзы. - Прости…
--Что случилось, Катя?
--Я… Я домой хочу…
--Домой? Сейчас? – он боится сделать даже лишнее движение, моргнуть, чтобы не пропустить сейчас впервые открывающуюся ему истину, как озарение. - Хорошо. Поехали, - лукавит он, провоцируя скорее себя, чем Катю, - я отвезу тебя домой.
--Я домой хочу! - всхлипывает она, возвращаясь к столу, и перебирает содержимое сумочки в поисках платка. - В Москву…
--К нему?
--Нет! - отвечает она, не раздумывая, почти выкрикивая, словно самой себе. - Домой! А он… Он мне не нужен! Совсем не нужен! - разжимает кулачок.
--Значит, Жданов.
--Чёрт! – с остервенением шире открывает сумочку, забрасывая в неё кулончик. - Этот ЧЁРТ не нужен! Эта идиотская, дурацкая игрушка!..

33.


Ноябрь… Месяц тоски и недовольства самой природой. Туманное промозглое утро, слепые ранние вечера, уже в обеденное время наполненные чернотой ночи. С неба сыплет то ли мелкий бисер дождя, то ли полупрозрачный жемчуг первого снега. Сонное солнце всё реже напоминает о себе, стараясь не выглядывать сквозь давящую, напоминающую цементную плиту нависающего неба.
Ноябрь. Месяц ожидания. Сезон невольного одиночества.
Утро только начиналось, лениво потеснив мрак ночи, когда Жданов, оставив в гараже машину, проехав несколько остановок в душном и грязном трамвае, вышел на знакомой остановке и уверенно шагнул в туман. Накрапывал дождь со снегом, но он только лишь поднял воротник пальто и плотнее закутался в шарф, улыбаясь и не чувствуя холодных капель. Шёл медленно, осторожно и сосредоточенно обходя лужи. Заглядывал в витринные стёкла магазинов, мельком рассматривая в них свою улыбку и сразу отводя взгляд.
Кое-где в жилых домах ещё горит свет в окнах… Мимо снуют люди, спешащие по своим делам… Но людской суетливый поток не раздражает - он всё так же продолжает улыбаться, с трудом протискиваясь через него. Не совпадая с ним ни в скорости движения, ни в звуках. Вся будничная суета как бы отдельно, вне его. А он один.
И только с интересом замечает, как сонные и хмурые десятки глаз недоумённо разглядывают его улыбку.
Одиночество. Наконец-то! Ещё несколько дней назад Андрей не мог и подумать, что так приятно и откровенно радостно – быть одному. А ведь сначала не поверил Ире, почти всерьёз обижаясь на её непонимание и желание – навязать ему странный и неестественный путь к спокойствию и той самой улыбке, которая сейчас так и продолжает умиротворённо касаться его губ.
Шёл сквозь толпу, аккуратно обходя лужи, и вспоминал вчерашний разговор.
«--Ты должен к ней пойти, - заверила его Ирина тоном судебного пристава, выносящего приговор.
--Пешком? Что ж я, идиот? Не собираюсь!
--Зачем пешком? Не жаль ботинок? Вспомни адрес, прогуляйся по утру.
--Ирочка, девочка моя, ты издеваешься? Она выходит замуж. Так пусть ОНА идёт! Всё! Не хочу об этом говорить!
--Ты ничего не понял, Андрей Павлович. И опять орёшь. Я говорю тебе про Киру. Уже четвёртый час, - устало вздохнула секретарша. - К ней ты прежде всего должен сходить. К ней.
--Что? Ты в своём уме?
--Прийти и извиниться.
--Опять??? Чтобы опять подать ей повод?
--Чтобы освободиться.
--Ира-а-а! Мы уже расстались. Она ушла. Ушла к НЕМУ. Ну что ещё? Зачем?
--Ты ничего не понял?
--Господи! И ты туда же? С утра звонила мать... Я понял триста раз, что гад, сволочь и подонок! И столько же сказал об этом. Всем! Что же не понятно? Я уже развёлся. Я уже свободен! Так же, как она!
--А ты уверен, что она свободна?
--Она к нему ушла. Так это даже лучше!
--А ты уверен, что свободен ТЫ?
--От чего?
--От своей вины. Ты же сам её на себя навесил?
--Ха! – расхохотался он. - Да это невозможно!
--Ну, хоть попробуй! Освободись.»
Возможно. И, оказалось, что очень просто, до внезапности - оставить где-то позади свою странную, реальную и нереальную вину, как только он увидел смеющуюся пару, выходящую из дверей подъезда в ноябрьский утренний туман.
Он. Легко подталкивающий её локтём и тут же ловящий за плечи.
Она. Сдвинув брови, пытающаяся рассердиться, но с удовольствием прижимающаяся к нему.
Оно. Их осеннее, светящееся лучистым светом сквозь серый нависающий туман счастье.
Остановившись на бульваре возле дома, Андрей даже не решился ни сделать шаг вперёд, ни хотя бы спрятаться за угол любого дома. Кира и Никита прошли почти около него, и оба, не заметив, не обернулись. Пожилой мужчина, выгуливающий болонку, ежась от сырости и утреннего холода, без всякого стеснения уставился на Жданова, откровенно удивляясь его улыбке. Проследил за взглядом, вернул недоумение, а потом не выдержал и тоже улыбнулся:
«--Не найдётся ли закурить?
--Не курю.
--Поздравляю!
--С чем?
--Наверно, со свободой?
--А… Да. Спасибо! Так и есть!
--Счастливого пути!
--Вам тоже.»
Наконец, закончились все людные улочки, бульвары и перекрёстки. Вдалеке умытой серо-голубой громадой показалось здание Зималетто. Но Жданов не спешил. Словно улыбка не пускала, не позволяла идти быстрей.
Одиночество… Кто бы мог подумать, что это всё равно что счастье? Андрей шёл по мокрому асфальту и размышлял, что же в нём теперь словно изменилось? Будто он, как чёрная большая птица, выпорхнул из клетки и, расставив руки, впервые разрешил себе «лететь» и не оглядываться по сторонам. Это не он, а редкие прохожие с интересом оглядываются на него! А ему совершенно безразлично, что подумают о нём теперь и что скажут. Всё равно, кто: будь то вот этот важный господин в фетровой шляпе, натянутой на самые брови; будь то Маргарита, который день пытающаяся вручить ему «ключи от счастья» в надежде образумить неразумное великовозрастное дитя; будь то хоть сам дьявол или чёрт, коварно строящий свои планы. Безразлично! Наплевать! Впервые несколько часов назад в нём будто сдвинулась глыба повседневности, неимоверным грузом много лет ложащаяся на плечи. Рождая в нём необыкновенной прелести и лёгкости неведомые ранее чувства - независимость и отсутствие любого страха. Непокорность и необузданность. Протест от интуиции, а не кому-то вопреки. Неподчинение и почти презрение кем-то установленных правил и следование только своему желанию.
Осенний моросящий дождь медленно, но верно размывал привычку - жить загнанным в клетку, являя перед ним свободу. Как награду. За принятое решение. За умение наконец-то воедино соединить интуицию, мысли и чувства.
--Я молодец?- шепнул он дурашливо в изображение полуобнажённой девицы на остановочном щитке, рекламирующей какие-то таблетки.
«Ты молодец…» - подмигнуло мокрое от капель мутное стекло собственным отражением…
Внезапный лёгкий ветерок подхватил со скамьи полузасохший лист, закружил его и опустил Андрею на плечо. Он остановился, прижимая лист за черенок, но новый порыв ветра сорвал листок, пуская в дальнейшее плавание уже по лужам. Жданов улыбнулся вслед, впервые не сожалея о сентиментальности. Не сожалея ни о чём. Не отягощаясь одиночеством.
«Я свободен! Я ничей. И это здорово!»
Ноябрьский дождь не размокал, а словно склеивал в нём что-то воедино, возвращая самого себя, забытого и долгожданного. Даря новое, манящее и неизведанное, чуждое ещё, но очень дорогое. В награду за решительность. Не забывая щедро подарить и лёгкий оттенок грусти, как только Жданов, кивнув охраннику, прошёл сквозь стеклянную вертушку дверей Зималетто.
--Катя! – крикнул кто-то пробегающей мимо девушке. Она не обернулась, но к зовущему обернулся Жданов, запуская ладонь за воротник пальто слева и прижимая к груди.
Не смогла… Не выдержала… Не поверила… Что ж! Имеет право на СВОЮ свободу! Не вечно счастье. Не гарант ему любовь. Но они ведь были счастливы в реальности?.. Это было! А могло бы никогда так и не произойти…

--Ну, наконе-е-е-ец-то! И где вас носит, Андрей Павлович? Ой, мокрый-то какой! – отпрянула секретарша.- Не тряси пальто над документами! Ничего перепечатывать не буду, так и знай!
--И не надо. Сам.
--Что «сам»? Через полчаса совещание. Вот где «сам»! Малиновский уже раз десять приходил.
--Чёрт с ним. Физкультура ему не помешает.
--Как, видимо, и тебе - контрастный душ… - голос Иры стал немного тише, а взгляд пристальнее. - А почему ты улыбаешься? Случилось что?
--Именно! – Жданов отшвырнул пальто в сторону вешалки, провожая его полёт на пол безразличным взглядом. - Случилось!
--Ты выиграл по трамвайному билету локомотив?
--Больше! Кстати, я сегодня на самом деле был в трамвае.
--Да? – Ира в недоумении подняла брови. - И в качестве кого? Неужели за кондуктора?
--Почему? - улыбался Жданов. - Пассажиром был. Впервые лет за… десять!
--Катался, значит? Детство вспоминал? - хихикнула Ирина, указывая глазами на кленовый лист, прицепившийся к одной из его штанин. - И попал под листопад?
--Да! – Жданов вскинул руки, широко разведя их в стороны. - И, как в детстве, не брал билет! А контролёра не было.
--Какой билет? - нахмурилась Ирина, всё с большим интересом наблюдая за странным настроением начальника. - Вот уже как года три, четыре при входе турникеты. Карточки.
--Что? - рассеянно спросил Андрей. - Не знаю. Я так прошёл.
--Мда…- взгляд Ирины невольно соскользнул с его довольного лица на выпачканные ботинки. - Кроме трамвая вы в кругосветном путешествии, что ли, были? Возле Зималетто?
--Да! - выдохнул Андрей. - И поймал за хвост птицу счастья! Как там это животное зовут? Феникс?
--Андрей… Ты в порядке? Случилось что? - настороженно спросила секретарша.
--Больше чем! Да не разглядывай ты меня. Я у Киры был.
--Теперь понятно. Значит, встреча была удачной?
--А её и не было, этой встречи! - Андрей прошёл к столу, и, громко отодвинув кресло, плюхнулся в него, закидывая руки за голову, всё так же улыбаясь. - Верней, была. Но, можно сказать, что и не было. Во-о-о-от.
--С вами точно всё в порядке, Андрей Павлович?
--Да не волнуйся ты! Всё хорошо. И… спасибо тебе. Я теперь действительно свободен. Ото всех. И мне никто не нужен. Как и я никому. Разве это не счастье?
--Так… - отложив папку с документами, Ирина присела рядом на оставленный Малиновским стул. - А вот с этого места поподробнее, пожалуйста. И что же дальше вы собрались делать?
--Я? - Андрей деловито поправил на носу очки, взирая поверх стёкол на секретаршу.- Жить. Просто жить. Один. Ну? Не здорово? Ещё как!
--Один?
--Именно.
--Точно заболел… - она протянула ладонь, пытаясь дотронуться до его лба. - Попал под листопад.
--Почти! - загадочно, но с каким-то лихорадочным блеском в глазах ответил Жданов, отстраняясь, но захватывая Ирину ладонь и прижимая к своим губам. - Я вчера был груб?... Ну, прости… Простишь, а?
--Подожди-ка, - ее ладонь выскользнула, - подожди… Странны и неожиданны что-то эти твои сантименты…
--А хочешь, я на тебе женюсь? – Андрей придвинулся к ней поближе вместе с креслом. - Умница, красавица, секретарша да ещё жена… Знаешь, а мне нравится такое сочетание!
--Так женись! – Ирина поднялась с кресла, отошла от начальника подальше. - Адрес помнишь?
--Что? - сдвинул брови Жданов, а потом расхохотался. - Ну и куда ты посылаешь меня на этот раз?
--К Кате, - с вызовом ответила она.
--К Кате? А кто такая Катя?
--Жданов, прекрати. Я не намерена шутить.
--Я тоже.
--Ты что собрался делать дальше?
--Не беспокойся, не пропаду.
--То есть ты не поедешь к ней?
--Зачем? Не поеду, - Жданов мельком глянул на часы.
--Я же не про сегодня говорю. А хотя бы про … завтра.
--И завтра не поеду. И послезавтра. И через месяц тоже. И через год, - он становился всё серьёзнее, отчётливо и уверенно проговаривая слова.
--Так замуж же выйдет, - Ирина посмотрела на него с сочувствием и непритворным недоумением, - потом труднее будет. Зачем же осложнять?
--Сложнее некуда! Но в то же время проще. Пусть выходит. Хоть куда.
--Да… Интересное сегодня утро. Туманное, как Андромеда.
Ещё раз глянув на часы, поправляя очки на переносице, Андрей поднялся и подошёл к окну, больше не глядя на Ирину.
--Ты же сама мне говорила, что я не должен… В общем, что не должен проявлять никакой инициативы. А я хороший ученик. Но теперь я и сам этого не хочу.
--Инициативы? - воскликнула она. - Тот пьяный телефонный бред и была инициатива? Нет, такой не нужно больше точно.
--Никакой.
--Ты сумасшедший? Ты понимаешь или нет, что Катенька твоя скоро выйдет замуж?
--Очень хорошо! Пришлю ей почтового голубка. Белого. Или сизого. Что больше подойдёт для свадьбы? Привяжу к нему колечко. Будет свадебным подарком от меня.
--Колечко…- повторила за ним Ира, вздыхая. - Купи тогда уж заодно себе верёвку и не забудь про мыло.
--Обойдусь. Переживу.
--Андрей… - он не ответил и не обернулся. – Андрей!- снова позвала она, и, не выдержав его молчания, подошла поближе, дотронувшись плеча. – Ты что… Ты это серьёзно?
--Более чем.
--Почему? Ты её уже не любишь?
--Я… не хочу об этом говорить.
--Я спросила, почему?
--Я не хочу об этом говорить!- процедил Андрей сквозь зубы. - Грош цена её любви. Такой, которая не выдержала элементарного - каких-то пару месяцев, какого-то несчастного времени! Пусть выходит замуж.
--А ты уверен в том, что Катя тебя уже не любит? - тихо, почти что шёпотом, спросила она.
--Мне наплевать.
--Ты что… Ты что, не понимаешь, что она опять спасала этот твой идиотский брак с Кирой?
--И разрушила, спасая.
--Что? Да что она разрушила? Опомнись! Что ты говоришь!
--Пожалуйста…- шепнул он ей в ответ, - прошу тебя. Не говори об этом больше. Не напоминай. Я что-нибудь решу. Но не сейчас. Попозже.
--Да куда же ещё позже, чёрт возьми?!
--Не сейчас. Идём. Мы опоздаем на совещание.
--Так ты поедешь или нет? Ну? Что молчишь, Андрей?
Пауза, придавливающая обоих могильной сырой плитой, с каждой минутой становилась всё невыносимее. Андрей закрыл глаза. Мелькнула в памяти серая полупустая лента дороги в маленьком северном городке почти на краю Вселенной… Высокая нескошенная желтеющая трава, мешающая идти к старому, покосившемуся от времени навесу над остановкой… Последние, особенно яркие, как отчаянный прощальный крик, негреющие лучи заходящего солнца… Её губы, дрожащие в вымученной улыбке, блестящие от несдержанных последних слёз… Пальцы, переплетённые с его, жадно и ненасытно вбирающие тепло друг друга… И её пронзительное, как колокольный звон, «не уезжай… не оставляй меня… Я больше не смогу одна… Слышишь?»…
Останавливается сердце, замирая.
Оно уже не понимает, для чего оно, почему и для кого ему стучать и биться.
Оно одно, это глупое и беспокойное сердце, не ликовало и не радовалось свободе.
Да понимало бы чего оно! Глупое… Мотор! Прибор для перекачки крови по сосудам! Биологический материал! Но почему же так болит?.. И почему готово разорваться, разбиться на тысячи осколков, как дешёвая стекляшка? Оно не понимает? С ним что, невозможно ни о чём договориться?!
--Так ты поедешь или нет? - женский голос за спиной, как нож, вонзающийся остриём в этот трепещущийся лоскуток под пиджаком слева.
--Я не знаю. Не сейчас. Я не готов.
--Чёрт тебя возьми! - вскрикнула она, не замечая, как Жданов вздрогнул. – Достался же такой начальник! – подхватила папки и направилась к двери. - Увидимся на совещании. В ближайшие три дня меня не будет. Ни для кого. И для тебя тоже. Можешь вычесть эти дни из моей зарплаты.

34.


--Ой, простите! Не хотел. Честное слово! – усатый гражданин с двумя большими сумками наперевес посторонился, пропуская вперёд в двери аэровокзала женщину, пышущую гневом, готовую вдребезги разнести на своём пути все преграды.
--Не хотел он… Вот! - Ирина демонстративно ткнула пальцем в дыру на колготках, скользя ноготком по спущенной вниз петле. – Просила же раз пять - держитесь от меня подальше с этими турецкими баулами! Ну и что вы прикажете вот с этим делать? Бежать в галантерею за ниткой и иголкой? Или, сдав сумку в камеру хранения, разыскивать отделы женского белья? Кстати, а где в этой дыре хоть какой-нибудь ближайший уголок цивилизации?
--Вообще-то жарко… - мужчина виновато и смущённо закатил глаза к небу, а потом мельком глянул на сосредоточенно рассматривающую его Ирину, невольно перемещая взгляд на её грациозно выставленную вперёд ножку и дырку на колготках.
--Что? Вы предлагаете мне раздеться? – неподдельно серьёзно возмутилась она. – Ну, это уже сли-и-и-ишком!
--Ну что вы!- первые пунцовые пятна на белокожих щеках выдали уже откровенное смущение. - Я совсем не это… Я не то…
--Да и я не то…- вздохнула Ира, внезапно сменив серьёзность на отчаяние и усталость. - Вы хоть как-то ориентируетесь в этом городе? Или тоже, как и я, неместный?
--Да, конечно… Вам что-то подсказать?
--Третью улицу Строителей, дом двадцать пять! - улыбнулась Ира. - Да шучу. Не напрягайтесь так. Ирония судьбы, не иначе. И если я за несколько часов не разыщу улицу Либкнехта, дом пятьдесят девять, подъезд восьмой, седьмой этаж, квартира… а впрочем, это уже неважно, то так и знайте: в другом городе завтра произойдёт одно убийство - шефа секретаршей. Громкое, скажу я вам, будет дело!..
--И виноватым окажусь я? – спросил в замешательстве мужчина, не понимая ещё, смеяться ему или пугаться.
--А как же! Вот! - Ира снова выставила вперёд ножку. - Ваша работа? Компенсируйте. Ролью путеводителя по этому дурацкому Ейску.
--С удовольствием! - впервые улыбнулся он.
--Не разделяю вашей радости. Хотя в одном вы правы - жара, как летом.
--В нескольких минутах автомобильной езды отсюда - море…
--Нет, не до него сейчас. Есть дела важнее.
--Командировка?
--Ссылка!
--Господи, да кто же вас посмел?..
--Меня? – лукаво глянула Ирина исподлобья. - Н-у-у-у, это невозможно! Сама. Из-за шефа. Бросилась, так сказать, на амбразуру. А инициатива, к сожалению, наказуема. Ну что стоите, бросив сумки? Раз не хотите в газетных сводках читать статью про одно московское убийство, везите уж, везите!
--Нет, стану миротворцем, - шире улыбнулся мужчина, не сводя с неё глаз.- А как зовут хоть обладательницу столь красивой… - он запнулся… - туфельки?
--Ирина Павловна.
--А я Георгий Викторович.
--Гога…Он же Жора… Он же Гоша… Ох, только этого мне ещё и не хватало! - буркнула она себе под нос, направляясь к его автомобилю.

Полчаса в машине, полчаса у закрытой наглухо двери квартиры номер двадцать три, полчаса объяснений с настороженной секретаршей Пушкарёвой Кати и полчаса отчаянного и откровенного негодования, проведённые на скамье возле ейской фирмы с Георгием, вымотали Ирину и лишили сил, наполняя одновременно отчаянием, злостью и неудержимым хохотом, откровенно и без стеснения прорывающимся наружу сквозь ладони, прижатые к губам.
--Ну, как же я не сообразила для начала позвонить?! Местная командировка! Чёрт возьми! А у меня… - Ира нервно и со злостью посмотрела на часы. – … пять часов до самолёта! Хорошо, не пять, а семь, но это теперь не имеет никакого значения! А я, как идиотка, сижу чуть ли не под её окнами вместо одного такого же идиота, как и я! Жданов - гад! Приеду и убью его с порога прям вот этим… - она потрясла перед лицом Георгия набитой до отказа дамской сумочкой, - … вот этим ридикюлем! И Катеньку его убью. Для комплекта!
--А… поподробнее можно? – ошеломлённый и озадаченный Георгий присел рядом с ней.
--Да не морочьтесь вы… - вздохнула она, всё ещё улыбаясь. - Лучше скажите, где тут море. Хоть посмотреть…
--Я отвезу.
--Ну что вы! Не нужно. Вы и так убили на меня почти полдня. Просто расскажите, где.
--А как же дырка на колготках и убийство? – быстро нашёлся он, как возразить ей.
--Да я же пошутила! Хотя…
--Тогда поехали? И заодно расскажете, чего лишилась криминалистика по моей вине.
--Заметьте! Не я это предложила!
--Заметил. Ну что, вперёд?

Ноябрьское солнце было жарким, а море - слишком холодным. Сбросив туфельки и в облупленной от ветра и дождей пляжной раздевалке освободившись от колготок, Ирина брела по кромке берега и воды, каждый раз вздрагивая от набегающей волны, захлёстывающей ноги то по щиколотку, то по колено. Молчала. Не оборачивалась. Георгий шёл за ней, так же молча, не решаясь ни о чём заговорить, изучая со спины то ли расстроенную, то ли откровенно злую женщину, подбирающую камушки, попадающиеся на пути, и яростно швыряющую их в море.
Смеркалось. Кое-где на набережной уже зажглись фонари. Почти летнее тепло быстро сменилось на промозглый холод, уже отчётливо напоминающий об осени. Пляж, и без того выглядящий странно и непривычно своей пустотой и одинокими, кособоко торчащими цветными зонтиками, стал похож на необитаемый остров. Монотонный шум волн становился пугающе неприятным.
--Три пропущенных звонка…- вздохнула Ира, поднося поближе к глазам мобильный телефон и уютнее укутываясь в куртку Георгия. - … и два из них - от шефа… Переживает!
--У вас с ним роман? - с интересом и не церемонясь спросил Георгий. Сумрак, неожиданность, нелепость ситуации и прижатая к нему спиной женщина сближали, делая вопросы и ответы откровеннее.
--Ещё чего! - усмехнулась Ира. – Переживает, потому что снова не знает, куда я положила годовой баланс… Или чувствует чего-то… Ну приблизительно, как собака Павлова. Ой, нет… У той инстинкты, а у этого… Ой, да! У этого же то же самое! Нюх на Катеньку… Только он его всё время чем-то перебивает. Ну, примерно так, как аппетит…
--А кто такая Катенька?
--Не напоминай! Из-за неё сижу и жду тут самолёта… И вообще, домой хочу! Я так спешила, так спешила, что совсем не помню, а выключила ли я утюг?
--Утюг?
--Пожар будет… - Ира зевнула. - Но хоть было бы, ради чего! А то напрасно всё…
--Ничего не понимаю…
--Да не морочьтесь вы!
--Может, хоть в двух словах расскажете?
--В двух не могу, - Ира снова повертела в руках мобильный. - Тут история - для сериала.
--Я никуда не тороплюсь.
--Да не морочьтесь…
--Хорошо, - вздохнул Георгий, осторожно обнимая за плечи Иру, - из сегодняшнего дня я всё же кое-что понял. Вы приехали сюда к какой-то Катеньке, на которую у вашего шефа нюх, как у собаки Павлова. А Катеньки на месте нет, до вечера, потому что, она в местной командировке. А у вас для неё какое-то важное послание, по поручению шефа. И вы его не выполнили. Поэтому расстроились и пропускаете мобильные звонки.
--Примерно так, за малым исключением. Я сама сюда приехала, как … как миротворец. Хотела заключить Брестский мир. Но вместо этого теперь приеду и всё-таки убью шефа…
--Подождите убивать! - улыбнулся Георгий.- Может, вы расскажете сначала поподробнее? А вдруг вам всё-таки возьмёт и улыбнётся удача? До самолёта же ещё почти…
--До самолёта…- перебила его Ирина, сосредоточенно глядя на часы - …удача… Так! – она быстро поднялась с маленькой скамеечки. - До самолёта два часа! До моего. А ведь у Кати - местная командировка. Значит, она может вернуться не к полуночи, как сказала эта её рыженькая идиотка-секретарша, а в любое время. Так?
--Может быть, - Георгий свёл брови в недоумении, - но вы же сказали, что к полуночи?
--А удача?
--Ну, если бы…
--«Может быть!»… «Если бы!»…- передразнила его Ирина, поспешно обуваясь и возвращая ему пиджак. - Что за неточность формулировок? Бензин в машине есть?
--Есть. Полный бак. А…
--А гнать на третьей скорости умеете?
--Да если нужно, то я…
--Тогда вперёд! На Третью улицу Строителей… - Да не смотрите вы так на меня! Опять на эту дьявольскую улицу Либкнехта, дом пятьдесят девять, подъезд восьмой, седьмой этаж, квартира … А, наплевать! В машине посмотрю. Ну, на удачу?
--На неё! - вздохнул Георгий, снова, как и несколько часов назад, еле поспевая за женщиной в светлом костюме, бегущей к выходу с пляжа.

* * *

--Ой, всё, больше не могу!.. – Катя с силой захлопнула пластиковую папку, бросила её на стол, сложила на ней руки и уронила голову.
--А я что говорил? - Дима подошёл к ней и попытался вытащить документ. - Дай сюда! Хватит разбираться не в своей работе!
--Да там оши-и-и-ибка на ошибке! - простонала Катя. - Не понимаю, для чего мы ездили в командировку, если документы у этой фирмы в полном беспорядке! Неужели было трудно главное проверить?
--И не вздумай это править, - Дима всё ещё пытался забрать у Кати папку, - потому что точно так же когда-нибудь они нарушат договор.
--Но нам же нужно это оборудование? – Катя зевнула. – Ну, не трожь! Я исправлю. Мне не трудно.
--Говорил же, что нужно было прежде посмотреть ту московскую фирму.
--Она дороже…
--Ну и что?
--Невыгодно…
--А лизинг? Ты про него забыла? Правда, для этого всё равно пришлось бы ехать в Москву в командировку.
--В Москву… - Катя сильнее прижалась к скрещенным на столе рукам, пряча в них лицо. - Не хочу…
--Странная реакция на любимый город… - настороженно улыбнулся Дима. - То «хочу домой», то «не поеду».
--Не хочу.
--Я думал, ты умеешь смотреть в глаза опасности. Особенно тогда, когда сама принимаешь какие-то решения.
--Я умею. Но не хочу. Подожди… - Катя подняла голову и внимательно посмотрела на него. - При чём тут какие-то решения?
--Да ни при чём… - вздохнул Дима, поднимаясь и уходя на кухню.
--Нет, подожди! – Катя успела схватить его за рукав. - На что ты намекаешь?
--На падение курса доллара на валютной бирже. И на расширение озоновой дыры. Только на это.
--Прекрати! – она не на шутку разозлилась.- Если ты имеешь в виду тот наш стран-н-н-ный разговор, то он тут ни при чём.
--Не имею.
--И если ты про… - она запнулась… - в общем, он совсем тут ни при чём!
--Кто «он»? Сазонов, президент московской фирмы, или сырой континентальный климат? - Дима и сам не понимал, почему раздражается сам и провоцирует её на ещё большее волнение.
--Климат? – Катя отпустила его рукав, и Дима тут же устремился на кухню. – Хорошо, пусть будет так. Так вот. Я приняла решение. И тебе об этом уже сказала. Ты помнишь?
--Чай будешь? С лимончиком…
--Поэтому мне соверше-е-е-енно, ну просто совершенно всё равно, и нет никакого дела до этого Жданова.
--А с бутербродом? Допустим, с колбасой?
--С колбасой?.. Дима! Ты меня не слышишь? Я говорю тебе про…
--Про Жданова. Кать, я слишком часто это слышу.
--Нет, ты не понимаешь… - она взметнулась со стула и направилась к нему на кухню. - И совсем не веришь мне! Мне просто хочется, чтобы этой темы больше никогда не существовало между нами… Понимаешь?
--Понимаю. Что ты всё время говоришь о нём.
--Я не говорю… Я просто напоминаю. Чтобы ты…
--… пошёл уже к себе домой. Я это понял, Кать.
--Да нет же! Почему?
--Потому что даже хорошие друзья иногда расстаются, – грустно улыбнулся он, - на ночь.
--Мы сейчас будем пить чай. С бутербродами. С колбасой и сыром…
--Завтра, Кать, всё завтра…
--Дима, подожди! – она обеспокоено рванулась за ним к входной двери.- Ты всё не так понял!
--Кать, сегодня был нелёгкий день. Ты устала, и…
В дверь позвонили. Сначала робко, отрывисто, будто у звонившего соскальзывала с кнопки рука. Потом ещё раз, уже увереннее и протяжнее. И ещё - одновременно настойчиво и отчаянно. Послышались приглушённые голоса, мужской и женский. Катя замерла у двери, прижимаясь к зеркалу на стене, не понимая, почему так колотится сердце и почему так холодеет всё внутри. Дима с недоумением посмотрел на неё.
--Ты ждёшь гостей? - шепнул он, опасаясь нагнать на неё ещё больший страх, отпечатывающийся в глазах.
--Нет… - так же шёпотом ответила Катя.
--Так открой.
--Нет! – она замотала головой, сама не понимая, что с ней происходит.
--Почему? – он округлил глаза.- А вдруг это кто-то важный?
--Никого нет дома…- Катя приложила палец к губам и кивнула Диме на дверь в комнату. - Сейчас уйдут.
Голоса за дверью усилились, отчаянные нотки сменились злым негодованием. А через несколько секунд раздался стук, напоминающий удар женского каблучка по металлической облицовке и - «Чёрт подрал бы эту Катю! Ну вот! Сломала!»
Катя с Димой переглянулись. Вопреки её желаниям он потянулся к задвижке на замке, но Катя его опередила. Одним порывистым движением распахнула дверь и вскрикнула от неожиданности, пятясь назад: на неё налетело тело. Тело незнакомой разгневанной женщины в светло-кремовом костюме, размахивающей руками, точно птица, чтобы сохранить равновесие. В одной ладони была зажата туфелька без каблука, в другой - воротник мужчины, которого она втянула вместе с собой в прихожую.
--Чёрт! - вскрикнула женщина, всё-таки не удержавшаяся на ногах и всей массой навалившаяся на Катю. - Предупреждать же надо!
--О… чём? - шепнула Катя, пытаясь удержать на носу очки, чтобы хоть что-то рассмотреть.
--Что откроете дверь! Вы ж не собирались! Шептали там что-то вон… - Ирина указала пальцем в сторону Димы…- ему! А тут вдруг… И туфелька моя! – она взмахнула ею, демонстрируя сломанный каблук. - В общем, простите!
--Катя, это кто? – Дима переводил взгляд с Ирины на Георгия, всё больше задерживаясь на втором.
--Ирина Павловна! – Ира, не мешкая, протянула ему руку и, уже обращаясь к бессловесной Катерине, добавила:
--Для вас - просто Ира.
--Георгий, - кивнул мужчина, обращаясь куда-то в пустоту, неловко перетаптываясь в дверях.
--К…Катерина Валерьевна. Просто Катя, - в тон женщине ответила она. - Вы… ко мне?
--Ещё бы! – Ира нервно подмигнула. - Очень даже к вам. С самого утра!
--А…что… - замешкалась в дверях Катерина, ещё не понимая, пригласить ли гостей в комнату или ограничиться пространством коридора.
--Что самое ужасное, так это то, что у меня всего… - Ирина посмотрела на часы, перебивая Катю. - … всего какой-то жалкий час до самолёта! Поэтому, уж извините: начну без лирики, романтики, пролога и эпилога. Ну… - она словно опомнилась, что вводит всех троих в глубокое замешательство, окидывая мужчин взглядом. -… в общем, нам нужно поговорить. Мне войти-то можно?
--Уже вошли… - шепнула Катя. - Проходите. В комнату.
--Атлична! – как скажет шеф. В… том смысле, что спасибо…

35.


… Каблук запутались в пушистом прикроватном коврике, и Ирина, сама от себя не ожидая, скинула туфли и босиком прошла вглубь комнаты. Захотелось вдруг идти очень тихо, почти на цыпочках, чтобы не разбудить … спящего ребёнка.
«Ребёнка?»…
… На третьей полке стеллажа - красный плюшевый мишка, вместо одного глаза пришита маленькая прозрачная пуговка…
«Привезла из дома?»
… Рядом - блестящая керамическая копилка в виде грибка, с жучком на шляпке. Почти как с настоящим…
«Копит на конфеты!»
… На диванной спинке, на клетчатом тёплом пледе - снова мягкая игрушка, коричневый плюшевый пёс. Такой же тёплый на ощупь и приятный…
«Пахнет морем…»
… Чуть выше… - Ирина подняла голову, придерживая очки. - …томики в потрёпанных переплётах.
«Алиса в Зазеркалье»… «Охранная грамота»… «Я хочу быть любимой тобой»… «Квантовая механика» … «Мировая экономика и делопроизводство»… - классический набор!»
… Слева от книжной полочки - Дюрер…
«Даже так?»…
И детские фотографии, выцветшие от времени…
Здесь поселилось детство. Привезённое с собой. Из Москвы. Поселилось прочно, хозяйничая на полочках, диванных спинках и пушистом коврике, в котором по самую щиколотку утопают босые ноги. Тихая, спокойная безмятежность, нарушать которую и омрачать любыми неприятностями - преступление…
«Неужели становлюсь сентиментальной?»…
Здесь нет и не может быть места слезам. От несбыточности. От обречённости и безнадёжности. В этой комнате с чужой и старой мебелью, тёплым пледом и красным мишкой с пуговичкой-глазом - покой и счастье.
«Как у дитя»…
Так для чего же Ира пришла сюда? Нарушить? Разрушить чужое, так заботливо и трепетно создаваемое и оберегаемое пространство, заранее готовыми речами о людском несовершенстве?.. Вторгнуться, вмешаться в эту уютную гармонию, возлагая право на себя – поучать и наставлять на истинность и разум?
Невозможно…
Не имеет права…
Что взять с ребёнка?
Слишком взрослая она для этой девочки, чтобы быть на равных.
«Для ДЕВОЧКИ?» - Ирина в задумчивости нахмурилась, тряся головой, чтобы скинуть с себя только что нахлынувшую меланхолию.
--Да эта девочка!.. Чёрт её возьми! Из-за неё… - проговорила вслух, чуть слышно, быстро приводимая в прежние чувства воспоминаниями, мелькающими как хаотичные картинки всех событий, связанных с начальником и Катей, которые были известны ей. Ей показалось, что она едва проговорила вслух…
--Из-за меня? - два настойчиво сверлящих Иру глаза в узких новомодных очках, плотно сидящих на носу, и спокойный ровный голос заставили вздрогнуть и выронить из рук плюшевого красного мишку. – Что - из-за меня? - повторила Катя так уверенно, что Ирина поняла: оправдываться в произнесённой собственной фразе бесполезно. И… слишком мало времени оставалось до самолёта.
--Конечно, из-за вас! - выпалила она, пристально смотря на Катю, оглядывая её с ног до головы, будто бы оценивая перед собой соперницу.
--Вы про туфельку? - губы Кати едва дрогнули в улыбке, а весь её вид говорил о том, что она настроена на деловую и обстоятельную беседу.
--Я про Жданова! - не раздумывая, пальнула Ира. - Знаете такого?
--Допустим, - голос «соперницы» чуть дрогнул. - А что произошло?
--Системный кризис! Событие истории! – Ирина присела на диван. - Когда низы не могут, а верхи не хотят. Понимаете, о чём я?
--Нет… - Катя растерялась, присела в кресло рядом.
--Вот и я не понимаю! - довольно и ехидно улыбнулась Ира, с удовольствием отмечая, что «соперница» в недоумении. - Не понимаю, какого дьявола я все три года пекусь об этом дураке! Давно бы надо было поменять работу! Уйти в конкурирующую фирму. Там платят больше, и шеф - не влюблённый самодур. Правда, старый перечник, но это ведь неважно? Вот вы ушли же? Пра-а-а-авильно! А я, дурочка, - на ваше место.
--Ушла?.. - нахмурилась Катя. - Подождите… Вы - Ирина, секретарь Андрея Павловича?
--Ага! - она кивнула. – Собственной персоной! Что, наслышаны? Так значит, этот малахольный еще и сплетник? КОшмар. Просто кОшмар!
--Что с…ним? - голос Кати становился тише, наполняясь тревожными нотками. – Случилось что-то?
--Безусловно! Иначе, приехала бы я сюда за сотни километров?
--Что? - шёпотом спросила Катя.
--Да не с ним! - громко усмехнулась Ира, отмечая замешательство «соперницы». - Жив, здоров и вполне упитан. Правда, бредит. Но это иногда. Правда, впадает в летаргию. Но это тоже не всегда. Правда, буйствует, но это тоже редко. Так что с ним-то всё в порядке. Это дурдом со мной.
--Я не понимаю…
--Так я же и приехала, чтоб объяснить! Чёрт… - Ирина дёрнула ладонью, приподнимая рукав у пиджака, и сосредоточенно посмотрела на часы. - Сорок минут до полёта в небо! Ладно, обойдёмся без прелюдий. Вот! - ткнула она пальцем в туфельку без каблука, валяющуюся на боку рядом с ней. – И вот! - достала из сумочки колготки. – И вон там! – взмахнула рукой, указывая на дверь. - Гога, он же Гоша, он же Жора! До вас со Ждановым со мной такого не случалось! А теперь я не живу, а участвую в какой-то дешёвой мелодраме, в которой один - упрямый идиот, по самую макушку упакованный в долги, а вторая, покорнейше кивая, соглашается с этим идиотом и убегает на край земли. И при этом оба друг друга любят. И при этом каждый норовит казаться равнодушным. А я должна при этом спокойно кофе подносить?

Её вопрос будто бы повис в воздухе, но они обе знали, что он не требует ответа. Без всякого стеснения разглядывая Иру, Катя понимала, что эта женщина приехала совсем не для того, чтобы нести сейчас всю эту чушь, прикрываясь нехваткой времени или рассказами о невыносимости работы со Ждановым. Она приехала и не для того, чтобы уговорить или заставить Катю вернуться. Но зачем? Чтобы что-то прояснить? Ненавязчиво, пряча главные, необходимые слова во всей этой словесной шелухе, будто бы сама стесняясь говорить о главном… Первая внезапно родившаяся мысль о том, что её прислал Андрей, сразу же и умерла, исчезла, не получив никакого подтверждения. Она смеётся, жонглирует словами, будто бы играет роль, только что придуманную за дверью, но плохо выученную, постоянно сбиваясь на экспромт. Катя непроизвольно опустила взгляд на сумочку Ирины, на которой то и дело щёлкал маленький замок под её беспокойными пальцами. Переживает… Но торопится отпраздновать победу. Над кем? Над Катей? Или над собой?..
Эта женщина опять смеётся, приготовившись играть словами дальше, но её глаза… Угли. В них нет смеха. Они глубоки, как бездна, темны и обжигающи. Они напоминают только что наспех потушенный костёр. Но стоит только дунуть, и этот костёр разгорится, превращаясь в пожар.
Эта женщина знает что-то очень важное… То, что ей доверял и доверяет Андрей. Но это не событие, не информация. Это - участие Ирины в его жизни. И именно это участие привело её сюда, прикрытое обманчивым слоем лёгкого словоблудия… Игрой… И из этой игры сейчас придётся извлечь всё это важное.
Катя улыбнулась.
Ирина усмехнулась ей в ответ.
Но смеяться обеим не хотелось…

--Подносить кофе? - продолжила Катерина. – Сочувствую. Мне приходилось это делать всего несколько раз. Андрей не позволял мне этим заниматься. Мы работали. А этим занималась… - Катя приняла задумчивое выражение лица, но каждый мускул выдавал её безумное напряжение. -… а впрочем, неважно. Сейчас ведь у Андрея единственная секретарша?
--Да, - кивнула Ира, пристально всматриваясь в Катино лицо, ещё не понимая, почему тон её голоса стал более спокойным.
--И как же Андрей Павлович обходится без вас, отправляя на… курорт?
--С трудом обходится, - натянуто улыбнулась Ира, чувствуя, что начинает терять свою главенствующую роль над ситуацией и плохо понимает такую сдержанную Катю, - потому что он же теперь РАБОТАЕТ! В ударном темпе. Пятилетку - за десять дней. И в этой пятилетке - одни французы. А я не понимаю этот дьявольский язык. Раньше хоть у Киры что-то спрашивала, - солгала она, не моргнув и глазом, - а теперь её же нет. Видите, как тяжело приходится? К конкурентам, что ль, уйти?..

Опять стеной повис вопрос Ирины, не призывающий к ответу. Но Катин мир сейчас сузился до её слов. По телу пробежала дрожь, до лязга зубов, до напряжённого неотрывного взгляда. Словно эта женщина вот сейчас, всё так же играя словами, рассеет туманность, оставляя после себя ясность и чистоту.
Спросить…
Не стесняясь…
Не думая ни о чём, что вокруг…
Не заботясь о том, как Катя будет выглядеть перед этой гостьей!..

--Нет Киры? - задыхаясь, спросила Катя, при этом, улыбнувшись. - А где она?
--Ну вы даё-ё-ё-ёте! - излишне громко расхохоталась Ира, с удовольствием снова отмечая Катино волнение и то, что из её речей она выхватывает главное. Но отвечать начистоту не собиралась. Ирина понимала, что ей начинает доставлять огромное удовольствие - такая экстремальная игра. Да и слишком рано праздновать победу. - Да кто же станет жить с таким тираном? Работать-то с ним невозможно, а чтобы жить… Нет, жить невозможно точно.
--Откуда вы это знаете? – Катя прищурилась.
--Я знаю, что я говорю, - довольно улыбнулась Ира, но тут же продолжила:
- Ушла она. К красавцу, комсомольцу, спортсмену и просто к хорошему мужчине. С ним теперь и работает.
--Ушла? - с недоверием спросила Катя и присела на диван, чтобы меньше выдавать дрожь в коленях. Ирина тут же уселась рядом с ней.
--Развелась. Но ненадолго.
--В… каком смысле?
--Да вышла замуж! Я же говорю: за красавца, комсомольца, спортсмена и просто хорошего мужчину. И теперь этот идиот, мой шеф, совсем один. Свирепствует и зверствует. Доканывает меня отчётами. Глушит кофе кружками - не успеваю наливать! А совсем недавно… - Ирина наклонилась ближе к Кате. - …разбил картину и сожрал то ли пуговицу, то ли кнопку. Ну… - она опомнилась, отмечая особенное недоумение в Катиных глазах. - …не сожрал, а позавтракал ей. Простите неэстетку!
--Ин…тересно… - волнительные нотки в Катином голосе сменились на ироничные, и Ирина снова насторожилась, не понимая, о чём на самом деле думает эта девочка и что чувствует при этом. Такое недопонимание начинало злить
--Что ж тут интересного? Невкусно. Но шеф остался рад. Видите теперь, с кем мне приходится работать? И ещё - тащиться к вам сюда, за тридевять земель. И ломать каблук у самых моих любимых туфель!
--Подождите… - Катерина покачала головой. Эта женщина, сидящая напротив, странным образом одновременно начинала и притягивать её и раздражать. Слишком сильным было Катино волнение. Слишком трудно становилось продолжать играть. Слишком сильно захотелось побыть сейчас одной и обдумать только что полученную информацию. Слишком невозможно становилось говорить о Жданове. Но в то же время ей захотелось засыпать эту женщину вопросами и бесконечно слушать обо всём, что касается Андрея. Чувства, одни перемешиваясь с другими, лишали сил и душевного равновесия. - Подождите... А почему вы всё это делаете для него?
Всё так же плохо понимая состояние «соперницы», Ирина решила пойти ва-банк. И слишком мало времени оставалось для разговора, который пока так и не привёл их ни к каким конкретным действиям.
--Люблю, наверное, - с вызовом глядя Кате в глаза, ответила она.
--Любите?
--Как всё большое, необузданное и стихийное. У него красивые глаза… А руки… Да вы и сами, наверно, помните.
--Стоп! – Катя подскочила с места. Продолжать этот разговор становилось всё невыносимее. - Достаточно игры. Ответьте мне на ещё один вопрос: что вы хотите от меня на самом деле?
--Фотографию! - не задумываясь, ответила Ирина, со всей серьёзностью глядя в Катины глаза.
--Фотографию?
--Её. Девять на двенадцать. И желательно цветную.
--Вы… сумасшедшая? – Катя отошла немного от неё, но Ирина тут же оказалась напротив Кати.
-- Отчего же? Нет. У меня и справка есть, - совершенно серьёзно ответила Ира. - А вот Жданов ваш сошёл с ума. Рассказать как? - и, не дожидаясь ответа, продолжила:
- Там, в третьем ящичке его стола, лежит большая чёрная папка. Давно лежит, почти приросшая ко дну. Там всякий мусор: ну… использованные черновые бланки, образцы квитанций и всякая такая шелуха.
--Я… помню.
--Правда? Так вот. Под этой папкой Жданов держит вашу фотографию. А знаете какую? Чёрно-белую. Такую маленькую, что не разглядеть и под микроскопом. Вы на ней ещё в какой-то меланхолично-романтической блузочке и круглых окулярах.
--Ч…что? - дыхание остановилось, и только сердце отстукивало молотом в висках.
--Хоть бы в ретушь, что ли, её отдал… - Ирина волновалась не меньше Кати, сосредоточенно вглядываясь в её побледневшее лицо. - Хотя такую и не примут: то разорвана, то склеена, то смята, то разглажена. Кать, а цветная фотка у вас есть? Я, собственно говоря, за ней к вам и приехала.
--Перестаньте… - тяжело выдохнула Катя. – Достаточно игры…
--Более чем достаточно! Раз вы решили так, - Ирина нервно посмотрела на часы. – А теперь ответьте мне начистоту: вы в Москву поедете?
--Простите, но мне бы не хотелось это с вами обсуждать…
--И мне бы не хотелось. И у меня нет времени на эти обсуждения. Поэтому я просто спрашиваю: да или нет?

… Она проигрывала у этой девочки… Безжалостно проигрывала. С бешеной скоростью несущиеся последние минуты до самолёта накаляли пространство между ними, резонируя чувства и звуки, но так и не проясняли главного: не зря ли? Не напрасна ли такая Иринина командировка? Напряжение, растущее между ними, вмиг сбросила всё надуманное и лишнее, обостряя только главное. Уже не позволяя никому остановиться…

--Нет! - с вызовом ответила ей Катя, пристально рассматривая её и отмечая замешательство. И Ирина разозлилась окончательно.
--Вы разлюбили Жданова?
--Это только наше… - задохнулась Катя, понимая, что своим волнением выдаёт себя перед этой упорной женщиной. – А что если мне… - она перевела она. - …мне безразлично всё?
--Кому вы врёте!
--Я не понимаю вас!
--Я тоже!
--Но что вы от меня сейчас хотите?
--Что?.. - картинно задумалась Ирина, возводя к потолку глаза. - Фотографию. Девять на двенадцать. Цветную. И желательно не в анфас! Ну? Что вы так уставились на меня? Вы бросили Андрея?
--Это совершенно вас не касается!
--ВЫ! – продолжила Ирина, не слушая её. - Та, которая была ему всегда необходима! Все эти годы. Вы превратили ваши жизни в сериал. Дешёвую мыльную драму! И теперь стоите и упиваетесь собственным враньём, стараясь в нём кого-то убедить? Меня? Не стоит!
--Прекратите… Прошу вас… Вы ничего не знаете!
--Да, согласна - не касается. И, конечно же, я многого не знаю. Но я понимаю больше, чем вы думаете. Кроме одного: французского языка. И что вы до паники, просто до икоты испугались обыкновенного русского конкретного словца - «любовница».
--Что?..
--Я не права?
--Вы правы. Мне не хотелось жить в… грязи.
--То есть, вы не верили, что Андрей вас любит?
--Не в этом дело…
--Ах, значит, дело в слове? В принадлежности? В его значении?
--Именно так.
--Ну, вы же современная женщина, а не какая-то кисейная средневековая барышня, Катенька! - не сдержавшись, рассмеялась Ира. - Если вы верили и чувствовали его любовь и любили сами, то разве можно называть грязью такие отношения? А потом, простите, когда мы говорим про грязь, то речь идёт о самой природе. Пролил осенний дождик… - Ирина показала в сторону окна. -… вот вам и грязь. Скажете, что нет гармонии, и отвратительно постыдна дождливая пора?
-- В природе это гармонично. Но на коврике в прихожей эта природа становится грязью…
Смотрите… - Катя указала на картину с изображением натюрморта. - Вот вино в бокале. Оно красиво и полно живительной силы. Когда оно в бокале… Но когда оно пролито на белоснежное платье, мы же ведь совсем иное думаем о вине… как о грязи.
--Оригинальный ход ваших мыслей! - усмехнулась Ира. - Значит, всё, что пятном на платье, это грязь? Всё выбивающееся из кем-то придуманной нормы? Но человеческие отношения - не рубашка и не платье. Они святы.
--Не всегда.
-- Вы правы! - Ирина снова посмотрела на часы и тут же стала обуваться в туфли. - Чёрт… Времени так мало… Но всё же. Послушайте напоследок, может, пригодится. Есть отношения, когда телами пользуются, как кусками мяса. При сильном голоде вынимают их холодильника, откусывают, и назад. До следующего приступа голода. Или потом совсем выкидывают это мясо, потому что поменялся вкус. Вот это грязь. Та, которая похлеще, чем на придверном коврике. А есть другое. Есть отношения, когда, касаясь тел, друг за друга можешь жизнь отдать. И эта собственная жизнь для тебя неимоверно дорога, а не является пустышкой. И такие отношения запачкать невозможно. Ни пролитым вином, ни примитивными словами «любовник» и «любовница». Я не знаю, как было у вас с Андреем. И вот это уже точно не мои дела. ВЫ это знать должны, Катя, и только ВЫ. И принять решение. Прощайте.

Сказала и шагнула в коридор, молча подхватывая под руку Георгия, совсем не обращая внимания на его незаконченный разговор с Димой. Не оборачиваясь ни на кого, по-хозяйски повернула ключ в замке. Но не выдержала, чуть помедлив на пороге. И вздрогнула, переводя дыхание, от Катиного голоса, эхом как будто толкнувшим её в спину.
--Подождите!!! - Катин голос срывался и дрожал. – Постойте…
--Самолёт не станет ждать…
--Спасибо вам…
--Не стоит благодарности.
--Я спросить хотела… В… Москве уже почти зима? Ну… в смысле, курточку или пальто мне надевать?..
«Платье подвенечное!» - улыбнулась Ира, а вслух ответила:
-- На Дерибасовской хорошая погода, на Брайтон-Бич опять идут дожди ...

36.


…Вечер. Ещё один осенний вечер, подёрнутый дымкой надвигающейся темноты. За не зашторенным окном затихают звуки уставшего города. И только лёгкий ветерок колышет верхушки старых клёнов, от чего на асфальте под фонарём движутся замысловатые тени, напоминающие стаю перепуганных птиц, никак не трогающихся с места.
Как дома, если посмотреть в вечернее окно…
Катя поудобнее устроилась на подоконнике, прижимаясь виском к тёмному стеклу. Задёрнула плотнее штору, укрывающую её от пространства комнаты. Оставляя наедине с собой.
Долгожданные минуты одиночества… В каком-то беспокойном неконтролируемом угаре, приключившемся с ней сразу после того, как ушла Ирина, она и не заметила, как вслед за гостьей ушли все остальные. Не слышала, как что-то говорили… Не помнила, как закрывала дверь… Или дверь в квартиру до сих пор нараспашку?
Неважно…
Ничего сейчас не важно, кроме этого лёгкого ветерка, задувающего в форточку запах приближающегося дождя. Кроме предчувствия скорой дороги. Кроме прощания с … собой, ненастоящей.
Домой…
Домой - к старым тополям, с последними задержавшимися на них листочками, передающими ноябрьский привет…
Домой - к красной кружке тёплого чая с молоком, с облупленной позолотой на ободке и маленькой трещинкой у основания ручки…
Домой - к папиному «Почему так поздно?» и маминому «Садись скорее - стынут пирожки»…
Домой - к нему, к Андрею Жданову.
С губ не сходила блаженная улыбка, мысли путались в единый бесформенный клубок,
трепыхались, как едва пожелтевшие листья клёнов на ветру, мятущаяся и беспокойная душа.
«Он свободен!»…
Иринины слова, тогда пронизывающие, словно током, воспринимались даром, посланным откуда-то свыше. Истиной в последней инстанции, не требующей ни размышлений, ни уточнений.
«Ушла»… «Красавец и просто хороший мужчина»… «Любит»… «Фотография девять на двенадцать»…
Обрывки недавнего разговора кружились в голове, с трудом укладываясь в мозаику событий. Но это всё тоже становилось совсем не важным.
«Он свободен!» - шептали губы с неугомонностью счастливого ребёнка, только что узнавшего, что такое счастье.
Дождь зашуршал по листьям, начиная свою медленную монотонную симфонию. Охлаждая нагретый дневным солнцем город, разжигая внутри неведомой, пугающей силы пожар коктейля чувств, никак не разделяющегося на ингредиенты. Кроме одного, главного: она не может больше здесь, в этом пространстве маленькой комнаты, несколько часов спустя ставшей вдруг чужой. Она не может больше без него, Андрея Жданова.
С трудом контролируемый порыв - сорваться с места и бежать к нему, в этих парусиновых тапочках на босу ногу, в тонкой маечке и с серыми разводами от потёкшей туши на щеках, - пугал, не успевая озадачивать. Катя даже вцепилась что есть силы в подоконник, усмехнувшись такому непроизвольному механическому действию, словно возлагая на него надежду - удержать на месте. До утра.
Смятение никак не проходило. Она пыталась представить встречу с родителями, подумать о том, что завтра нужно как-то объяснить, что она не выйдет на работу, вообразить, как происходило расставание Андрея с Кирой, вспомнить телефон аэровокзала и, в конце концов, позаботиться о своих вещах, заполнивших её квартиру за эти несколько лет жизни в ней. И… не могла.
Всё равно…
Всё неважно…
Только бы быстрее наступило утро!..
Порывом ветра громко захлопнуло форточку, и Катя вздрогнула, немного приходя в себя. Первая осознанная мысль-вопрос, хоть как-то возвращающая её из состояния этого безвременья, сладкой истомы до сумасшествия - почему он не сказал ни разу о разводе - взбодрила. Позволила подняться с подоконника и вскипятить чай. И даже немного разозлиться на Андрея. Но ещё больше - разозлиться на себя.
Невольно вспоминался последний телефонный разговор… Прочитанные, но так и оставленные без ответа эсэмэски… Что же тогда она не поняла? Не почувствовала? Не решилась… Собиралась замуж…
--Куда? - Катя нахмурилась, растерянно обводя взглядом кухню. «Неужели бы смогла?»
Мысль о замужестве реально рассмешила, вмиг становясь абсурдной, чужеродной.
Катя тряхнула головой, обжигая губы горячим чаем. Всё казалось каким-то наваждением.
Она же знала, с самого начала, что идёт какой-то не своей дорогой! Что её собственная жизнь всё время оставалась пустым листком бумаги. Без Андрея. Всё, заполнявшее листок, - аппликация, не больше. Есть только прошлое. Это неправильно, неверно - жить прошлым! Но она жила. И была счастлива в нём.
В поле зрения попала исписанная расчетами тетрадка и пёстрая шариковая ручка, оставленная Димой.
--О, Боже… Он ушёл, и мы не поговорили…
Решение пришло внезапно - написать ему записку и передать через секретаря.
Нет, бросить в ящик…
Нет, позвонить и просто передать…
…Буквы на листке выводили единственное - «Андрей»…
--Пушкарёва! Что с тобой? – Катя отложила ручку. - Ты решила сбежать, а не уехать?
Но даже вместо сна сознание по буковке выводило единственное имя – «Андрей»…
И мысли вместо подготовки к разговору с Димой сходились на одном - домой.
Она и не заметила, как уснула, с задумчивостью то и дело посматривая на небольшую дорожную сумку, собранную наспех. Уснула, улыбаясь, под тихий шорох листьев, насквозь промокших от дождя…


Утро выдалось таким же пасмурным и дождливым, как и вечер. Проснувшись, Катя не сразу открыла глаза, прислушиваясь к монотонному шуму. Явь медленно прогоняла сон, оставляя от замысловатых красочных картин лишь лёгкую неопределённую дымку воспоминаний. Томительная сладкая безмятежность, в которой ещё никак не обозначились ни предстоящее волнение, ни будущая дневная суета.
Ей снилось море. Спокойное, иссиня-фиолетовое, с белыми барашками едва заметных волн. И лодка, причалившая к берегу. А в ней…
--Андрей… - шепнули ещё сухие и тёплые после сна губы. - О, Боже! – Катя вздрогнула и открыла глаза. Реальность вторглась окончательно. - В Москву? Уезжать… Господи, как страшно!..
От утренней истомы не осталось и следа. Откинув одеяло, Катя быстро встала и ещё неуверенной походкой прошла на кухню. Холодный пол и такая же вода в кувшине, несколькими глотками смочившая горло, будоражили, вызывали дрожь, а вместе с ней - неконтролируемую начинающуюся панику. Тёплый душ и такой же чай не помогали унять этот озноб, охвативший подобно лихорадке, тело. Пуговицы, с трудом попадавшие в петли пиджака, доводили почти до слёз. Волосы не укладывались ни в какую причёску, и Катя с досадой заколола их, понимая, что сейчас не в силах заниматься даже внешним видом.
--Что же будет?..
Пальцы дрожали, то и дело роняя на пол пузырьки и тюбики с косметикой. Пола у длинного плаща зацепилась за ручку ящика калошницы, с шумом открывая его и вываливая на середину прихожей сапоги вперемешку с босоножками. Катя наклонилась, чтобы выбрать из этого вороха нужную пару обуви, но с плеча соскользнула незакрытая сумочка и, перевернувшись на бок, высыпала в эту кучу телефон, маленький плюшевый мешочек, деньги и документы. Суетливо собирая всё обратно, Катя не удержалась на ногах, пошатнулась и, споткнувшись, плюхнулась в этот беспорядок.
--Началось!... – рассержено выдохнула она, едва сдерживая слёзы. - А я ещё даже не в пути…
Через несколько минут последними остатками воли, уже полностью подчиняющимися страху от предстоящих событий, Кате всё же удалось привести в относительный порядок чувства. Она открыла дверь, взяла не глядя с полочки ключи, шагнула за порог и… замерла, не в силах пошевелиться.
--Дима?..
Он сидел на корточках, невдалеке от двери, прислонившись спиной к стене. Теребил в руках стебель белой розы. Глаз не поднимал, рассматривая серый кафельный пол, пока Катя ещё раз не окликнула его, подойдя поближе:
--Почему ты здесь?..
--Там холодно. И дождь.
--Дождь?..
--Но погода лётная. Я узнавал.
--Дима…
Поставив набитую дорожную сумку на пол, Катя присела рядом с ним, на деревянный ящик, в котором соседи оставляли обувь. Поднять глаза не решилась, так же, как и он, начала рассматривать мелкие трещинки на кафельном полу, еле слышно вздыхая.
--Уезжаешь?
--Я… Не совсем…
--Уезжаешь…
Минута тишины длилась вечно… Молчание умножало боль. Его. Катя это чувствовала почти физически и всё так же не могла ни посмотреть на него, ни шевельнуться.
--Я… Я поговорить хотела. Ты прости… Так вышло…
--Это тебе.
Дима протянул ей розу, улыбнулся и, оттолкнувшись ладонью от стены, поднялся. На какой-то миг их взгляды встретились, но каждый поспешно отвернулся, изо всех сил стараясь не показывать друг другу своего смущения.
Смущение…
Откуда же оно вдруг взялось? Впервые за эти три года открытого и откровенного общения. Когда глаза в глаза и нараспашку души. Когда один лишь взгляд заменял порой многозначительность всех слов. Когда душа тянулась, но молчало сердце. Откуда же оно сейчас взялось, смущение это, за несколько минут до окончания этой странной встречи?..
--Дима… Я хотела объяснить… - пересохшими губами шепнула Катя.
--Ты опоздаешь. Твой самолёт в двенадцать. Это самый ближайший рейс. А там ещё и дождь, - он улыбнулся, передал ей розу и помог подняться, слегка подталкивая к выходу.
--И дождь…

Шли молча. Под всё ещё почти по-летнему пышными кронами деревьев, не открывая зонтов. Дождь, разбрызгивая мелкие капли через листву, едва попадал на лица и одежду. Холодный ветер усиливал дрожь и вместе с ней нагонял тяжёлое, мучительное чувство: что-то горячее и ноющее в груди. Становилось тяжело дышать. Становилось больше невозможно - вот так идти. Молча.
--Дима… - Катя остановилась и, слегка дотронувшись его руки, глубоко вздохнула. - Мы всё-таки должны поговорить.
--Всё в порядке, Кать!.. – он улыбнулся открыто и даже задорно. – Я желаю тебе счастливо долететь. Извини, что проводить не сумею.
--Я не хотела на ходу, вот так… - поддев мыском сапожек чахлую листву, Катя улыбнулась тоже. – Я собиралась позвонить. Попросить тебя придти в кафе. То, на набережной, с васильковой крышей… Может быть, сейчас?.. - с неуверенностью спросила она.
--Нет.
--Ты очень дорог мне… Ты самый лучший!.. Ты…
--Катька, перестань! - оборвал её Дима на полуслове. - Ты вроде как оправдываешься. За своё счастье. Зачем? Не нужно.
--Знаешь… - она едва коснулась его руки. - Я же ведь ещё вернусь! Тут и вещи, и цветы остались…
--Конечно же, я буду поливать. Как всегда, когда ты уезжала в командировку.
--Я и на работу всего лишь позвонила! А надо ведь не так…
--Кать… Я желаю вам счастья. От души.
--Спасибо, Димка… Но только почему же ты об этом? Я совсем не знаю, как получится…
--Получится. Я уверен. Ну… почти, - он снова улыбнулся. – Но если он тебя обидит, ему не жить.
--А если я его?.. – улыбаться и сохранять внешнее спокойствие становилось всё тяжелее.
--Ты?.. - на мгновенье растерялся Дима. - Не можешь. Ты ангел.
--Только крылья запылились, и нимб…
--И я тебя люблю.
--Прости меня…
--Да за что же? За счастье?
--За то, что не смогла…
--Это ты меня прости. Это я не смог бы сделать тебя счастливой. А он - сможет. Обязан!..
--Господи… - Катя на мгновение отвернулась в сторону, тяжело дыша. - Но мы же ведь не расстаёмся? Почему же у меня такое чувство, что мы прощаемся навсегда?
--Это просто дождь. И волнение перед дорогой.

Больше говорить она не смогла. Из последних сил сдерживаемые слёзы не давали продохнуть, тяжёлый острый комок застрял где-то в горле. Она не могла и подумать, что будет так тяжело - расставаться. Уезжать от человека, перед которым всегда была честна, но почему-то сейчас душила, наваливалась вина, доводящая Катю до отчаяния. До ненависти, до злости на саму себя и на … Андрея. За то, что отпустил. За то, что ничего не объяснил. За бесконечно тянущееся, украденное у счастья время. За его «люблю», когда она уже боялась верить. На щеках заблестели тонкие дорожки от прозрачных капель. То ли слёзы… То ли беспокойный, суматошный дождь… То ли одна несостоявшаяся любовь сейчас оплакивала другую.
Расставание похоже на маленькую смерть…

Несколько часов в самолёте впервые показались малостью. Первый робкий и неуверенный московский снег, разбросанный клочками по ещё зелёной и сочной траве, будоражил, поднимая настроение. Такси, свернувшее в родной и опустевший двор, напоминало большую жёлтую карету, в которую превратилась тыква, везущая Золушку на бал. Семь пролётов до двери с табличкой «23» и слегка потрескавшейся краской, преодолелись на одном дыхании. Пальцы дрогнули и на мгновенье замерли, едва касаясь кнопки. И только сердце молотилось что есть силы у самого горла, едва не выскакивая наружу.
--Я… до… ма… - в такт сердцу дрогнули губы. Мелодия звонка была божественной симфонией.
--Ка… Катюшка?..
--Привет, пап! Это я.

37.


--Катюшка! Ну, ничего себе! И как же это понимать?
Валерий настежь распахнул дверь и замер на пороге. С растерянностью и тревогой оглядел дочь с ног до головы, пытаясь догадаться, понять, ещё не получив ответ, не случилось ли что с ней. Когда она вошла, Валерий всё так же продолжал стоять, не шелохнувшись, и Катя первая бросилась к нему на шею, кинув под ноги сумку. Потом он не спеша обнял её, всё ещё настораживаясь и посматривая в пустой проём двери.
--Я так соскучилась!..
-- Да как же так…- он поцеловал её в макушку, но всё же, попытался отстранить. - Мы бы с матерью встретили тебя… Почему ты не сказала?
--Да я сама отлично добралась!.. - Катя прижалась к отцу сильнее.
--Ты по делу? - снова состорожничал он, предчувствуя что-то странное и пока не понятное ему. - В командировку?
--Я насовсем.
Валерий тут же опустил руки и немного отошёл назад, чтобы лучше разглядеть Катино лицо. Непроизвольно смял в пальцах краешек передника, который был повязан поверх домашнего костюма. Глубоко вздохнул, прежде чем произнести следующее слово, пытаясь скрыть сильное волнение, охватившее его сразу, как только Катя вошла.
--Домой?
--Домой! - вскрикнула Катя и снова бросилась к нему, прижимаясь. - Папка! Ну что же ты так перепугался! – радость, щемящее чувство нежности при виде такого беспомощно- растерянного отца и собственное волнение выплёскивались наружу, не позволяя спокойно стоять на месте. - Всё хорошо…
--Подожди… А как же…
--А может, ты всё-таки позволишь мне пройти? – перебила его Катерина, смеясь, сняла плащ и вручила Валерию в руки. – Аромат какой… - она принюхалась, направляясь к кухне. – А что у нас на ужин?
--Тушёная капуста. С мясом… Катерина! Подожди, - Валерий направился за ней, - случилось что? Тебя уволили с работы?
--Нет...
--Тебя обидел кто-то?
--Нет.
--Ты что, поссорилась, да? С Димой?
--Да нет же! - улыбнулась Катя. - Всё хорошо. Даже слишком. Но только Димка тут совершенно ни при чём. Лучше расскажи мне, ну как тут вы? У меня немного времени…
--Ничего не понимаю!.. Вернулась и спешишь? - Валерий снял передник, кинул его на тумбочку в углу и грузно уселся на стул у окна. – Ты что темнишь? Рассказывай, в чём дело! Пока… - он оглянулся в сторону коридора, - …пока нет матери.
--Конечно, расскажу! – Катя быстро поцеловала его и, оглядывая кухню, всё так же улыбаясь, вышла. - Но не сейчас. Попозже.
--Катерина! - Валерий тут же поднялся и направился вслед за ней, в её комнату. Но на пороге остановился, наблюдая, как она сначала замерла посередине комнаты, не решаясь пройти дальше. Как осторожно огляделась. Как бережно, но очень быстро погладила ладошкой краешек дивана… Полочки стеллажа… Скользнула по поверхности стола… Дотронулась до цветастой шторы, на мгновение прижимая ткань к губам. Защемило сердце, глядя на неё такую, с распахнутыми глазами, полными счастья, стеснительно и неловко здоровающуюся со своей прошлой жизнью, оставленной в этой комнате. Окликнуть снова дочь Валерий не решился. Но Катя обернулась к нему сама. На её лице больше не было улыбки. За несколько мгновений в ней появились вдруг уверенность и серьёзность.
--Пап, я всё вам расскажу. Сегодня же, вечером. А сейчас я бы хотела переодеться, принять душ и… В общем, мне нужно ненадолго отойти. А мама где?
--В парикмахерской… - Пушкарёв растерянно пожал плечами. - Нет… Так дело не пойдёт! Ты что задумала? Куда ты? - выкрикнул он Кате вслед, когда она проскочила мимо него и скрылась в ванной комнате. – И даже не собираешься поужинать?
--Мне нужно в… Зималетто, - выдохнула Катя и зажмурилась. Через закрытую дверь и сквозь шум льющейся воды с папой было намного легче говорить. - По делу.
--Куда?!!
--В Зималетто, - чуть громче повторила Катя.
Несколько минут они молчали, прислушиваясь друг к другу через запертую дверь. Никто не мог решиться заговорить первым. Катя начала было уже волноваться, наспех вытираясь и кутаясь в его халат, но Пушкарёв всё же подал признаки жизни, громыхая чем-то тяжёлым и что-то скидывая на пол.
--Так и думал! Он!
--Папа… - осторожно начала Катя, открывая дверь, рассматривая отца, сидящего на тумбочке рядом с телефоном, у которого свешивалась трубка. – Я объясню всё. Но потом…
--Ты идёшь к нему? - Валерий скрестил на груди руки. Разговор получался без упоминания имён, но никто не удивлялся и не сомневался в том, что они сейчас говорят об одном и том же человеке.
--Да.
--Чёрт! Значит, это всё же он звонил Верочке! – воскликнул Пушкарёв, но тут же отложил свои размышления, приступая к главному и следуя за дочерью, подхватившей сумку и скрывающейся в комнате. - Катерина! Объясни мне, наконец, что всё это значит!
--Папочка… Ну, не сейчас!..
--Не сейчас? А когда же? Нет уж, погоди! Так дело не пойдёт! - разволновался он, снова останавливаясь в дверях и расставляя руки в стороны. - Никуда не отпущу!
--Не отпустишь?
Её вопрос прозвучал как недоумение. Как некая насмешка над его привычным порывом вмешаться, вторгнуться в её дела. В глазах Кати Валерий прочитал небывалую, невиданную ранее уверенность. Такую, что испугался сам и смутился перед ней, часто моргая и тяжело дыша. Нет, всё же была ещё такая же решительность в Кате, перед которой он тоже оробел. Он это вспомнил. Он так и не смог забыть, как дочь однажды уезжала, вернувшись из Зималетто, наспех собирая вещи и в нескольких словах объясняя, почему бежит. Тогда он сдался ей, уступил, испугался. И все три года не жалел об этом, пытаясь верить в то что Катя счастлива. А что теперь? Она опять бежит, спешит, всё так же наспех вынимая из сумки вещи, и всё так же твёрдо и уверенно исподлобья смотрит на него? Бежит обратно, возвращается. К своей прошлой жизни. Всё так же не желая ничего объяснить, не разрешая вмешиваться и отнимая прежние права даже на короткий разговор с ним?
«Всё из-за него»… - мелькнуло в голове у Пушкарёва, рисуя в памяти ту жуткую аварию и слова Андрея «уже забыл». И тот звонок в ночи неизвестного мужчины Колькиной маме, из-за которого она смертельно перепугалась, переживая из-за сына.
--Ах ты паразит! - невольно выдохнул Валерий, теперь уже понимая наверняка, как проводила отпуск его дочь. – Ну, погоди же у меня! Ещё поговорим! - процедил он сквозь зубы.
-- Папочка, пожалуйста… - Катя нахмурилась, глядя на часы. - Мне нужно одеться. Я спешу.
--Не отпущу! - выкрикнул Валерий, повертев в воздухе указательным пальцем вытянутой вперёд руки. Но, наткнувшись снова на решительный взгляд Кати, добавил:
- Без разговора не отпущу!
--Обязательно. Сегодня вечером.
--Да как же так! Разве принято у нас когда-то было - вот так сбегать, не поговорив? - Пушкарёв нервничал всё больше.
--Действительно! - Катя зашла за дверцу гардероба и стала поспешно переодеваться, не дожидаясь, пока отец выйдет. - И ты же первый эту традицию нарушил.
--Я?!!
--Ты ничего мне не сказал про ту аварию! Про встречу с ним, - тонкие брюки из нежно- розового шёлка с трудом надевались, путаясь в ногах. Молния прихватывала материал и была готова вот-вот или порвать его или самой разлететься на звенья. А с каждой следующей вещью, которую надевала Катя, волнение усиливалось ещё больше, выражаясь в резкости и твёрдости в голосе.
--Ну… знаешь что! – Валерий замешкался, но тут же вернул себе самообладание. - Не сказал… Причины были! Вот и не сказал тогда!
--Но это же ещё не главное, папа!.. - продолжала Катерина. - Ты ничего мне не сказал о том, что был в Зималетто и разговаривал с его отцом.
--Ах, вот ты как?! – Валерий шагнул в сторону Кати, но она выставила ладонь вперёд, и он тут же отступил, уселся на пуфик возле двери. - Да как же не пойти-то, когда ты сорвалась из дома как ураганный ветер и, ничего не объясняя, почти заставила меня звонить в Краснокаменск!
--Я объяснила, - возразила Катя,- и даже, кажется, наговорила много лишнего. Но я же не про это, пап!
--Я должен был понять, что происходит! И ты сейчас опять умалчиваешь, не говоришь? Зря собираешься! - он стукнул кулаком по двери, всё больше осознавая свою беспомощность перед Катей. – Не отпущу.
--Скажи мне, а зачем ты обманул Павла Олеговича, что я вышла замуж?
Вопрос отцу напоминал больше обвинение. И Катя вряд ли бы сейчас была готова выслушать от него любую правду: только с третьей попытки пуговицы у пиджака были застёгнуты в правильном порядке; цепочка постоянно выскальзывала из пальцев и исчезала то в топике, то на полу; в едва освещённом уголке комнаты перед старым гардеробным зеркалом неровно ложилась на лицо косметика. Катя нервничала и злилась. На себя. На отца. На слишком быстро бегущие стрелки у часов, приближающиеся к цифре шесть - окончанию рабочего дня в Зималетто. Но Валерий её такие раздражённые нотки в голосе воспринял по-другому.
--Об…манул? - задохнулся он от неожиданности Катиного вопроса. - Я? Ты что… Ты что такое говоришь-то? Это в чём же ты сейчас хочешь обвинить меня?!
--Папочка, ну успокойся…- Катерина, наконец, оделась и закрыла гардероб. - Не сказал так не сказал. Мы потом поговорим об этом.
Катя попыталась выйти, но Валерий удержал её за локоть, поднялся с пуфика, перегораживая путь.
--А ну-ка подожди! Это кто ж тебе сказал об этом? Клеветать?! На меня! – он распалился так, что уже не слышал собственного голоса, и Катерина успела трижды пожалеть, что затеяла весь этот разговор. - Ах, да! Конечно же! Кто же мог тебе сказать, как не он! Ах ты паразит! Стервец какой! Да я его! Вот этими руками! Да ты…
--Папочка, не он! – взмолилась Катерина, обуваясь и надевая плащ. Всё труднее становилось уходить от такого разъярённого и взволнованного отца и всё меньше оставалось шансов застать Андрея в Зималетто. А ей так и не удалось подготовиться к разговору с ним…
--А кто же? - не унимался Пушкарёв. - Павел? Да нет…Не может быть! Чтобы такой интеллигентный человек…
--Ну конечно, нет! Как ты мог подумать?.. - Катерина подхватила сумочку и шагнула к выходу. Но Валерий тут же оказался впереди, заслоняя дверь.
--Да что ты… Что ты вешаешь лапшу-то на уши! Значит, в Танхое был с тобой тот самый озабоченный сотрудник банка по имени Василий Петушков? Не подвели тогда меня предчувствия!.. Которому, ну просто разродись как был необходим наш Колька?
--Кто? - не поняла Катерина.
--Конь в пальто! – выкрикнул ей в лицо Валерий. - Жданов твой, вот кто! Или о том, как он поговорил с Колькиной матерью, тебе не доложил? А на меня наклеветать успел, значит?
--Петушков? – Катя прыснула, зажимая рот ладошкой, но тут же опомнилась, глядя на отца. - Нет, папа, нет. Всё не так… Потом!
--Отвечай, был там Жданов или нет?
--Был.
--Убью мерзавца!
--Не убьёшь, - серьёзно и уверенно ответила Катерина.
--Это почему же? - оторопел Валерий.
--Потому что я… Потому что я люблю его. И потому что он меня любит. Не позволишь же ты… овдоветь мне прежде, чем я выйду замуж?
--Замуж… - ахнул Пушкарёв и невольно отступил назад.
--Прости, прости меня! Но не сейчас об этом… Всё потом!
Она поспешно открыла дверь, пользуясь замешательством отца, поцеловала его и ринулась по ступенькам вниз, теряя на ходу туфельку.
--Катери-и-и-и-на! - донеслось ей вслед.
«Потом!...» - шепнули губы.
Тяжёлая свежевыкрашенная подъездная дверь открылась, впуская в помещение сырой вечерний воздух московского ноября. Выпуская в осень бегущую девушку в белом. Не учиняя на пути никаких препятствий…

Велели не спешить- пожа-а-а-алуйста!


38.


Слишком медленно плелось такси. Казалось, что водитель или спал, или специально пропускал вперёд все желающие автомобили, а перед светофорами нарочно притормаживал, чтоб не успеть на зелёный свет.
И эта духота в салоне, несмотря на открытое окно сбоку…
И эта отвратительная электрическая музыка из магнитолы с томно вздыхающей горе- певичкой: «Наверно, в следующей жизни, когда я стану кошкой…»
И эта дрожь, волной распространяющаяся по телу, не дающая дышать и выровнять осипший голос!
--А… можно побыстрее?!.
Катя злилась. На водителя, сквозь сигаретный дым с ухмылкой подмигнувшего ей. На неумолимо убывающее время, забирающее последние остатки рабочего дня и рабочей недели. На себя, у которой не получалось совладать с собой и хотя бы внешне выглядеть спокойно. Не удавалось сгрести в кучку и вернуть на место мысли, которые, казалось, разбрелись по телу вместе с дрожью, оставляя в голове звенящую пустоту. Вместо мыслей – одно-единственное желание, как у одержимой: не опоздать, увидеть. Сейчас, немедленно, а не в следующей жизни, о которой вещала поникшим голосом певичка.
Сквозь безудержное желание увидеть Жданова прорвалось и задержалось как озарение: а что сказать? Ведь нужно что-то говорить… Объяснить… Рассказать, как она его…
--Подвозить к дверям? Так поворачивать мне или нет? –водитель сосредоточенно посмотрел на нее, обернувшись, не первый раз обращаясь к растерянной и мятущейся пассажирке.
--Ч… то?
--Поворота нет, я говорю. До него ещё проехать. Сами же спешили! А через сквер пешком минуты две.
--Пешком…
Поспешно расплатившись, не оборачиваясь, сделав несколько шагов вперёд, Катя поняла, что не только думать, но и идти сейчас ей удаётся с трудом. Ноги становились ватными и подгибались в коленках. В горле пересохло и очень захотелось пить. Перед глазами пелена, и Кате даже показалось, что она забыла надеть линзы. Вспомнив про очки, потянулась к сумочке, но та выскользнула из рук и шлёпнулась на краешек бордюра, раскрываясь и рассыпая содержимое на асфальт.
--Начинается!.. - вздохнула Катя, приседая и быстро собирая мелочи. - Как уже когда-то…
Превозмогая откуда ни возьмись добавившую слабость и с каждым шагом усиливающийся страх, дойдя до входа в Зималетто, она присела на заборчик в стороне, пытаясь отдышаться.
Всё казалось нереальным, ненастоящим, сном… Сном длиной в три бесконечных года. И вот теперь она, проснувшаяся, ещё не понимает, явь ли всё это или грёзы. Там, за прозрачными, но уже темнеющими стёклами громады, в которых отражались последние блики заходящего солнца, Андрей. Её Андрей, весь, целиком, полностью, от каждого вздоха и до любого слова, как будто просто вышедший на день и не успевший ещё вернуться. А она, соскучившись и не выдержав нескольких часов разлуки, идёт к нему и… не может ни шагнуть, ни вымолвить ни слова. Такой родной и близкий, но такой оторванный от неё в пространстве, в котором они словно потерялись.
На день?
На пару месяцев?
На годы?
Насовсем?..
Нахлынул с новой силой страх, вытесняющий нерешительность и «ватность». Все мысли по-прежнему забирала дрожь, но всё же один-единственный вопрос всё глубже и глубже врезался в сердце остриём: не поздно ли? Всё остальное растворялось, исчезало, таяло в сгущающихся сумерках приближающегося вечера. Не главное, не важное, лишнее.
Она стояла перед входом, чувствуя всем своим нутром, как окончательно что-то рушится в её пределах, как безвозвратно оседают стены выстроенного по нелепости, ещё совсем недавно казавшиеся спасением.
От чего спасением?
От него?
От себя, решившей быть свободной, но снова и снова загоняющей себя в кабалу неверия. Чувствам.
«Свою жизнь я хочу прожить, а не исправлять ошибки и отдавать долги!» - в сотый раз вспоминались слова Андрея. Так почему же она решила за него, как прожить его же собственную жизнь, каждым словом и поступкам навешивая, закрепляя за ним долги, от которых он хотел освободиться? Невольно забирая на себя исправление ошибок и выдавая эту бесконечную вереницу обязательств и преград за правильную жизнь. Тем самым не живя, а умирая. Опустошаясь, как сосуд с дырявым дном, через который медленно и постепенно вытекает живительная сила. Отбирая эту силу у Андрея… Растрачивая время их любви…
Ради чего?
Ведь она не сомневалась и минуты, что нужна ему. Что он любит.
Простит ли?..
Душа уже давно не пряталась где-то внутри, а болела в открытую, понимая, что нет больше смысла ничего скрывать. Потому что смысла больше вообще нет. Ни в чём. Без Андрея.
«-- Но он же сомневался сам и решал остаться с Кирой! - по привычке бунтовал туманный разум.
--Расстояние! Виновато это расстояние! - жалко оправдывалось едва трепещущееся сознание. - Километры, в которых теряются слова, но взращиваются до истины неверие и непонимание».
Он нужен ей любой. И всегда был нужен. Это бесполезно отрицать. Но нужна ли она ему? Сейчас?..
--Ну нет уж! - в такт ей словам себе под нос отстукивали по ступенькам каблучки. - Я виновата? Хорошо-о-о-о! Пусть будет так… Но и ему придётся рассказать, почему… - дыхание окончательно сбилось в лифте, - … почему он… - причина так и не находилась, когда кабина с лёгким скрипом открыла блестящие стальные двери, выталкивая Катю на пустой этаж, - … почему он так и не приехал! Плавать обещал учить… И. что-то рассказать про Маргариту…

--… и поэтому, мне очень нравится его Ирина. Умница такая! И в работе, и с Андрюшей. Нет, Олечка, ну нет! Не смотри так на меня! Ведь я же… Ка…Катерина?
--Доб… рый вечер…
--Катюша? Ты… откуда здесь?
Со всего размаху налетев на Маргариту, вполголоса беседующую с Ольгой Вячеславовной у самого лифта, Катя, едва удерживаясь на ногах, отпрянула назад, к стене, от неожиданности чуть не вскрикнув и не заскочив в ещё не закрывшиеся двери кабины. Но, быстро приходя в себя, сдавленно здороваясь, прижимая к груди сумочку, глубоко вздохнув, подошла к ним, во все глаза разглядывающим её, как неопознанный объект или привидение.
--Извините… Я к… У меня здесь встреча.
Все трое замерли на месте в растерянности и ожидании, не понимая, что делать дальше.
Только на мгновение Катя потупила взгляд, не выдержав, как две женщины рассматривают её, казалось, забывая о приличиях. Только на секундочку заколотилось сердце и сжалось в тугой комок, предчувствуя опасность. Но непонятная, ещё необъяснимая внутри неё сила вдруг тут же расправила ей плечи, позволяя стать уверенной и свободной. Катя улыбнулась. Шагнула в сторону, желая обойти двух женщин, как огибают случайное препятствие на своём пути. Ольга Вячеславовна подхватила Маргариту под руку, и они отступили, пропуская Катю, всё так же молча смотря ей вслед. Ольга чуть заметно улыбнулась, и только крепче сжала локоть Марго, когда почувствовала, что та готова ринуться за Катериной.
--Всё-таки, приехала… - шепнула Жданова вслед удаляющемуся стуку каблучков.
--И очень хорошо, - кивнула Ольга. – Теперь тебе не нужно ехать к ней. Ты ведь завтра собиралась?
--Ничего я не… - нахмурившись, смутилась Маргарита, не сводя глаз с Кати, которая уже скрывалась за стеклянными дверьми. – Куда она пошла? Ведь нет Андрюши там!
--Как нет? - насторожилась Ольга Вячеславовна. – Да он же только что с рабочими краску приносил!
--Да, и потом пошёл… Нет, она же ничего не знает и не станет ждать! - Маргарита дёрнулась вперёд, но Ольга Вячеславовна по-прежнему ещё сдерживала её за локоть. - Подождите. Постойте. Мне нужно с вами поговорить.
Катя обернулась. Марго шла к ней, и с каждым её шагом в ней всё больше и больше креп протест: бесполезно! Не остановить. Не запретить. Не удержать!
--Я к Андрею, - голос был ровный и уверенный, не позволяющий ни возмутиться, ни возразить.
--Он будет через несколько минут. А пока мне бы хотелось с вами поговорить.
--Маргарита Рудольфовна, - Катя улыбнулась, делая ещё один шаг к двери президентского кабинета, - вы…
--Я не собираюсь вам мешать, - Марго улыбнулась ей ответно. – Но не будете же вы дожидаться у закрытой двери? Я не задержу вас, - кивнула в сторону плохо освещённого коридора и, ещё раз посмотрев на Катю, шагнула в полумрак, приглашая её за собой.
--Хорошо… - согласилась Катерина, ещё немного помедлив, и пошла за ней.
Минуя все кабинеты, встретившиеся на пути, Марго свернула в небольшой холл в самой глубине коридора и устроилась в глубоком жёлтом кресле, указывая Катерине сесть напротив.
Стройная фигурка… Горделивая осанка… Чуть растрёпанные волосы, слегка волнистыми прядями падающие на плечи… Розовый атлас костюма, от которого лицо казалось румянее и свежее… А глаза…
Марго нахмурилась. Смотрела и не узнавала эту девочку, молча ожидающую разговора. Как же в ней сумела спрятаться под невзрачным старушечьим барахлом такая… красота? Марго не ожидала, что сможет даже в мыслях произнести это слово, которое, казалось, никак не может относиться к этой уверенной в себе девочке, сидящей перед ней. И вроде ничего особенного нет в ней… Ни совершенства форм, ни модной стрижки… И туфли подбирают к сумочке, а не костюму… И макияж для вечера и осени совсем не подходящий… Но она была красива. Будто бы светилась, излучала этот свет. Он - в глазах, бездонных, как колодцы. В едва заметной улыбке на губах. И даже в голосе, пытающемся не сбиваться, звучать настойчивей, уверенней, но всё же выдающем … страх.
Да, она боится. Держится сейчас из последних сил, но боится! Не её. Не встречи с ней, а с сыном.
И Марго поняла, почувствовала, что всё, что скажет и о чём промолчит, - всё не имеет для этой девочки никакого значения. Катя приняла решение, сделала свой выбор задолго до попытки Маргариты вмешаться, поучаствовать, поговорить. И этот выбор сделан не вчера, а ещё тогда, давно, когда она вплетала тонкие бечёвочки в косички.
Вспомнился недавний разговор с сыном, после которого они поссорились, и Маргарита окончательно приняла решение ехать в Ейск. Андрей был слишком нелюбезен с ней, но отвечал на все вопросы, своим упрямством рождая в Маргарите ответное, такое же.
« --Андрюша! Ну, как же можно так? Я уже в который день хочу поговорить с тобой, а ты как будто избегаешь! Ты что, ты всё ещё сердишься на меня?
--Ну что ты! Нет.
--Тогда ответь мне, что ты дальше собрался делать?
--Дальше? Ну, для начала заставлю этих идиотов перекрасить стены. Завтра же, с утра.
--Да я не про ремонт! Ты что, нарочно? Я про эту… Катю.
--Что же тебе ещё не ясно, ма?
--Ну скажи мне, ты действительно её так любишь?
--Так - это как? Как это представляешь ты или как представляю я?
--Перестань сейчас же! И не пытайся намекнуть мне, что я тебе чужая, и у меня иные взгляды на любовь! Я тебя спросила только об одном. А рассуждения твои для меня уже неважны.
--Хорошо. Люблю.
--А она тебя? Ты не уверен в ней?
--Любит. Тоже.
--Тогда объясни мне, наконец, почему ты ничего не делаешь, не предпринимаешь?
--А что, по-твоему, я должен делать?
--Как что? Ехать к ней!
--Нет.
--Нет? Я тебя не понимаю… Ты что, собрался продолжать вот так изводить себя и мучиться?
--Я спокоен, ма. И всё со мной в порядке.
--Спокоен? А рука дрожит… Нет, Андрюша, не пытайся обмануть мать. Она сердцем видит. Ты что, ты, значит, не уверен в этой… Кате?
-- Почему? Уверен. И она уверена в своём решении. Не смею помешать.
--Это из-за Киры?
--Теперь уже не знаю, из-за чего.
--Но ты же объяснил ей? Ты рассказал, как было?
--Именно поэтому, что рассказал, она и приняла решение.
--А про развод? Ты рассказал ей про развод?
--Нет. Не успел.
--Как не успел?!! Почему? Ничего не понимаю.
--Не было момента. Так вышло.
--Господи… Какой ты дурачок! Да разве же так можно? Нет… Ты что-то точно скрываешь от меня… Может, ты неуверен сам в том, что это было правильно - расстаться с Кирой?
--Я уверен.
--Тогда, в чём же дело? Ты что, не понимаешь, что любая бы… порядочная и честная девушка поступила бы на месте Кати так же? Ну что же ты молчишь? Значит, ты что-то недоговариваешь, скрываешь! Вы что, поссорились с этой Катей? Или она…
-- Всё. Я больше не хочу об этом говорить.
--А я не собираюсь больше молчать об этом! И видеть, как ты страдаешь, опять изматываешь себя на работе и превращаешься в неживое изваяние! Вон, даже и не за свою работу ухватился… Кисточки кругом… Баночки … Краски…
--Я всего лишь помогал. Это страшно?
--Ты должен ехать к ней, Андрюша. А мы с отцом… Мы вчера поговорили. Я постараюсь принять твой этот выбор.
--Не надо, ма.
--Что не надо?
--Ни стараться, ни принимать. Всё. Я не хочу об этом.
--Так ты что… Ты не поедешь?
--Нет.
--Тогда поеду я!
--Не смей! Не вздумай! Даже не надейся вмешиваться в это! Я не…
--Тише, тише, тише! Ты что же так кричишь? Ты мне не доверяешь?
--Я сказал - не вздумай это делать!
--Но я хотела просто с ней ПОГОВОРИТЬ!
--А я сказал, НЕ НУЖНО!»

Поговорить…
Вот эта женщина сейчас перед ней. И ждёт каких-то слов, встревоженная предстоящим разговором. Но куда-то делись все слова, которые Марго заранее готовила. Такое ещё ни разу не случалось с ней, когда чужая женщина без слов понятна. Понятно и другое, как будто только что заново открывшееся, прозрение: многое с людьми происходит не вследствие чего-то. И не вопреки. А несмотря на что-то.
Невольно установившаяся пауза длилась слишком долго, начиная вызывать неловкость у обеих. Перебросившись парой ничего не значащих слов о погоде, о ремонте в Зималетто и некомфортном пребывании для сотрудников, Марго вздохнула глубоко и неожиданно спросила:
--Вы любите Андрея?
--Да, - уверенно ответила Катерина, глядя ей в глаза, как будто ожидала этого вопроса. – Люблю.
--Он всё-таки расстался с Кирой. И я решила кое-то вам объяснить.
--Я знаю это…
--Знаете?
--Вчера узнала.
--Вам сказал об этом он?
--Нет…
--Дурачок какой… - но, опомнившись, вернулась снова к деловому, сдержанному тону: - Он тоже любит вас.
--Я… знаю…
--И всё же… - Марго вздохнула, и, сделав небольшую паузу, мельком взглянув на большие круглые часы на стене напротив, продолжила: - И всё же вы не должны обижаться на Андрюшу. Вы должны понять, что в жизни иногда приходится быть слабее обстоятельств. А время всё рассудит и расставит на свои места.
--Я не обижаюсь…
--Ну, вот и хорошо. Надеюсь, что мы ещё о многом с вами поговорим. Не здесь и не сейчас. Ну а теперь идите. Андрюша должен был уже вернуться. Он там с рабочими этими… Выбирал какую-то особенную краску. Невыносимый, несносный человек! Как мальчишка…

С новосельем !!!
Спасибо , Мотылёк - труженик !

С новосельем!
И - спасибо за ударное снижение темпов!
А пока:

Как мне нравится! Совсем большая девочка стала!

И это нравится, все-таки недосказанность с ОВ давила....
А президент, значит, стены красит... Ну что ж тоже дело - в хозяйстве точно пригодится...
А это, интересуюсь знать, все что он сам сделает, или еще что-нибудь будет? Хотя, не будем забегать вперед - по мере поступления интереснее...
А жалко все-таки, что Марго в Ейск не рванула... картинка была бы маслом - нашествие на небольшой приморский городок ну оооочень неординарных женщин!
СПАСИБО!!!

С новосельем!!! :Rose:

Самое интересное только начинается?!

Мотылёк, с Новосельем!
Спасибо за главу.
Марго приятно удивила.

_________________
Уезжают таланты, творцы и умы,
едут люди отменно отборные.
И останутся там, как у всякой тюрьмы,
надзиратели и поднадзорные.

И. Губерман

Порог встречи, осталось "протянуть руку и открыть дверь". Самое трудное. Такая хрупкая грань. Все уязвимо в Кате до предела...

Люблю свою профессию - благодаря ей уже знаю содержание следующей главы...

Наташа, спасибо и с новосельем.

_________________
Не простая птица ёж. Не взлетит, пока не пнёшь.

С новосельем!

МОТЫЛЕЧЕК, с новосельем...........

ЗАВИДУЮ...........
Мотылек эт ебе за проду

_________________
Настоящая осетинка никогда не опустит голову,но она всегда знает когда нужно опускать глаза...

Мотылечек, с новосельем!!!