|
17
…1992г., октябрь
На лбу выступила испарина. Волосы, начинавшие виться всякий раз, когда намокали, колечками прилипли ко лбу. Но она не замечала ничего. Стояла у двери в комнату, откуда слышались голоса. Два голоса – двух роковых в её жизни людей.
Лена горестно и зло улыбалась. Значит, она не ошиблась в нём. Этот благородный, кичащийся своей честью мужчина, говоривший когда-то, что готов ради неё на всё. И пойдёт на всё, чтобы только она была с ним! Как он дрожал у её постели, когда она выздоравливала после того страшного случая, она помнила его чёрные от горя глаза…
Но «взять позор на себя» - это не про него. По его законам это – бесчестно. Вот такой оказалась цена его «любви»… Значит, она правильно делала, отказывая ему, сомневаясь.
И если б ей ещё нужна была сейчас его защита! Если б она просила его или даже требовала, то был бы понятен этот демарш к её матери – защититься от требований, оправдаться, очиститься. Но после того, как она сказала ему, что ей ничего от него не нужно… По-видимому, ему надо было оправдаться перед самим собой. Простой человеческий закон требовал от него действий, что бы она ему ни говорила. Это её он должен защитить и очистить, он чувствовал это. И, чтобы избавиться от этой необходимости, отрезал себе все пути (вдруг бы совесть заговорила!)…
- Я хочу, чтобы вы знали, Лидия, не желаю обманывать вас! У меня от вас никогда не было тайн, вы мне ближе, чем… чем… - Он сбивался, акцент усиливался. – У меня никогда и ничего с вашей дочерью не было! Она водила меня кругами, держала на привязи, но так ничего и не сделала!..
Гад, подонок… Нервный беззвучный смех сотрясал её. Сколько обиды, желчи, невысказанных претензий. Интересно, а если бы «сделала» - по-другому бы разговаривал?.. Да нет, твердил бы своё: это не мой ребёнок, это не мой ребёнок…
Стало так противно, до тошноты, хоть никакого токсикоза у неё было. Она вообще не чувствовала беременности и точно знала почему. Тот, чей ребёнок рос у неё внутри, не мог причинить ей боли, он был создан для лёгкости и радости. И ребёнок её будет таким же, да он уже такой…
Голос матери вернул в реальность, и её снова покоробило.
- Аслан, я понимаю, ты сейчас оскорблён, разочарован… Но пойми: тебе нечего бояться. Мне ты можешь сказать всю правду…
- Да я правду говорю, правду! Лидия, ну почему вы не верите мне?..
Как разоряется… Сейчас заплачет от натуги и бессилия… А мать издевается над ним, длит удовольствие, та же привязь… Прекрасно ведь поняла, что он не врёт…
Она оторвалась от стены и медленно пошла в свою комнату. Каждый шаг давался с трудом. Предстояло самое трудное, самое сложное. Но она выдержит. Уж если смогла умереть…
Прикрыла дверь, прислонилась к ней спиной – как пятью минутами раньше опиралась о стену. Всё-таки нужна опора, как бы легко ни давалась беременность.
Взгляд упал на телефон. Тёмно-зелёный аппарат с прозрачным, как слюда, диском набора цифр. В голове сложилась комбинация, которую она, как заклинание, повторяла про себя уже почти три месяца, представилось, как палец будет набирать цифры… Терпеть стало невыносимо, и она подошла, сняла трубку.
Длинные гудки прервались щелчком.
- Алло.
Это он. Он дома. Она знала, что будет так. Побольше лёгкости в голос…
- Привет, узнал?
- Нет… А кто это?
- Это Лена. – Он молчал, неловкость ощущалась кожей, и она, превозмогая внезапную боль в груди, пояснила: - Лена Леонтьева, дочь Лидии Александровны.
- А, Ленка… Лен, привет! Богатой будешь, не узнал…
Чужой. Он совсем чужой, она не узнаёт его. Как он не узнал её. И зачем она звонит ему… Разве она не знает, чем всё закончится?.. Но почему же так больно, как будто она ожидала другого.
- Как дела, Лен? Как поживаешь?
- Всё хорошо… У меня всё хорошо. А у тебя?
- Да тоже нормально, сессия ещё нескоро, гуляем пока… Вот обсуждаем с друзьями, где Новый год встречать будем…
Прикрыв глаза, она слушала его… Сердце билось ровно, но тяжело. Бухало в груди, причиняя глухую боль.
- Наверное, в Ростов Великий поедем. У нас одна девочка оттуда учится, зовёт в гости… А ты где будешь Новый год встречать?
- Не знаю ещё… Дома, наверное…
- Дома? Не скучно?
- Ну, скучно, конечно, а что делать…
- Так позвони друзьям своим, что, нет друзей? Ты же говорила об этом… как его… или у тебя с ним всё?
Она со всей силы стиснула трубку. Нет, не всё. Не всё! Раз она не нужна ему, он ничего не должен знать, пусть с чистым сердцем едет с «девочкой» в свой Ростов…
- Нет, конечно. Я замуж выхожу. За него, за Аслана. Свадьба скоро…
- Да ты что?! Как я рад за тебя, поздравляю!.. Ладно, Ленк, меня зовут уже! Я рад, что ты позвонила, звони ещё, только уже после Нового года, хорошо? Сессия как раз закончится…
Она аккуратно положила трубку на рычаг. В груди уже почти не болело… и с чего бы это? Он ей разве обещал что-нибудь? Или она решила, что можно сказать «люблю» - и это слово магически отзовётся эхом? И с чего она вообще взяла, что сама его любит?..
Попыталась воскресить в памяти его лицо… глаза, губы… покатые плечи… Ну, давай, давай, удивись, чем пленилась, скривись в презрительной усмешке к самой себе.. Ничего не получалось. Всё было так же, как десять лет назад, когда она, девятилетняя девочка, впервые покраснела, увидев его. Нет, никакого дёрганья за косички не было, да и косичек у неё никогда не было, кому было их заплетать?.. Он её никогда не замечал – ни тогда, ни теперь. Он вообще по-настоящему никого не замечал, даже эту злюку, дочку Воропаевых. И сейчас у неё всё получилось только потому, что она сделала первый шаг. На луг, к дереву, под которым он пропадал целыми днями. Вот с деревом ему, наверное, было хорошо. Он лежал и смотрел на листья и небо, просвечивающееся сквозь них. Он смотрел, он думал обо всём этом. А она… она была приложением к собственным переживаниям, которых он уже не мог не заметить, тем более что они переплелись и с его семьёй. Переживания эти раздражали и пугали его, и, как следствие, он наконец-то на неё смотрел.
Но только до известной степени, пока всё не стало слишком серьёзным. Можно ведь так испугаться, что и в другую сторону потянет, прочь. Что и произошло.
Как она ждала его тогда, в своей комнате, после скандала с матерью. Мысленно призывала его, стискивая руки. Бледная, прямая, сидела на краю кровати и смотрела на дверь. Слышала, как подошёл, как прошёл мимо. Нет, он ни в чём не виноват… С мамой всё равно всё так просто бы не закончилось.
Несколько недель после больницы стёрлись из памяти. Так бывает… защитная реакция. Она помнит только, что мать держала её за руку. Почти постоянно. И голоса Валентина она не слышала. И очень хотелось услышать голос Андрея… Но он не приходил, да и не мог прийти, и она смирилась.
А потом она выздоровела, и всё началось сначала. Мать стала мягче, но не настолько, чтобы отказаться от своей идеи выдать её замуж. И выйти замуж самой. Эта сказка хороша…
Но Андрей Жданов снова спас её! Да, он был рождён для того, чтобы приносить людям удачу. Никто и никогда, даже самые любимые мужьями жёны, не выходил из кабинета врача таким счастливым. Её судьба решилась. Теперь она могла свысока, с тайным гордым превосходством взирать на того, кто показался ей этой весной привлекательным, кому она отдала себя, только чтобы не достаться протеже матери – Аслану… А Андрею об этом Боре необязательно было знать. Нечего забивать ему голову своими мужчинами. Аслан так Аслан, Андрею не всё равно?..
Боря не был ни плохим, ни хорошим. Нерешительный, скучный, не знающий, чего хочет… Тот один-единственный раз с ним был окрашен стыдом и даже отвращением. После этого он звонил ей изредка, но она не захотела встречаться с ним. Берегла себя для лета, знала, что с ней обязательно случится что-то необыкновенное.
Случилось. И она разом разрубила все узлы, сожгла все мосты…
…Перехватила руку матери у самого своего лица. Твёрдо удерживала её, пока та не ослабла.
- Иди и догони Аслана, - тяжело дыша, проговорила мать. – Он тебя любит, простит…
- Нет, - улыбнулась Лена. – Не хочу больше ни видеть, ни слышать его.
- Ах так? – Глаза Лидии сузились. – Вот какие мы гордые и самостоятельные? А как это на карьере Валентина отразится, тебе плевать? И кто ребёнка будет кормить, ты подумала?.. – Но эта мысль, видимо, показалась Лидии настолько абсурдной, что она вмиг успокоилась. Стала вдруг деловитой, сосредоточенной. – Я разговаривала с врачом. Двенадцать недель, официально уже сделать ничего нельзя. Но она дала понять, что не будет против альтернативного варианта. Так что собирайся потихоньку. Завтра я снова пойду к ней, буду разговаривать предметно… Господи, и в кого ты такая? И когда только успела, ведь везде со мной ездила…
Наверное, такое бывает только в кино. Лена с болью и наслаждением длила предвкушение момента истины. Жаль, что нет видеокамеры… Заснять бы мамино лицо…
Но, конечно, она пожалела её в первую же минуту. Таких лиц и в кино не бывает… Дочь просто уничтожила её, распластала.
- Да это ведь Андрей… сын твоего любовника…
- Ты врёшь… этого не может быть… я не верю тебе!!!..
Теперь дороги назад не было. Ни у неё, ни у матери. Мать собирала её вещи для больницы, а она знала, что завтра эта сумка будет стоять за её кроватью в квартире бабушки. Вот такое единодушие…
Потом был ещё один момент слабости, последний. Мать приходила в роддом, плакала. Говорила о своей горькой любви, на которой она зациклена. Больна, как самой тяжёлой неизлечимой болезнью. Лена пыталась осторожно объяснить ей, что не любовь это, просто уязвлённое самолюбие, но мать ничего не хотела слышать. Она была словно одержимой, а ведь уже почти год жила в счастливом браке!..
И после того, как Лидия осмелилась предложить ей написать заявление, здесь, в роддоме, отказавшись от ребёнка, Лена поняла: между ними всё кончено. На этот раз навсегда.
Первый год был тяжёлым. Нельзя сказать, чтобы отец сразу принял то, что произошло, но и гнать не стал. К внуку поначалу относился с прохладцей, потом привык, всё больше улыбался, глядя на него, и даже, когда приезжал со своих вахт, подолгу оставался с Ярославом. Бабушка, конечно, помогала, как могла…
А помощь была нужна. Лена поступила в институт на заочный, пошла работать. В полтора года Ярик уже был в яслях, пару лет пришлось оставлять на круглых сутках… Но она улыбалась, несмотря ни на что. Ребёнок рос весёлым, жизнерадостным, оправдывал все её надежды, даже уверенность: он будет таким же лёгким, таким же солнечным, как его отец.
Но потом в программе что-то сломалось. Накопилось устойчивое «нет папы». Сын стал замыкаться в себе, приходить из школы мрачным и неразговорчивым. Все попытки разговорить встречали мягкий отпор. Со временем всё выровнялось, конечно, стало не таким явным. Отношения сына и матери были такими же близкими, как раньше, связь между ними невозможно было разорвать или ослабить… Она, как могла, пыталась смягчить эту беду. Ведь это была настоящая беда, она быстро поняла это. Хоть и не были идеальными отношения её родителей, она знала, видела своего отца, никогда не ощущала себя, как в вакууме. Она даже согласна была выйти замуж, пусть не для усыновления, но чтобы в семье появился мужчина… но не сложилось. Все её любовники появлялись и исчезали из её жизни, не задерживаясь в ней. Была одна не совсем типичная история, но и она закончилась ничем. Так и вырос её сын, как дерево в лесу: с одной стороны обласканный вниманием, с другой, северной, нарастивший броню…
Как она боялась за него, когда мать сказала ей, что хочет открыть Андрею правду! Умоляла её молчать, говорила, что удастся скрыть… Но Лидия, с годами изрядно присмиревшая к дочери, здесь была непреклонна: «Доча, ну сама подумай, всем будет легче, да и не утаишь такого…». Потом убедила её: будет лучше, если она сама скажет, при Кате…
- Сколько натерпелись мы от этой семьи, ты только вспомни! Да он в ногах у тебя будет валяться – и будет мало! Павел хорошо понимает это…
Что было с ней – она не знала, но ноги сами понесли в домик Андрея и Кати… Наверное, матери всё-таки удалось пробудить в ней какие-то тёмные струны, говорившие о его вине. А ведь ей двадцать лет удавалось заставить замолчать эту утешительную обманчивую музыку… Это было признаком слабости, попытка вздохнуть посвободней. Ведь всегда легче, когда чувствуешь, что страдаешь по чьей-то вине…
Но всё обошлось. Там, в их доме, она словно проснулась, стала самой собой. И ударила его, потому что не могла не ударить – он оскорбил её и, главное, своего сына, а такого простить она не могла. Потом, конечно, извинилась, сказала, что нервы сдали… Как бы там ни было, главное – Андрей и Ярик знают обо всём, знают от неё.
И её сын повёл себя так, как и должен был повести. Она чувствовала, знала, что он примет отца, каким бы он ни был… Всё в её мальчике было необычно, и не стал он, как многие на его месте, проклинать и прогонять человека, который на многие годы пропал из их жизни, ничего не знал о его существовании...
Она видела: он ждал его так же, как и она.
***
Едва Катя успела выплыть из тихого Лениного голоса - пришёл Ярик. От неожиданности Катя не сразу отвела взгляд. Он был так хорош собой, эта нежная линия подбородка… Но и долго смотреть было невозможно. Её охватило странное безымянное чувство… нет, не материнское, а что-то такое еле уловимое, чувство причастности, со-страдания… И необъяснимая нежность к этому юноше, уже мужчине. Связь. Да, она чувствовала связь. То, что чего не чувствовала рядом с Антоном, как и Андрей.
Лена вся – тихая гордость. В глазах, осанке, движениях, даже когда заваривала чай и ставила на плиту ужин. Немного хмельное состояние, в котором она вела свой горький рассказ, рассеялось тут же при появлении сына. И, хоть пробыл он на кухне всего несколько минут, поздоровался (Катя с восторгом заметила, как просветлело его лицо при виде неё) и ушёл в свою комнату, Лена как будто постоянно ощущала его присутствие, он как будто оставался здесь.
Они тепло попрощались. Не было ни ревности, ни досады, ни тем более неприязни. Как Катя могла ревновать? Ревновать можно к любви к овеществлённому предмету, а Лена все эти годы любила воспоминание. Того, оставшегося в жаркой тёмной комнате, мальчика. И не обманывала себя, даже не вздрогнула, увидев Андрея спустя годы – такого, каким он стал. В её сознании как-то причудливо сочетались они оба, тот Андрей и этот, – в одном она искала другого и, не находя, спокойно это принимала. Сознавала, что, не будь Ярика, через некоторое время забыла бы Андрея. Но Ярик не давал забыть!
И всё же странно, и в этом вся Лена. Другая перестала бы переносить своё воспоминание на ребёнка, разделила бы их раз и навсегда. Другая. Но не Лена.
В воскресенье они повезли Арину в парк. Много говорили о ней и о Ярике. Андрей больше не морщился, не замолкал, не отводил глаза. Кате показалось: он наконец-то нащупал путь. Увидел сына и перестал метаться, бежать от правды. Всё чаще она замечала мечтательную, порой горделивую улыбку – пусть не на губах, в глазах. С такой улыбкой он думал и говорил о дочери. Теперь – и о сыне.
Радость, чувство освобождения охватили её, когда, вернувшись с Аришей с очередного аттракциона (Катя ждала их у входа), он сказал вдруг:
- Знаешь, я не буду больше терпеть. Поговорю с Антоном. Это такое счастье – когда всё ясно, ничего не боишься, крепко стоишь на ногах.
Катя не успела ответить, лишь глаза просветлели. Ребёнок удивлённо окинул взглядом ноги отца и на всякий случай потрогал мягкий велюр брюк.
- Папа, ты глупости говоришь. Ты же стоишь на ногах. Или ты каруселей испугался? Так даже я уже не качаюсь!
Смеясь, он подхватил её на руки.
- Да, ты не качаешься… И не будешь качаться! А я… ну, немного испугался. Каруселей… Ерунда, уже прошло!
Потом, уже в машине, Катя спросила:
- Ты правда хочешь поговорить с Антоном?
- Ты против? – Он взглянул на неё, переключая передачу.
- Нет, что ты. Я очень рада.
Андрей еле заметно, но довольно улыбнулся.
- Я тоже рад. Да ведь это всё благодаря тебе. Ты с самого начала была против всех этих тайн. Но я надеялся, что…
- Ну всё, родной, - мягко перебила она его. – Не будем вспоминать… Но ты же понимаешь, что сначала надо поговорить с Павлом Олеговичем? За его спиной сказать Антону такие вещи…
Он снова помрачнел, мотнул головой.
- Нет. Я не хочу. Я знаю всё, что он скажет.
- Ну что, что? Почему ты не доверяешь ему?
- А ты доверяешь? – И вновь быстрый, теперь уже жёсткий взгляд. – И он – доверяет? По-моему, чтобы по-настоящему доверять, нужны двое… Я не удивлюсь, если Лидия завтра посадит Антона в твоё кресло, а папа будет аплодировать и заверять всех, что это «целесообразное» решение… репетиции уже были, с Воропаевым…
- Ну, что ты такое говоришь! Как ты можешь даже думать так… Он никогда не предавал нас, ты несправедлив к нему. То, что Лидия с Антоном стали акционерами, наше общее решение… и разве пошло это во вред «Зималетто»?
- Кать, ты кому это сейчас говоришь – мне или себе? – усмехнулся Андрей.
Она промолчала. Он прав. Но меньше всего ей хотелось сейчас признаваться в этом. Думать одно, но слышать свои же мысли, высказанные им, - совсем другое. Это рождает тревогу, навевает неясные, смутные определения, с которыми она всегда была на «вы» и чувствовала себя неуютно: «телепатия», «предчувствие»…
И они уже почти подъехали к дому, как позвонила Кира. Нерешительно взглянув на мужа, Катя ответила на звонок.
- Катя, я звоню, чтобы подтвердить встречу…
- Да-да, я помню, Кира, конечно… В три часа в «Бенуаре». Я буду.
- Новые новости, - кивнул Андрей спокойно, глядя на дорожку за лобовым стеклом. Машина уже стояла. Убрав телефон в сумку, Катя обернулась: дочка спала.
Повернулась к Андрею:
- Она хочет, чтобы я приехала одна.
Он продолжал сидеть, обхватив руль рукой, не глядя на неё. Снова кивнул – устало.
- Хорошо. Посмотрим, какие на этот раз карусели…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Интересная мысль 
а какие к нему собственно претензии...лишь бы с ним не спать, спала с неким Борей....нагуляла(простите за это слово...но)от другого...а тут возмущается, что не хочет признавать чужого ребенка....Андрей создан для радости...его волновать ребенком нельзя....но Аслан подонок...потому что хочет воспитывать своих детей...а не чужих....
