Та, для которой
1
…- Пап, а скажи, бабушка приедет к нам?
- Нет, дочка, бабушка живёт очень далеко… Она может только писать письма и присылать посылки… Вот и варежки тебе она прислала.
- Но ведь это она связала, почему я не могу увидеть её?
- Потому что посылка пришла по почте. А бабушке пожилая, ей тяжело самой ехать…
Нет, она не понимала. Не могла понять, почему варежки, связанные родными знакомыми руками, здесь, на её руках, она чувствует их тепло, и даже запах шерсти напоминает ей о доме, в котором она росла, - а самой бабушки рядом нет. Но что же делать, приходиться довольствоваться объяснениями отца.
И она послушно кивает и выходит на крыльцо низенького одноэтажного дома. Дома только для их семьи – семьи заместителя командира полка. Сам полковник живёт там, на другой стороне городка, в большом пятиэтажном доме…
Воскресенье. Тихое зимнее утро, на улице ни души. И даже со двора через дорогу, где живёт ещё одна офицерская семья, не доносится ни звука. Девочка, немного злясь на Витьку, соседского сына, которого ожидала увидеть в этом дворе, выходит за калитку. Стоит в нерешительности, надеясь ещё в пустом заснеженном саду разглядеть знакомую пушистую шапку-ушанку. Наконец вздыхает и медленно направляется вверх по улице – обычный маршрут обычной прогулки, только и доступной ребёнку её лет в этом малолюдном селении, тишину которого изредка нарушает глухой, но громкий топот солдатских сапог.
Но есть всё же и в этом скучном, затерянном среди сибирских лесов месте - своя тайна. И тайна уже известна девочке. У девочки даже есть мечта – дождаться весны.
Где-то там, за заборами и казармами, но совсем недалеко отсюда – самое глубокое в мире озеро. Накануне она торжественным шёпотом сообщила об этом Витьке – и увидела на его лице разочарованную гримасу. Тут же раздосадовалась, обиделась и поклялась себе ни с кем, никогда не делиться тайнами. Пусть это будет только её тайна. И больше ничья. Это даже весело и тревожно и заставляет её сердечко биться быстрей. Оказывается, это даже приятно – хранить тайны…
И она идёт по улице и чуть заметно улыбается. Скоро, скоро придёт конец этой зиме. Прилетят птицы, растает снег. Папа приедет на машине – со смешным названием «уазик», - крикнет: «Ленка!..», и мама примется поспешно собираться и одевать её. А потом они выйдут из дома, сядут на высокое заднее сиденье, и папа повернётся к ним и, широко улыбаясь, зычно спросит:
- Ну что, личный состав, готовы? – И Алёша, водитель, тоже улыбаясь, заведёт машину, и они выедут на залитую весенними ручьями улицу. Ту самую, по которой она сейчас идёт. Они выедут из гарнизона, какое-то время будут трястись по рытвинам и ухабам скучного, ещё в сырых сугробах поля, потом наконец въедут в лес… И лес расступится, чтоб она наконец увидела это озеро. Нет, это не озеро, это море. Море Байкал.
Она никогда не выезжала за пределы гарнизона, но знала, что всё так и будет. Закрывала глаза – и видела всё до мельчайшей веточки на дереве, до малейшего гребешка волны, поднятой холодным мартовским ветром. Видела всё это яснее, чем серые длинные заборы с полустёршимися красными звёздами, мимо которых проходила. Которые окружали её этой зимой. Первой зимой без бабушки…
…- Кать! Катюнь! Просыпайся!..
Она услышала голос Андрея?.. Наверное, он тоже жил там… уже тогда… и это было её главной тайной…
- Катюш, вставай, родная… Скоро приедем домой, поспишь…
В последний раз она увидела голубую кромку моря, которое почему-то называли озером… Андрея… его глаза… улыбку… и окончательно проснулась.
Он стоял, низко склонившись над ней, и она действительно видела его глаза. Близко-близко. И улыбку… только улыбка была растерянной, уголки губ чуть-чуть дрожали. Катя медленно подняла голову с мягкого подлокотника дивана, зажмурилась, встряхнула головой. Вновь подняла глаза на Андрея.
- Что? Что, Андрюш?
- Всё… Всё закончилось. – Он всё ещё мужественно улыбался, но она видела – он на грани. Она взяла его за руку, и он тут же сел рядом и обнял её. То ли прижал её к себе, то ли сам прижался. И она со всей силы вжалась в него. Гладила по спине.
- Она не пришла в себя?
Он покачал головой. Произнёс глухо:
- Она спала… Заснула наконец.
Катя заплакала. Бессмысленно сейчас сдерживать себя. Всё равно он тоже будет плакать… потом, когда никто не увидит. Несколько раз она входила в палату и видела его воспалённые, блестящие, но сухие глаза. Теперь можно. И нужно. Иначе будет очень трудно справиться с горем.
Кто-то когда-то придумал глупость, а остальные подхватили, цепляясь за неё, как за последнее спасение. О том, что если человек какое-то время тяжело болеет, можно подготовиться к самому худшему. Этот большой и сильный мужчина, страстно обнимающий её по ночам, а теперь в таком же страстном отчаянии ищущий у неё утешения, - разве мог он приготовиться к худшему? Да даже она сама… она, с которой ту, что лежит сейчас за этой дверью, связывало только одно, но сильное и неразрывное, - разве она сама не верила в лучшее до последнего?..
Внезапная мысль о свёкре остановила слёзы. Ему в тысячу раз тяжелей, чем ей. И его нужно утешать тоже. Кто же, если не она? У него нет больше никого, кроме них…
- Где папа? – спросила она сдавленно.
Андрей отстранился немного, уткнулся лицом ей в шею… Через секунду поднял голову. Глаза были по-прежнему сухи, лицо бледно, но растерянность исчезла.
- С мамой. В палате.
- Я хочу увидеть её.
- Кать…
- Я смогу. Пойдём…
Держась за руки, они вошли в тёплый сумрак палаты – просторное помещение, уставленное аппаратурой, из-за которой кровати почти не было видно. Катя так привыкла за месяц к этой обстановке, что уже не обращала внимания ни на офорты на стенах – совершенно немыслимую вещь в российских больницах, - ни на красивые шторы на окнах… За окнами пригибались к земле деревья. Но здесь было тепло и тихо.
В глубине, у кровати они увидели скорбную фигуру. Павел Олегович сидел неподвижно, прикрыв лицо рукой. Катя и Андрей подошли ближе.
Лицо Маргариты было спокойно, умиротворено. Казалось, она действительно просто спит. За этот месяц у неё никогда не было такого лица, Катя и забыла, что оно может быть таким. В общем-то, оно редко и бывало таким – при Кате. Но сейчас вдруг подумалось, что Павел Олегович часто видел её спокойной и умиротворённой. Ведь они любили друг друга?
И сейчас совсем не хотелось вспоминать Маргариту другой. Смерть сделала вытяжку, просеяла, как сквозь сито, всё то плохое и неоднозначное, что было между ними. Для Кати свекровь была тяжёлым человеком; возможно, так было и для окружающих. Но муж и сын знали её другой, а это было самым важным. И теперь, когда была поставлена последняя точка, Катя смотрела на неё их глазами. И чувствовалось, что отныне так будет всегда.
Андрей сжал её руку. Она взглянула на него: он был спокоен. Нужно постараться не выпускать его руки, всегда быть рядом. И тогда постепенно ему станет легче. Боль уже не исчезнет, но уйдёт вглубь, притаится и лишь изредка будет давать знать о себе.
Павел Олегович отнял руку от лица, медленно повернул к ним голову.
- Катя, - глухо проговорил он.
- Павел Олегович, я буду рядом, - тихо сказала она. – Вы можете положиться на меня.
Он кивнул. Он едва ли вник в смысл этих слов – знал и так, что невестка не может поступить по-другому. Устраниться, уехать, прикрывшись неотложными делами, которых у неё было достаточно, переложить всё на чужие плечи. Он и не думал об этом.
- Ты побудешь здесь? – повернулась она к Андрею.
Он посмотрел на неё, в глазах мелькнула нежность.
- Да. Подожди меня, я скоро.
Она осторожно высвободила свою руку и пошла к двери. У дверей ещё раз оглянулась. Андрей по-прежнему смотрел на неё. Она ободряюще улыбнулась и вышла.
Медсестра как будто ждала её. Вежливым, приличествующим случаю голосом предложила пройти в кабинет доктора.
Доктор рассказал, что следует предпринять. Она внимательно слушала, задавала вопросы. В общем-то, всё было очень просто, механизм отлажен до мелочей. Юрист, агенты ритуального сервиса уже были извещены и только ждали распоряжений. Через каких-нибудь три-пять дней всё будет кончено.
- Со слов мистера Жданова я понял, что миссис Жданова будет погребена в России. – Врач вопросительно посмотрел на Катю. Она кивнула.
- Тогда следует ещё подключить и авиакомпанию. Но можно не торопиться. Прах можно отвезти в любое время. А юрист займётся оформлением документов.
- Доктор Бьют, спасибо, что помогаете нам. Ведь я понимаю – это не входит в ваши обязанности.
Доктор снисходительно посмотрел на неё. Серые глаза на пожилом, но гладком лице по-доброму улыбнулись.
- Вы ещё очень молоды. Бывают случаи, когда круг обязанностей расширяется. Семью вашу я знаю давно. И мне ничего не стоит оказать услугу мистеру Жданову. Это честь для меня.
Катя была тронута. Он всегда казался ей немного холодноватым, отстранённым, как большинство врачей. Но сейчас она поняла: он тоже искренне переживает случившееся. Она тепло поблагодарила его.
Коридор был пуст, Андрей ещё не вышел. Она подошла к окну, постояла немного, глядя, как ветер расшвыривает по воздуху и земле остатки осени. Внезапно острая тоска сжала сердце. Захотелось сейчас же, в эту минуту увидеть Арину, обнять, прижать её к себе.
Мама откликнулась сразу же. Голос её был полон надежды, оптимизма, и как же больно было рушить всё это. Мама плакала – открыто, искренне.
- Ты только не волнуйся, Катенька. Занимайтесь спокойно своими делами, не торопитесь. Ариша весёлая, довольная, если спросит, отвечаем: «Папа с мамой скоро приедут», она и радуется. Мы ей ничего не говорили, сказали только, что бабушка заболела… Так она ведь все разговоры слышит, большая уже, понимает.
- Нет, мам, не надо говорить, тем более теперь. Я потом сама скажу… Как ты мне когда-то сказала о бабушке, помнишь? Про небо…
Мама снова заплакала.
- Помню… помню, Катюша. И вот как я всегда удивлялась, почему Маргарита так Аришу любила… как будто она обычная бабушка, по-человечески… откуда в ней это, так странно…
- Мам, всё. Мы больше никогда не будем говорить об этом… Она и была обычной… Андрея любила… и Арину… ничего удивительного.
- Да-да, конечно, - поспешно проговорила мама. – Ну, а как же прощание? Похороны где будут? Мы бы с отцом тоже помянули её…
- Прощание будет здесь, мам, послезавтра. А потом мы повезём урну с прахом в Москву. И после похорон посидим своей семьёй у нас. Вот и всё.
- Урну?.. Катя?.. Но как же?..
- Всё, мам, я не могу сейчас говорить об этом. Так надо. Так хочет Павел Олегович. Здесь все так делают уже давно.
- Ладно, ладно, Катюш, - устыдилась Елена Александровна. – И правда, зачем я вмешиваюсь… разговорилась на старости лет… это его дело, только он может решать. Ну, а как он навещать-то будет? Или он в Москву переехать хочет?
- Да нет… Пока нет. Там видно будет. Мы будем ухаживать за могилой, а он будет приезжать.
- Всё, всё поняла… - По голосу слышно было, что Елена Александровна раздумывает о чём-то. – Он, наверное, хочет и сам потом… на этом же месте, с ней…
Катя взмолилась:
- Мама, ну пожалуйста, давай не будем об этом говорить! Вполне хватает и сегодняшнего дня… Скажи лучше: Арина не кашляла?
- Нет, всё хорошо. Но я начеку, чуть что, сразу тазы с водой в комнату принесу, как ты говорила. Они в ванной готовые стоят.
- Хорошо, мамочка, спасибо… И лекарство не убирай далеко… Врач сказала: это могло быть всего один раз и, возможно, больше не повторится… Но нужно быть готовыми. Нельзя больше допустить, чтобы она задыхалась…
Катя положила телефон в сумку и вздохнула. Однажды ночью их разбудил страшный хрип, кашель дочки, даже вспоминать об этом было тяжело. Приехавшая по вызову врач сказала, что приступ может и не повториться, но в комнате нужно постоянно поддерживать влажный воздух. Целый месяц после этого они провели в тревоге, почти не спали по ночам. Потом немного успокоились, но тазы с водой и влажные простыни держали наготове… В остальном дочка была здорова, даже в самом раннем детстве болела редко, и тем тревожней было для них случившееся.
За спиной раздался тихий звук открываемой двери. Катя обернулась и увидела выходящего из палаты Павла Олеговича с мобильным в руке. Он словно стал ниже ростом. Казалось, один раз согнувшись у этой кровати, он уже никогда не сможет распрямить плечи…
Кивнув Кате, тихо поговорил с кем-то по телефону. Потом подошёл, встал рядом с ней у окна.
- Катюша, я отключу телефон, - словно извиняясь, сказал он. – Я не смогу ни говорить об этом, ни слушать. Пока…
- Конечно. Мы с Андреем позвоним кому надо, вы только скажите – кому.
Он кивнул.
- Потом, позже. Я сейчас… я сейчас поеду домой, мне нужно побыть одному. Вот только провожу… - Он замолчал и отвернулся к окну. Лицо его не было ни усталым, ни несчастным. И всё же чувствовалось: всё его существо сейчас составляет боль.
Вскоре он снова заговорил.
- Я только что разговаривал с давней подругой Маргариты… она справлялась, как дела. Они давно не виделись. Большую часть времени Лидия живёт в Швейцарии, только знала, что Марго больна… Когда я сказал ей, что случилось, вызывалась помочь. Так сейчас многие будут делать… Я сказал, что помощь не нужна, но не смог отказать ей: она приедет, чтобы попрощаться. Марго дорожила ею, оказывала покровительство… ей было бы приятно…
- Конечно, конечно, Павел Олегович. Она русская?
- Да, они с Марго когда-то работали вместе… потом просто дружили. Она и Наташу с Юрой хорошо знала, и детей… - И он вдруг встревоженно взглянул на Катю, тень легла на лицо. – Катя, а Саша?.. Кира?..
- Я позвоню им в первую очередь.
В глазах его тепло пришло на смену боли, он положил руку ей на плечо.
- Спасибо, дочка.
И от этого простого искреннего жеста, и от слов, в которых не было ни капли сентиментальности, на глаза её снова навернулись слёзы. Вот ещё один большой и сильный человек. Но, может быть, вот оно, спасение – в таких вот простых обыденных разговорах? Пусть о подруге семьи, о Воропаевых - всё равно, лишь бы он смог отвлечься от этой необыденной неотвратимости.
От страдания.
От несчастья, случившегося с ним…
***
Вскоре они с Андреем тоже поехали домой. Катя вела машину, он сидел рядом, безучастный, поникший. Нет, как бы она ни старалась, она не сможет представить себе, что он сейчас чувствует. Внезапно вспомнился разговор с мамой, она подумала: наверное, Андрей тоже сейчас без конца вспоминает, как бы невнимателен, порой небрежен. Сожалеет, винит себя. Это неизбежно.
И бессмысленно… И от бессмысленности этой ещё больнее.
Как бы невзначай произнесла:
- Андрюша, отцу звонила какая-то Лидия. Ты помнишь её?
Она нахмурился, вспоминая. Ну вот, хоть немного занять его мысли.
- Не знаю, Катюнь… А кто это?
- Он говорит – подруга Маргариты Рудольфовны. И с Воропаевыми дружила…
Лицо его внезапно прояснилось.
- А, так это та жена олигарха… Ведищева… Да, они когда-то были с мамой неразлейвода. Потом она вышла замуж и почти перестала с мамой видеться. Перезванивались только, насколько я знаю… Да я почти не помню её, знаю только, что сын у неё есть от первого брака… года на два младше меня… Он с Воропаевым ещё больше дрался, чем я… странный какой-то, дикий… и злость у него была недетская, настоящая. Да это давно было, они теперь другие совсем, наверное… А почему ты спрашиваешь о ней?
- Она приехать хочет, попрощаться… Ты говоришь – Ведищев? Это тот, которого убили несколько лет назад?
- Точно, он… Оставил ей целую империю… часовые заводы у них… Да пусть приезжает, какое это имеет значение?.. – Он помолчал немного, в глазах появилась тревога. – Бедная моя… все эти звонки, приглашения… ты и так почти не спала этот месяц… Я сейчас свяжусь с Лаэрсом, он поможет нам…
- Хорошо-хорошо. Не волнуйся. Ты только не волнуйся…
Он на мгновение прижался щекой к её плечу, потом откинул голову на сиденье. Прикрыв глаза, сказал:
- Сейчас позвоню твоим… Соскучился… невозможно…
- Да я звонила из больницы. Всё в порядке.
- Всё равно позвоним… Пусть поболтает в трубку…
Катя улыбнулась.
- Хорошо. Я не позвала её, времени не было…
Его лицо внезапно омрачилось, он резко открыл глаза.
- Катя, как мы скажем ей? Как можно вообще сказать?
- Я знаю, что сказать… Скажем, что бабушка ушла на небо… и теперь будет жить там.
Лицо его дёрнулось как от боли, он отвернулся.
- Ты веришь в это? – спросил глухо.
- Да. Так легче… И это лучше, чем когда тянут до последнего, говорят неправду. Мне папа… папа не решился сказать о бабушке. А мама сказала… и я поверила…
- Хорошо, что ты веришь. Потому что нельзя котёнку врать, ты права… Уж лучше ничего не говорить.
- Она спросит, ты же её знаешь. И всё равно получится – врать… Я скажу ей сама. И буду говорить, пока ты – не поверишь…
Он посмотрел на неё взглядом, к которому она уже привыкла. В нём была благодарность, были изумление, восторг… И, главное – в нём не было боли. Пусть хотя бы в эту минуту…
- Я хочу тебя поцеловать…
- Скоро приедем…
|