Жанр: альтернатива (просто
фантазия 
)
Точные ноты сердца
Вот и всё.
Вот всё и закончилось.
Так глупо.
Так предсказуемо.
Так жестоко.
Как глупо было слушать своё сердце, неосмотрительно приняв слепую надежду за предчувствие счастья! Как ясно, как понятно было с первой секунды, с первого мига, как только он открыл папку с отчётом и вместо него увидел в ней инструкцию, что всё кончено, что больше никогда и ничего не может быть! И как жестоко теперь осознать это и оказаться лицом к лицу с этой убивающей правдой!
Как же он, оказывается, был счастлив ещё несколько часов назад! Сотрясаемый глухими рыданиями, с залитым слезами лицом, уничтоженный и - окрылённый откровением, внезапно открывшемся ему! Он почти не сомневался, что вот, наконец, настал этот момент, когда она сможет перешагнуть пропасть, поверит ему, потянется к нему… Сколько радости, сколько надежды было в его израненном сердце!
И как пусто это сердце теперь. Некуда бежать. Не к чему стремиться. Не на что надеяться. Всё кончилось. На этот раз - навсегда.
Но жизнь же не закончена. Она ведь только начинается! Как больно в начале пути так высоко взлететь, а потом - споткнуться, упасть, почти умереть! Умереть… да, какая-то часть его души умерла навсегда, её не восполнить, не заменить… Но надо жить. Тем и с тем, что осталось.
Какие яркие звёзды! Тёплая июньская ночь вступила в свои права, а он стоит на балконе своей квартиры и ему кажется, что он один во всём мире, во всей огромной Вселенной… Ему уже знакомо это чувство, но раньше подсознательно всегда была надежда, что всё когда-нибудь изменится. А теперь…
Он точно знает свой первый шаг… шаг, который надо было сделать давным-давно. Два раза судьба давала ему возможность всё изменить, сделать этот шаг, и каждый раз ребяческое желание настоять на своём и оставить за собой последнее слово брало верх и не давало поступить так, как требовали разум и логика.
…Ну, а потом?.. Что он будет делать потом? Часами стоять на этом балконе в звёздной оглушительной тиши и ждать, когда наконец вновь забьётся сердце?.. И вдруг ему вспомнилась Юрмала, солёные брызги и сильные руки отца, который учил его, десятилетнего, плавать… Он поедет… к отцу! Да, к отцу и матери. Не может быть, чтобы связь была утеряна навсегда, чтобы окончательно были порваны нити, соединяющие его с родителями. Он даже не мог сейчас понять точно, когда же начался этот раскол, когда же начали рваться эти нити. Они ведь были, точно были, память не может обманывать его. Были ласковые руки матери, её готовность всегда и во всём занимать его сторону, что бы ни случилось; молчаливое одобрение отца, тёплые искорки в его глазах, когда он смотрел на него, своего подрастающего единственного сына…
Что же случилось потом? Когда, в какой момент он отдалился от них, а они – от него? Когда появилась стена мягкого безразличия матери, пренебрежения разочаровавшегося отца?.. Чем, по сути, отличается он от Киры и Сашки, потерявших родителей? Такой же сирота, как и они… Он летел по жизни, не замечая, не жалея, не понимая ничего и никого вокруг и не задумываясь над изменившимися отношениями с родителями. Но теперь ясно почувствовал, как они нужны ему. Только они могут спасти его… если ещё осталось, что спасать.
Откуда-то внезапно налетел холодный ветер, и воздух неуловимо изменился, и звёзды стали чужими, колючими, недружелюбными…
И вдруг опять засосало под ложечкой и нечем стало дышать. И вновь перед ним – эти огромные глаза, а в них – слёзы… Ничего, он вылечится, он загонит эту боль вглубь, так глубоко, что даже и сам со временем забудет… Она ведь сказала: «Сможете…»… А вдруг – и правда сможет? Ну, вдруг чудо? И исчезнет эта ноющая боль в кончиках пальцев и всякий раз при воспоминании перестанет падать камнем вниз замершее сердце… Может быть… Но пока – пока у него осталось ещё одно дело. Он не может уйти без объяснений. Она не заслужила этого. А видеть её выше его сил, пусть она извинит его.
Андрей шагнул к двери и ступил на мягкий ковёр комнаты. Подошёл к камину, взял было спички, потом положил их на место. Что толку в огне, который никого не может согреть? Бессмысленно жечь камин в обречённой на пустоту комнате.
«Стоит только протянуть руку и открыть дверь…» Он столько раз пытался открыть эту дверь, что уже сбился со счёта. Сейчас он откроет её в последний раз… чтобы закрыть навсегда.
Он подошёл к письменному столу, подвинул к нему стул, сел. Выдвинул ящик стола, достал лист бумаги, ручку… Сколько времени он не подходил к этому столу? Если бы не женщина, которая приходит убирать квартиру, стол был бы погребён под толстым слоем пыли… Раздался глухой щелчок, выдвинулся стержень. Андрей вздрогнул от этого звука, горько усмехнулся. Как это было давно… с ним и не с ним одновременно. Каким же счастливым он был тогда… Катя-я-я…
***
- Катя-я-я!.. Катя!.. Вставай, Катенька, на работу опоздаешь!
Добрые мамины руки… Как же не хочется вставать! Ведь она всё утро пролежала без сна, смотрела на ранний рассвет за окном, слушала, как просыпаются птицы… Потом всё же удалось заснуть, и вот – мама будит её, как в детстве, когда ей так не хотелось выплывать из крепкого, многочасового, безмятежного сна… Сна, в котором не было ничего из того, что снилось ей сегодня. Сна, в котором не было его – ни счастливого, ни несчастного, его вообще не было в тех снах.
Рука привычно нащупала под подушкой дневник. Елена Александровна с тревогой покачала головой:
- Катя… У тебя всё хорошо?
- Да, мама, всё хорошо…
- Что ты надумала делать?
- Ничего… Через месяц уйду из «Зималетто», как и собиралась.
Елена Александровна хотела было ещё что-то сказать, но передумала и только снова покачала головой, идя к двери.
- Ну ладно, собирайся, собирайся… Завтрак уже готов!
Катя улыбнулась. И когда у её мамы был завтрак не готов?.. У её простой-непростой мамы…
Но надо и правда вставать. Подводить грустные итоги будем по дороге на работу…
Что ж так много красного света в светофорах сегодня?.. Не успеешь тронуться с места – тут же снова впереди стоящая машина преграждает путь. У неё давно ноги не идут к этому зданию… нет ей туда дороги.
Всю ночь она читала свой дневник, пыталась увидеть всё написанное его глазами. Он теперь получил ещё одно доказательство её глупости, её наивности… Первая реакция на это открытие утихла теперь, притупилась. Разве не она написала в дневнике когда-то, что мечтает о том, чтобы он прочёл эти строки? Вот он и прочёл их…
И ведь начал разговор в «Трафальгаре» с компании, с того, что, как всегда, волнует, будоражит, толкает на опрометчивые поступки – например, на связь с ней. Как же он, должно быть, обрадовался, когда по её возвращении в «Зималетто» увидел, что она изменила свою внешность! Теперь хотя бы не стыдно перед людьми показаться… Неужели Малиновский по-прежнему продолжает управлять всей этой заварухой?.. Руки крепко сжали руль, и она сглотнула внезапно появившийся в горле комок. Малиновского больше нет в «Зималетто». Андрей избил его, и он уволился. Вот то, что она знает. Андрей прочёл дневник и избил Малиновского… А потом искал её дома, разговаривал с мамой, оставил игрушки, которые она считала выброшенными и потерянными, и поехал за ней в ресторан…
Зачем лгать самой себе? Она давно уже хочет, всеми силами души хочет поверить ему. Но смотрит в эти любящие глаза – и тут же вспоминает, что точь-в-точь такая же любовь светилась в них тогда… когда целовал её, несведущую, в своей машине, в каморке, в постели… когда целовал её, всё знающую, возле «Лиссабона», у подъезда, в кабинете… а перед этим вёл с Малиновским раздражённо-деловые разговоры о связи с ней и о ней самой. И руки сразу становятся словно ватными, и мозг выставляет защиту…
Выходя из машины, невольно вскинула глаза на окна. Как он провёл эту ночь? О чём он думал? О «Зималетто»? Или?.. Если даже это правда и он думал о ней, то скорее всего ему просто показалось… это увлечение скоротечно и скоро пройдёт, как и все его увлечения. Ей вспоминался его поцелуй с Кирой возле мастерской Милко в день её возвращения, то, как он вёл себя с Ткачук, как смотрел на неё… Нет, она не может снова принести в жертву свою любовь. Пройдёт месяц, и они просто перестанут встречаться. И снова, как раньше, она заставит себя не думать о нём. А он… просто вернётся к Кире. Даже если он действительно расстался с ней… Он ведь никогда не любил Киру. Возможно, между ними произошло что-то, из-за чего он наконец не выдержал и сорвался. А она сейчас снова позволит своему воображению унестись в заоблачную высь…
Ресепшн пуст… Приёмная пуста… Нормальный рабочий режим, ничего необычного. Катя уже взялась за ручку двери кабинета, как в приёмную, одна за другой, вошли Маша, Амура, Таня и Шурочка. У них в лицах было что-то такое, что заставило её встревожиться.
- Девочки… что-то случилось?
Маша опустила глаза и кивнула.
- Катя… тут это… Жданов уволился.
Катя с недоверчивой улыбкой смотрела на женсовет, но весь вид женщин говорил о том, что Маша не выдумывает.
- Уволился? Когда? Что ты такое говоришь?
Не выдержав, Маша почти закричала ей в лицо:
- Да это не я говорю, Кать… это ты делаешь! Он нашёл тебя вчера? Что у вас с ним произошло?!
- Ничего… Он снова уверял меня, что любит… песню заказал…
- Песню заказал?.. Кать, да на нём же сегодня лица не было! Улыбается, смеётся, а глаза жёсткие такие, потерянные… Ну, что же ты сделала, Катя!
Амура подошла к Кате и ободряюще погладила её по плечу.
- Кать, ты не обижайся на нас… Но мы считаем, что ты зря мучаешь его…
Шура растолкала подруг и тоже подлетела к Кате:
- Ну, в общем, так, Катя: когда я сегодня пришла на работу, он был уже в кабинете. Вызвал меня. Я зашла и обомлела: оба стола абсолютно пустые, дверцы шкафов открыты, кругом чисто, как в аптеке… А он так весело смотрит на меня и какой-то листок протягивает. Я глянула и опять обалдела: заявление об увольнении! Говорю ему: «Андрей Палыч, а вы ничего не путаете? Это ведь Роман Дмитрич вчера уволился!». А он присел на краешек стола и опять улыбается: «Смена кадров, Шурочка, - говорит. – Но вы не волнуйтесь, секретарей это не касается!». Ну, я так с этим заявлением и вышла из кабинета… Вон оно, у Машки на столе лежит. Мы решили не показывать Урядову, пока ты не появишься.
Маша при этих словах схватила со стола какой-то листок и протянула его Кате. Та машинально взяла его, не сводя глаз с подруг.
- А… потом? Что он делал потом? Он в «Зималетто»?
Маша возмущённо хлопнула руками по бокам.
- Да, конечно! Уволился – и сидит себе в «Зималетто»! Ну, Кать, приди в себя: его нет! Он ушёл! Сразу после того, как отдал заявление!
Голова вдруг закружилась, всё поплыло перед глазами… Она покачнулась, опёрлась о стену… Девочки подлетели к ней, она видела их встревоженные лица… Постепенно заставила себя улыбнуться:
- Девочки, всё в порядке… Я пойду к себе. Маша, с производственного этажа не звонили по поводу ткани?
Маша, чуть не плача, не верила своим ушам.
- Кать, ты что… Не звони-и-или!..
Она вошла в кабинет и плотно закрыла за собой дверь. Некоторое время постояла, пытаясь унять стук сердца, и медленно пошла к столу.
Зачем? Зачем он сделал это? В тридцать один год в одночасье бросить всё, уйти с работы, из собственной компании? Бессмысленно… Но должна же быть какая-то причина… И она снова вся похолодела при мысли, что больше никогда не увидит его. Не может быть. Это какая-то ошибка.
Но текст на листке, который она держала в руках, ясно давал понять, что ошибки нет, что всё произошло именно так, как рассказывали девочки. Сухой, штампованный текст. «И.О. президента Пушкарёвой… Прошу уволить…»… Листок выпал из рук и полетел на пол.
Машинально поставила сумку на стол, включила компьютер, села в кресло… В висках молоточками стучала мысль: его больше нет в компании… он опередил её! Она должна была быть готова к расставанию… но она не готова! Не готова…
Руки раздвинули бумаги на столе, разгорячённое лицо прижалось к прохладной столешнице… Вот и всё. Вот всё и закончилось. Глаза внезапно застлали слёзы. Не от кого бежать… Не от кого прятаться… Лишь от себя самой.
Взгляд упал на конверт, лежавший на столе прямо под её рукой. Простой конверт, с пустыми строчками для адресов… Не поднимая головы, взяла дрожащей рукой конверт, открыла, достала вчетверо сложенный листок… Встряхнула, разворачивая… Такой знакомый почерк… Строчки поплыли перед глазами…
«Извини, что снова беспокою тебя. Но ты можешь быть уверена, что больше этого не повторится. Я обещаю тебе.
Я слишком уважаю тебя, чтобы уйти молча, без объяснений.
Я знаю, ты не веришь мне. Не поверишь и этому письму. Я пишу его больше для себя, чем для тебя, потому что не могу иначе.
Катя, я хочу, чтобы ты знала: я любил тебя. Всё, что ты читала в открытках, написанных мной, а не Малиновским, начиная с той, самой первой открытки, после вечеринки у Волочковой, было правдой от начала и до конца. Я не понимал, что я делаю и говорю, но эти открытки помогали мне осознать моё отношение к тебе. Я окончательно понял, что люблю тебя, когда ты ушла в тот вечер перед советом директоров… Потом искал и ждал тебя… Когда ты наконец вернулась, я понял, что не только не разлюбил тебя, но с каждым днём люблю всё больше и буду любить всегда.
Прости за всё. Прости за то, что я сделал, прости за то, что потом преследовал тебя, мучил тебя. Сейчас я делаю то, что давно должен был сделать. Я ухожу из компании. Я знаю, тебе тяжело работать рядом со мной, и я освобождаю тебя. Этим я делаю для компании гораздо больше, чем если бы я продолжал работать. Надеюсь, ты поймёшь меня и простишь ещё и за это. Я уверен, найдётся другой менеджер, который сможет заменить меня.
Я никогда больше не побеспокою тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Прощай. Андрей»
Слёзы, медленно скатываясь по щекам, растворяются в податливой бумаге… Перед глазами – цветные картинки. Их много, они быстро сменяют друг друга… И все они постепенно тускнеют, блекнут и размываются, пока не остаётся только тепло… И свет. Мягкий, не режущий глаз свет, в котором так ясно видно всё. И сердце её тянется к невидимому источнику тепла и света…
Постепенно смысл прочитанного проникал в её сознание и завладевал им… Так уже было однажды… в этом же кабинете… И вот странно: самое сильное воспоминание, к которому она, как к крайнему средству, всегда прибегала, когда уже готова была вот-вот поверить и сдаться, впервые не обожгло привычно, не вызвало былой боли, не одело моментально сердце в непробиваемую броню… Она с удивлением почувствовала, как та, другая Катя, корчащаяся на полу от невыносимой муки, отделяется от неё теперешней, уходит всё дальше и дальше и постепенно исчезает в дЫмке времени… А она прощается с ней и отпускает её… навсегда.
***
И снова – цветной калейдоскоп, кусочки мозаики...
- Маша, Андрей Палыч не сказал, что он собирается делать?
- Я точно не знаю… нам же он не докладывал… а когда спросили, только пошутил опять, что-то насчёт Варвары… Но я случайно услышала, как он говорил Милко в мастерской, что сначала поедет к Павлу Олеговичу и Маргарите Рудольфовне…
- В Лондон?!
- Ну да… Кать, да ты просто позвони ему!..
- Я звонила… Недоступен…
- Катя, что с тобой? Ты плакала?
- Нет, что вы, Ольга Вячеславовна… У меня всё хорошо… Шура, скажи Клочковой, пусть попросит Киру Юрьевну зайти ко мне… Ей нужно будет заменить меня. Маша, ты нашла?… Записала?… Спасибо…
Многолюдная, шумная площадь аэровокзала.
Листок с адресом, протянутый таксисту.
Найтсбридж. Пикадилли с её вечной толпой и алюминиевым ангелом. Яркие театральные афиши Шефтсбери-авеню.
Скверы, площади, проспекты…
Широкая лента шоссе.
И нет мыслей. И только сердце, устав фальшивить, наслаждается точным мотивом, высвобождённым наконец из клубка заблуждений и обманчивого здравого смысла.
И вот перед ней – приоткрытая калитка в воротах. Во дворе – тихо, никого нет… Она идёт к дому и вдыхает аромат роз, растущих по обе стороны вымощенной камнем дорожки. Останавливается у двери, прислушивается к звукам, доносящимся из дома… Язычок замка неплотно прижат к дверному косяку.
Ей нужно было ещё раз потерять его, чтобы обрести. Теперь уже - навсегда.
Она протягивает руку и открывает дверь.
------------------------------------------------------------------------------------
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Прочитала и понравилось всё, особенно про дневник) 
Автору, привет! 
Спасибо тебе большое!!!
оставаться в неизвестности - что же было дальше, когда в миниатюре поставлена последняя точка, а по смыслу многоточие... И вроде понимаешь, что это всего лишь дополнение к сериалу, где-то маленькая шалость, где-то желаниепредставить, что герои ведут себя и думают так, как нам того хотелось, и всё равно хочется большего.