|
2
…Так жарко было, Катёнок мой, так сегодня было жарко… И сейчас хоть окна и открыты, а прохлады всё равно нет. Дышать совсем нечем. Катюша всё время раскрывается, а я уже и не поправляю, она и так от этой жары мучается… Сегодня её мама забрала, так я и ей сказал, чтоб не накрывала её, если раскроется.
Расскажу тебе, как сегодня всё прошло. Катюша в своём платьице совсем вспотела, мы только за столом немного посидели, потом раздели её, в маечке бегала. А утром вроде и не было особо жарко. Е.А. и В.С. рано-рано приехали. Мы сначала её поздравили, и скоро мои должны были приехать, и Е.А. стала её одевать. Платье, которое я из Англии привёз, она забраковала, сказала, что недостаточно нарядное. Я не спорю, конечно, ей виднее. Достала своё: ярко-красное такое, в белый горошек, кружавчики какие-то… Катюша вертелась всё время, никак не давала пуговицы застегнуть. Потом, когда наконец оделась, я попросил, чтобы Е.А. косичку ей заплела. Она засмеялась, говорит: какая косичка, годик всего! Хоть, мол, волосики и длинные, но всё равно их надо сейчас подстричь, и даже не просто так, а под машинку, чтобы настоящие выросли. Ну, я ей сказал, что это у других они какие-то ненастоящие и пусть они и стригут, а я своего ребёнка не дам наголо брить, в общем, повздорили немного, как обычно. Но Е.А. всё-таки, хоть и посмеиваясь, но стала косичку заплетать. Я стоял рядом и смотрел, а она взглянула на меня, и вдруг опять у неё вид такой странный сделался (она часто на меня так странно смотрит, как будто что-то видит на лице, чего я не знаю), и вдруг быстро расплела косичку и говорит: косички уже немодные, мы сейчас хвостики сделаем и бантики завяжем… Я согласился, не стал настаивать. И Катюша потом такая красивая была в этих бантиках, почти как взрослая...
Ты, наверное, замечаешь сегодня, что я не в себе немного. С утра злюсь, а на что – не знаю. Всё безразлично, ничего не хочется. Так часто бывает, особенно в последнее время. Но именно сегодня!.. Не хочу из-за Катюши, и я знаю, что и ты не хочешь, чтоб этот день каждый раз таким был, но если всё останется по-прежнему, то и в следующем году ведь будет то же самое, и ещё через год, и через два. Наверное, не нужно тебе всего этого говорить, наверное, я слабый, но я ничего не могу скрывать от тебя, ну, не получается у меня. Я всё вспоминаю этот день год назад, и какой я счастливый был, когда позвонил в роддом, и как приехал и всё никак не мог понять, что они все мне объяснить пытаются и как за двадцать минут всё так измениться могло…
Вчера опять врач говорила маме, что год – уже слишком большой срок, чтобы оставалась надежда. Мне она такого уже не говорит, помнит то разбитое стекло… И слова-то какие тогда выбрала: фактически умерла… я бы на вашем месте приняла решение… Ну, ничего, папа уже говорил с владельцем клиники, её больше возле тебя не будет. Тот профессор, помнишь, я писал тебе о нём, сказал ясно: пока мозг жив, есть надежда. И тут она мне это сказала… не знаю, что со мной сделалось, я её чуть не убил, и если бы не Е.А., не только деньгами за ущерб дело бы кончилось… Вот, проговорился тебе, а ведь не хотел этого говорить, не хотел. Это всё из-за злости моей сегодняшней, на себя и на всех вокруг…
И даже не хочется ничего рассказывать, ну совсем нет настроения… Это ещё и потому, что Катюши нет. Никак не могу привыкнуть засыпать без неё, и Тамара Аркадьевна говорит, что так пусто становится в доме… Она ведь тоже по ней скучает, мне кажется, она даже любит её, по-настоящему, как родную. Но мама так просила, так уговаривала, а Катюша её любит, тянется к ней, и мне за неё спокойно, когда она у мамы. И Е.А. даже не стала ревновать, представляешь? И сказала, что мама правильно говорит, что мне надо отдыхать и всё такое. Я не выдержал, рассмеялся. Отдыхать… от Катюши?! Она даже бровью не повела, сказала, что это просто я такой необычный, а вообще даже матери от детей устают и ничего ужасного в этом нет… Ну, я ответил, что даже слушать такую чепуху не хочу и не верю ей ни капельки. Просто она так любит нас с Катюшей и всё время говорит, что мы какие-то необыкновенные, что я уже привык и не спорю.
Единственное, к чему она сама привыкнуть не может – это то, что я с тобой разговаривать в палате не могу… Ну, это наша с тобой давняя история, я ведь поэтому и писать тебе начал… Но она ведь не знает ничего про письма. Она сначала думала, что это временно, а потом всё встанет на свои места, а теперь, как столько времени прошло, всё сокрушается и головой качает. Поговори, поговори, тебе легче станет, и больным это так помогает… Не буду же ей объяснять, что и так с тобой постоянно разговариваю, что пишу тебе, что просто не могу смириться... Я теперь уже и не пытаюсь говорить, а в начале так ругал себя за это, так завидовал В.С., как легко у него это получается. А у меня ком в горле стоял, не могу – и всё… Ты ведь во мне живёшь, как я могу это вслух проговаривать?.. Да и это отговорки, просто ведь даже себе самому объяснить всё до конца не получается… Вот ты пришла вчера во сне, так говорила ласково, утешала, и даже в больнице потом спокойно было на душе, не страшно, как часто бывает. И злости не было, тоже как часто бывает.
А потом услышал, как Е.А. маме говорила, что я уже начинаю успокаиваться, что очень ко многому можно привыкнуть и не бывает так, чтобы страдать всё время. И я даже обрадовался, знаешь, подумал: а вдруг правда? Я ведь всё присматриваюсь к твоим… и как у них это получается? Они ведь любят тебя, очень любят, но всё равно не такие, как я, другие какие-то, спокойные, что ли… Иногда меня это успокаивает, а иногда – просто бесит, что никак их понять не могу. И тогда злюсь на Е.А., что это она меня понять не может, а она опять смотрит так странно и отворачивается, а я ведь вижу, что она плачет. И тогда я извиняться начинаю, хоть и понимаю, что она не из-за тебя, а из-за меня плачет.
И я обрадовался, когда её слова услышал. Может, теперь по-другому как-то начну жить, может, стану таким, как они, ведь это так тяжело, когда совсем один, хоть я и знаю, что ты-то меня понимаешь…
И вот только я сказал себе это, и взял твою руку в свою, а она такая худенькая, такая тонкая, но очень-очень тёплая, и вдруг вспомнил почему-то тот вечер в бунгало… помнишь? Ну, конечно, помнишь, ведь я уверен, что ты, как и я, всё-всё вспоминаешь… Да ведь как мало было всего, Катя, как мало! Всего год, так ведь и теперь уже без тебя год прошёл, а завтра уже будет больше, чем год, и так всё дальше и дальше, и ничего не изменится, и со мной всё равно только этот наш год останется! А ты ушла, и где ты, я не знаю, и всё прошу тебя сказать мне, дать хоть знак какой-нибудь, а ты молчишь, и я от этой тишины скоро слышать перестану. Как тогда полдня почти ничего не видел, когда врач мне про оборудование сказала… Последнее, что помню – огромная трещина на стекле, как паутина, и грохот – осколки сыпались. И потом Катюшу почти не видел, только глазки её, она ведь узнавала уже, и я так испугался, что больше её не увижу, что еле сдерживался, чтоб Е.А. и В.С. не напугать ещё больше, они ведь и так еле живые от страха меня из клиники увозили…
Вот, сама видишь, как я успокоился. Чёрта с два я успокоился, и конца-края этому не видно. Только что взял, перечитал первые письма. Как я верил тогда, был послушный, покорный. Теперь надоело сидеть просто так и ждать, хочу делать что-нибудь сам и злюсь, что ничего сделать не могу. Знаешь, я теперь часто на свои руки смотрю. Вот знаю ведь, что они многое могут, но того, чего больше всего на свете хочется, не могут и не смогут, и плевало на них наше несчастье с высокой колокольни…
Не слушай меня, любимая моя, милая моя, нежная моя. Я чувствую – ещё немного нужно потерпеть, и всё по-другому будет. Смотрю на Катюшу и думаю: ты выздоровеешь, и увидишь её, а она – тебя, и будет у неё мама, а у меня – ты… Ты вернёшься ко мне. Кать. Ты вернёшься ко мне…
Я знаю, это врач опять во мне всё перевернула, взбудоражила. Сейчас перечитал – почти ничего про Катюшу тебе не написал, всё о себе. А ведь мы недавно с ней в лес ездили, на то самое место, где с тобой тогда гуляли. Я Малиновского попросил, он отвёз нас. Катюша такая смешная в этом своём детском сиденье. Т.А. её так укутала, чуть ли не куртку на неё надела. Мы как отъехали немного, я Ромку попросил остановиться, раздел её, она в костюмчике своём с Микки-Маусом ехала. Едем, а она головой вертит, глазёнки светятся. К Малине она уже совсем привыкла, он весь дом игрушками завалил, уже некуда девать зоопарк этот. Я смеюсь над ним: «Это ты от себя внимание отвлекаешь?», а он, представь себе, тоже смеётся и соглашается: заметный я очень, говорит, яркий, и иногда окраска ядовитая, а так – зайцы эти все мою отрицательную энергетику своей сверхположительной перебивают… Чушь какая-то. Ну, как всегда, ты же знаешь.
Ну вот, повеселил я тебя, заодно и сам успокоился… Как в лесу хорошо! И поляна совсем не изменилась, разве что та трава на опушке, Катюнь, ещё выше стала… Но я возле неё не захотел останавливаться. Там теперь бугор какой-то, неудобно машину ставить, да и голова ещё, как назло, закружилась… В общем, мы на другой стороне остановились, помнишь, там, где спуск к речке. Я с Катюшей на руках из машины вышел, опускаю её на землю, а Малиновский аж побелел весь, орёт, что, мол, я делаю, она же упадёт… Я как вспомнил, что он ведь ещё не знает, что она ножками пошла, так сам от смеха чуть не упал. Повалился на траву, хохочу и остановиться не могу. А они стоят и смотрят на меня. И Катюша вдруг заплакала. Мы потом с Малиновским перед ней чуть ли не на руках ходили, чтобы успокоилась. Ну, и потом она уже всё время весёлая была, как всегда, пока не уснула… Ты же знаешь, она ласковая, покладистая, совсем не такая, как некоторые дети. Ну, мы с Малиной ещё немного посидели и домой поехали.
Он по «Зималетто» теперь важный ходит, при галстуке, ты бы его видела. Юлиана его не узнала сначала, представляешь, а как поняла, что это Ромка, такое изумление было на лице написано. А потом говорит: я знала, что это ненадолго, что вы всё равно помиритесь. Я так и не понял, в каком смысле она это сказала, одобряет или нет. Она меня, честно говоря, иногда выводит из себя, я всё ту давнюю историю вспоминаю… И даже думаю иногда: а может, она винит меня в твоей болезни, как я иногда сам себя, ну, ведь не было бы меня – и ничего бы не было…. И она ведь не хотела, чтобы ты со мной была, отговаривала тебя...
А потом ругаю себя за то, что такой бред в голову приходит, что иногда бываю таким дураком. Ведь тогда она и Катюшу бы винила, а Катюшу она любит…
Я утром допишу ещё, Катёнок, не хочу сейчас с тобой прощаться. Ночью трудно прощаться. Утром легче, утром вообще всё легче… Зря я Катюшу разрешил увезти, заснуть всё равно не смогу, наверное. И окно надо закрыть, хоть и душно. Боюсь я этого окна открытого…
-------------------------------------------------------------------------
Последний раз редактировалось natally 22 апр 2008, 14:27, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
слава богу....... 
я столько раз перечитала первое письмо.....и откуда столько слез...... 
Все-таки у нас появилась надежда на обещаный свет! 
И все такие дружные и любящие!
