|
7
...Не обращай внимания, Катюнь, на бумагу, она высохнет... Я только что пришёл домой, с волос капает вода. Это дождь. Первый дождь в этом году, Кать. Конечно, без грома, без грозы, ещё ведь рано. Просто первый весенний дождь.
Вот пришёл от тебя - и сразу сел писать. Я так рад сегодня, сам не знаю почему. Опять я чувствую, что всё будет хорошо. Сколько уже ругал себя за эти напрасные надежды, за свой оптимизм дурацкий, ведь так, Катюнь, больно потом падать, так больно... Но я почему-то верю этому австрийцу, в первый раз такое, у него энергетика странная, располагающая. Вот вроде бы знаю уже всё про них, говорю себе: не расслабляйся, не доверяй, будь начеку, но ничего не могу с собой поделать - сначала бегу к нему через весь коридор, хватаю и жму руку, потом восторженно улыбаюсь и киваю... Даже смешно... Представляю, как всё это со стороны выглядит. Посмотрел бы кое-кто из "Зималетто", да и не только...
Консьержка наша, например, Татьяна Петровна. Мало ей на днях не показалось. Мы шли через холл с Катюшей и Малиновским, она разулыбалась приторно, как обычно, охала, ахала, а потом говорит ласковым таким голоском: "А что это она у вас, Андрей Павлович, такая маленькая, худенькая, на полтора годика не выросла... Балериной будет, наверное...»… Ну, я бы ей высказал, что думаю о её познаниях в детском развитии, но Малина меня опередил, в своём духе ей ответил. Да так, что она покраснела, как Катюшина куртка или Ромкина фамилия... Даже шея багровая стала. Теперь, как и другие, будет долго думать, прежде чем что-нибудь сказать... Ничего я больше, Катюнь, терпеть не буду, никогда. Теперь, когда я знаю, что действительно важно, а что нет. И никто Катюшу обижать не будет, это я тебе тоже обещаю... Вот так же и с врачами.
А главное, Кать, главное, что меня просто с ума сводит - ведь от них действительно мало что зависит, они лишь диагносты, предсказатели, кто угодно, но вылечить ведь они не могут... Не та болезнь... Здесь всё от другого зависит, а от чего - даже они сказать не могут. Мнутся, осторожничают... "С одной стороны, хорошо, что есть безусловные рефлексы, а с другой...". Я их всех убить иногда готов, прошло то время, когда я заискивал и ловил каждое слово... А с этим Зигфельдом так не могу. Ну, не могу, и всё. Он так пристально смотрит, и взгляд у него такой, как будто говорит: тоже мне задачку задали, какая чепуха, мне это раз плюнуть... И у меня внутри будто тает что-то, и я начинаю верить ему...
А может, я сегодня так счастлив из-за того, что перестал ненавидеть. Ведь это так тяжело - ненавидеть того, кому так верил. Мучительно было смотреть на Е.А. и каждый раз вспоминать тот разговор... Я чувствовал - это несправедливо, неправильно, она не заслуживает, я знал это. И ведь я уже почти простил её... У неё глаза постоянно опухшие, воспалённые - то ли плачет всё время, то ли не спит. Выходит из палаты, как только я прихожу, не смотрит на меня... Я уже был готов простить и сам попросить прощения - и тут узнал, что Е.А звала Люду к себе, с ней и с Катюшей повидаться, но Люда отказалась и не приехала... В.С. проговорился случайно, а потом, когда понял, что не надо было говорить, стал объяснять, оправдываться... А мне так неприятно было, и я, хоть и передумал с Е.А. разговаривать, извинился перед ним... Почему они должны оправдываться? Разве Люда в чём-то виновата передо мной или Катюшей? Она что, не имеет права ездить к кому хочет? И Е.А. не может у себя её принимать? Почему? Только потому, что я вбил себе в голову, что всё это Катюши может коснуться? Нельзя думать об этом, ведь если бы речь шла о других людях, не о нас с тобой, не обо мне, то Е.А. была права, когда сказала, что Катюша здесь ни при чём и знать ей ни о чём не нужно. Ну, это когда она ещё предполагала, что я могу согласиться... В общем, что-то вроде "скорой помощи", о которой будут знать только двое, не считая её самой, конечно... а для Катюши Люда так и останется няней.
Вот даже сейчас, Катюнь, при мысли об этом всё закипает внутри и я не могу оставаться спокойным. Хоть и понимаю, что ерунда всё это, но я никак не мог смириться с тем, что Е.А. смогла предложить мне такое. А сегодня понял... попытался понять. И простил её, совсем простил.
Я вышел из палаты и увидел её. Она стояла у окна, с опущенной головой, руками лицо закрыто. Неподвижно стояла, тихо, только тёрла и тёрла глаза руками... И я вдруг впервые по-настоящему осознал, как она страдает, как ей тяжело. Ведь если б Катюша... мне вдруг очень страшно стало. И её отчаянье, может быть, ещё и больше моего, а я ведь порой злился на них, Катюнь, и бесчувственными их считал... Но у неё с самого начала это глубоко-глубоко было, а В.С., хоть первое время и срывался, но потом тоже куда-то вглубь всё загнал... Они и от меня этого ждали, но не поняли, что я другой, что у меня всё не так, как у них или у их знакомых, с которыми подобное случалось...
Конечно, она не думала, что я соглашусь, потому что в принципе способен на такое. А это ведь было главным, Катюнь, главным, что мучило меня, из-за чего я не мог видеть её, даже слышать о ней... Просто она надеялась убедить меня в том, что так будет правильно, что только так я смогу выжить и не навредить Катюше. Так и сказала: выжить… И ещё она сказала: я была уверена, что ты стал доверять мне. Во многом, почти во всём... И если я говорю что-то, то это ведь не просто так, значит, совсем невозможно стало молчать...
Конечно, она никогда бы не завела этот разговор, если б понимала и чувствовала всё до конца. Но нельзя ведь требовать от человека, чтоб он прыгнул выше своей головы... Такая уж она, и другой не станет. Есть вещи, недоступные ей, и с этим надо просто смириться. Она и смирилась. Поэтому и не протестовала тогда, а только плакала, и приняла сразу моё решение - чувствовала, что может недопонимать чего-то, была готова к этому...
Пусть она ошибается, Кать, но её ведь тоже понять надо. Она такое мне сегодня говорила... никогда и ни от кого я не слышал такого. Только с тобой такое было, такая откровенность... Она так радовалась, когда поняла со временем, что мы действительно любим друг друга... что я действительно люблю тебя. Она говорит, никогда ещё не видела, чтобы двое людей были как один человек... даже у неё самой с В.С. не так было. Вот тут и понять бы ей, что во всём мы другие и нельзя по остальным людям о нас судить... но она не поняла, а за это осуждать я её не могу. Но она точно чувствовала что-то такое, чувствовала, что рискует, что ей, возможно, придётся пожертвовать собой, но надеялась, что я всё же поверю ей...
Всё это время она не спала точно так же, как и я. Но думала она не только о тебе, но и обо мне, а в последнее время всё больше обо мне. Она ведь оставалась у нас в ту ночь, когда я пришёл... когда я написал тебе то письмо, и слышала, как я звал тебя во сне... Тогда она впервые всерьёз подумала о том, чтобы поговорить со мной. До этого она только жалела меня, но считала, что нельзя этого показывать, что надо вести себя спокойно, и это поможет мне постепенно прийти в себя. Но потом поняла, что этого не произошло и не произойдёт, а будет только хуже... А у нас ведь не так, как бывает в других семьях - бабушка заботится о внуках, а родители только рады. С самого начала, как только я настоял, чтобы она жила дома, она поняла, что я сам буду растить Катюшу и никому не позволю управлять собой в этом, а значит, если мне будет плохо - то и Катюше, и даже она, Е.А., не сможет ничего сделать...
И, ты знаешь, пока мы стояли у этого окна, такое тёплое чувство меня охватило, так жалко её стало... Она так бесхитростно, так трогательно мне всё объяснила... Мне тогда надо было быть умнее, замять эту тему, успокоить её, а я... Как вспомню, как выгонял её, как губы дрожали от ярости, так стыдно становится... Повёлся, как ребёнок, позволил себе всерьёз принять всё это.
Е.А. поняла, что со мной происходит, что я переосмыслил всё. И снова заплакала, а я утешал, а она только головой качала, не могла и слова сказать... А когда перестала плакать, посмотрела на меня, а глаза, хоть и в морщинах, и опухшие, но такие чистые, светлые, что у меня сердце дрогнуло, и я понял: она больше никогда, никогда не заговорит об этом или о чём-то подобном и меня просит не вспоминать... И я улыбнулся ей, чтоб она поняла, что я простил её и согласен забыть обо всём.
Ну, потом она стала потихоньку про Лилию Викторовну расспрашивать. И так и чувствовалось, что она еле сдерживает нетерпение, как ей интересно, как она мучилась всё это время, не зная, кто за Катюшей ухаживает. Она маму расспрашивала, но мама осторожно ей ответила, что сама толком ничего не знает, потому что ей достаточно того, что Л.В. меня устраивает.
Я сказал, Кать, что Е.А. в любое время может к нам приехать. Не знаю, может ли теперь всё быть, как раньше, ведь трещина появилась и нужно время, чтобы всё сгладилось... Сейчас она к себе Катюшу забрала, и я один домой приехал. Но на ночь я всё равно солнышко домой заберу, завтра ведь воскресенье, а я не могу без неё спать. В те дни, когда В.С. её на несколько дней забирает, я разбитый весь день хожу, делать ничего не могу, как в тумане всё. А заберу её, уложу спать - и сам валюсь в кровать как мёртвый. И даже не снится ничего в такие ночи...
Ты не обращай внимания, Катёнок, на слова этой Т.П. Я сейчас подумал, что ты можешь расстроиться... Просто Катюша маленькая, хрупкая, как мама говорит - тонкая кость... Мама гордится, что этим она на неё похожа... Здоровье у нас в полном порядке, прививки все вовремя сделаны, я слежу за этим, ты не переживай. Она всегда весёлая, смеётся. Так смешно смеётся, Катюнь, Малина её специально смешит и потом весь растекается, когда она смеяться начинает... Вообще, Малину дети любят, идут к нему. Он никак понять не может, откуда это у него. А чего тут понимать, когда я вижу, что ему самому доставляет удовольствие с ними возиться. Я вот к другим детям спокойно отношусь, даже раздражают они меня иногда, удивляюсь, как они могут так орать и в истерике биться. Катюша ведь никогда такой не была. А у Малины как-то хватает терпения выдерживать всё это, ещё и успокаивает их... Это я в основном про Никиту говорю, Удальцовых ребёнка, ну, и другие дети во дворе тоже, Малиновский иногда в машине сидит с открытой дверью, когда я с Катюшей на улице... Он даже расстроился, когда Л.В. к нам переехала, подумал, что теперь не будем с Катюшей гулять. Как будто мы часто во дворе гуляем... Мы ведь в основном ездим за город, и тоже всё время с ним. Значит, и к другим детям привязался, и с ними ему нравится возиться, не только с Катюшей... Хотя, конечно, не будем с тобой забывать, что дети с мамами во дворе гуляют, а это для Малиновского имеет не самое последнее значение. Но справедливости ради скажу, что ничего такого я не замечал, да и есть у него кто-то, только он не колется кто...
Скоро уезжать, Катюнь. Уже совсем скоро, ты помнишь... Стараюсь не думать об этом, это каждый раз такая мука, даже если на несколько дней. А тут целая неделя. Я никогда ещё не уезжал от вас так надолго. Но надо ехать, Милко не простит, он так мечтал, чтоб коллекция в Греции продавалась… Я собирался послать Малиновского, но Милко заартачился, опять поругались. У нас и так отношения с ним сложные, странные… Да он по большому счёту и прав. Если хотим, чтоб магазины работали, сначала всё равно надо ехать мне. Никто лучше тебя, родная, этого не понимает, так что и объяснять не надо…Но я всё равно всегда другие варианты рассматриваю, если можно не ехать – не еду. Не представляю, как я буду так долго без Катюши, без тебя. Но я тебе буду писать оттуда, обязательно буду писать. Я уже не могу без этих писем, как без твоей руки… А там, далеко от тебя, я буду писать и представлять, что держу твою руку. Как держал вчера, сегодня и буду держать завтра. Всегда, любимая, всегда...
-------------------------------------------------------------------------------------
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Ого!
ну лан...что осталось)....
)а его нет...внимания нет...и что делать бедной влюбленной девочке...(если она конечно бедная и очень влюбленная)....
Не удивительно, что Андрей смирился (увидела его именно такого- что-то делает, но по инерции, а вот без Кати худо-бедно, но живёт. 
) Шансов вернуть мало-мальски дееспособную Катерину почти не осталось. Может, хоть за неделю, пока не будет Жданова, она придёт в себя? 
