|
Притча о любви.
Когда-то давным-давно на Земле был остров, на котором жили все духовные ценности. Но однажды они заметили, что остров стал уходить под воду. Все ценности сели на корабли и уплыли. На острове осталась лишь Любовь. Она ждала до последнего, но когда ждать стало уже нечего, она тоже захотела уплыть…
Тогда она позвала Богатство и попросила взять её на корабль. Но Богатство ответило:
- На моём корабле слишком много золота и драгоценностей, для тебя здесь нет места.
Когда мимо проплывал корабль Грусти, Любовь попросилась к ней. Но Грусть ответила
- Извини, Любовь, но я такая грустная, что мне надо всегда оставаться в одиночестве.
Тогда Любовь увидела корабль Гордости и попросила у неё о помощи. Но Гордость ответила, что Любовь нарушит гармонию на её корабле.
Рядом проплывала радость, но она была настолько занята своим весельем, что даже не услышала о призывах Любви.
Тогда Любовь совсем отчаялась.
Как вдруг позади себя она услышала голос:
- Пойдём, Любовь, я довезу тебя…
Любовь обернулась и увидела старца…
Ему было двадцать семь, когда он влюбился. Сначала это чувство казалось ему просто лёгким увлечением милой девушкой, улыбка которой очаровывала, а смех звучал заразительно и искренне. Он тогда только-только выбился в начальники, чувствовал себя на коне, амбиций было выше крыши, самоуверенности в собственной неотразимости - ещё больше. Роман начался с ничего не значащего флирта. Она осторожно относилась к его банальным ухаживаниям, а потом, отпустив тормоза, ураганом ворвалась в его жизнь, затмив собой всё и вся. А он и не понял, что пустил её не только в свою постель, но и в сердце. Она пела по утрам на его кухне - вместе с ней пела его душа; она смеялась над его шутками - он готов был шутить постоянно; она расстраивалась, когда что-то не ладилось на работе – он из кожи вон лез, чтобы отвлечь от хандры. Не учёл он только одного – вокруг неё полно мужчин. Ревность стала вгрызаться в сердце, постепенно, шаг за шагом затмевая собой любовь и нежность. Он хотел, чтобы его любимая женщина принадлежала только ему, но приходилось делить её и с её работой, и всеми клиентами и партнёрами, которые слетались к ней как пчёлы на мёд.
Его упрёки и её оправдания вымотали обоих. Он стал раздражённым и злым, она по утрам вставала совсем бледной и какой-то измождённой. А потом с ней стали случаться обмороки, и он взволновался не на шутку.
Однажды, когда они ехали домой, она вдруг сказала, что беременна. А он… испугался и, совершенно не контролируя себя и свои эмоции, язвительно уточнил, уверена ли она в отцовстве.
Как он мог забыть о её взрывном характере и горячности?!
Ночь они провели в разных комнатах. На следующее утро, не сказав ни слова, она ушла, а он не стал держать.
Через месяц он плюнул на свою гордость и пришёл к ней на работу. Застал её в компании какого-то смазливого паренька. Она смеялась, а он, положив руку на диван за её спиной, шутил.
Не выдержал. Буквально выхватил её из рук красавчика.
- Ты носишь моего ребёнка и флиртуешь с кем попало?
Она резко высвободила запястье из его крепкой хватки и зло рассмеялась ему в лицо.
- Забудь о ребёнке.
- Ты что? Сделала аборт?
- Зато я теперь не мучаюсь сомнениями в отцовстве.
С тех пор прошло уже пять лет, а он до сих пор не может унять боль оттого, что сам подтолкнул её к убийству их ребёнка. Не может простить этого ни себе, ни ей.
- Доброе утро.
Охранник оторвал взгляд от монитора, где отражался вход в подъезд, и поднял голову.
- Доброе…
- Я к Жданову, - сказал мужчина, нетерпеливо посмотрев на часы. - Не подскажите, какой этаж?
- Шестой.
- Спасибо, - поблагодарил он и направился к лифту.
Жданов очнулся от громкого перелива мелодии дверного звонка. Мгновенно распахнув глаза, Андрей уставился пустым взглядом в потолок, медленно соображая, где находится.
В кресле. В гостиной. В собственной квартире. Сушняк во рту и гудит голова. Значит, вчера напился. Мало того, спал. Чёрт побери, проспал почти всю ночь!
Жданов обвёл сонным взглядом комнату. Рядом на журнальном столике стояла откупоренная и приговоренная больше чем на половину бутылка коньяка.
… Достал её потому, что слова, брошенные Катей напоследок, всё никак не выходили из головы:
««Зималетто» - это твой крест, так же как и ты – мой крест, который мне нести всю жизнь». Что она этим хотела сказать? Что если компания разорится, то Катя будет чувствовать свою вину до конца жизни?
Бред! – усмехался Жданов, делая глоток обжигающего напитка. Вся её речь сводилась к тому, что чувством вины из-за развала «Зималетто мучаться будет именно Андрей. А он и не пытался опровергнуть, да и не смог бы – Катя сказала лишь то, в чём он сам себе не хотел признаваться, думая только о мести Воропаеву.
Но она ведь подписала доверенность на имя Воропаева, - размышлял Жданов. – Тогда всё выглядит вполне логично…
Кроме одного, - шептал противный голос внутри. – Только доверенность… А доверенность легко как подписать, так и отозвать. Она же не переписала компанию на него, хотя могла бы. И когда ты уехал, между прочим, она не ушла, оставив Совет директоров самостоятельно разбираться в сложившейся ситуации, а сама осталась управлять компанией.
«... Я искренне старалась вытащить «Зималетто», - напомнил всё тот же противный голос, а память подкинула слова Малиновского:
«Всё равно уже ничего не изменить, а за свои ошибки мы с Катькой сполна расплатились…»
Как трогательно, - сам над собой злорадствовал Андрей, подливая коньяк в бокал. – Только работу её я, кажется, тоже без внимания не оставил. Так что, Екатерина Валерьевна, можете быть уверены, Вашу «Никамоду» Вы получите на руки в целости и сохранности, а, учитывая то, как играет на бирже Ваш друг, ещё и с преумноженным капиталом. Думаю, это достаточная оплата за Ваши «искренние старания вытащить «Зималетто»».
Жданов поднял бокал, словно Катя сидела рядом, показывая, что пьёт за неё, и опрокинул в себя спиртное.
…Хотя за Ваше предательство и за возможность Сашеньки посмеяться надо мной вдоволь, я даже, наверное, слишком щедр. Тем более что без работы Вы не остались, да и без кавалера, видимо, тоже.
Андрей вспомнил, как Катя садилась в машину Полянского, когда тот открыл перед ней дверь. Сколько изящества и достоинства было в её движениях, абсолютное отсутствие какой-либо скованности и неуверенности, сопровождавших её, когда она садилась в машину к нему, Жданову.
…Интересно, милая, у тебя с ним уже что-то было или Герман оказался гораздо благороднее и терпеливее меня?
Конечно, - продолжал он мысленно накручивать самого себя, - Герман – мужчина холостой, перед ним не маячит невеста, благодаря которой он занимает свой пост, не надо скрываться и таить свои пылкие нежности до того момента, пока вы не окажетесь наедине.
Жданов снова глотнул коньяка. Обида, ревность и злость распаляли его всё больше и больше.
…А уж я-то знаю, какой ты можешь быть «наедине»… Ты с ним тоже такая, родная моя, а? Наверное, поэтому ты тогда так рвалась к нему, а я получил хорошую затрещину за поцелуй… А когда-то, Катенька, ты клялась в любви мне… Или… всё-таки не клялась? А я, дурак наивный, почти клялся.
Господи, а он-то думал, что так чертовски больно, как после того злосчастного Совета, уже никогда не будет! Делал всё возможное, чтобы не дать чувствам и эмоциям взять контроль над холодным безучастным рассудком. И ненавидел себя за то, что сейчас не может остановить этот невыносимый поток жалости к себе.
Слабак! Размазня! Тряпка! – твердил себе и всё подливал и подливал коньяка в стакан.
Зажатость мыслей постепенно растворялась в алкоголе, расслабляющем весь организм, и мозг стал заполняться воспоминаниями, внезапно вырвавшимися на свободу.
«Воропаев её к стенке припер, неужели ты не понимаешь? Вопрос нашего разоблачения был вопросом времени!»
«Я просто видел, как Пушкарёва лезла из кожи вон, когда управляла «Зималетто». И заметь, она могла на всё плюнуть и уйти в тот же день, когда ты уехал в Америку. А она осталась! Ты пытался задуматься, почему она эта сделала?»
«Ты пытался задуматься, почему-она-это-сделала?.. Почему она это сделала?.. Почему?..»
Мысль пришла мгновенно, и Андрей, не задумываясь ни секунды, запустил руку в карман брюк и выудил сотовый телефон. Трубку долго не снимали, а потом послышался недовольный сонный голос::
- Жданов, мать твою, ты на часы смотрел?
- Малиновский, почему она это сделала?
- Кто? – не понял Роман. – Что сделала?
- К-катя. Осталась. Почему?
- Катя?
- П-подожди! – с трудом проговорил Жданов, снова глотнул коньяка и поставил бокал на стол, при этом хорошенько стукнув им о столешницу.
- Андрюх, ты где? Жданов, ты что, пьёшь?
- Я пью, - подтвердил Андрей. – А разве я не заслужил за сегодняшнее представление? Оч-чень даже, по-моему!
- А по-моему, ты не просто пьёшь, ты уже напился до чёртиков! – Малиновский окончательно проснулся, и в голосе чувствовались нотки беспокойства. - Слушай, давай я приеду. Ты где?
- Заткнись, Малина! – отрезал Андрей. – Приезжать никуда не н-надо! Я дома. Сижу себе мирно в кресле и думаю о жизни...
Роман шумно вздохнул.
- Заметно.
- … и вот что надумал, - продолжал Жданов. – Ты мне сказал как-то, что Пушкарёва могла уйти из «Зималетто» вслед за мной и не ушла. Так вот, ты спросил, задумывался ли я над тем, почему она это сделала. Помнишь?
- … Помню, - осторожно согласился Малиновский.
- Почему?
- Что – почему? Почему я спросил?
- Не-а. Почему она это сделала?
Малиновский молчал, и Жданов разразился злым хохотом.
- Не знаешь! А я вот знаю. Она просто хотела добить меня окончательно. Сначала она умело водила меня за нос, докладывая обо всём Воропаеву, а потом, когда я обо всём узнал, решила показать, что я, в принципе-то, и не нужен. Я был просто марионеткой…
- Андрюх, кончай пить! Ты сам не соображаешь, что несёшь! – перебил Рома.
- Нет, я как раз таки соображаю.
- Не соображаешь! – заверил друг. - Это я попрос… заставил её остаться в «Зималетто».
- ЗАСТАВИЛ?
Когда Малиновский рассказывал Жданову о том, почему Катя ничего не сказала о Воропаеве и что было после Совета, ограничился лишь сухими фактами: «шантажировал, согласилась, поставила условия, подставил, решила управлять компанией и дождаться тебя, чтобы переписать на твоё имя «Никамоду». Тогда Рома не догадывался о том, что в этой истории всё гораздо сложнее и дело не только в амбициях и честолюбии. В тот вечер, когда он обнаружил рисунки, раскиданные по всей ждановской квартире, понял, что совершил катастрофическую ошибку, но было уже поздно. Андрей закрылся от всех и вся. Как дикий волк уполз в самую гущу леса и штопал там свои раны наживую, стискивая зубы и запрещая себе стонать от боли.
Сегодня что-то произошло, - решил Малиновский. – Что-то, что заставило его вылезти из своей норы. Он «вернулся в дело» и теперь сам, САМ заговорил о Кате. Вопрос в том, будет ли он слушать…
- Перед тем, как я ещё кое-что скажу тебе, мне надо знать…- осторожно поинтересовался Малиновский. - Ты точно готов нормально воспринимать информацию или мозги у тебя вообще уже не работают?
Голос Малиновского перестал быть взволнованным. Он стал серьёзным. Жданов мотнул головой, словно прогоняя хмель.
- Андрюх?
- Говори.
- Начну издалека, - предупредил Роман. - … Когда ты попал в больницу, у нас с Катей был выбор: продолжать скрывать информацию или сразу всё честно рассказать Совету директоров. Как ты понимаешь, по большому счёту, моё решение было не таким уж важным, несмотря на то, что в любой ситуации я буду на твоей стороне. Но отчёты липовые составлять предстояло не мне, а Кате, и всё зависело только от неё.
- Тогда ты тоже её заставил?
Малиновский выразительно хмыкнул в трубку.
- Ты думаешь, я мог себе это позволить в тот момент? Нет, Жданов, твоя помощница сама сказала мне, что будет тащить на себе всё, в том числе и ложь о состоянии дел в «Зималетто», пока ты не выздоровеешь. Мысль улавливаешь? Я её не заставлял и даже ещё попросить не успел. Она первая решительно мне заявила, что никому о «Никамоде» мы рассказывать не будем.
- Ты забыл сказать, что Воропаев уже об этом знал.
- Может быть, но Катя, - Малиновский сделал акцент на имени, - Катя ещё тогда не знала о том, что ему всё известно. Он пришёл к ней со своими условиями позже... Ты понимаешь, Андрюх, на что она решилась? Если бы потом Воропаев со своим «открытием» пришёл не к ней, а к твоему отцу, то… её обвинили бы в воровстве в особо крупных размерах…
- Ничего подобного, - остановил его Жданов. – Я с самого начала предупреждал вас обоих, что всю ответственность беру на себя.
- Ты здесь был бы совершенно не причём. То есть я неправильно выразился. Конечно, причём, но… сын лежит в больнице, и, возможно, ослеп на всю оставшуюся жизнь… вряд ли бы твой отец начал разбираться с тобой из-за компании. А вот на Пушкарёву и, наверняка, на меня он мог спустить всех собак. И потом, мы точно не знали, восстановится у тебя зрение или нет. Так Катя взвалила на себя огромную ответственность.
Сердце глухо и медленно билось в груди. Тогда, после аварии, решение Пушкарёвой и Малиновского молчать о «Никамоде» виделось совсем в другом свете. Жданов, не смотря ни на что, был уверен, что всё останется в тайне, поэтому, конечно, был благодарен и Кате, и Роману, но не до конца, как оказалось, осознавал, что они для него сделали. Он начал понимать это только сейчас, вспомнив, насколько натянутым осталось отношение отца к Кате, даже после того, как она два месяца пробыла президентом «Зималетто» и за это время кризис в компании миновал.
- Ты меня слышишь, Андрей?
- Слышу.
- Продолжать?
- Да.
- После того Совета… ну, когда всё выплыло наружу и ты ушёл в оскорблённых чувствах, твоя Катерина...
- Она не моя! – процедил Жданов.
- Хорошо, не твоя Катерина упала в обморок.
- Что?
- Да, дорогой мой, да. А ты как думаешь, она столько времени жила в страхе за то, что либо ты узнаешь о Воропаеве, либо Воропаев расскажет твоему отцу о «Никамоде» и фальшивых отчётах. Так к тому же, как сейчас я понимаю, между вами тоже было не всё просто. В общем, Жданов, от «скорой» она отказалась, но почти умаляла твоего отца отпустить её домой отдохнуть. На завтрашний день она обещала прийти и подписать любые документы. Думаю, не надо описывать, какими взглядами её провожали. Ну а я вызвался Катеньку подвезти до дому, до хаты. В общем, по пути выдвинул ей свои условия. Надавил на то, что Воропаев…
- Я помню, помню, - перебил Жданов и сглотнул. В горле пересохло. Он как будто воочию увидел все те взгляды презрения, которые по идее должны были быть устремлены на него, а получила Катя. Он в это время просто сбежал «в оскорблённых чувствах». – Это ты мне уже говорил. Про то, что сказал Кате, что Воропаев распродаст компанию, а отец не может управлять и всё равно ему её передаст. Не надо повторяться.
- А я не буду повторяться, - спокойно отозвался Малиновский. – Я тебе другое хочу сказать. Как ты думаешь, Катя не знала, что в компании её теперь все ненавидят? Я имею в виду руководство.
Жданов молчал.
- Да, - ответил за него Роман. – Она знала. Но согласилась, хотя прекрасно представляла, что каждый её шаг будет рассматриваться под микроскопом и даже на уважение со стороны директоров ей рассчитывать не приходится. И это, заметь, при том, что ни я, ни она понятия не имели, когда ты вернёшься, чтобы переписать на тебя доверенность на «Никамоду».
- К чему ты клонишь?
Выпитое спиртное давало о себе знать только лёгким головокружением, на мозг хмель уже не действовал.
- Я к тому, Жданов, что она опять осталась вместе с тобой, взяв на себя всю ответственность, понимаешь?
- В этот раз не стоило таких жертв. Переписала бы на Воропаева, как с самого начала стремилась, и дело с концом, - не своим голосом проговорил Андрей, и Малиновский рассмеялся.
- Ты себя слышишь? Она СПАСАЛА от Воропаева компанию. Не просто компанию, Жданов, ТВОЮ компанию, понимаешь? Она спасала ТЕБЯ!
У Андрея вдруг перехватило дыхание, а в затылке заныло с такой силой, что Жданов готов был застонать.
- Так, хватит! – стиснув зубы, процедил он. – Я всё понял!
- Нет, - не дав сбить себя с мысли, быстро заговорил Роман. – Ты сам начал этот разговор, и ты меня дослушаешь! Осталась самая малость. Я бы никак не смог на неё надавить, заставить и убедить в необходимости управлять компанией, если бы Катя...
Малиновский замолк, осознав вдруг, что Жданов действительно его слушает. В первый раз за столько времени ни одно слово Романа не оказывается пустым.
-… она сказала, что любит тебя. А это и есть ответ на твой вопрос, почему она осталась.
Рука дрогнула, и большой палец, лежащий на кнопке отбоя, тоже. Телефон выключился. Жданов изо всех сил стиснул его в руке.
«Она спасала тебя…»
«Она сказала, что любит тебя…»
«Я люблю тебя, Андрей Жданов…»
«Я люблю Вас, Андрей Павлович, и никогда Вас не предам…»
- Но ты предала! ПРЕДАЛА меня!
«Она спасала твою компанию…»
«Воропаев её к стенке припер, неужели ты не понимаешь?..»
« А она осталась. Ты никогда не пытался задумываться, почему она это сделала?»
Господи!
Он застонал и, швырнув телефон на пол, обхватил голову руками.
« - Андрей, послушай меня…
- Сейчас, Кать, сейчас ты мне всё скажешь… в моей жизни не было ничего серьёзного кроме «Зималетто». У меня была цель - доказать отцу, что он ошибся: на меня можно положиться и за меня не должно быть стыдно…»
«- Скажи, если компания развалится, тебе станет легче? Тогда у тебя получится всем доказать, что ты чего-то стоишь?
- С чего ты решила, что я кому-то что-то доказываю?
- Я знаю. Ты сам мне обо всём рассказал. Помнишь?»
Он сам сказал ей, что доказать отцу свою состоятельность – главная цель в жизни. Он сам вынудил её лгать ему и держать Воропаева в стороне, чтобы он ничего не смог рассказать
Бо-оже, помоги ему! Он САМ во всём виноват.
А она ни разу не обвинила его в этом, терпела столько времени, а потом молча ушла, когда он буквально прогнал её.
Она… она просто любит?!
«Мы все иногда ошибаемся, когда думаем, что делаем лучше. Павел Олегович тоже ошибся. Понимаешь?.. Я знаю, Андрей, как это больно, когда человек, который тебе дорог, разочаровывается в тебе, а ты осознаёшь, что исправить что-то и оправдаться – невозможно».
Жданов уставился окаменевшим взглядом в одну точку.
… Она говорила не только о нём, об Андрее, она говорила и о самой себе. Как же он не понял этого сразу?!
« …ты не простил Павла Олеговича, чего уж говорить обо мне...»
Она думала и думает, что отец для него важнее, чем она. «Зималетто» важнее, отец важнее, Кира важнее, все важнее – кроме неё, Кати. Она всегда так думала! Господи, и любила его несмотря ни на что…
Если бы Жданов мог сейчас зарыдать от собственной беспомощности и никчёмности, он бы зарыдал. Но он не мог. Боль и отчаяние скрутили так сильно, что он не мог даже пошевелиться.
Глаза защипало от рези, под дых то и дело попадали удары. Из ниоткуда. Изнутри.
Что. Я. Наделал?
Воропаев оказался прав. Ветряные мельницы. Жданов всё это время боролся с ветряными мельницами – сам себе придумал месть, обиду, даже не попытавшись разобраться. Говорил Малиновскому, что теперь никому и ничего не должен, а на самом деле тешил свою гордость: вот смотрите какой я, молодец-удалец! Без меня вы ничего не сможете!
Таил злобу на отца, а, в действительности, привык считать себя во всём на коне, а когда «облажался», как сказала Яна, даже не смог открыто признать свою ошибку. Задрал нос и строил из себя гордого и неприступного.
Чего он добился?..
Чуть не довёл компанию до краха и потерял самого дорогого на свете человека?..
… Как же мне теперь оправдаться? КАК ОПРАВДАТЬСЯ?..
Воспоминания о вчерашнем вечере вихрем пронеслись в голове, оставив после себя привкус горького отчаяния. Жданов чувствовал себя так, словно из него вытрясли душу, закидали её ржавыми гвоздями, а потом вернули на место.
Мелодия дверного звонка снова заполнила квартиру. Андрей тяжело поднялся с кресла, спина и шея от неудобного положения затекли и сейчас болели. Помотав головой туда-сюда, Жданов прошёл в прихожую и распахнул дверь.
- Доброе утро. Прости, если разбудил.
- Гер… - голос охрип, и Жданов прокашлялся. – Герман? ЗдорОво!
Он посторонился. Полянский зашёл в квартиру. Пожали друг другу руки.
- Что-то случилось?
- Да. Мне надо с тобой поговорить.
- Проходи. – Андрей кивнул в сторону гостиной и закрыл входную дверь.
Когда оба были в комнате, Жданов окинул её взглядом.
- Присаживайся куда-нибудь… На диван.
- Спасибо. Постою, - отказался Полянский. – Я ненадолго.
- Я сейчас. Прости, пить охота. Вечерок вчера был не особо приятным.
Жданов выглядел не лучшим образом: небритый, рубашка помята и абы как заправлена в брюки. Осунувшееся лицо, синяки под глазами.
Герман всё ещё сомневался в том, что поступает правильно. Но бросать начатое на полпути он не привык.
- Я сегодня уезжаю, - с места в карьер начал Полянский, когда Андрей вернулся.
Жданов недоумённо на него посмотрел – Герман отчитывается перед ним, что ли? - но всё же спросил:
- В командировку?
- Да, в командировку.
- Понятно.
- Катя едет со мной, - сказал Полянский и в упор посмотрел на Андрея. Тот, не донеся стакан с водой до рта, замер.
- И… что?
- Она едет НЕ в командировку.
- Что ты имеешь в виду? – после некоторого молчания раздался голос Жданова.
Я имею в виду, - про себя ответил Полянский, - что женщина, которая ждёт от тебя ребёнка, уезжает навсегда. Уезжает от тебя. Но вслух произнёс не всё, что хотел бы сказать:
- Если она уедет, то больше не вернётся.
Андрей залпом допил воду, вытер тыльной стороной ладони рот, и молчал.
Герман почти пожалел, что не послушался голоса разума и пришёл сюда. В первый раз он нарушил свои собственные принципы и попытался влезть в чужую жизнь, чужие отношения. Причиной этому была Катя Пушкарёва. Тогда, у больницы, решение о том, что будет заботиться об этой женщине и помогать ей, Полянский принял мгновенно. Положа руку на сердце не столько из-за неё самой, сколько из-за её ребёнка и из-за собственного чувства вины перед своим неродившимся малышом. Так Герман надеялся хоть частично избавиться от боли утраты. К Жданову он пришёл уже не из-за беременности Кати, а из-за неё самой. Только дурак не понял бы, что она до сих пор любит Андрея. Герман был не дурак, но чувствовал себя сейчас именно им. С чего он решил, что Андрей испытывает такие же чувства к Кате?!
- А почему ты мне об этом говоришь? – глухо спросил Жданов.
Сам себе удивляюсь, - мысленно усмехнулся Полянский.
- Мне показалось, что тебе это будет важно знать. Видимо, ошибся. - Герман пожал плечами. – Ладно, извини, что разбудил.
Полянский направился на выход. Уже у дверей его остановил взволнованный голос Жданова.
- Подожди, Гер. Ты не ошибся.
Вокзал был похож на пчелиный улей. Всё как всегда: туда-сюда сновали толпы приезжающих и уезжающих, огромные и не очень чемоданы, сумки, баулы, стук колёс - суматоха.
Катя не обращала ни на что внимания, осторожно пробираясь в людской толчее. Маленький чемодан поместил в себя только самое необходимое, да и то лишь на первое время – совсем скоро ни одна вещь из нынешнего гардероба не будет впору.
Когда Катя сказала, что предпочла бы отправиться на поезде, а не самолёте – с детства боится летать! – и встретиться они с Германом могут уже в Питере, Полянский возражать не стал.
- Прекрасная идея! – поддержал он. – Проводницы мне внушают больше оптимизма. А в аэропорту у девушек на паспортном контроле всегда такой взгляд… Мне сразу хочется признаться, что у меня в портфеле золото, ценные меха, пару взрывчаток и ядерная бомба. А сам я террорист-смертник в пиджаке.
Кате с трудом удалось убедить Германа не приезжать за ней, заверив в том, что провожать её будут родители. Родителям, наоборот, она сказала, что у подъезда ждёт Герман. На самом деле это время в такси от дома до вокзала Кате хотелось побыть одной.
Устроившись рядом с водителем, она расслабилась и откинулась на спинку сидения, стараясь не думать ни о чём. Взгляд случайно зацепился за фотографию, прикрепленную рядом с приборной доской. Мальчик лет четырнадцати обнимал золотовласую малышку, которой было годика четыре или пять.
- Это мои сорванцы, - пояснил таксист, заметив интерес своей пассажирки.
- Очень милые! – улыбнулась она.
- Я бы поспорил. Но, думаю, Вам будет это не особо интересно.
Он был прав, но Кате показалось слишком невежливым согласиться.
- Нет, что Вы! Наоборот, я бы с удовольствием послушала.
Таксист оказался хорошим рассказчиком, и Катя хохотала до упада. Мужчина явно пытался быть серьёзным и сердитым, «жалуясь» на своих сорванцов, но взгляд его светился теплом и нежностью. Гордился.
- … А сегодня вообще был номер. Вчера устал как собака, работал допоздна. Лёг и сразу вырубился. Утром очнулся от того, что голова раскалывается, а на живот что-то давит. Носом - не вдохнуть. Думал всё, подыхаю. Открываю глаза, и что я вижу?! Алиска сидит у меня на животе и изо всех сил сжимает мой нос, как будто хочет его раздавить. Другой рукой она что-то дёргает над моей головой, и это что-то по этой самой голове бьёт со страшной силой. Увидела, что я проснулся, и по-деловому мне заявляет: «Пап, ты не мог бы втянуть нос, а то я, думаю, противогаз на тебя так и не залезет». Оказывается, Денис вчера притащил откуда-то противогаз и сказал сестре, что набалдашник на нём для носа, чтобы человек не храпел. Он так пошутил. А я чуть не лишился носа и рассудка.
Катя снова рассмеялась.
- Ну что…. в конце концов, объяснили дочери, для чего нужен противогаз?
- Объяснил. Потом надел, - он замолк на минуту и бросил взгляд на девушку. Она в предвкушении ждала окончания. – Дитё убежало в детскую и не выходило оттуда, пока жена моя домой не пришла. Так мне потом ещё и досталось. Алиска вышла и выкинула противогаз в мусорку. «Мам, - говорит, - я тут подумала, пусть папа лучше храпит, ладно?!»
Катя так долго смеялась, что на глазах выступили слёзы. А потом отвернулась, сделав вид, что заинтересовалась происходящим за окном. Уже не смеялась, ревела.
У неё не будет такой жизни. Её малыш не залезет на живот к отцу и не будет пытаться надеть противогаз. Ей никогда не испытать того, что чувствует женщина, когда её маленькая дочка говорит: «Мам, а вот папа…». Она не узнает, как светятся глаза Андрея, когда он рассказывает про их ребёнка…
Катя судорожно стала вытирать кулачком солёные капли под глазами.
Хватит, - говорила она самой себе. – Хватит! У тебя и твоего ребёнка будет замечательная жизнь! У нас будет всё хорошо. Очень хорошо!
- Вы, - взглянув на неё, тихо спросил водитель, - Вы плачете?
Катя вскинула голову и быстро заморгала. Ей быстро удалось взять себя в руки – натренировалась уже!
- Нет, это от смеха. У Вас действительно замечательные дети.
- Да, - улыбнулся таксист. – Вы правы. А вот мы и приехали!
Катя расплатилась, покинула машину и теперь пробиралась к перрону, где у вагона её должен был ждать Герман.
Он попал в поток людей, спешащих в обратную сторону. Расталкивая всех локтями, двигался вперёд и не замечал ничего вокруг: ни гневных взглядов, обращённых на него, ни возмущённых замечаний, ни толчков в отместку.
Он должен был успеть и призывал на помощь всех мыслимых и немыслимых всевышних, чертей и нечистей помочь ему.
Она не может уехать! Она не может оставить его, чёрт всё побери!
Он не думал о том, что скажет ей, когда увидит. Не знал, как будет смотреть ей в глаза. Не представлял, как сможет всё объяснить.
Слова для объяснения он подберёт потом, позже, когда она окажется рядом.
Он будет умалять выслушать его, держать за руку и уже больше никуда от себя не отпустит.
Он покается перед ней. Расскажет, что только теперь понимает, каким был кретином, когда взвалил на её хрупкие плечи свои проблемы. Теперь он всё понимает, ВСЁ.
Согласилась на сделку с Воропаевым – из-за него.
Молчала – из-за него, потому что знала его характер и знала какие последствия могут за собой повлечь принятые наспех решения.
Осталась в «Зималетто» - из-за него же, из-за Андрея.
Господи, он будет просить у неё прощение за то, что ей пришлось пережить из-за него. Он будет вымаливать у неё это прощение, если успеет. Только не было бы поздно!
- Сумасшедший какой-то! – вскрикнула женщина, когда Андрей бесцеремонно отпихнул её с дороги.
Он был согласен. Да, сумасшедший. Потому что не понимал, что с ним происходит. Внутри всё трясло как в лихорадке.
То жарко было, то тут же обдавало холодом, когда глаз выхватывал кого-то, похожего на Катю.
То взмывал ввысь от предвкушения встречи, то падал вниз, страшась не успеть.
А сердце выбивало только один ритм: « Я люблю тебя! Я тебя люблю!»
Когда в кармане заиграл телефон, Андрей ответил на звонок, уже выскочив на перрон. Глаза судорожно вглядывались в номера вагонов.
- Привет, Жданов! – весело сказала Яна.
- Привет! – автоматически ответил Андрей.
«Пятнадцатый, а мне нужен третий…».
- Дорогой мой, я надеюсь, мы увидимся сегодня на торжественном подписании договора?
«…Четырнадцатый…»
- Не знаю.
- Ты что, не придёшь?
«…Чёрт, бегом, что ли, бежать?»
- Не знаю.
- Ты, вообще, со мной разговариваешь?
«…Тринадцатый…»
- Не знаю.
-… Мило.
- Не знаю.
- Внимание! – изо всех сил рявкнула в трубку Яна. – Жданов, выйди на связь! Чего ты не знаешь?
«…Одиннадцатый…»
Она всё-таки заставила его услышать себя.
- Янка, прости, я сейчас немножко плохо соображаю. Ты зачем звонишь?
- Мы с Кито настоятельно требуем, чтобы ты был на подписании договора.
Андрею понадобилось пару секунд, чтобы понять, о чём идёт речь.
- Я не знаю, Ян. Мне… мне нужно решить одно дело. Самое важное дело в моей жизни.
- Интере-есно и интригующе! Расскажешь?
- Не сейчас, прости.
- А когда?
- Не знаю.
- А ещё что ты не знаешь?
- Ян, я сейчас даже не знаю, жив я или нет! – нетерпеливо ответил Андрей.
- Ну как узнаешь… - усмехнулась Яна, но Жданов уже выключил телефон, потому что увидел Катю. Не раздумывая ни секунды, он бросился к ней со всей ног, но вдруг споткнулся обо что-то. Чья-то сумка отлетела от него, и по асфальту рассыпались яблоки.
- Опять ты, хулиган?! – раздался сзади недовольный голос.
Жданов резко обернулся и замер.
- Вы?
_________________
Жизнь — это то, что с вами случается как раз тогда, когда у вас совсем другие планы. /Джон Леннон/
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Да совсем не обязательно. Оно бывает и от отсутствия веры в человека, в его способность на поступок, в данном случае на мужской поступок. Ведь суть предательства – нарушение нашего доверия в наиболее важных для нас вещах, и начало ему – именно там, где заканчивается наша вера. Предать больнее всего, как можно догадаться, способен лишь близкий. Ведь именно к нему мы «поворачивались спиной», именно он владеет «секретной информацией», именно на него возлагались какие-то надежды. (с)
Я бы еще читала и читала. 
А уж искупление грехов Германа - это что-то 
учитывая их предыдущую встречу)
), а я вас читаю, наверстываю пропущенное за время отъезда. Спасибо вам за это наслаждение!
... ну раз Жданов все-таки созрел, то пусть сам справляется... а мы посмотрим, на что он способен... 
