|
***
Катя не была по природе своей боязливой и робкой девицей, и все же Иволгин сильно ее напугал. Она понимала, что этот человек способен на любую гнусность, и что он вряд ли оставит в покое Христину Юрьевну. Угрозы в адрес Александра Юрьевича также не показались ей пустыми словами. Катерина успокаивала себя тем, что Александр Юрьевич, уж верно, знает Иволгина лучше нее, и способен защитить себя и сестру; но хотя разумом она и понимала все это, сердце ее не покидала тревога.
Воропаев же был ужасно зол на себя за то, что не смог удержать своих чувств и в который раз оказался в преглупой роли отвергнутого поклонника. Он сурово приказал себе смириться с отказом раз и навсегда, и не искать в словах и взглядах Катерины какой-то скрытый смысл, перетолковывая их в свою пользу. Однако же сдержать это благое намерение оказалось куда как непросто. Часто он ловил на себе пристальный взгляд Кати, и во взгляде этом читалось самое горячее беспокойство. Наконец, решившись, она попросила Воропаева о приватном разговоре.
- Вы можете сказать мне, что это не мое дело, и будете правы, - начала она. – И все же я е могу просто остаться в стороне. Вы не чужой для меня человек и я… продолжаю считать вас своим другом. И Христина Юрьевна… я беспокоюсь за нее… и за вас, - с трудом закончила Катя. – Я знаю, я уверена, что вы приняли все меры, чтобы защитить сестру, но прошу вас, позаботьтесь и о себе!
Выдержка Александра Юрьевича подверглась в тот момент серьезному испытанию, и все же ему удалось сохранить спокойствие.
- Я ценю вашу заботу, Катя, но право слово, беспокоиться совершенно не о чем, - сказал он с легкой улыбкой. – Вы преизрядно демонизировали господина Иволгина, а ведь он всего лишь мелкий пакостник, не имеющий ни сил, ни средств мне навредить.
Катю его слова, казалось, не убедили.
- Умоляю вас, будьте осторожны, - произнесла она дрожащим голосом. – Этот человек способен на все – о, я это чувствую! Он захочет вам отомстить, как же вы не понимаете!
Взволнованный взгляд ее был устремлен на Воропаева; она прижимала руки к груди умоляющим жестом. Александр Юрьевич, забывшись, сделал шаг к ней навстречу.
- Катя, уверяю вас, что никакая опасность мне не грозит, - сказал он, отчаянно борясь с желанием поцеловать ее.
- Как вы можете быть настолько беспечны? Ведь если с вами что-то случиться – что будет с Христиной Юрьевной? Она так вас любит!
« А вы? Любите хоть немножко?» - чуть было не вырвалось у Александра Юрьевича, но он вовремя прикусил язык.
- Не стоит обо мне волноваться, - ответил он намеренно сухо. – Катя, давайте закончим этот разговор.
Катерина поникла головой.
- Понимаю, что у меня нет никакого права давать вам советы, - чуть слышно сказала она. – Но я беспокоюсь о вас, Александр Юрьевич. Я… я стольким вам обязана…
Совсем не эти слова хотел бы услышать от нее Воропаев; потому, нахмурившись и буркнув что-то нечленораздельное, он поспешил выйти из комнаты.
Александр Юрьевич действительно сделал все возможное, чтобы защитить сестру. Также он навел справки и узнал, что штабс-капитан находится в самом отчаянном положении – он был кругом должен, к тому же не самым приятным людям, и самое меньшее, что ему грозило, это тюрьма. Оставалось лишь немного подождать неизбежного развития событий, и проблема с Иволгиным разрешилась бы сама собой. Александр Юрьевич понимал, что штабс-капитану уже терять особенно нечего и что тот будет действовать всеми силами и не разбираясь в средствах; но он думал, что главное – не допустить Иволгина к сестре. Поскольку Иволгин не знал об истинной природе его отношений с Христиной и считал его своим соперником, и только, Воропаев не опасался шантажа, а больше, как он считал, штабс-капитан ничем не мог ему навредить. Александр Юрьевич считал себя проницательным человеком, и полагал, что вполне понял натуру Иволгина и образ его мыслей, а посему знает, чего от него ожидать. Автор былых времен, несомненно, вставил бы здесь многостраничное моралитэ о губительных последствиях излишней самоуверенности; но я воздержусь от тяжеловесных нравоучений, кои способны лишь нагнать скуку на читателей, и продолжу свое повествование.
Александр Юрьевич вел свой обычный образ жизни, и старался лишь больше времени проводить рядом с сестрой. Христина тоже уговаривала его быть осторожнее, но Александр Юрьевич лишь отмахнулся от ее увещеваний.
- Вы с Катей, сговорились, что ли? – с раздражением сказал он.
- Мы с Катей тебя любим, потому и тревожимся, - с печальной улыбкой отвечала ему Христина Юрьевна.
Воропаев еще больше помрачнел.
– По-вашему, я должен забиться в угол и не сметь носу высовывать, опасаясь преследований какого-то проходимца? – проворчал он.
- Ах, нет, мой милый! Но ты же знаешь, praemonitus praemunitus*.
Поразмыслив, Александр Юрьевич решил, что некий резон в этом изречении есть, и стал носить во внутреннем кармане сюртука заряженный револьвер.
Между тем, незаметно приблизился день премьеры «Сельской идиллии». Воропаев, уж конечно, не мог ее пропустить, но в этот раз ему хотелось, чтобы и Катя была с ним рядом в этот час. Поэтому за два дня до премьеры, за ужином, Александр Юрьевич завел разговор о том, что они давно уже никуда не выезжали, и что матушка, верно, совсем заскучала, и предложил посетить театр. Ольга Ивановна удивилась и с радостью согласилась на предложение сына. Правда, легкое недовольство у нее вызвало то, что Александр Юрьевич хочет и Катю взять с ними, но она не стала противиться, решив проявить великодушие.
- А что будут ставить. Александр Юрьевич? – спросила Катя.
- «Сельскую идиллию», - небрежно ответил он, и с радостью увидел, что у Кати загорелись глаза. В тот момент мысли Кати не были для него тайной – он видел, как в ней боролось желание увидеть пьесу любимого автора с неприязнью к людным сборищам, и как желание это одержало победу. Присутствие Ольги Ивановны позволяло соблюсти необходимые приличия, и к тому же избавляло от неловкого тет-а-тет.
Александр Юрьевич еле-еле дождался дня премьеры. И вот, наконец, они оказались в театре. Поднялся занавес. Воропаев смотрел - сперва с радостным волнением, потом с недоумением, и в довершение всего – с раздражением и злостью. Он не узнавал своей пьесы. Все реплики были обкорнаны самым варварским и безжалостным образом, самая суть искажена до неузнаваемости. Ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать всей этой невыносимой, жизнерадостной, самодовольной пошлости, что лилась из уст актеров.
- Какой вздор! – довольно громко вырвалось у Александра Юрьевича.
На него зашикали, и Воропаев вынужден был умолкнуть, но внутренне он кипел он бешенства.
На сцене премерзкая девица, у которой не было ровным счетом ничего общего с его Лизой, пропищала очередную глупость, и зал взорвался от хохота.
Воропаев сжал кулаки и искоса глянул на Катю. Если бы она тоже рассмеялась, он бы возненавидел ее в тот же миг, столько в нем скопилось яду. Но Катя смотрела на сцену с выражением вежливого недоумения на лице, и у Александра Юрьевича немного отлегло от сердца.
Он еле досидел до конца первого действия, и, не извинившись перед дамами, вылетел из ложи.
- Александр Юрьевич! – окликнул его полузнакомый господин под руку с обвешенной бриллиантами пухлой дамой. – Какая встреча! И как вам пиеска? На редкость забавная, не правда ли?
- Ах, давно я так не смеялась! – пропищала его спутница. – А помните, Петр Андреевич, как эта девица от жениха пряталась?
- А вы что скажете, Александр Юрьевич?
- Я скажу, - отвечал бледный от злости Воропаев, - что пьеса сия поставлена для дураков, и только полным дуракам и может понравиться.
Выпалив это в лицо ошеломленному господину, он быстрым шагом двинулся прочь. Больше всего Александру Юрьевичу хотелось напиться – чтобы забыть тот чудовищный кошмар, в который превратилась его бедная пьеса. Будь он здесь один, несомненно, он бы так и поступил, но присутствие Кати и матери удерживало его от этого шага.
Вернувшись к дамам, он предложил уехать прямо сейчас, до окончания представления, и Катя его поддержала, но Ольга Ивановна решительно им воспротивилась. Ей понравилась пиеса, она уже сто лет как не была в театре, и никуда отсюда не уйдет, а Саша ведет себя, как всегда, ужасно, и нисколько не заботится о матери! В таком духе она продолжала еще минут пять, и Александр Юрьевич принужден был смириться. С трудом он высидел до конца представления, мысленно призывая изощренные кары на голову режиссера и всех, кто имел отношение к постановке. Но вот, наконец, занавес пал, и можно было собираться домой. Воропаев вздохнул было с облегчением, но уже в фойе Ольга Ивановна встретила свою давнюю знакомую, и задержалась с ней поболтать. Александр Юрьевич был уже на пределе. Катя смотрела на него с удивлением и, казалось, с сочувствием.
- Это хорошая пьеса, поверьте, - тихо сказала она. – Я читала, в ней все совсем не так! Не понимаю, зачем они так все изменили.
- Изменили? Переврали, - процедил Александр Юрьевич. – И я прекрасно понимаю, зачем…
- Ах вот вы где! – раздался громкий и гневный голос. Шум вокруг поутих. Воропаев увидел, как к нему неровным шагом приближается тот самый господин, с которым он повстречался в антракте. Как ни старался Александр Юрьевич, он так и не смог вспомнить его имени. На сей раз дамы рядом с ним не было – его сопровождал какой-то худой нервный юноша.
- Милостивый государь! – прорычал господин. Он слегка покачивался и распространял вокруг себя сильный запах коньяка.– Вы меня оскорбили…
- Премного сожалею, - равнодушно ответил Воропаев.
- Что? Вы сожалеете? Ну уж нет, так легко вы не отделаетесь. Вы меня прилюдно оскорбили! Унизили! И я требую… трррребую…
- Сатисфакции! - тонко вскрикнул юноша.
- Да! Сатисфакции. Я вызываю вас!
- Боже мой! – взвизгнула Ольга Ивановна. – Саша, что происходит?
- Ровным счетом ничего, матушка, - сказал Александр Юрьевич. – Вынужден отклонить ваше любезное предложение, - обратился он к безымянному господину.
- Чтоооо? – тот побагровел. – Трус! Подлец!
- Подите проспитесь, любезный, - раздраженно бросил Воропаев.
- Вы не можете отказаться! – возопил юноша.
- Еще как могу, - ответил Александр Юрьевич. – Ведь я же трус и подлец. А сейчас прошу меня извинить, господа, я вынужден вас покинуть.
С этими словами он подхватил под руку Ольгу Ивановну и направился к выходу. Катя поспешила за ними.
- Я этого так не оставлю! – неслось им вослед.
- Боже мой, боже мой! – причитала Ольга Ивановна все дорогу. – Какой ужас! Какой позор! Ну почему, почему с тобой всегда так? Как мне теперь людям в глаза смотреть?
Воропаев молча выслушивал ее упреки, и, по правде говоря, пропускал их мимо ушей. Он сейчас мог думать только о своей изуродованной пьесе, а скандал и возможные его последствия очень мало занимали Александра Юрьевича. Катя тоже молчала и только временами бросала на него встревоженные взгляды. Наконец, они прибыли домой, и Ольга Ивановна немедленно отправилась к себе и приняла опийную настойку для успокоения нервов, а Александр Юрьевич закрылся в своем кабинете и принялся писать письмо знакомому литератору, изливая в нем всю свою злобу. Через какое-то время он услышал тихий стук в дверь.
- Заходите, Катя! – крикнул он, отложив письмо.
Дверь отворилась.
- Так и знал, что это вы, - сказал Александр Юрьевич, усмехнувшись.
Катя слегка покраснела. Она медленно подошла ближе к нему.
- Вечер для вас определенно не задался, - сказала она. – И я чувствую в том и свою вину.
- О, вы здесь точно ни при чем, – уверил ее Александр Юрьевич.
- Я думаю, что вы выбрали именно эту пьесу – из-за меня? – предположила Катя. – Потому что мне нравятся сочинения господина Тригорина. Ведь сами вы отзывались о его пьесах критически.
Воропаев некоторое время пристально смотрел на нее, борясь с желанием все рассказать.
- Нет, не из-за вас, - сказал он наконец. – Точнее будет сказать, не только из-за вас. Были причины и помимо этого. Так что можете не терзаться виной, Катя, вы не в ответе за мое плохое настроение и уж тем более за ссору с тем господином.
- Вы и впрямь его оскорбили? – спросила Катя.
- Я назвал его дураком. Боюсь, что да, он воспринял это как оскорбление, а не как констатацию факта.
- Вам свойственно потрясающее умение наживать себе врагов, Александр Юрьевич.
- Да, этим умением я владею в совершенстве, - признал он.
- Этот господин… он может чем-то вам навредить?
- Вообще-то я даже не помню, как его зовут, - честно сказал Воропаев.
- Вы назвали дураком незнакомого человека? – недоверчиво спросила Катя. – Не верю, должна же быть причина.
- Ему понравилась постановка.
- О господи! - Катя нервно рассмеялась. - Причина в этом, и только?
- Разве этого недостаточно?
- Так странно, - проговорила она. – Мне следовало бы осуждать вас за этот поступок, а я не хочу.
- Пожалуй, я дурно на вас влияю, Катерина Валерьевна.
- Несомненно, - кивнула она, пряча улыбку.
- И что же мы будем с этим делать? – Александр Юрьевич хотел сказать эти слова легким, шутливым тоном, но, как видно, не вышло. Катя вспыхнула и опустила глаза. Молчание затягивалось, и Александр Юрьевич боле не стал ее мучить.
- У меня еще много дел, так что прошу меня простить… - начал он.
- Не буду вам мешать! – с облегчением воскликнула Катерина и поспешила уйти. Александр Юрьевич смотрел ей вослед, досадуя на себя, на нее, на то, что все так глупо разладилось между ними, бесповоротно и окончательно, и что любой невинный разговор мог теперь обернуться мучительной неловкостью.
- Все вздор! – проворчал он и принялся опять за письмо.
Следующие дни были для него на редкость тусклыми и безрадостными. Он пробовал писать, но едва только вспоминал о том, что сделали с его детищем, как перо само выпадало из рук. Катя его избегала, что впрочем, Александр Юрьевич предвидел и совсем этому не удивлялся. Ему все опостылело, все его тяготило, и особенно глупая, неуместная его любовь. Стал он подумывать о том, не уехать ли ему на месяц-другой, взяв с собой Христину. Она уже достаточно окрепла для того, чтобы перенести долгую дорогу. Христина давно грезила об Италии, так почему бы не поехать туда? А впрочем, он куда угодно бы уехал, лишь бы подальше от Москвы. Александр Юрьевич исправно ездил на фабрику, но уже никак не мог заставить себя интересоваться делами. Ему даже пришла мысль продать Жданову свою долю, и если бы не обещание, данное отцу, Воропаев так бы и поступил. А от осознания, что каторга эта будет длиться до конца его дней, ему становилось еще более тошно.
Словно ему назло, Жданов в эти дни излучал жизнелюбие, был бодр, весел и так и сыпал шутками и остротами. Признаться, никогда еще Александр Юрьевич не был так близок к убийству, и с каким же облегчением он вздохнул, когда Андрей Павлович уехал на два дня. Впрочем, облегчение было недолгим. Коля Зорькин, который носился с каким-то небывалым проектом по благоустройству фабрики, в отсутствие Андрея Павловича, своего главного вдохновителя, взялся за Воропаева. Тот без обиняков высказал, что думает обо всех инициативных молодых идиотах, но Коленьку сия отповедь не смутила. Была у Николая Антоновича одна черта – при всей своей внешней скромности и даже робости, приняв решение однажды, он держался его до конца и отстаивал всеми своими силами. К тому же почувствовал он, что Воропаев бранится без прежнего азарта, а как будто устало, с усилием, и решил, что надобно его «дожимать».
- И к тому же у меня совершенно нет времени на вас, - докончил Воропаев. – Я прямо сейчас уезжаю в город.
- Не беда, - не растерялся Коля. – Мне как раз нужно отлучиться с фабрики, и ежели вы позволите мне быть вашим попутчиком, я все вам объясню дорогой.
Воропаев на миг онемел от такой наглости, а Зорькин, не дав ему опомниться, уже благодарил за готовность выслушать. Прежде Александр Юрьевич в самых жестких выражениях отказался бы от незваного спутника, но в нынешнем его состоянии мрачной апатии он не стал возражать против присутствия Зорькина. Коля не преминул воспользоваться этой минутой слабости, и всю дорогу рассказывал о своем проекте. Александр Юрьевич сидел со страдальческим выражением лица, даже не пытаясь изобразить интерес. Когда он полез за носовым платком, чтобы вытереть покрытый испариной лоб, то наткнулся на револьвер, и некоторое время полусерьезно обдумывал идею пристрелить говорливого господина Зорькина, но потом с сожалением от нее отказался.
Между тем коляска остановилась.
- Что там еще? – раздраженно спросил Александр Юрьевич у кучера.
- Так ить… человек, - ответил тот, почесывая голову. – На дороге лежит, не объехать.
Воропаев нахмурился.
- Пойди-ка проверь, живой ли, - приказал он.
Кучер нехотя слез с козел. Подойдя к лежащему, он наклонился и потряс его, тот застонал.
- Живой, Александр Юрьевич! – крикнул кучер.
- Ранен или пьян?
- Трезвый! Кажись, по голове его ударили да ограбили.
- Тащи его сюда, отвезем в город, - сказал Воропаев.
Кучер, поднатужившись, утвердил лежащего на ноги; тот стонал и заваливался набок, но все же, с помощью кучера, смог добрести до коляски.
- Давайте, я помогу! – воскликнул Коля и выскочил из экипажа. Вдвоем с кучером они водрузили пострадавшего в коляску, тот снова застонал и навалился на Александра Юрьевича. Воропаев, поморщившись, оттолкнул его, и тут почувствовал резкую боль в груди. С удивлением опустив взгляд, он увидел, что по сюртуку его расплывается кровавое пятно.
- Ишь ты, промазал чуток, - произнес мнимый пострадалец. – Ну да ничего, сейчас…
И он снова замахнулся ножом.
«Кучер в сговоре», - понял Александр Юрьевич. Из последних сил он пнул ногой злодея, тот пошатнулся и выронил нож, а Воропаев тем временем смог достать револьвер. Он слышал крики Зорькина и ругательства кучера, но сейчас у него не было сил переживать за Колю. Убийца бросился на него, и Александр Юрьевич спустил курок, надеясь только, что не промажет с такого близкого расстояния. Противник его закричал и повалился на него – теперь уже мертвый, а потом Александр Юрьевич потерял сознание.
Очнулся он от острой боли. Сквозь красный туман, застящий глаза, Воропаев увидел, как над ним склонилась чья-то смутная фигура.
- Александр Юрьевич, голубчик, не умирайте! – со слезами в голосе вскричал человек, и Воропаев по голосу узнал Колю.
- Не дождетесь, - прохрипел он. – Где… второй?
- Здесь он, мерзавец, - Зорькин кивнул куда-то в сторону. – Правду сказать, он и вполовину не столь прыток, как тот, что достался вам. Я его связал.
- Хорошо, - выговорил Воропаев. – Его… берем с собой. И нужно… чем-то перевязать…
Повязку сделали из Колиной рубашки, и у Воропаева появилась небольшая надежда, что он не успеет истечь кровью по дороге.
- А теперь садитесь на козлы, - сказал он Зорькину. – Вы поведете…
- Я не умею! – в панике воскликнул Коля. – Я же вас опрокину в первую же канаву!
- Выбор у вас небольшой, - усмехнулся Александр Юрьевич. – Либо вы поведете коляску… и тогда у меня есть небольшой шанс… либо нет… и я умру наверняка. Решайте.
Зорькин смертельно побледнел.
- Я поведу, - сказал он дрожащим голосом.
- Вот и славно, - выдохнул Александр Юрьевич.
Коля влез на козлы и взял поводья.
- Ннооо, - несмело крикнул он. – Пошла!
- Поводья… не натягивайте так… - сказал Воропаев.
- Пошла! – крикнул Зорькин и вытянул одну из лошадей кнутом. Она нервно заржала, прижав уши, и все же тронулась, с ней побежала и товарка ее.
Александр Юрьевич стиснул зубы и откинулся назад. Коляску немилосердно трясло, иногда поводило куда-то в сторону, и все же они ехали. Коля все подгонял лошадей криками и кнутом, и Воропаев хотел велеть ему ехать потише, но у него уже не было сил. Все стало меркнуть перед глазами, и все же напоследок ослепительно ярко вспыхнула одна мысль. «Боже мой, - подумал он. – И я смел жаловаться на жизнь, тяготился ею… а ведь жизнь так прекрасна. Нет, я не хочу умирать!»
Тут коляска подпрыгнула на ухабе, Воропаев застонал от острой боли, и сознание покинуло его.
__________
*Кто предупрежден, тот вооружен (лат.)
|
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Спасибо вам! 
Огромное спасибо! В ожидании... 
Дорогой афффтар, спасибо за проду и, пожалуйста, не надо нас пугать. 
