|
- 7 -
Он проснулся, как всегда, в семь часов, голова раскалывалась от какой-то заполнявшей ее до всех пределов пустоты, от полного отсутствия интереса к предстоящему дню - а следовательно, и мыслей. Он выпил таблетку и через полчаса, пока мылся и брился, почувствовал облегчение. Сегодня пятница, а значит, Настя может захотеть остаться у Эльвиры на выходные - а он намерен это предотвратить. Нечего им сутками делать у Эльвиры! Однажды под предлогом болезни Эльвиры пробыли целую неделю - Андрей приехал за ними в субботу, плохо выбритый, дурно пахнущий с похмелья, помятый, но решительный. Молчаливым псом-охранником стоял, прислонившись к дверному косяку, наблюдая исподлобья, как Настя собирает вещи… Дома она подошла к нему, переключавшему ТВ-каналы на диване. На террасе по вечерам он больше не сидел… Солнце и огненная дорожка по морю под ним стали напоминать ему перевернутый восклицательный знак - перевертыш…
Их глаза встретились.
- Что? - с хмурым вызовом спросил он.
Как прежде когда-то, она забралась на его колени, лицом к нему, тесно-тесно, разгладила обеими руками лоб, поцеловала в губы… Она была так хороша, в джемпере с косо спущенным с плеча широким воротом. В этом джемпере она была, когда он запускал ее в первый полет на парашюте с борта «Грифона». И так чудовищно звучали сейчас ее справедливые слова.
-…Ты должен нас отпустить. Хотя бы на время! Тебе станет легче…
Он услышал это и наполнился яростью, не поленился даже встать и силой усадить ее на диван, туда, где до этого сидел сам.
- Я не нуждаюсь в том, чтобы мне становилось «легче»… Я же сказал: не говори мне этого никогда. Забудь об этом!!!
И снова он возвышался, нависал над ней, - суровый страж, одержимый хранитель того, чего больше не было…
Она не боялась его. Знала, что ее зеленые глаза напоминают ему море, весенний сад, то время благословенное, когда они были счастливы, то время, которым он дорожил… И он не обидит ее.
Она не боялась его - но сама, сама боялась его обидеть.
- Но почему? Почему? - растерянно, настойчиво спрашивала она. - Мы почти не говорим друг с другом. Ты не прикасаешься ко мне. Я не вижу смысла…
- С ума сошла… - холодно, грозно проговорил он. - А когда-то видела смысл… Бросаешь меня, да?
- Ты знаешь, что нет, знаешь, что я люблю тебя еще больше. Но ты… ради тебя!..
Он морщился и отмахивался. Что с нее взять? Она никогда не отличалась логическим мышлением. Что за мифическая самостоятельная жизнь? Откуда они возьмут ее, эту жизнь, и он, и она?.. «Не прикасаешься» - это так по-женски, так, как будто это конец света! Вот все, о чем они думают. А то, что есть такие вещи, как семья, ответственность, - им плевать! А ему плевать на женское тело, он вполне может обойтись от него, если уж никаким другим способом нельзя заглушить видения! Он попробовал как-то еще раз… и отказался от этого, вспомнив какую-то уж совсем запредельную, всепоглощающую тоску, пришедшую на смену устрашившему их обоих возбуждению… Ну, и черт с ним, - разве это главное?!
…А что же главное? Рассовывая по карманам пиджака ручку, бумажник, телефон, он мучительно пытался вспомнить, что же главное. Вернуть себе внимание и интерес, с которыми начинался каждый его рабочий день в течение нескольких лет до прошлого лета… Да, «Модный юг»! Преобразования! Новые проекты!
Пустота, пустота…
Но он знал, что так же, как милосердно ослабла физическая боль в сосудах мозга, с течением дня появятся подобия мыслей и желаний и мало-помалу он станет выглядеть вполне пристойно. Он не запустит фирму, нет. Он не потеряет ее. Он не потеряет себя… Вспоминая Малиновского, отца, их стыдливо отвернутые лица… «Хорошо, что ты сам это понимаешь»… он сжимал кулаки: «Модный юг», сын, дом - это его, и это у него осталось. Он ничего не потерял, ничего!
И послал бы Пилавского с его обеспокоенным звонком ко всем чертям, если б не понимал, что для Пилавского это будет лучшим подтверждением…
Он заехал к Эльвире и, пока Настя собиралась, согласился выпить с хозяйкой чашку кофе - в ее маленькой тесной кухоньке, окно которой выходило на дорогу из города. Не любил он никогда эту кухоньку… Это окно. Такое было чувство, что сверху давит, как могильная плита, скала, что лежишь на дне обрыва. Настоящего, такого, где уже не встретишь доброго старшего друга, похожего на Юрия Воропаева, ни любимого сына, ни боготворящей тебя жены, - ничего…
Но теперь ему было все равно - как и многое. Сидел спокойно, ел гренки с сыром и луком, запивал кофе. Изредка тяжело взглядывал на сидящую напротив Эльвиру, и во взгляде было приказание не усугублять. Они застряли в событиях прошлого августа, словно мушки в янтарной тюрьме, из-за его несокрушимой, безнадежной любви к женщине, которую он видел за последние пять лет три-четыре раза, - и освободиться, не покалечившись, не получится. Это значит только разбить. А он ничего бить не собирается. И Насте не позволит. И пусть Эльвира будет в курсе, на всякий случай.
Сама же Эльвира смотрела на него без осуждения… Только грусть была в серо-коричневых глазах. Андрея и раздражал, и успокаивал ее мягкий взгляд, безопасный взгляд человека, который не вмешивается в дела других, но знает о них больше, чем они сами… Этот взгляд удивительно подходил к ней, шумной, вечно никого не слушающей и заглушающей саму себя. У суетливых добрых собак бывает такой взгляд…
- Маргарита приезжает сегодня, я встречу?.. - вопросительно посмотрела Настя, когда выходили из дома и шли к машине.
Андрей досадливо глянул на часы. Позабыл о приезде матери.
- Я не смогу, сегодня встреча в мэрии, не знаю, на сколько затянется. Тебе не трудно будет?
- Конечно, нет. Что мне еще делать? Я не стала ей говорить, что нам удобней лететь из Москвы.
- Правильно сделала. Попрощаемся здесь. Мария звонила?
- Да… - Настя вздохнула за его плечом, устроившись с Павликом на заднем сиденье.
- Ей хуже?
- Не хуже и не лучше. Все так же.
- Документы из посольства сегодня днем заберу, звонили, обещали успеть.
- Хорошо, - она помолчала. - Ты все-таки решил лететь? Это не помешает делам?
- Не помешает, - с тут же ставшим неприступным и угрюмым видом он вывернул руль, выезжая на дорогу к центру города.
- Пап, я хочу к тебе, - раздался голос Паши совсем близко. Андрей ощущал его дыхание. Мальчик приник к спинке его сиденья и пожирал глазами панель управления.
- Нельзя здесь, сын. Движение, и ГИБДД на каждом углу. Покатаемся после работы… завтра. А сегодня бабушка Марго приезжает.
Четырехлетний сын ничего не ответил, только вздохнул. Прямо как Настя пятью минутами раньше. Он любил бабушку Марго, но… впрочем, он и сам не знал, почему вздыхает.
Андрей отвез их домой, проследил, чтобы они вошли в дом и за ними закрылась дверь. И только тогда вновь завел машину и поехал в офис.
***
Желто-коричневые клетки шахматного поля расползлись, фигуры сдвинулись, смешались… Нет у нее внутри никакого ребенка. И не будет. Она проснулась.
Открыв дверь своей комнаты, утонула в утренних звуках и запахах квартиры. Снам здесь было место лишь постольку, поскольку их толковала мама. Помнится, мама «натолковала» ей кольцо с бриллиантом и корону? Первое приходит в снах в облике счастливого Станислава, которого на самом деле она обидела отказом («мы всегда будем только друзьями», и ведь именно это она когда-то сказала Мише, давно счастливо женатому!..); второе… ну, второе, можно сказать, сбылось. Дало ли счастье? Радость дало… Радость немножко прихрамывала, на одну ногу, но оставалась радостью.
Какое-то время.
А другое время наступило, в сущности, еще год назад. Когда у нее появилась другая радость… А сейчас все меньше желания садиться в машину по утрам и ехать по давно известному маршруту. Работа окончательно превратилась в рутину. Надо как-то заставить стрелки часов вырваться из силков - не это ли в прошлом году толкнуло ее в тот город?.. Не помогло, и стало еще хуже. Стрелки бьются в силках, им нужен воздух для этой борьбы, и они забирают его у нее, словно приговоренной...
И нужно искать другой способ. Только одно удерживает ее: не хочет она своим уходом из фирмы опять давить на Андрея.
В общем-то, она почти уверена, что Павел не предложит ему президентство. Слишком чужие они теперь друг другу, Андрей и «Зималетто»… Но даже малейшему риску ей нельзя его подвергать, опять становиться причиной перемен в его жизни. Пусть это случится естественно, само собой… Но как, как?.. И она оставалась. И каждый день ехала по своему маршруту…
К двенадцати сегодня она ждала Павла Олеговича. Вкратце обрисует ему положение дел, он, в свою очередь, отчитается о переговорах с партнерами в Лондоне. На прошлой неделе он перезаключил несколько договоров и заключил два новых. Рутина…
И Жданов приехал, свежий, какой-то совсем не старый, подтянутый и деловой. А тестя Андрея, говорят, не стало…
Они поговорили в ее кабинете, потом перешли в конференц-зал. Катя показала Жданову пару графиков и видеоролики с последнего показа. «Зималетто» готовилась к изданию нового каталога, не похожего на прежние брошюрки, настоящего, толстого журнала. Лицом коллекции приглашена телезвезда… Это было давней Катиной идеей, но теперь все замедлилось, подернулось мутью обыденности, она откладывала и откладывала… А недавно набатом прогудел виновато-встревоженный звонок от Софии Пилавской: «Катя, вы давно не обновляли ассортимент». Катя сделала глубокий вдох и обновила парижский ассортимент… И сделала все для каталога… Рутина…
В приемной послышался голос Маргариты Рудольфовны. Катя знала, что сегодня Жданова должна лететь к сыну. Ни она, ни Маргарита не говорили об Андрее с того дня, как он написал заявление о выходе из совета директоров и уехал… О том, что происходило в прошлом году между Катей и Андреем, тем более не говорили, Катя даже не знала, известно ли Маргарите хоть что-нибудь. Ей почему-то казалось, что Настя не станет обсуждать с ней Андрея.
Она поздоровалась с Маргаритой и тут же попрощалась: еще много дел, надо повидаться с Милко, спуститься на производство. Уходя, оглянулась: эта пара выглядит так уютно. Маргарита, как и муж, совсем за эти годы не сдала, такая же привлекательная, гладко-ухоженная, как раньше. Супруги уже были заняты каким-то своим разговором, и она вышла.
Вернулась в свой кабинет спустя полчаса и сразу же вновь услышала за дверью в конференц-зал громкий голос Маргариты. Катя помедлила… но не уходить же из собственного кабинета. Она села за свой стол, попыталась углубиться в материалы папки, которую передала ей Валентина Павловна на производстве. Но имена, звучавшие в разговоре Ждановых, не давали ей сосредоточиться, силой возвращали в воображение шахматную доску, которую она увидела сегодня перед пробуждением, - а на доске - фигуры…
Вот, оказывается, как все просто. Как всегда в жизни... Он, оказывается, уезжает. Улетает, далеко-далеко… Не хочет отпускать Настю и Павлика одних, а кому-то лететь надо: больна теща.
И, конечно же, вернется не так скоро, чтобы она не могла спокойно уйти из «Зималетто».
В рассеянности внутреннего возбуждения слушала она заглянувшего Романа.
- Ты как-то странно смотришь на меня, - заметил он. Катя всегда удивлялась, как при всей своей нечуткости ему удается иногда быть таким проницательным. Ну, нечуткость его - это только игра.
- Да нет, что ты… - ответила она, не желая раньше времени передвигать эту фигуру. Павел сам назначит Малиновского «и.о.», а дальше - дальше уже, возможно, Андрей будет решать, куда его двигать. Это «и.о.» было подушкой безопасности, люфтом между ее уходом и возвращением Андрея…
Не только сегодня - она и раньше вглядывалась в Малиновского. Жалеет ли он о том, что произошло? Просыпается ли среди ночи, раскаиваясь и желая, чтобы Андрей вернулся? Или все перегорело, все прошло, и теперь на новой доске расставляются им новые фигуры? Если и так, то «Зималетто» это, слава богу, никак не касается. Если бы Катя почувствовала хоть какие-то шахматные движения с его стороны, не пригласила бы помочь фирме, не оставила бы на должности вице-президента. Главным и, в общем-то, единственным условием Павла Жданова была предельная чистота и честность всех действий внутри бизнеса. И ей удавалось это условие выполнять.
Но свою последнюю, только свою, невинную шахматную партию она все же сыграет. Жизнь, наполненная «Зималетто» и снами, душит ее. Мама ахнет: как же так, в никуда… Да, в никуда. Просто подумать. Решить, как лучше устроить свою жизнь, вплоть до того, когда она закончится. Перемен больше не будет. Они не нужны.
Павел проводил жену: она уехала в аэропорт на автомобиле Ждановых с личным водителем. Он вернулся в Катин кабинет и оставался светло-задумчивым, услышав о ее решении… Катя не обиделась. Такая реакция лишний раз доказывала, что она права.
- Я не буду спрашивать вас, хорошо ли вы подумали, Катя. Это праздный вопрос в отношении вас. Я знаю, как взвешенно вы принимаете решения. И не буду просить вас остаться… - Он, вероятно, заметил все же горечь в ее улыбке и покачал головой. - Объясню: в прошлый раз я знал, что вы останетесь. Что вы хотите остаться. Теперь я знаю, что не хотите. И не буду уговаривать. За эти годы я достаточно изучил вашу силу. Но, Катя, вам никогда не приходило в голову, что решительные поступки часто совершают отчаявшиеся люди? У них нет другого выхода, кроме того, чтоб быть решительными… Когда ты загнан в угол, у тебя не так уж много вариантов, не так ли?
…Почему эти слова вдруг так сильно растревожили сердце? Катя вскинула голову… и увидела в его глазах то же чувство, что испытывала сама, что несла в себе долгие годы. Любовь к Андрею, неумирающая любовь к своему продолжению светилась в серых, непохожих глазах... Она была потрясена. Андрей… неужели это несходство всю жизнь обманывало его и все его ошибки были следствием одной этой грандиозной ошибки? А отец все годы незримой копией стоял за ним, не умея сказать, показать, как сильно его любит?..
- Вы правы, Павел Олегович, - сказала она уже о себе. Может быть, и он говорил только о ней? Не о себе, не о сыне, не о его давнем «решительном поступке»? Катя и хотела, и боялась этого... - Дело не в какой-то необыкновенной силе, а просто в том, что человек заходит в тупик.
- Я могу чем-нибудь помочь вам, Катюша?
- Нет, - она покачала головой и отбросила назад волосы, сколотые заколкой на затылке. - Это только мое, Павел Олегович. Вы только отпустите меня…
- Я отпускаю вас. Отпускаю вас. - Изменившимся, трезвым взглядом он посмотрел на нее. - Вы хотите своим преемником Романа Дмитриевича?
- Да. Хотя бы на время, до того, как соберется совет директоров. Мы еще не знаем, как посмотрит на его кандидатуру Александр Юрьевич…
- Ну, Александра Юрьевича вы укротили, здесь беды нет. - Лицо Павла снова стало светлым и задумчивым… - Хорошо, Катя. Я подумаю.
С возрастающим сомнением она поглядела на него. Принял ли он вполне мысль о Малиновском? Нет ли каких-то других намерений? Но лицо, которое он повернул к ней, было безмятежным.
- Можно считать, что мы договорились. Но вы же не оставите нас прямо сейчас?
- Конечно, нет, Павел Олегович. У вас есть столько времени, сколько потребуется.
***
…Андрей положил телефон в карман и долго стоял, застыв, опустив голову. Но когда повернулся к Насте, выражение лица его было привычно насмешливым.
- Что случилось?
- Ничего. Папа просит приехать.
- Надо все-таки заехать к ним до самолета…
- Вовсе нет, - он вызывающе беспечно покачал головой. - Вернемся - съезжу… может быть.
- Он не сказал, зачем ему это? Не спросишь у Маргариты?
- Нет.
Настя машинально поправила белье, которое складывала из шкафов в корзину для стирки, - надо успеть постирать, пока Маргарита вернется с пляжа. Тоненькая, в коротком домашнем халате, держа перед собой большую розовую корзину, она пошла в ванную. С горьким безразличием в глазах он проследил за ней. Хорошо бы вот так же выстирать их запятнавшуюся отчего-то жизнь! Нажать на кнопку, и… А если что-нибудь случится с электроникой - вызвать мастера.
Для начала неплохо бы отремонтировать его собственное тело! И эта мысль, о вызове некоего мастера, вызвала у него такую истерику хохота, что прибежавшей из ванной Насте пришлось отпаивать его водой. Он представил, как лет через пятьдесят (он - на девятом десятке, она на восьмом) она вот так же будет поить его, да еще кормить с ложечки, потому что ему настолько надоест жить, что надоест и есть, и пить, - и расхохотался еще громче… Потом, внезапно замолчав, крепко прижал ее к себе, привязал горячим шепотом: «Полетим в Москву последним возможным рейсом, чтобы никуда не заезжать… Переждем рейса в Шереметьево… Иди, собирайся», - так же резко отпустил и с замкнутым, решительным лицом продолжал щелкать телевизионным пультом.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
За эмоции, мысли 
Я, конечно, не взвешиваю на весах, сколько чего пишу про Андрея, а сколько про Катю (а надо? 
), но Катино состояние она сама выразила одним словом: "одиноко"... Это - в общем, а что касается снов, то, по-моему, там все поровну, что у Кати, что у Андрея. 
А во-вторых, да, думаю над новой историей, и уже очень прицельно.
Наташа - хорошая!
ну проды я жиж жду - ент ты знаешь
Девочки, Helium, ja_imaka, спасибо вам, что ждете!!
