«Делай, что должен…» Черт, кажется, последнее время он должен больше и больше. Все и всем. Должен бы был остаться в Париже с Катькой, которой сейчас –хуже не бывает, а примчался в Москву. Потому что должен. Даже не сестре, которой уже, увы, все равно, а родителям, и … как бы правильно классифицировать… бывшему лучшему другу? Настоящему родственнику? Который будет им теперь навсегда благодаря одной крошечной девочке.
И еще один, не исполненный на сегодня долг. Если в процессе его отдачи останется более-менее цел, то… то пойдет и напьется. Один. Потому что даже если там, куда он направляется, и предложат что-то, – ему точно в горло не полезет. Когда на тебя смотрят как удав на кролика… Именно таким бедолагой с прижатыми к спинке ушами ощущал себя временами Малиновский под суровым взглядом тестя.
Резких перемен в личной жизни дочери Валерий Сергеевич, конечно же, не оценил. Что и сообщил Кате при первой возможности, с особым удовольствием перечислив выявленные им в зяте недостатки. И с тех пор мнения своего не изменил.
Когда Пушкарев успел эти самые недостатки разглядеть, при условии, что видел его тогда впервые, для Малиновского осталось загадкой.
Слушая обличительный монолог тестя о том, какие они неблагодарные и бессовестные, Малиновский уже внутренне готовился к слезам жены и долгим объяснениям: из-за встречи с родителями Катя начала нервничать задолго до их приезда в Москву. Нет, он, конечно, понимал, что ждать радушного приема глупо, но не так же! Прямо с порога.
Но плакать Катя не стала, и объяснять что-либо тоже. Молча развернулась на каблуках и вышла, хлопнув дверью. Так сильно, что Малиновский невольно дернулся. Поймав расстроенный взгляд тещи, развел руками и ретировался.
На следующий день Зорькин привез Елену Александровну к ним. И они с Катей долго просидели, закрывшись в комнате.
Больше Катя домой не ездила, да и вообще в Москву приезжать отказывалась.
А он пару раз заезжал, правда, было это еще той самой зимой, когда они поженились. Удовольствия эти походы доставили мало. Но уклониться от посещения было как-то неудобно, совестно. Хотя Пушкаревы, обычно, и не знали о его приездах. Вот он и исполнял добровольно возложенную на себя повинность, как говорил Зорькин. Чего именно он хотел добиться этими посещениями: загладить вину перед Катей, как считал Колька, или еще что, Малиновский и сам толком не знал. Но за то, что приходил вместе с ним для моральной поддержки, был Катиному приятелю благодарен. Правда, ситуацию это спасало мало.
Елена Александровна была рада его приездам, а вот Валерий Сергеевич со временем, казалось, негодовал всё больше. И уже где-то через полчаса Роман выскакивал из квартиры как ошпаренный, каждый раз давая себе слово, что больше он сюда ни ногой. Но проходило время. Он приезжал в Москву и снова понуро тащился «в гости».
Вот и в этот раз, отвезя Жданова домой, поехал отрабатывать «обязательную программу». Тем более, что это был его первый приезд в Москву больше чем за полтора года. Так что сам Бог, как говориться, велел.
Припарковавшись, как ни устал за суматошный день, на четвертый этаж поплелся пешком. Смех, будто школьник с двойкой в дневнике, боящийся попасться строгому родителю на глаза. А он… не то чтобы боялся, но… Не ожидал от встречи ничего хорошего. Ну, разве что покормят – от нескольких чашек выпитого за день кофе с пачкой сигарет на закуску слегка подташнивало, но мысль о том, что несомненно вкусный ужин будет сопровождаться громогласным предъявлением всех мыслимых и немыслимых претензий… Роман искренне не понимал, чем он так не угодил Пушкареву. Ладно бы Катерина жаловалась родителям на мужа, но он был уверен, что такого она себе не позволит. Хотя бы из чувства самосохранения, потому что слышать в ответ: «А мы тебя предупреждали!» - себе дороже. И то, что Валерий Сергеич весь свой негатив распространил не только на нежеланного зятя, но и на родную дочь, Малиновского очень удивляло и раздражало.
Ну, действительно, Валерию Сергеевичу-то какая разница? Чем он хуже Варламова, в конце концов? Банкир, солидный? Так он тоже вроде не сирота. И кримальных наклонностей, в отличие от некоторых, у него уж точно нет. Если б Серега тогда не появился, он бы уже тут не стоял. И так ребра потом месяц болели: толком ни встать, ни сесть было. Зорькин вон сразу оценил масштабы проблемы, даже свидетелем на свадьбе был.
Остановился возле темного окна перед последним лестничным пролетом. Наверное, надо было бы предварительно позвонить, а не сваливаться хозяевам на голову нежданным гостем. А хотя… Что бы это изменило? В конце концов, если не нравится он кое-кому – то это не его проблемы. А может, этого кое-кого и дома-то нет!
Ну вот, последний рывок, коричневая дверь с номером 25, и мгновенно исчезнувшая надежда на то, что хозяева отсутствуют. Из-за двери доносился голос Пушкарева, вероятно, говорившего по телефону. Слов было не разобрать, но судя по раздраженной интонации, подполковник пребывал не в лучшем расположении духа. Ну, перед смертью не надышишься… Шагнул вперед и нажал на кнопку звонка.
Дверь распахнулась мгновенно. Пушкарев с прижатым к уху телефоном замолчал, потом приглашающе махнул рукой и продолжил свой монолог. Кажется, собеседника он совершенно не слушал.
Роман повесил пальто на вешалку и выжидающе остановился посередине прихожей. Судя по всему, сбывались его худшие опасения: тесть дома один и не в лучшем настроении. Впрочем, другим его Малиновский и не видел. Жаль, что нет дома Елены Александровны. А, может, это и к лучшему? Может быть, они наконец-то поговорят без политесов и откровенно – Роману совершенно не хотелось быть грубым в присутствии тещи. Но пусть Валерий Сергеич сам начинает: на своей территории первая подача – его.
Пушкарев рыкнул последний раз и сложил телефон. Оглядел гостя:
-Что встал? Проходи! - Даже так? Ни поздороваться, ни руку пожать… Роман сдержанно улыбнулся и шагнул навстречу:
- Добрый вечер, Валерий Сергеевич! Рад Вас видеть!
- Правда, рад? Оно и видно! Прямо светишься. Так торопился, что за год не успел! И Катерина глаз не кажет, не пускаешь, видать.
- Валерий Сергеевич, неужели вы думаете, что Вашу дочь кто-то куда-то может не отпустить?
Пушкарев пожал плечами:
- А тут две вероятности: либо ты не отпускаешь, либо она сама приезжать не хочет. Тебе какая больше нравится?
Упс… кажется, вы, Роман Дмитрич, попали в классическую вилку.
Кашлянул:
- Есть еще третий вариант.
- Это какой же?
- Она знает, что вы ее видеть не хотите. Вот и не приезжает, - сказал, просто чтобы вывернуться из неудобной ситуации. А получилось, будто нарочно подколол. Пушкарев, видимо, решил также и уже было открыл рот, чтобы ответить. Но дверь распахнулась, и в квартиру влетел растрепанный как воробей Зорькин. Крикнул:
- Теть Лен! – Заметил Малиновского. – А! Ты уже тут? – обменялись рукопожатиями. – Извини, только узнал. Мои соболезнования.
Роман кивнул и, поймав хмурый взгляд Валерия Сергеевича, объяснил:
- Сестра вчера умерла при родах.
Пушкарев глянул на них поочередно, потом пошел на кухню и, судя по звукам, принялся что-то доставать из холодильника.
Малиновский с Зорькиным обменялись растерянными взглядами.
- Ну, чего встали как не родные? Или особого приглашения ждете? – недовольно крикнул с кухни Пушкарев.
От третьей рюмки наливки на голодный желудок Рому спасло появление Елены Александровны.
- Как Катя? – когда Малиновский спустя пару часов собрался уходить, Колька пошел его провожать. Рома достал сигарету, закурил, сделал затяжку:
- Плачет.
Зорькин качнулся с пятки на носок и, глядя себе под ноги, поинтересовался:
- Ты ей сказал?
Малиновский выпустил изо рта струйку дыма:
- Про Ленку?
- Угу.
- Нет. Не успел. Я ночью улетел. Она спала.
- Понятно, - Зорькин втянул в себя воздух, поежился.
Увидев подъезжающее такси, Малиновский затушил сигарету и, вытащив из внутреннего кармана конверт, протянул Зорькину.
- Елене Александровне отдай, пожалуйста, а то я не успел.
Зорькин кивнул, спрятал конверт и протянул руку:
- До завтра.
Домой добрался во втором часу. Судя по темным окнам, все уже спали.
Зайдя в дом, бросил пальто на диван в гостиной и прошел на кухню. Верхний свет зажигать не стал, только подсветку над стойкой. Достал из холодильника пакет с молоком и сделал пару жадных глотков.
- До сих пор не верится, - послышался за его спиной голос Жданова.
Малиновский от неожиданности вздрогнул и уронил пакет. Молоко тут же разлилось большой лужей вокруг его ботинок и потекло под холодильник.
Роман обернулся. Жданов сидел на диване под окном с бокалом в руке. Рядом на полу явно отсвечивала бутылка.
Малиновский чертыхнулся, перешагнул лужу, разулся. Достал из шкафа рулон бумажных полотенец и принялся вытирать пол.
Жданов какое-то время молча наблюдал за ним, потом наклонился за бутылкой, наполнил бокал и сделал глоток.
- Она всё елку поставить хотела…
Рома глянул на него исподлобья:
- По-моему, кому-то хватит, - поднялся и, вытерев руки об джинсы, шагнул к дивану. Поднял с пола бутылку, и потянулся забрать у Жданова бокал. Но тот отмахнулся и убрал руку подальше. Малиновский сделал еще шаг и замер. Под ногой что-то предательски хрустнуло и впилось в ступню. Глянул на пол. Ну конечно! Ждановские очки! Чтоб их!
Зло зыркнул на Андрея, а тот только плечами пожал: под ноги смотреть надо.
Сел рядом на диван. Поднял ногу и, поморщившись, стянул носок. Ткнул Жданова в бок:
- Свет хоть включи!
Тот поднялся со второй попытки, нетвердым шагом дошел до стены, щелкнул выключателем и вернулся на место. Бросил косой взгляд на Малиновского:
- Доставать не буду.
- А я и не прошу! – огрызнулся Роман. Но через секунду потребовал. – Йод принеси! И булавку! Только тихо! Не буди никого!
27 декабря 2009
Положила телефонную трубку на стол и принялась нарезать батон. Потянулась за тарелкой. Нечаянно задетая ею кружка летела на пол будто в замедленной съемке. Он даже успел заметить, куда попали брызги чая. Кружка коснулась пола, и осколки веером разлетелись в стороны. Катя замерла.
Шагнул к ней,
- Это к счастью, - присел и принялся собирать осколки.
Она сделала шаг к нему и охнула, наступив на осколок, на полу тут же появилась кровь. Будто кто-то пролил. Выпрямился и, подхватив на руки, понес в комнату. Почти дойдя до дивана, почувствовал головокружение. И покачнулся. Резкая, как прострел, боль в виске и внезапно ослабевшие руки. Последнее, что запомнил – как попытался поднять согнутую в колене ногу, чтобы поддержать свою ношу.
Мягкая, шелковистая ткань под щекой, пахнущая знакомо и приятно. Боль из виска почему-то переместилась в согнутую в локте руку, да и там почти не болело, а слегка пощипывало. Что там еще такое? Очков на лице не чувствуется, а без них он все равно мало что разглядит. Но неплохо хотя бы сориентироваться – где он в данный момент?
Медленно приоткрыл глаза. В комнате полумрак, но свет всё-таки откуда-то льется. Чуть повернул голову. Горела настольная лампа. А рядом с ней на столе - одноразовые шприцы, пустые ампулы с отломанным верхом, кусочки ваты и бумажные обертки. Посмотрел на руку. Там, где щипало, был прилеплен кусочек пластыря. Ну, всё понятно. Дальше можно не напрягаться. «Улетели» вы по полной, Андрей Палыч! Нашли время, а главное, место! Ничего не скажешь!
Закрыл глаза и прислушался к себе. Ни боли, ни головокружения. Только слабость. Тяжелая и вязкая как клейстер. Даже с мыслями собраться не получается. Капельницу ставили, значит лежит он здесь не меньше часа. Прав был Серега. Зря он пил. Очень зря.
Из-за закрытой двери доносились голоса, но вслушиваться сил не было...
_________________
Последний раз редактировалось леди Неизвестность 14 фев 2012, 21:21, всего редактировалось 2 раз(а).
|