|
7
Утром позвонил Ленвиц.
- Катя, тысяча извинений. Я сам не люблю неожиданности, но что делать. Я только что с совещания у босса. Решение вашего вопроса, - так деликатно он называл её переход в «Ивел», - переносится на более близкий срок. На лето. У нас новый серьёзный проект, и вы необходимы нам как можно скорее.
- Что случилось, Генрих?
- Босс ездил в Америку и, как оказалось, результативно. Мы закупаем крупную партию одежды, можно даже сказать, целую линию, у одной из американских фирм-магнатов. Подробнее расскажу позже…
- Это означает, что заключение контракта с «Зималетто» откладывается… или отменяется? – Тумблер переключился мгновенно, и мысль о себе сама собой тут же отодвинулась на второй план…
- Нет, что вы. Здесь всё в силе, пусть господин Жданов не беспокоится. Подпишем в этом месяце, как намечали.
- А помещение в Праге? – настаивала она. - Возможно, теперь «Ивел» откажется от аренды?
- Тоже нет. Магазинчик маленький, он нас не спасёт. Будем строить торговый центр… Но это сейчас неважно, Катя, поймите, я позвонил только ради вас. Вы… вы поняли, о чём я говорю?
Он встревожен её вялой реакцией, но чего он ожидал. Он знает её достаточно для того, чтобы понимать, что хлопот из-за этой новости она ни ему, ни себе не доставит.
- Да, я всё слышала и всё поняла, Генрих. И прошу вас только назвать точные сроки.
Он не скрывал своей радости. Сдержанный, добропорядочный, милый Ленвиц.
- Я знал, что могу на вас положиться, Катя. Сроки… ну, давайте подумаем вместе. Месяца на сборы вам хватит?
- Вполне…
- Значит, договорились: предположительно с 1 июня вы приступите к работе. Но если вдруг понадобится ещё время, смело говорите, неделя-другая – это несущественно при наличии принципиального согласия…
- Хорошо, Генрих, - нетерпеливо сказала она. – Буду ждать вашего приезда в Москву для подписания контракта с «Зималетто». Мы обговорим детали…
Подумав немного, она пошла к Андрею, чтобы сообщить о подтверждении договорённости с «Ивел» о продаже продукции и о продлении срока аренды магазина в Чехии. Он сидел в конференц-зале с матерью, Кристиной и Воропаевым, но, прервав ленч, выслушал её. Поблагодарил, и глаза были виноватые. Простив ему его выходку, ночью она уснула поздно, думая о том, что мучает его, почему ему так трудно оказалось влиться в обычную «человеческую» жизнь. Можно было объяснить себе всё разочарованием в Ольге, но его взгляд, полный отчаяния, не давал ей покоя. В последний раз она видела его таким, когда умер Павел Олегович. Словно и в нём переключился какой-то тумблер, и в отполированных внутренностях отлаженного механизма забил живой родник, - но он причинял ему боль. Почему?..
Она была бы рада помочь ему, всё бы отдала, чтоб помочь. Но помощь сейчас нужна была ей самой. Бременем невысказанной любви и сострадания она переполнилась, как воздушный шар, который не может взлететь, и, чтобы освободиться, нужно было предпринять что-то. В эту ночь она подумала об увольнении, не дожидаясь осени. Декорации снова сменились, и находиться в них невозможно. Она поступила глупо, непростительно глупо, пойдя на поводу у своих романтических инсинуаций о прощании, но кто же думал, что та ночь послужит катализатором – для него, а значит, и для неё. Ведь всё было так просто…
И звонок Ленвица был как дар свыше. Не надо мучиться, не надо бороться с собой. Можно сказать себе: так надо, и не ей, а силам извне. А перед «силами извне» она всегда без раздумий была ответственна.
На встречу с поставщиком они поехали отдельно, на своих машинах. Подождав, когда Катя выйдет, Андрей шагнул к ней, попытался взять за руку. Это влечение не было физическим, ему хотелось поддержки, хотелось почувствовать, что она простила его, что она снова «на его стороне». Но она поспешно стала открывать свою сумку, и он даже не понял, заметила ли она его порыв. Тоска сдавила сердце: неужели это всё. Неужели ничего больше не будет. Он вдруг перестал понимать, как ещё недавно мог спокойно думать об этом.
В ресторане их ждал сюрприз. Вересова не было, зато Кошелева – была. Часом раньше, в «Зималетто», Андрей видел, как она садилась в лифт, но предположить, что она отправится обедать в «Либретто», не мог. Как и то, что её появление здесь – не совпадение. Иначе она сделана из железа – после того разговора, который состоялся у них утром. Расставившего все точки. Он ничего не имеет против, если она решит остаться в «Зималетто», но теперь уж без лоббирования нужных фирм сомнительными и банальными путями…
Сегодня Ольга была особенно хороша. В некоторые дни ей нельзя было дать больше двадцати пяти, и сегодня был такой день. Она оживлённо беседовала со своим спутником (Андрей тут же отметил его сходство со своим приятелем Лёней Берковичем) и иногда смеялась, и тогда блеск в глазах и ямочки в по-детски пухлых щеках делали её совсем девчонкой.
Но всё это уже не волновало его. Он знал, что для него это лишь оболочка. Нет, он верит, что она неплохая женщина и находит общий язык с мужчинами, но сам он её язык выучить не в состоянии. На какое-то время ему показалось, что потери объединяют их, ведь горе, свившее в нём гнездо одним солнечным январским днём, так и не покинуло, не улетело. Но вскоре оказалось, что Оля не лукавила, говоря, что смерть отца почти ничего для неё не значила. Андрею казалось, она даже посмеивалась над ним, над тем, что он так близко к сердцу принимает смерть «пожилого человека»… В общем, всё это чепуха и сейчас уже позади, и, конечно, он признаёт, что её флирт с ним не был таким уж расчётливо-холодным; скорей всего, она совместила приятное с полезным. Но от этого чувство гадливости меньше не становилось. Если уж даже Малиновский не стал смеяться, узнав о её маневрах… Но Малиновский к делу относился не хуже него, а Ольга могла причинить вред прежде всего «Зималетто», и этого Андрей уж точно простить не мог.
По лицу Кати, с которой и мысли его, и тело всегда говорили на одном языке, невозможно было понять, что она думает о соседстве с ними Кошелевой и Бориса Берковича. Но то, что он задумался, глядя на Ольгу, она заметила. Увидев это, это поспешно сказал:
- Катя, я хотел попросить прощения. Я вчера вёл себя с вами чудовищно. Но я… - Он умолк, почувствовав неуместность своих откровений. Они должны остаться наедине, так же, как вчера он оскорбил её. Но это было невозможно, а объяснить он обязан. – Я сам не знаю, что на меня нашло. Мне сейчас… мне сейчас трудно, Катя.
Он не знал, что говорить дальше – здесь, и крепло желание объяснить ей всё так, чтобы она поняла, но как это сделать и правильно ли это, он не знал. Ведь какую-то неделю назад он побоялся даже погладить её по щеке, чтобы случившееся между ними не могло иметь продолжения…
- Я всё понимаю, - сказала она, и ему показалось, что она вглядывается в него со скрытым состраданием. Но тут же зазвонил её телефон, и она снова открыла свою сумку, и ему захотелось вырвать этот телефон из её рук и крикнуть ей, чтобы она обратила на него внимание. И он окончательно понял, что с тоской от её отчуждённости можно было мириться раньше, но теперь, после того, как они познали друг друга во второй раз, - нельзя…
Пришёл Александр Вересов, представитель фирмы-поставщика, недавно вошедшей в силу качеством тканей, но ещё не заматеревшей в аппетитах. Малиновский много усилий приложил, чтобы найти такую фирму; собственно, его основной задачей последнего времени были эти поиски – Катя во главу успеха «Зималетто» ставила экономию и оптимальное использование денег. И это было хорошим буфером для ярких, всегда нацеленных на перспективу идей Андрея, и многие коллеги-конкуренты считали такую модель взаимодействия идеальной и пытались перенести её на свой собственный
опыт.
Молодой, полный сил и иллюзий Вересов излучал бодрость и стремление решить все задачи, объять необъятное. Всё это было знакомо президенту и его финдиректору, и эти полчаса, проведённые в его обществе, были спасительным возвращением – к тому, к чему возвращения уже не было.
И ушёл Вересов, и с соседнего столика снова послышался смех, и снова Андрею почудилась грустная усмешка в Катиных глазах… И захотелось поцеловать её, ощутить вновь, как журчит счастье в крови…
- Ты не должна придавать этому значения, - упрямо сказал он, кладя деньги в папку со счётом. – Это глупо, это… недоразумение, в конце концов…
- Вам незачем оправдываться передо мной. Меня это не касается, - тихо сказала она, и его не покидало чувство, что она снисходительна к нему и к его слабостям – но и не больше. Тогда зачем, зачем она была другой – в ту ночь?.. С каждой минутой он всё больше приходил в ярость, сам не зная отчего. А тут она ещё и деньги из сумки вынула, этого он точно вынести не мог и, сделав вид, что даже не заметил её жеста, протянул папку официанту. И после этого посмотрел на Катю – так, чтобы она поняла, что вопрос исчерпан.
У них ещё оставался кофе; он был рад, что она не торопится уходить. Катя заговорила о Вересове и условиях контракта, и опять на какое-то время он забыл обо всём. Но вскоре Ольга, вставая с галантно отодвинутого её спутником стула, будто невзначай обернулась и улыбнулась им. Андрей недовольно отвернулся, а Катя еле заметно усмехнулась. Она презирала его! Не чувствовать себя хозяином положения он ещё не привык…
- Мы можем прямо сейчас поехать ко мне домой, - неожиданно для себя самого сказал он. Сказал так же упрямо и глухо. Катя изумлённо посмотрела на него – как будто он предложил ей слетать на Луну.
- Ну, что ты так смотришь? Я хочу побыть с тобой. Чтобы больше никого не было…
- Не получится. Чтобы никого не было. Через 15 минут я встречаюсь с Ковалевским, - назвала она работника «Атлантик-банка». – Здесь же. Это он звонил только что, - добавила она.
Ему показалось, что кровь забилась в висках, как вода, стреноженная плотиной. Значит, он предлагает ей провести остаток дня, а может быть, и ночь, вместе, а она отказывается из-за этого рыжего идиота с вечной глуповатой улыбкой на лице, - как барыня, вольная выбирать приказчиков…
- Ты не хочешь побыть со мной? – кляня себя за то, что ведёт себя, как тот самый выпрашивающий милость приказчик, он всё-таки не мог сдержаться.
- Хочу. Но не могу.
Она была действительно удивлена, действительно не понимала!..
Выйдя из ресторана, он прошёл мимо своей машины, чтобы немного успокоиться. «Я не хочу никого, кроме неё. Я едва взглянул на Ольгу. Я боюсь, что потеряю её, хоть ещё недавно хотел, чтобы она не была моей. Потому что так хотел отец, - внезапно добавил он, но, поняв, что запутается ещё больше, поморщился и не стал развивать мысль об отце. - Но она стала чугунной и оживает только на время, она вообще не способна долго быть чьей-то. Это сделал я», - подумал он и замедлил шаг. Он так решил, потому что привык чувствовать себя виноватым. Но ведь если это так, если она стала такой только из-за него, у него есть шанс. Он ещё может всё изменить…
А он готов быть с ней – «долго»?
Он вернулся к машине и уехал в «Зималетто». Остаток дня спокойно занимался делами, не забывая поглядывать на часы.
В шесть часов открыл дверь Катиного кабинета, прислонился к косяку.
- Может, разрешишь мне хотя бы проводить тебя?
- Угу, - рассеянно бросила она, оглядываясь в поисках сумки. Она уже стояла в плаще, собираясь уходить. В конце дня она вдруг почувствовала себя сильно уставшей. Разговоры с Юлианой насчёт визы, с Зорькиным насчёт резко изменившихся планов утомили её. А завтра ещё предстоит такой же разговор с родителями. А Андрей стоит у этой двери, как будто просит о помощи, и ещё это напомнило ей…
Он внимательно смотрел на неё. Не может быть, чтобы она притворялась; тогда, значит, всё на свете, включая его, безразлично ей? Но как это могло произойти с одним и тем же человеком?
- Что с тобой случилось, Кать? – спросил он в лифте, с ласковой улыбкой заправляя ей выбившуюся прядку за ухо.
- Просто прошло время, - ответила она серьёзно.
Он не стал настаивать; никто, даже она сама не объяснит ему. Надо понять. Понять самому.
Он остановил машину за несколько кварталов до её дома, недалеко от сквера, соединяющего станцию метро и тот квартал, где она жила.
- Как же ты вернёшься? – спросила она.
- Так же, как провожу тебя: пешком.
Они медленно шли, она касалась его плечом, и наконец он остановился и обнял её. Почувствовал, как бьётся её сердце, но она не шевелилась. Он протянул руку и осторожно снял с неё очки; она невольно повела головой, помогая ему. Вид её беззащитных глаз тут же вызвал желание, он снова привлёк её к себе и поцеловал. И почувствовал, как она напряглась, чего не было в тот вечер, когда она отдалась ему.
- Может быть, всё-таки вернёмся за машиной? – не желая замечать этого, шепнул он. – Не хочется обнаружить её завтра с выбитыми стёклами. Во дворе надёжней…
- Завтра? – Она подняла на него спокойные и чужие глаза.
- Да… завтра, - по инерции пробормотал он, холодея.
Казалось бы – чего проще? Когда-то его удерживала рядом с ней её любовь. Но она разлюбила, и ни тебе своей вины, ни её боли, свободен – на все четыре стороны… Почему же так хочется удержать её, даже такую далёкую и чужую, с весьма эфемерной надеждой на то, что что-то изменится, что она доверчиво прижмётся когда-нибудь, скажет «люблю»…
- Ты сказала днём, что хотела бы побыть со мной, - подавленно проговорил он.
- Прости. Я сказала это просто так, не думая. – Она опустила голову.
- Ну, вот. Самые честные вещи говорятся именно так, не думая. Ты согласна со мной?
Она продолжала стоять молча, с опущенной головой. Бледный, он протянул руку к её щеке.
- Кать, ответь мне, пожалуйста…
И ему показалось, что она неуловимо ответила на его прикосновение.
- Но эти вещи могут быть честными только в тот момент, когда произносятся. – В её потемневших глазах он увидел себя, и увидел, что она тоже побледнела. Уцепившись за всё это, он лихорадочно соображал, что она имела в виду.
- То есть ты знала, что мы не можем поехать, и только поэтому сказала…
Она прикрыла глаза и снова посмотрела на него.
- Прости меня ещё раз, Андрей. Я думала, что ты понимаешь. Что мы оставим всё, как есть, - повторила она свои слова, сказанные вчера совсем по другому поводу. И медленно пошла дальше, по поблёскивающему после дождя асфальту.
Обескураженный, он шёл рядом с ней. Да, он тоже так думал и ей незачем извиняться. Но теперь, в отличие от той ночи, ему о многом захотелось поговорить с ней, многое объяснить. Поднять все пласты, казавшиеся неподъёмными. Теперь в этом была потребность, даже необходимость, но ощущение, что всё это уже не нужно ей, что он опоздал, останавливало, сковывало мышцы.
Когда они подошли к подъезду, он всё же попытался.
- Я хотел бы поговорить с тобой. Мне… мне очень многое нужно тебе сказать. Впусти меня, пожалуйста…
- Не сегодня… хорошо? – сказала она, думая о звонке Ленвица, о том, что их ночь оказалась ловушкой, обо всём, что делало такие разговоры бессмысленными и опасными. Но также и о нём самом, о том, что заставило её поехать с ним. – Мне нужно побыть одной.
- Но я могу расценивать это как обещание? – настойчиво спросил он. – Не отказывай мне, пожалуйста. Для меня это очень важно.
- Я не отказываю… не отказываю, - приняв решение, сказала она. – Мы встретимся. Скоро. – И, несмотря на то, что взгляд её опять был задумчивым, он чувствовал, что это относится и к нему, что для неё это тоже важно.
- Я буду ждать, - просветлев, сказал он.
Вернувшись к машине, он помедлил немного, вдохнув полной грудью. Улица блестела от дождя, фонари и освещённые окна домов казались таинственными огоньками, подвешенными в воздухе. Таким же огоньком было для него и Катино окно, которое он несложным расчётом отыскал пятнадцатью минутами раньше, проводив её.
Он наслаждался этим мирным тёплым вечером поздней весны, предвестником лета, сознанием своей влюблённости, непривычностью того, что в его сегодняшнем побуждении быть рядом с ней не было почти ничего плотского. Её обещание поглотило, вместило в себя всё, и думать было не о чем.
Только ждать.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
А вот документы пропали бесследно... 
Спасибо, Натали! 
), а нам-то за что такие переживания? 
И от болезненного, разрушающего чувства вины пора избавляться. У Зималетто дела наладились? вот и хорошо, а папу не вернёшь, чтобы ты не сделал. Это ты и сам прекрасно знаешь. К счастью надо стремиться. Своему и своих близких. Тогда и вины твои простятся. И самому себе тоже надо прощать, иначе задохнёшься. Кстати (или не кстати) Библию можешь вспомнить. Хочешь, болезный мой Жданчик, переведу на твой язык некоторые изречения? Так вот: "Никто не может искупить самого себя". Это тебе о твоём годичном покаянии, когда ты пытался сам, в одиночку нести тяжесть своей вины и жить себе не позволял. Далее: "Любовь искупает множество грехов". Так что ты, главное, люби, а всё остальное образуется. "Самоотверженая любовь превозносится над судом". Вот когда до такой любви дойдёшь, тогда окончательно избавишься от желания самого себя судить, и думать о том, что сказал бы строгий папа. А твой строгий папа, к слову сказать, отшлёпал бы тебя, если бы мог, конечно, за ту пытку годичную, которую ты сам себе устроил, отторгнув от себя любящую женщину, необходимую, уже тогда никем незаменимую. Ну, про отшлёпать - это, конечно, ИМХО имхастое.
Моя в восторге, снимаю шляпу 
Такооое обращение к герою! И после этого он ещё о чём-то думает??? 
Какое прости, учи, учи их, а мы будем получать удовольствие. 
Здаётся мине, шо всё тама на месте... Вот только шЫколадки стоило выбросить, а то мало ли шо там начнёт ползать 
