НРКмания

ну ты понимаешь? кто ж еще тут мог появиться в это время?

_________________
Будет минутка:

Загляните сюда
http://fotki.yandex.ru/users/Helium231977/albums/

_________________
Огонек

17

С самого утра завертелась дикая карусель. Он приехал на работу без пятнадцати восемь, а без пятнадцати девять был уже словно выжат в стиральной машине с хорошими мощностными характеристиками. Мало того, что подготовка коллекции входила в самую опасную, переломную стадию (обычно именно в это время вырисовывалась её будущая судьба, Андрей давно привык не дожидаться продаж, чтобы делать прогнозы), так ещё и один знакомый чиновник не давал покоя, проявляя к «Зималетто» повышенный интерес. Андрей знал его чуть ближе, чем требовалось для безопасной дистанции, и это давало право Александру Мелееву звонить и интересоваться делами «Зималетто» внешне небрежно и как бы между делом. Но Андрей понимал, конечно, что в утро понедельника сотрудник профильного министерства просто так звонить не будет, и нервничал, потому что не мог понять причины.
Потом, во время короткой передышки, он вспомнил прошедшую ночь, шорох дождя за окном, так похожий на шёпот, и немного успокоился. Но тут же позвонил Санкевич, который уже два часа как должен был быть на рабочем месте, и, матерясь, как сапожник, сообщил, что черепашьим шагом плетётся в шиномонтаж, потому что колесо спустило, а запаска оказалась неисправной, - и всё началось сначала…
И к двенадцати, предупредив Галину Павловну, что обедать будет с Мелеевым (на самом деле они перенесли встречу на завтра), он подъехал к гимназии, слабо соображая, зачем он здесь и что собирался говорить, - вместо того, чтобы сконцентрироваться и сделать судьбоносную встречу незабываемой.
Встреча действительно была веховой. Так получилось, что в тяжёлое время Катиного развода и разбирательств с Алёшей Андрей с Мишей так и не встретились. То есть у Андрея неоднократно, конечно, возникало такое желание и, будь у него развязаны руки, не избежать бы Мише серьёзного мужского разговора – но он ничего не мог, поставив во главу угла Катины желания и интересы. Другого быть и не могло, и пришлось наблюдать за всем этим издали, не имея даже возможности попытаться разрубить узлы, с бессмысленным упорством закручиваемые Михаилом.
Заглушив двигатель, Андрей взглянул на часы. До конца последнего урока ещё почти сорок минут. Борщёв наверняка тоже приедет раньше, но всё равно ещё есть время. Андрей откинулся на спинку сиденья и, сняв очки, закрыл глаза. Как он и надеялся, утренняя усталость вытекала из него, и освободившееся место заполняли другие чувства. Он не мог рассортировать их, определить так, чтобы каждое выполняло какую-то свою, особую функцию, но все вместе они составляли что-то назревшее и давно востребованное. Едва услышав о Мишином звонке, он знал, что будет делать, - теперь, когда всё ушло на второй план и его вмешательство не могло навредить близким.
Миша подъехал и тоже не торопился выходить из машины. Он стал чуть поодаль, на другой стороне узкой улочки перед воротами гимназии. Андрей сначала почувствовал, а потом и увидел, что не ошибся, хоть никогда и не видел этой машины. Скорей всего, это их московская машина, Катя говорила, что в Питере он ездил на «Вольво».
Прошло несколько минут, прежде чем Андрей понял, что и он узнан. Лобовое стекло бликовало, но всё же он видел глаза, устремлённые прямо на него. Какое-то время они так и смотрели друг на друга, а потом почти одновременно потянулись к ручкам дверей.
Миша завозился у машины с равнодушным видом, делая вид, что не замечает подходящего Жданова, но вскоре услышал совсем близко негромкое:
- Добрый день, - и уже не мог оставаться в стороне. Спокойно повернулся к Андрею, и тот, как и когда-то, отметил достоинство, с которым тот встречает соперника. И, несмотря на уверенность, потихоньку стало заползать неприятное чувство, припомнилось всё, связанное с этим человеком. А то, что привычного рукопожатия не было, отправило мыслью к рукам, а от них – к тому, что эти руки…
- Добрый. – Миша наклонил голову вопросительно и ожидающе.
- Я надолго не задержу, - с трудом переводя взгляд от успевших покраснеть на стылом воздухе небольших рук Михаила, сказал Андрей. – Я насчёт Алексея.
Миша молча удивлённо-насмешливо кивнул. Андрей слегка прищурился.
- Что вас удивляет, Михаил?
- Да так… Какое отношение Алёша имеет – к вам?
Губы задетого Андрея тоже сложились в насмешливую улыбку.
- Ваш сарказм понятен. Но вы недальновидны, Михаил: в ваших же интересах выслушать меня. Если, конечно, вас волнует собственный сын…
- Пожалуй, я понимаю, - почти доброжелательно проговорил Борщёв. Ёрничает. И так не хочется тратить время на пустой обмен уколами… Ведь дело у них одно, и хотят они одного и того же. – Вы, Андрей Павлович, намекаете на то, что если я буду «недальновиден», то вы можете отыграться на моём сыне… вред ему причинить…
- Не говорите глупостей, - сухо сказал Андрей.
- Ну, почему же… Разве я не прав?
- Нет. Я просто хотел убедиться, что вы будете благоразумны и не станете настраивать Алексея против меня. Чтобы нам с ним потом не расхлёбывать…
- А вы заботливы, Андрей Палыч. Это радует. Я тронут. – Миша с интересом посмотрел на него. – Вы серьёзно? Вы действительно придаёте такое значение своим отношениям с Алёшей? Кого вы хотите обмануть, Андрей Павлович? Нет, я, конечно, понимаю, что вы сейчас приедете к… к Кате и предоставите ей отчёт о проделанных в сторону её сына действиях.. Но зачем передо мной-то комедию разыгрывать? Вы думаете, я не понимаю, что никому, кроме меня, мой ребёнок не нужен?
Андрей вдруг почувствовал облегчение. Он даже удивился тому, как сильно обрадовался. Нервишки сдают…
И он с недоверием посмотрел на Борщёва. Посмотрел, не видя его, а заглядывая в себя, потому что недоверие относилось к собственным ощущениям. В сравнении с этими абсурдными обвинениями правда показалась вдруг очевидной. Нужен. Оказывается, очень даже нужен?.. И Катя ничего не знает, и никакой комедии он не разыгрывает… И остался бы он тогда в офисе, или поехал бы домой, даже не вспомнив ни о Лёшке, ни о звонке, и вообще не думал бы об этом. Зачем-то же задержал всё в памяти? Но, с другой стороны, Лёша же – Катин сын, и этим всё сказано…
А от глупого заблуждения он этого человека обязан избавить…
- Вы ошибаетесь, Михаил… прости, отчества не помню.
- Неважно уже. Вряд ли мы с тобой ещё увидимся.
- И здесь ошибаешься… Я тоже не горю желанием тебя видеть, но ничего не выйдет. По крайней мере, до совершеннолетия…
Миша озадаченно смотрел на него. Не приходило раньше в голову? Думал, всё просто – увёз, привёз, а он только будет бегать от него, выбирать время, чтоб не видеть? И с Лёшкой так же – жить рядом, но не вместе?..
- Ты собираешься так долго прожить с Катей? – вдруг сказал, как выстрелил, Миша, и Андрей снова поразился – на этот раз скорости своей реакции, с которой сжались кулаки, он же еле сдержался, чтобы не двинуть ему. С удовольствием посмотрел бы, как эта худенькая скула постепенно краснеет… Но он улыбнулся.
- А ведь ты надеешься, Михаил. Надеешься…
- А ты ревнуешь. – Миша вызывающе поднял подбородок. – Но успокойся. Я как раз сейчас раздумываю над тем, не попробовать ли себя в новой роли… Тебе же можно? Ну, и я хочу…
- Я не понимаю, - поморщился Андрей. Комедиант, похоже, здесь кто-то другой.
- Да я так, развлечь тебя хотел, не обращай внимания.– Миша снова в упор посмотрел на него. – Жизнь сама всё по местам расставит…
- А ты мудрец, Борщёв… – Андрей уже повернулся, но передумал и задержался. - Да, и ещё… Отнесись, пожалуйста, к моим словам тоже серьёзно: не вздумай отколоть какой-нибудь номер вроде того, что были в Питере… Если не хочешь выглядеть смешным. Да и не поможет…
Миша снова насмешливо покачал головой.
- Жданов, ну а здесь тебе какая корысть? Тебе же на руку, если я захочу оставить его у себя… Может, даже заключим соглашение?..
Кровь отлила от лица на этот раз серьёзно. Андрей приблизился к нему почти вплотную.
- Только попробуй… Тогда о дипломатии и мечтать не придётся. Так что соглашение у нас будет другое… Решай сам, как для Лёшки лучше, - чтобы мы нежно дружили или… - Он едва сдержался, но закончил «правильными» словами: - Или сделаешь хуже ему и Кате…
- Успокойся… - Миша усмехнулся, наблюдая за его волнением. – Ничего такого я делать не собираюсь. И объяснять тебе почему – тоже...
- И не надо. Мне достаточно знать.
В машину он вернулся, как после очередного проворота в той самой стиралке, только на максимальную мощность включили… Посмотрев на свои руки, снова подумал о нервах. И опять ни мысли, ни чувства в порядок привести нельзя, только чувствует, что всё это глубоко трогает его, гораздо глубже, чем он предполагал. И, с глухой досадой посмотрев на ворота, в которые входил Михаил (из которых он сам столько раз выводил мальчика), он завёл двигатель.
Но отъехал недалеко, ровно настолько, чтобы они не могли столкнуться. Ехать домой и волновать Катю своим взвинченным состоянием не хотелось, в офисе с забитой посторонними вещами головой вообще делать нечего. И, немного поразмыслив, он вынул мобильный. Нервничать, так до конца. Ну, такой уж сегодня день.
Но сначала он позвонил Санкевичу. Сказал, что задерживается, и обычным в их общении полушутливым тоном (но только полу-) приказал не двигаться из офиса до его звонка. Выслушав чёткий ответ, отключился и грустно усмехнулся. Если бы все вопросы можно было вот так решать… На Борщёва его сила духа произвела минимальное впечатление.
И, вздохнув, в списке номеров мобильного он нашёл Наташин телефон, переданный Кате Светланой.

**

Раздевшись донага, Наташа стояла у раскрытого шкафа. Если бы под давлением какого-то странного чувства она не солгала Андрею, никаких раздумий бы не было. Вся её одежда сохранилась; позже, конечно, придётся думать о том, как обновлять гардероб, но пока все костюмы, юбки, платья выглядели безупречно. Почти все они – коллекционные; за годы работы в лучших модных домах она и не носила другого. Правда, в последнее время она немного поправилась в играх медицины с природой, но и это волшебным образом ничего не изменило. Почти всё по-прежнему приходилось впору.
Но сейчас отступать было некуда, и сегодня вся эта дорогая красота ей не пригодится. Женщины с температурой не ходят дома в нарядах от Баленсиага или, на худой конец, от Вукановича. И, вздохнув, она протянула руку и сняла с вешалки коротенький халат из белой пушистой ткани. Потом нашла на полке белые же шерстяные носки и натянула на свои смуглые ноги. Взглянув на себя в зеркало, решила всё же кое-что подправить. Болезнь болезнью, но он увидит её впервые за несколько лет.
И она его…
Сердце тяжело перевернулось, и на минуту она отложила тюбик с тональным средством, приходя в себя. Если одна лишь мысль об этом так действует на неё, то что будет, когда он сядет здесь, на этой кухне. Нужно что-то придумать. Нужно как-то убедить себя, что ничто больше не связывает её с этим человеком.
Но как, если за всё это время не проходило и дня, чтобы она не чувствовала себя связанной с ним.
…И плевать на всё – на очевидную верность своего поступка, доказанную и временем, на то, что не нужна, на то, что забыл. Наверное, это и есть мазохизм – ведь она любит его не придуманного, а такого, какой он есть, а такой, какой он есть, он не любит и никогда не любил её. Она могла бы солгать себе – тогда, раньше, и жить в этой лжи, возможно, долго и счастливо, но не захотела. Получается тупик, и она сама себя в него загнала и живёт в нём уже который год. И выхода не видит. Только такие вот послабления – иногда увидеть, услышать голос. Это её настоящая жизнь, а то, в чём она, собственно, живёт – так, существование. Ну, надо же с кем-то разговаривать, чувствовать себя нужной, решать какие-то повседневные задачи. Если уж ни на таблетки, ни на лезвие она не решилась. Убить своего ребёнка решилась, а себя – нет. И до сих с собой за это разбирается…
Первое время она обманывала себя, что он может вернуться. Ждала его! Так хотелось надеяться… Ну, ведь бывает так – что-то переворачивается в человеке от потрясения, он осознаёт, что жил не так, ставил не на то, молился на картинку… И они могли бы начать сначала, с самого-самого начала, с происхождения Земли. Бабушка рассказывала ей в те дни, что у неё с дедушкой было что-то похожее. Рассказывала осторожно, боясь обильно поливать Наташину надежду, но и убивать её не желая. Боль и в том, и в другом случае была бы одна. И Наташа ждала – конечно, себе не признаваясь.
Но он не пришёл. И от того, что он не приходил, она жалела больше не себя, а его, потому что понимала, что похоронила прежде всего не свою, а его надежду. Он ведь тоже надеялся на «долго и счастливо», честно, даже одержимо надеялся. И своим поступком она не оставила ему выбора, потому что ничего переворачиваться в нём не собиралось. И Кира Воропаева предупреждала её, что так и будет… Уж она-то знала это не по слухам. Ведь никакая другая одержимость не могла сравниться с той, которой он болел. Невидимо, безмолвно, неизлечимо и обречённо. Для себя и для тех, кто оказывался рядом. Сам себя обрёк на одиночество, сам себя убивал. Когда под влиянием рассказа Киры Наташа поняла это, стало страшно. А выветрившийся наутро алкоголь только освободил место, и страх заполнил её всю, она захлебнулась страхом. Что будет с ней, с ребёнком, да и с его отцом?.. Но ни он сам, ни другие не могли помочь ему.
Кто вот может помочь ей? Как выжечь из себя это чувство, никому, включая себя, не нужное, ежеминутно готовое причинить боль? И как бороться с ним, когда Андрей сам, сам! звонит ей и этим своим до безумия родным голосом говорит: нам надо встретиться?.. Никак. Только подчиниться и, воспользовавшись тем, что муж в отъезде, соврать, что заболела, и ждать его дома. Не хочет она ни ресторана, ни аллеек со скамеечками, ни даже его машины. Если уж алтарь этой любви так обагрён, то и она может позволить себе получить что-то большее, чем сухой разговор на «нейтральной территории»…
Подкрасившись, она вынула из пачки сигарету и подошла к окну. Скорей бы уж снег пошёл, сил же нет смотреть на эту тоскливую серость. Небо словно по земле стелется. И слёзы с веток деревьев – кап… кап… Но до снега ещё далеко. Наташа открыла форточку и закурила.
Усмехнулась своим мыслям. А Света, бедненькая, так боялась. Выгадывала подходящий момент, подбирала слова, винила себя за предательство. Глупая, если бы она знала, сколько праздничных огоньков зажглось внутри, когда Наташа поняла, что он позвонит… Не сразу, конечно. Сразу она остолбенела от ужаса, от отвращения.
- Ты… с ума сошла? Совсем сдурела? Идёшь к жене и просишь о помощи бывшей любовнице?!..
И тошнота подкатывала к горлу при мысли о том, что эта беременная малышка во французских шмотках, запустившая у клиники целый фейерверк полных горя, зависти, стыда Наташиных рыданий, должна была подумать и почувствовать от такой просьбы… Но Локтеву за дуру она никогда не держала, бывают, конечно, помутнения, но не до такой же степени. И Локтева рассказала ей кое-что об этой даме, на алтарь любви к которой тоже не козлят носили... Света ТОЧНО знала, какой результат будет у разговора. Наташа даже что-то вроде презрения почувствовала, правда, потом опять стыдно стало. Да и неизвестно, на какое великодушие она сама была бы способна, если бы ЕЁ так любили. Если бы ОН так любил…
Было ещё много всего – унижение, протест, досада, - но всё улеглось от одной простой мысли: он позвонит. Не побежит с радостью, конечно, но просто – иначе не сможет. И она стала ждать, снова стала ждать, но теперь уже точно зная, что дождётся. Её бедственное положение, неустроенность – то главное, что приведёт его к ней, - для неё самой отошло на второй план и едва вообще осознавалось. А единственное, за что она продолжала всерьёз злиться на Светку, она как-нибудь завуалирует, убедит его, что это ерунда. Это уже слишком. Не хочет она шантажировать его своими проблемами со здоровьем, и из-за него, и из-за себя. Возросшее чувство вины может всё заслонить, и прежде всего – её саму… И унижение будет в тысячу раз сильнее, и она уже не сможет от него отмахнуться, и снова придётся бежать… А она не хочет бежать, она хочет его видеть, слышать, может быть, он даже прикоснётся к ней, ну бывает же, случайно до руки дотронется, плечом к плечу… И сердце снова переворачивалось, и где-то внизу начинало слабо, тепло тянуть. А он и не догадывается о таких приветах от себя… Ни с кем, никогда, ни с умелым Гореловым, ни со своим трогательным Барышевым не испытывала она ничего похожего…
И начинавшие дрожать пальцы нервно сминали окурок, и выбрасывали его в форточку, как раз в то время, когда под окна въезжала машина… Та самая машина… та самая… Обрыв у речки, трава по пояс, губы… Чтобы не копить жар, двери машины открыты настежь, и из неё тихо льётся музыка... Наташа присела к столу, крепко сжала колени, руками – голову. Закрыв глаза, медленно досчитала до десяти; показалось, что сердце стало успокаиваться. Тогда она встала и снова выглянула в окно, но из машины никто не выходил. Почему он медлит, в такой раскалённой цезуре ожидания можно же с ума сойти… И, не выдержав, она пошла в прихожую, открывать дверь, а в форточку продолжал дуть холодный осенний ветер.

**

В сетке усиливающегося дождя и без того не вызывающая особого эстетического удовольствия хрущёвка выглядела ещё непрезентабельнее. Строили «временно», как в воду глядели – время оказалась не властно… Припарковав машину, Андрей какое-то время сидел, пытаясь сосредоточиться. Это была уже не первая попытка с того момента, когда он понял, что разговора не избежать. Но ничего не получалось. Он не находил в себе ничего, что когда-то вызывало тёплое чувство, привязанность, желание. Живо было лишь чувство вины, всё остальное хранила память – просто потому, что это была память. Но относилось к другому человеку, а к нему не имело отношения. Встретившись, они с Катей наращивали новую, общую жизнь, отринув от себя забирающее силы прошлое, но объективная реальность оставалась таковой, и в результате – такие дни, как сегодня. Показательно. Утром Миша, днём - Левановская. Время тоже не из островов состоит, так, из гаваней, связанных между собой отметками о фрахтовании. И проскочить не получается, сразу штрафы, санкции…
Он попытался вызвать в памяти хотя бы её облик, глаза. Да, пожалуй, глаза он помнит особенно хорошо. Опять же – умом помнит, как в каком-то Жданове они пробудили однажды что-то вроде надежды, повели за собой.
…- Я надеюсь, вечером ты свободна? Надо поработать, птичка мОя, ты же видишь, как я выбиваюсь из сил!.. – Голос Милко тогда резал слух, а сейчас всплывал приглушённо, как из колодца…
Андрей, стоявший здесь же, в мастерской, оторвал взгляд от папки с образцами, которую просматривал, и не дал Наташе ответить.
- Вечером она занята, - негромко, но твёрдо сказал, глядя на Милко. – Завтра утром закончишь…
- А по какому праву… - начал Милко (тогда ещё он позволял себе подобное), но Андрей уже не слушал и, направляясь к выходу, мягко бросил Наташе: «Зайдите ко мне перед уходом». Увидел краем глаза, как покраснело не только её лицо, но и плечи, грудь – в мастерской на женщинах было мало одежды…
Он сразу понял, что это будет серьёзнее, чем с остальными. Что-то в ней было такое… женственное в самом консервативном смысле, человечное, настоящее… Она трогала его, но он долго не давал ни себе, ни ей понять этого. Перестраховывался, поначалу даже Малиновского не останавливал… Потом почувствовал, как всё сильней начинает покалывать внутри от этих шуток, они стали неприятны ему. Ну, а когда Малиновский перешёл грань, заявив, как всегда, как бы между прочим, что Наташа ради стажировки, которую обещал Андрей, старается, - он понял, что эта женщина чем-то важным становится, важнее, чем он привык, к чему был готов. Запретив Малиновскому раз и навсегда о ней в таком ключе высказываться, долго в этот вечер пил в баре, не пьянея, раздумывая над тем, не прекратить ли эту связь, пока не поздно. Но выяснилось, что она беременна, и он знал, что это не уловка, что по его вине, и всё сразу встало на свои места. Он понял, что это то, чего он ждал, чего не хватало для окончательного решения.
И он поставил на неё. Оборвал безжалостно давно мучивший компромисс с единственным другом, вычеркнул из жизни всё, что угрожало или могло помешать, думал только о ней и своей будущей семье. И всё было бы хорошо, всё, если бы она не ждала большего. Он пытался объяснить ей, что одинаковой любви не бывает, что та любовь, которую она ждёт от него, если бы и была возможна, причинила бы ей страдания, - но ранил, как оказалось, ещё больше. Потом, конечно, понял, что был последним идиотом, усугубляя своими благими намерениями ситуацию; да, в общем, он и тогда чувствовал, что немножко кичится, красуется своей непохожестью на других – тем, что физически не мог врать женщинам. Играть – да, но так, чтобы им были известны правила игры.
И было поздно – но не потому, что она своим поступком отрезала себя от него, а потому что сам опустел. Он знал, что она приняла бы его, хотя бы потому, что чувствовала себя виноватой. Но ни о каком возвращении не думалось. Он чувствовал, что вторая попытка стала бы ещё безнадёжнее. У него больше не было сил, чудом было уже то, что он тогда нашёл их. И появившаяся после череды случайностей Дина стала тем, что он счёл оптимальным. Не «по вызову», но и близко не подпускать. Так, играть, небольно, необязывающе. После встречи с Катей, правда, понял, что и здесь была осечка. Что и Дина играла всерьёз.
…Он глубоко вдохнул и уже взялся за ручку двери, но внезапно снова опустил руку. Пришедшая мысль согрела, и он, не отмахиваясь от неё, подумал: почему бы и нет? Он не станет волновать её, просто услышит голос. Ему нужна помощь, а он знает, что этот голос поможет ему.
Забавно, но в последнее время всё чаще стали приходить параллели с той, доисторической эрой, когда они работали вместе, когда Катя помогала ему. Слушалась его, выручала, поддерживала. И только принципиальная разница в их отношениях тогда и сейчас не позволяла ему теперь одного: расстраивать её. Теперь и он заботился о ней. Поэтому…
- Катюш?..
- Да. – Её голос звучал словно издалека и показался ему расстроенным. Он немедленно встревожился.
- Ты дома? Всё в порядке?
- Всё нормально, но Евгения Петровна палец порезала, а я не могу перекись водорода найти…
Он облегчённо откинулся на сиденье. Целая история! Женщина, раз в неделю помогающая с уборкой, порезала палец!.. Стоп. Значит, она готовит? А Катя?..
- Катя, а как это случилось?
- Она мясо резала, нож слишком острый, я тебе уже говорила…
- А ты что делаешь? – осторожно спросил он.
- А я… а я решила, чтобы времени не терять, пыль вытереть…
Та-а-ак… Значит, он нанял специального человека, а она вместо него «пыль решила вытереть»…
- Кать, - с упрёком сказал он. И больше ничего не требовалось.
- Ну, я совсем чуть-чуть. – Чувствовалось, что она улыбается. – Честно. Ведь это нетрудно. А Евгения Петровна закончит с обедом и будет убирать по-настоящему… А ты где? – перевела она разговор.
Вспомнив о том, ГДЕ он, он подчинился.
- Еду в офис. Обедал с Мелеевым. Что-то он зачастил со звонками и приглашениями…
- А знаешь, я, кажется, поняла, чего он хочет, - неожиданно сказала Катя. – Я тут подумала, и… в общем, приезжай, и я тебе расскажу. Если то, что я надумала, правда, у «Зималетто» скоро будет новый этап…
- Умница, - тепло разлилось внутри. И ни капли снисходительности в этом тепле не было, только благодарность… и невольный интерес.
- Ты ещё долго? – спросила она.
- Ещё несколько часов точно…
- Хорошо, тогда я съезжу в больницу к Томе и вернусь к твоему приезду…
- А разве в больницу сейчас, днём, пускают?
- Тамара договорилась, меня пустят, - она снова улыбнулась.
- Ладно, - неохотно согласился он. – Но тогда звони прямо сейчас Денисову, чтобы он подготовил машину. А я постараюсь побыстрее закончить и приехать домой…
- Я жду тебя…
Улыбаясь, он открыл дверь и вышел из машины. Окинул ещё раз взглядом дом, в который предстояло войти. Отнестись к этому как к одной из деловых встреч, неприятной, но необходимой, покончив с которой можно будет не думать об этом. А думать о том, что приятно…

_________________
Огонек

Вот что в этом Жданове такого, что все бабы его забыть не могут и страдают по нем

Бедная Наташа. Она-то надеется...
Но Андрея не могу винить в том, что с ней случилось...

Спасибо!

Antonella, а можно я немножко смещу акценты: вот что в этом Жданове такого, что все бабы его забыть не могут и страдают по нем
А-ах

Наташа, спасибо

А он не мог дать ей этоГА

natally

Наташина любовь мне кажется не много больной, напомнила сериальную Киру...
И не понравилось, что Андрей соврал Кате, про то, что приехал поговорить с Наташей. Я конечно понимаю что он хочет уберечь Катю от лишних волнений, но как бы это вранье не привело к еще большим волнениям...
Спасибо за главу natally!!!

_________________
Мы ошибаемся только дважды: когда оцениваем себя и когда оцениваем других.(с)

Что в этом Жданове такого...Наверное, то , что нас заставляет пять лет смотреть один и тот же фильм, смотреть, вглядываться, фантазировать, переживать, волноваться. Сегодня я просто оцепенела! Я совсем не так великодушна, как Катя в данной ситуации.
Хочется вздернуть бровью да и шарахнуть каким-нибудь подносом, чобы кое-кто не вошел в этот подъезд...А то, надо же!
Значит, когда радовались моему ребенку, когда предлагали создать семью, то надежды не было, нам нужна была только любовь, даже ребенка от любимого не надо,вот такие мы гордые, как же,как же...А теперь, значит, когда любимый не одинок ( видно, все-таки надеялась, что будет одинок, так , где-то в глубине души, очень глубоко), счастлив, все- таки встречусь...И халатик, и носочки, и вся такая совершенно бескорыстная...И на работу бы к нему пошла и все
прикасалась бы то рукой, то плечиком, вобщем готова и душой, и телом.Это что? Надежда ? На что ? На любовь ?Нет, она не так глупа.
Значит, на компенсацию, на реванш за свою судьбу своими руками сотворенную...
У меня тоже надежда :на Андрея и на Natally, что они разберутся со всеми тенями прошлого.
Спасибо за этот остров...

Да, мне тоже показалось, что это так. Не зря в свое время слова Киры об Андрее значили для Наташи даже больше, чем его собственные. Не смогла принять того, что любимый мужчина мог потерять голову и любить кого - то больше, чем ее. Где-то мне понятен выбор Наташи, ее сомнения в том, будут ли они с Андреем счастливы. Но тогда важно быть последовательной и до конца принять тот факт, что этот мужчина никогда не будет твоим. Любовь, конечно от этого меньше не станет. Но и заманивать к себе обманом тоже не выход. Я так думаю.

Я признаю, что иногда нужна ложь во спасение. Но мне тоже этот поступок Андрея не кажется правильным. Катя уже втянута в эту историю. Более того, она сама проявила инициативу. Наверное, Андрей решил сказать ей позже, когда будет рядом и уже будет известен результат разговора с Наташей. Но чем плоха ложь, иногда можно не успеть первому в ней признаться.
Natally, браво! Очень интересно и волнующе. Спасибо.

Я не считаю, что это ложь. Это скорее можно назвать заботой о любимом человеке. Он, безусловно, ей все расскажет потом, тем более, что Катя знает, что Андрей собирался поговоррить с Наташей. Просто зачем говорить об этом сейчас? Чтобы она нервничала ожидая его звонка, волновалась за него? Ведь и Катя не рассказала Андрею все что знает о Наташе. И тоже, только для того, чтобы не увеличивать груз вины.
Наташа вызывает у меня двойственное отношение. Да, я сочувствую ей, но не понимаю до конца. Не понимаю того поступка, который она совершила. Максимализм не всегда хорош, особенно в таких случаях. Мне даже показалось, что тем аббортом она хотела наказать Андрея. Показать ему какой он подлец.

Мне тоже.
Спасибо! Очень-очень всё нравится!

_________________

Каждый примеряет на себя! Даже у меня кулаки зачесались! Что-то мне совсем расхотелось жалеть и Наташу, и Мишу.
Ох уж эти безответно влюбленные, все сделают, чтобы вызвать у своих объектов неизбежное чувство вины! А чем это кончается? Твое личное пространство уменьшается, как шагреневая кожа, а их претензии все больше, они играют на твоем чувстве вины, становятся требовательными, капризными, ты их вечный должник.В конце концов их хочется прибить, да простят меня все добрые самаритянки!
Наташа! Давно меня так не пробирало!

_________________
Большая сила в человеке, который сможет промолчать, даже если он прав.
© Оскар Уайльд

Я тоже это восприняла именно так. Под ложью я имела здесь в виду, что Андрей не сказал Кате правды (не сказать правды, читай солгать). Только вот, когда речь идет о таких, как Катя Пушкарева-Жданова, то становится немного тревожно. А что, если кто-то успеет преподнести сей факт раньше и по-своему или еще что-то в этом роде. Думаю, Катя поймет и примет объяснения Андрея. Слава Богу, она наконец-то верит ему. Но ведь может получиться так, что эта недосказанность еще больше разволнует ее, чем могла бы взволновать правда. Ну ладно, не буду себя накручивать.

Что делать, решаясь на серьезные отношения с людьми, мы должны быть готовы, что придется отдавать им и настоящие и надуманные долги. А Миша теперь оказался на другой стороне событий. Его чувства по отношению к Андрею теперь где-то созвучны с переживаниями Андрея в начале повествования, мне так кажется. Надеюсь, что он будет благоразумен и не причинит боль, если не Кате, то хотя бы Алеше.

_________________
"Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя". Э.М. Ремарк

Antonella
tatyana-gr
sinichka
Maksima
82Darik
mila1011
Dinina
Nurit
Дуся

Девочки дорогие, лю и це. Большое спасибо.


Ага. Но это, конечно, несравнимо с тем, что Катя промолчала, охраняя Наташу, не чувствуя себя вправе разглашать не свою тайну...
(это я спойлерю потихоньку, ужас )


Здорово, когда пробирает, ура.




Тоже живая...

_________________
Огонек

Про неродных детей ничего не могу написать. Нет опыта. И среди родственников такого нет. Есть правда один, но он сошелся с женщиной у которой уже взрослые дети.Им по 50 лет. А на Катерину злюсь. Дурочка какая. Я бы никогда не сказала мужу, что кто-то приходил и что-то просил. Каждый свою жизнь делает сам. И последнее решение избавиться от ребенка было за ней. Подумаешь не хочет мужик? Если ей нужно было надо было рожать. Женщина для этого и создана. Порой мужиков и не спрашивают. Но если решила сама, то и некого винить.Вот таких Наташ надо бояться. Еще не известно, может она и не была беременной, просто врала. Хотела захомутать Жданчика. У-у-у-у -это такие стервы, они еще попьют кровки у Катьки и Андрея. Вообще-то спасибо!

Сколько злобы, нда.

_________________
«Ваш характер никого не интересует. Оставьте его при себе!»

Резеда, спасибо

_________________
Огонек

18

Несколько купюр сделали своё дело, и в два часа Катя уже поднималась по обшарпанной, видавшей виды лестнице в гинекологическое отделение. По больничным коридорам была разлита тишина. Предупреждённая снизу и тоже дремавшая над раскрытым на столе журналом медсестра вяло дёрнула головой, указывая нужную палату.
За эту ночь Тамара похудела на два килограмма и постарела на двадцать лет. Постарела от страха; беременность удалось спасти. Теперь её предстояло сохранить, а значит, провести в больнице неограниченное количество времени, но Катя, радуясь, казалось, даже больше неё, с выступившими на глазах слезами заверяла, что всё будет в порядке. Надо потерпеть столько, сколько понадобится, зато терпение потом будет вознаграждено! Тамара улыбалась благодарно и грустно, Катя видела, что страх не ушёл из неё, что ещё долго она будет в холодном поту просыпаться по ночам и в первое мгновенье с ужасом вспоминать о «потерянном» ребёнке. Оказалось, что Зорькины давно уже хотели расширить семью, но всё никак не получалось, и Тома уже почти смирилась, что будет у них одна Полинка, и вдруг, наверное, благодаря Кате, чудо пришло, и уже невозможно от него отказаться… Глядя на худенькое, бледное до синевы лицо Тамары, Катя постоянно вспоминала о Наташе, о том, что она сделала, и никак не могла решить для себя: любила ли Наташа Андрея так сильно, как он думал, как считала она сама. И эта мысль перекликалась с мыслью Маргариты, переданной ей как-то Андреем: «От любимых нельзя детей не иметь»…
Иногда, в острых ситуациях, свекровь умела мыслить нестандартно, это Катя уже знала. Но, всегда с осторожностью относясь к любым обобщениям, она понимала, конечно, что нельзя так огрублять действительность, что всегда найдётся заноза, выбивающаяся из гладкого ряда... И всё же какое-то зерно в этой мысли было. Мог тот аборт быть малодушием, трусостью, неуверенностью в своём чувстве – или всё-таки смелым, отчаянным поступком, на который решились бы единицы? Или это опять – какая-то другая разновидность любви?..
Тома всё волновалась, спрашивала о дочери, и Катя успокаивала её, рассказывая о перипетиях сегодняшнего утра. Едва Андрей уехал на работу, в домофон позвонили. Настойчиво, заливисто, если не сказать истерично и оголтело… В квартиру ворвалась Анастасия Михайловна, Колина мама, бросилась к лестнице, наверх, где собирались в школу дети, – причитать над внучкой, но Катя остановила её, убедила, что незачем пугать девочку. Зорькина успокоилась немного, пришла в себя и даже выпила чаю. А потом они развезли Алёшу и Полину по школам и, не возвращаясь домой, отправились в салон мобильной связи – напуганная Анастасия Михайловна без лишних слов согласилась приобрести наконец телефон, при упоминании о котором раньше только презрительно поджимала губы. «Как тебе это удалось?» - ахнул Зорькин, когда Катя позвонила ему в офис. Он сидел в своём кабинете, уставившись в монитор, ничего не соображая после бессонной ночи, и скоро собирался в больницу, потому что на работе от него всё равно никакого толку.
Вернувшись домой, после звонков Андрея и Миши (он благополучно забрал Алёшу из гимназии) Катя вызвала Антона и поехала в больницу – на этот раз удобней было с водителем, надо было купить продукты и отвезти Тамаре кое-какие вещи. Но, приехав и увидев её лицо, она ещё полчаса только утешала подругу и одновременно думала о своём. О своих. Наташу тоже приходилось считать «своей», как и Мишу…
Приехал Коля, и, оставив их вдвоём, Катя вышла в грязный тёмный коридор, постояла у окна. Безрадостный пейзаж дополнял картину разрухи и запустения в медицинском госучреждении. Мелькнула мысль о том, что надо бы Зорькину намекнуть на то, что его жена заслуживает лучших условий, тем более, если он хочет сохранить своего ребёнка. А он хотел, но обычные безалаберность и рассеянность не впустили эту простую мысль в его вечно занятый какими-то космическими вещами мозг, а Тамаре было не до этого. Но «Ника-мода» вполне может позволить себе такие расходы, Катя готова была взять их на баланс фирмы.
Она попрощалась с Тамарой, и Коля поехал вместе с ней, Катя хотела передать через него тёплый кашемировый плед. В машине она высказала ему свои мысли о платной клинике или хотя бы платной палате, он, как обычно, в первую минуту возмутился, прибеднился, но, вспомнив, кому принадлежит «Ника-мода», притих. Катя с упрёком смотрела на него. Ну, что за человек? Любит же жену, но какие-то дурацкие комплексы мешают признать это. Заботиться о ком-то – просто комок в горле, будто заботятся только неудачники и подкаблучники, а он же не такооой…
Едва войдя в квартиру, Коля тут же потянул носом (обед, конечно, был готов, и, как и у Пушкарёвых, именно к его приходу, таймер у него внутри, что ли?..), и посиделки затянулись ещё на пару часов. Катя понимала, что ему выговориться надо, пусть не прямо, обиняком, но вылить всю свою тревогу вовне. За разговором их застал вернувшийся Андрей, но даже и тогда Коля не ушёл, а, перебазировавшись на кухню, сидел на высоком стульчике и комментировал Катины хлопоты, пока она подогревала обед и сервировала стол. Катя с тревогой смотрела на Андрея, но, казалось, он был даже рад гостю, улыбался ему, хоть и не без внутренней озабоченности. Круги под глазами, после отпуска всего несколько недель прошло, но так устаёт…
Потом они втроём сидели в гостиной, пили кофе, Катя с Колей обсуждали текущие дела и перспективы «Ника-моды», а Андрей рассеянно слушал. И (ей показалось?) как-то странно время от времени взглядывал на неё, даже не тревожно, нет – задумчиво. Как будто решал, как лучше рассказать ей то, что его тревожило.
Не ошиблась она, конечно, давно уже различая даже малейшую игру светотени в его хоть и тёмных, но, как и у неё, изменчивых глазах. Слушая вполуха тихий разговор на бизнес-темы, Андрей размышлял, как воспримет она его новость и что сделать, чтобы смягчить это насколько возможно… Губы складывались в досадливую усмешку, а брови сходились у переносицы. Если бы знать, что собственные поступки могут иметь такие следы… Что тогда? Похоронить себя заживо, знать, что никогда не будет рядом никого, кто назовёт по имени, приласкает, что некому отдать своё собственное, никуда не девшееся, лежащее под спудом и требующее: отдай?.. Да, сейчас это чуждо, непонятно, но тогда-то и была - его жизнь...
Если бы тогда кто-нибудь хотя бы намекнул ему, что всё ещё может измениться, что однажды стрелки сойдутся (8:30? 8:45?), и Катя выйдет ему навстречу с веткой распустившейся сирени, и всего через полгода он будет каждую ночь обнимать её, а не стоять с вытянутой в ночное окно рукой, считая дождевые капли, - он был всё бросил, он бы ждал, терпеливо, одиноко, без сожалений принося время в жертву. Но никто не намекал, и дождю было плевать, а время шло, а она сама лежала где-то в объятиях другого…
Наташа встретила его ни холодно, ни тепло, равнодушно встретила. Из-за болезни? Может, и так, но ему хотелось думать по-другому. Ни тревоги, ни опасности, присущей живому чувству, он рядом с ней не ощутил и радовался тому, что Горелов ошибся. Расслабился, уселся поудобней на табуретке – простой, с металлическим ободком по периметру сиденья. Отказался от кофе или чая, выслушал терпеливо извинения перед Катей за Локтеву, спросил напрямик: где бы ты хотела работать? Она отвернулась задумалась на минуту. Он решил помочь ей:
- Ну, ты же что-нибудь надумала? Может, вернуться в модельный или…
Она издала смешок, покачала головой. Сейчас, в сером свете, вместе с холодным воздухом заливающем кухню из открытой форточки (ему неуютно было от этой форточки, ведь у неё температура, почему не закроет окно), глаза её не казались прозрачными, как когда-то прежде. Так, обычные светло-серые глаза.
- Какой модельный, Андрюш? Посмотри на меня…
Он невольно скользнул взглядом по фигуре. Что она имеет в виду, так и не понял, да и не хотел вдаваться. Вечно эти манекенщицы мудрят что-то со своим весом, какие-то таинственные несуществующие проблемы.
- Что тогда? – терпеливо спросил, машинально проведя ладонью по клеёнке, которой был застлан стол. Она, как завороженная, проследила за его движением взглядом.
- Не знаю, - вздохнула наконец. – Я, пожалуй, вернулась бы в «Зималетто». Может, Милко нужна помощница? Для организации дефиле? Мы с ним мечтали об этом…
Андрей напрягся, наклонил голову.
- Нет, Наташа, прости. И не заставляй объяснять, почему…
- Я понимаю, - спокойно отмахнулась она, и он с облегчением отметил, что никакой драмы в его словах она не усмотрела – или не захотела усмотреть. – Но организатором дефиле не так-то просто устроиться, даже рекомендации не помогут. Тут опыт нужен, работа моделью в той же конторе, они, как правило, только своих берут… А моделью я больше не могу работать…
- Да почему? – не выдержал он наконец. У него наготове уже был целый список фирм, стоило только позвонить – оторвали бы с руками и ногами… Он и удивлялся поэтому, что она не могла работу найти. С таким послужным списком, безупречными рекомендациями? Хороших моделей в Москве на самом деле не так уж много, все известны поимённо…
- Ты издеваешься? – тихо спросила она и посмотрела на него исподлобья. И в лице её было что-то слабое, беззащитное, что-то, что всё же заставило его подумать о драме.
- В смысле?
Они долго смотрели друг на друга – он недоуменно и ожидающе, она испытующе и пристально, и наконец она резко поднялась со своей табуретки и чуть не подскользнулась на линолеуме в своих шерстяных носках. Он растерялся и не успел поддержать её, но она выстояла и подошла к окну. Он сжимал и разжимал руки под столом, пытаясь спокойно дождаться объяснения, но не справляясь с собой. Так хотелось оказаться за тридевять земель отсюда, от этой чужой, ненужной ему кухни, от этих чужих, ненужных ему проблем.
И память, как назло, вбрасывала на другую кухню – в доме матери, в один из воскресных дней несколько лет назад, когда они навещали Маргариту. Наташа была вся такая домашняя, в ней столько было обещания, предчувствия их будущего, и ему доставляло удовольствие наблюдать за её простыми хлопотами – как наливает в чайник воду, ставит на плиту… И, выплывая из этого воспоминания, он снова морщился, и недовольно торопил время, и мечтал об одном: поскорей оказаться в своей машине, на своей территории, в своей жизни, наконец…
Наташа обернулась и, нервно сжимая рукой полы халата на груди, закусывая губу и морща лоб, сказала:
- Так ты ничего не знаешь?
- О чём?!
- Обо мне…
- Ну, знаю, - снова растерялся он. – Работала у Горелова, вышла замуж, ищешь работу…
- Да не то. О том, что я больше не могу работать моделью, потому что хочу родить. Лечение гормональное, так что сам понимаешь… Честно говоря, я рада, что ты не заметил. Значит, не всё потеряно, - слабо улыбнулась она. – А я уж думала, разнесло так, что не узнать…
Он оторопело смотрел на неё. Смысл её слов доходил медленно, вползал в сознание неповоротливым, но мощным вездеходом. И, как всегда бывает при приближении, постепенно становились видны детали, от «она хочет иметь детей!» до «не может» и «почему». Последнее, правда, виделось смутно и до конца понятно не было. Это может быть связано? Или нет? Что-то такое он слышал, что первую беременность прерывать опасно… Он вздрогнул и, поёжив плечи, почти с мольбой взглянул на распахнутое окно.
- Как ты сидишь больная в таком холоде? Ещё больше простудишься…
Она встрепенулась, словно только сейчас осознала, и, быстро привстав на цыпочки, с усилием прижала форточку к фрамуге и закрыла защёлку. Андрей тупо смотрел на её оголившиеся длинные ноги, на фоне белоснежной ткани казавшиеся ещё смуглей. Когда она повернулась, спросил о том, что продолжало пульсировать в мозгу:
- На это как-то повлияло… ну, то… что было с тобой…
- Не знаю, - она пожала плечами. – Этого никто не скажет. Дисфункция началась почти сразу же, а совпадение или нет, неизвестно… Да и зачем это знать? Есть факт: мы хотим детей, а их нет.
«Детей нет, потому что любви нет, и неважно, почему именно их нет», - пронеслось в голове. Намертво впечатала мама в него эти странные слова… Господи, о каких глупостях он думает? Какое ему дело, любит она своего мужа или нет? Наверное, было бы легче, если б любила... Но ведь тогда получается, что его тоже не любила?..
Он глубоко, всей грудью вдохнул и поднял голову. Наташа смотрела на него со спокойной жалостью, как будто хотела утешить. Подошла и снова села на свою табуретку, а он продолжал смотреть на неё.
- Я надеюсь, ты не вобьёшь себе в голову, что виноват? – с грустью сказала она. – Даже не думай. Знаешь, я ведь в первый момент, когда узнала, разозлилась на Светку, и мысли не было, что приму от тебя помощь… Бред какой-то. Не война же, и не вымерли все кругом. В конце концов, у меня Юрка есть, а уж при чём здесь твоя жена, вообще за гранью… Но потом подумала, что слишком много внимания к себе привлеку. Тоже мне, персона… Ты же и так мучаешься, я знаю. Поэтому и встретилась, и согласна. Но если в «Зималетто» нельзя, то… ну, я не знаю, может, кому-то из твоих знакомых секретарь-референт нужен? У меня же университет, зря, что ли, диплом пылится?..
Он медлил, взгляд становился всё тяжелей, и ей от этого взгляда, он видел, было всё больше не по себе. И она права. Да, референтом. А ещё лучше – убедить связаться с Гореловым и все вопросы решать через него. Передать её, сбыть, забыть…
- Не надо ничего, - глухо сказал он, уже не глядя на неё и вставая. Каждое её слово, сказанное спокойным будничным голосом, сам её вид рождали в нём такую болезненную тоску, что едва терпеть было возможно. Почему нельзя всё исправить? Почему нельзя жить на черновик, переписывая потом всё заново, хорошо, радостно? – Завтра придёшь в «Зималетто», - он подумал, - часам к десяти, я предупрежу Милко и Урядова. Думаю, проблем не будет, но, если что, я позвоню тебе. Телефон у меня есть.
Он взглянул на неё, но она долго молчала. Он бы уже ушёл отсюда, но надо было услышать ответ.
- Хорошо, - тихо сказала Наташа. Теперь и она не смотрела на него. – Я приеду.
Андрей кивнул и, парой шагов достигнув двери, вышел в подъезд. Холлов и лифтов здесь никаких не было, так что сразу же стал спускаться по лестнице, почти бегом преодолевая по нескольку ступенек сразу. Ввалился в машину, отдышался. Получалось медленно и тяжело, словно в нём всё продолжал ворочаться этот вездеход. Но потом, под влиянием того же чувства – бежать! – завёл машину и пулей вынесся на проспект, чуть не сбив во дворе собаку… И немного успокоился, только въехав в знакомые кварталы, под своды «Зималетто».
Быстро прошёл в свой кабинет, вынул бутылку из шкафчика, плеснул полстакана и залпом выпил. Приходя в себя, позвонил Санкевичу, сказал, что дико устал и ничего не соображает, и велел тому завтра в восемь быть на рабочем месте. Но, выйдя из приёмной, направился не к лифтам, а в мастерскую, и там узнал, что Милко уже в предвкушении, что Локтева сообщила ему о возможном возвращении Наташи, и, с тем же тоскливым ощущением взглянув на эскизы, разбросанные тут и там по мастерской, пошёл в приёмную финдиректора. На эту коллекцию вдохновила его Катя, но теперь это не будет уже таким чистым и светлым, если коллекцией будет заниматься Наташа.
Локтевой он сказал всего пару слов, но таких, что запомнятся надолго, и с потемневшим лицом уже направился к лифту, как его остановила Кира. Она, видимо, тоже хотела сказать что-то на ту же популярную тему, но инстинкт самосохранения ещё не весь был утерян, и она вовремя отступила. Не говоря ни слова, Андрей вошёл в лифт и нажал на кнопку первого этажа.
Окончательно пришёл в себя, лишь въехав в ворота своего дома, выйдя из гаража, поднявшись на лифте к квартире. Растение на лестничной площадке, за которым ухаживала Катя, в большой красивой кадке, с широкими листьями в белых прожилках, встречало его, и это было обещанием, предчувствием счастливой минуты, о которой он мечтал весь этот день. Это была ЕГО жизнь…
Увидев дома Зорькина, как ни странно, не разозлился и даже не раздосадовался. Видимо, прочувствовал сегодня, из-за чего и на что можно злиться и досадовать по-настоящему, да и Зорькин же тоже теперь, как это ни смешно, – его жизнь. И это даже к лучшему, что он здесь, у него будет время подготовиться. И, глядя на плавные движения Кати, слушая её мягкий голос, появившиеся в ней благодаря ему, он думал о том, знала ли она всю правду о Наташе и, если да, почему скрыла. Да понятно почему! Не хотела распоряжаться не своей тайной и охранить его. Чтобы не было в нём этого вездехода с гусеницей, которая сейчас давит на всё внутри и не даёт дышать нормально. Прежде всего – виной перед ней. Имел он право так волновать её, не обуздать своё рыцарство?.. Пожалуй, впервые пришло к нему чувство, что он боится, что не знает, как она отреагирует, что одной мыслью о предназначенности можно было сделать то, что они сделали, но жить, решать задачи, искать ответы – нельзя…
И не с первого раза удалось сказать Кате то, что надо было сказать.
- Катюш… - Он остановил её за руку у подножия лестницы. Зорькин ушёл, и они собирались идти наверх, надо же было ему переодеться. Катя обернулась, подняла лицо – улыбающееся, доверчивое, и Андрей не решился. – Как Лёша?
- Всё хорошо… Я недавно с ним самим разговаривала. Делает уроки, а вечером приедут Алина с Олегом и привезут ему в компанию Пашку, так что скучно не будет…
- Алина – это из «Мармеладова»?
- Да…
Она ещё чуть удивлённо взглянула на него, чувствуя его замешательство, но ничего не сказала и стала подниматься наверх. Андрей машинально, покорно шёл за ней.
- Я хотел тебе сказать, - в спальне он обнял её за плечи, с нежностью оглядел пушок над волосами, улыбнулся и снова заглянул в глаза, - что мне пришлось согласиться дать Левановской работу в «Зималетто»…
- Правда? Ей совсем плохо, да?
…Со стороны – ну, немного растеряна, от неожиданности. А что у неё там, внутри, можно только догадываться…
- Просто… - Андрей словил её руку, разогнул пальцы, но они были безжизненны, и он легонько сжал их. – Просто ей плохо по моей вине, до сих пор по моей вине, понимаешь?.. И я не смог отказаться.
И в ту же секунду по её глазам он понял, что она знала. И почему-то стало неприятно, засаднило в груди. Неважно, почему промолчала, он не хотел, чтобы они что-то скрывали друг от друга.
- Ты знала. – И разочарования скрыть не удалось.
- Да. Я не хотела сплетничать и причинять тебе боль. Тебе же больно? – И Катя, как ребёнок, искренне, простодушно, заглянула в его глаза.
Он отвернулся.
- Не знаю. Нет… не больно. Неприятно. Тоскливо… Перестаёшь верить… во всё.
Её пальцы шевельнулись, и улыбка показала: она не осуждает и приняла его поступок. Немного отпустило…
- Ты всё правильно сделал. Ты должен был ей помочь. А если бы не помог… и я бы не могла быть спокойной.
- А ты спокойна? – грустно улыбнулся он.
Её ресницы дрогнули.
- Так лучше, - повторила она.
- Не будем думать об этом? – предложил он. – Ну, сколько людей работает в «Зималетто»? А Наташа сделает замечательное дефиле, и что нам ещё надо?..
Катя кивнула и перевела разговор на другое. Он ещё поприслушивался, поприсматривался, но вскоре то, о чём она говорила, так захватило, увлекло его, что к вечеру он только вспоминал о тоске и смутном безымянном сожалении обо всём сразу.
- Андрей, мне кажется, «Зималетто» хотят включить в одну из номинаций премии «Бренд года», - сказала Катя. – Как раз сейчас идут заседания организаторов, будет обращено особое внимание на рекламные кампании, проведённые в этом году, а у «Зималетто» одна из лучших кампаний в связи с выставкой…
Буднично она так всё это сказала, просто, но уголки губ радостно дрожали. Он недоверчиво улыбнулся: что?.., но чем дальше она говорила, а он вспоминал и анализировал всё, что знал об этой премии, свои последние разговоры с одним из замов министра Александром Мелеевым, приходил к выводу, что не так уж его любимая и не права. И, в конце концов, объяснения навязчивому вниманию со стороны госчиновника он не мог найти, а Катя предположила, и… почему бы и нет, чёрт возьми. Зря, что ли, он всю жизнь отдал этому монстру «голубоглазому», с Катей разлучившему, спасавшему-выручавшему, не дававшему тухнуть свету в конце тоннеля?.. Вот и награда заслуженная… если бы жив был отец… И Андрей со смущённой улыбкой проводил рукой по лицу, сгоняя с себя морок завышенных ожиданий. Катя… вот Катя его! Заронила зерно надежды, и будто ничего невыполнимого нет. Мало того: позвонив Санкевичу, Андрей обнаружил, что только субординация мешала тому высказать это предположение. Положив трубку, Андрей задумался над тем, что в текучке упускает что-то, перестаёт видеть важное. Но он сам ещё недавно ставил это целью. Был период ощущения застоя, синдром «достигнутого». Он всего добился – для себя, для «Зималетто». Теперь – только удерживать позиции, рутина, не к чему стремиться, вершин больше нет. Выйти в сорок лет на пенсию, накупить сверхсовременных удочек? А он сможет?.. И выход виделся только в намеренном уходе от «высших целей». Но теперь, с возможным грантом государства, откроются новые перспективы… может быть. Надо всё продумать, взвесить, а главное – не дать захлестнуть эмоциям. Иначе можно перешагнуть грань, а что бывает там, за гранью, он слишком хорошо знает…
Уже в этот вечер с помощью Кати он сделал кое-какие расчёты. Умозрительные, конечно, но, ложась на бумагу, они приобретали материальные очертания. Прежде чем получить желанное, надо было много вложить в принципиально новый рекламный проект… Они проработали за полночь, и, только подняв наконец голову и ощутив желание поцеловать прохладную щёку, склонившуюся рядом с ним к компьютеру, Андрей осознал, что они - опять работали вместе… «Поцелуй меня», - шепнул он. И она взглянула на него и улыбнулась.

**

А у Миши нарушился принцип равновесия.
Нет, у него, конечно, и без того в душе не птички пели. Да и не было больше души. Он знал теперь, что такое душа – это когда о ней не думаешь, а самое главное – её не чувствуешь. А когда она булыжником в груди застряла – её нет. Нечем чувствовать, радоваться, замирать от взгляда любимой женщины. И женщины тоже не было. Нет, то есть женщина (как странно!) была, а вот любимой не было. Но что такое, когда любят, - интересно, любопытно было узнать. И, когда после пары дежурных звонков с «соболезнованиями» от Олега и Алины последовал ещё один, а потом и ещё один – от всё той же Алины, Миша эту игру не прервал, а позже и не заметил, как время разговоров стало увеличиваться, и иногда они болтали по нескольку часов подряд. Миша не знал точно, но догадывался, что добросердечная Алина спасает его так от самого страшного – вечернего и ночного времени. А учитывая, что на дворе стояла самая безнадёжная в этом смысле пора года и сумерки уже казались неумолимыми сторожами, ведущими до утра в карцер, - звонки эти действительно спасением были. Постепенно он стал чувствовать в них что-то серьёзное, но, эгоистично не желая от них отказаться, просто начал избегать упоминаний об Алине в разговорах с Олегом – а потом и самих этих разговоров избегать. И это не односторонним было – Олег тоже что-то такое почувствовал, и пару раз уже удержался, чтобы не дать жене пощёчину. А что она могла? Ничего. Она всегда мечтала об этом утончённом мужчине, казавшемся ей загадочным и каким-то нездешним из-за своего таланта. Но та, кому он был не нужен (подмастерье! у самой-то талантов – ноль!), забрала его у Алины, увела, можно сказать, из-под самого носа. Но тогда Алина не обиделась. Молодая была… Верила, что всё впереди. Что голубоглазых таких и талантливых для неё по свету – море… Ну, море не море, а один нашёлся. Она не искала, сам нашёл. Ездил-ездил из Москвы, да и припечатал однажды поцелуем к стене «Орфеума». Тяжёлая рамка с благодарностью под стеклом – от первого почётного клиента, оператора сотовой связи, проводившего в «Орфеуме» корпоратив, – чуть от этой новоявленной свету страсти со стены не упала. Они засмеялись и решили продолжить в каком-нибудь менее травмоопасном месте. И продолжили, сначала в отеле, где жил Олег, потом в его московской квартире, а потом – и в специально отстроенном для неё доме. Она любила этот дом, любила его хозяина, но, как только увидела, что синь в глазах Михаила Алексеича растворяется, словно в какую-то дыру сочится, - разлюбила. И готова была уйти за ним в любую минуту, с любого места, откуда бы ни позвал. Но он пока не звал, и приходилось держать лицо, делать всё, «как у людей». А Олег уже всё, конечно, знал и тоже, как и она, ждал: позовёт или не позовёт... Миша и сам уже задавал себе этот вопрос. Руководствуясь исключительно соображениями собственного удобства; он и так жил как во сне, где уж о других думать.
Приехав на несколько дней в Москву, он их даже в гости пригласил. В последней попытке оставить всё как есть. Ну конечно, так оно и осталось… Ведь на прошлой неделе, узнав, что Олег на два дня в командировке, он поддался порыву и, наплевав на нелётную погоду, сам привёз Алину к себе в Питер. И у всех троих сейчас было ощущение неизбежности. Человек, которого здесь не было, но о котором думали все, - Катя, - запустил какой-то механизм, перемалывающий судьбы и соединяющий их кусочки в новых композициях. Если бы Миша мог в принципе верить в чьё-то всемогущество, он бы поверил в неё, в бывшую свою Катю… О безграничных возможностях Юлианы он уже давно позабыл.
Ломаный разговор у них получился. Она явилась в «Мармеладофф» в один из трёх в этом месяце солнечных дней, с большой охапкой цветов, сама вся сияющая и благоухающая в своей иллюзорной самодостаточности. И Мише как-то сложно было улыбаться. Юлиана погладила его по щеке.
- Надеюсь, ты ничего на меня не затаишь? Мне было бы больно.
- Не знаю, Юлиана. Я чувствую, что ты не виновата. Нет, я это точно знаю… Но мне нужно время.
Вспоминая, как в своё время почти купил её услуги свахи, он морщился и хотел быстрей забыть. И она всё приняла. Она была терпеливой женщиной и умела ждать. Один лишь вопрос волновал его, но он так и не смог его задать. Ему было интересно, что на подобный вопрос ей ответила Катя. Если Юлиана осмелилась его задать, конечно. И это тоже волновало. Ведь если Юлиана даже и не пытается спасти свою репутацию в Катиных глазах, - значит, знает, что репутации уже не было…
Это было не совсем так, конечно. Катя никогда не забывала ничего, даже самого ничтожного, сделанного с добротой к ней. А Юлиана была к ней добра. Она была легка, позитивна, весела… только весёлость её была иногда удручающей, вот в чём беда, а Катя всегда очень тонко чувствовала оттенки.
…В общем, совершенно естественно, что в «личной жизни» у Михаила ничего хорошего сейчас не было. Но бизнес!.. Такой подъём он испытывал, пожалуй, только после открытия «Мармеладова», недаром тогда Борисов заинтересовался… Потом всё развивалось размеренно, предсказуемо, без особенных взлётов и падений. И он точно знал: пока Катя с ним, с его бизнесом ничего не случится. Могло ли это быть – ничего особенного?.. Теперь, когда её не было, а прибыль росла в геометрической прогрессии, он уже стал задумываться о том, а не мешала ли она ему своим здравомыслием, своей расчётливостью. Стыдился, конечно, таких мыслей, но в следующую секунду закусывал губу: так ей и надо! На его месте и не такое ещё можно подумать…
Успехи в бизнесе казались ему закономерным, справедливым уравновешиванием по принципу: где-то убыло – где-то прибыло. И не без холодной мстительности, щекотавшей совесть и одновременно уязвлённое самолюбие, он подумывал над тем, чтобы придержать её долю. Ничего, она и не ощутит на себе. А ему нужна компенсация. Вспоминая Жданова, глыбой возвышавшегося над ним во всех смыслах, сжимал кулаки: нужна компенсация! И, если он уже бессознательно отыгрывается на ни в чём не повинном Олеге, то почему бы не отыграться и по прямому адресу?..
Всё это игрой с самим собой, конечно, было, способом выживания. И представить себе не мог, что столько дерьма в себе обнаружит; вот они, люди, – хорошие, пока не тронут… Он бы ещё долго размышлял по этому поводу, если бы в день его отъезда в Питер не позвонил сотрудник фирмы Антонова и каким-то странным, как у нашкодившего и до безумия боящегося наказания школьника, сообщил ему, что Антонов, а заодно и все счета фирмы арестованы. Ну, Антонова-то только пока "задержали", но они всё равно ничего не могут, и фура с оплаченным Мишей спиртным стоит на спецстоянке в ГУВД, и неизвестно, можно ли ещё что-то сделать, чтобы вернуть её…
Выслушав обещания находиться на связи и сообщать, если что-то прояснится, Миша положил в карман телефон, и его замутило. И совершенно, казалось бы, некстати мысль пришла о том, что Катя не хотела в своё время связываться с этой фирмой, что отговаривала его, что они из-за этого чуть ли не в первый раз серьёзно поссорились… Но потом, увидев, что он не собирается менять решения, она, как всегда, спокойно приняла его сторону и делала всё, что положено, радуясь со временем, что оказалась не права. Не права…
Злясь на себя за то, что даже в такую минуту не может не думать о ней, он ещё с полчаса боролся с собой, но потом взял телефон и позвонил Кате. Всё равно надо было звонить – отвезти Алёшу…
- Ну, хорошо, ты тогда подъезжай к нашему дому…
- Нет. Я хочу встретиться. Поговорить. Это… необходимо. Ты можешь приехать в «Габрово»? – назвал он ресторан, находившийся неподалёку от «Мармеладова», они часто обедали в нём, когда не хотели отвлекаться на разговоры о работе.
После паузы она ответила:
- Хорошо. Во сколько?
- В шесть. Я приеду с Алёшей и буду ждать. – И, помолчав, добавил: - Спасибо.
- Что-то случилось? – не выдержала она.
- «Габрово». В шесть, - сказал он и отключился.
И вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и резко обернулся. В дверях стоял Алёша, сжимая в руке большой яркий атлас, который они купили по дороге из гимназии. И смотрел на отца, будто спрашивая: что-то случилось?.. Это невозможно, но Миша снова видел Катю. И он отвернулся, и только через минуту смог снова посмотреть на сына. И улыбнуться через силу:
- Собирайся, Алёшка. Поедем с мамой встречаться.
И увидел, как вспыхнула радость в чистых голубых глазах.
- Ты отвезёшь меня домой?
- Нет. Мы встречаемся в ресторане.
- Ууу, в ресторане!..
- Не в нашем. В другом.
- А-а... А дядя Андрей тоже приедет?
Мишу опять замутило. Простой вопрос. Знать бы ответ. Похоже, она никуда без него не ездит… Но тогда – какой смысл? И вообще, зачем, вот чётко, ему нужна эта встреча? Надо попытаться хотя бы для себя всё разложить. Одно только ясно: он хочет её видеть, она поможет ему, как всегда помогала. И всё…
И, когда позвонила Алина, он рассеянно сказал ей, что они не смогут сегодня увидеться и он позвонит ей уже из Питера, и, не заметив, как потух её голос, поспешил закончить разговор. Булыжник весь покрылся трещинами, а из трещин – сирень…

_________________
Огонек

Что ж так все хотят чувство вины вызвать-то! И Наталья, и Миша! Наталье уже удалось... И ведь в Зималетто ей делать нечего...

Спасибо, Наташ!

Ну, что?! А Мишенка себя проявил, покруче Андрея будет, с такими-то скелетами в мозгах. И он на все сто вписывается в пословицу- в чистом омуте... и далее по тексту! Наташа со Светой еще ТЕ штучки! Не такая уж Наташа несчастная "овечка", пока, добилась того, чего ей хотелось. И, ведь, может не остановиться на достигнутом и доставить еще очень много боли Кате.
Наташа, спасибо! И уже хочу продолжения!

_________________
Умная женщина - та, в обществе которой можно держать себя как угодно глупо. Поль Валери
Жизнь-это цепь потерь. Айзик Азимов