|
Глава 18
Яды и противоядия
Павел Олегович позвонил в воскресенье вечером. Как раз когда Катя разрешила себе извлечь из памяти все подробности пятницы, до этого боясь думать об этом. Боялась вспомнить что-нибудь такое (интонацию, взгляд), что, несмотря на успешный исход сделки, снова поселит тревогу.
Кроме звонка Андрею, конечно. Вырвавшись наконец из раскалённого нервозностью, напряжением офиса, очутившись в тёплой безопасности дома, она сразу же позвонила ему.
Выслушав её, Андрей помолчал немного.
- Ты переживаешь? Расстроилась?
- Очень… Я опять подвела тебя.
- Не говори ерунды. Ведь всё закончилось хорошо. И не могло по-другому закончиться…
- Но…
Она почувствовала, что не может говорить, слёзы снова собрались где-то в уголках глаз. Но как хорошо, что в его голосе нет ни неудовольствия, ни жалости. Он говорит спокойно, взвешенно. Если бы он стал сейчас сердиться или жалеть её, она бы точно разревелась.
- Кать. Послушай меня. Ты же не первый день в бизнесе, вспомни, как нам приходилось иногда, да в тысячу раз труднее! Ну, не знали о приезде, не встретили. Сам же добрался, не заблудился? И доволен остался? Ну, зачем ты расстраиваешься?
Катя вздохнула, вспомнив гнев Милко, искрами рассыпающийся по мастерской и перекидывающийся, как пламя, на стены всего офиса. Злорадное, покрытое красными пятнами лицо Киры. Что ей пришлось выслушать… «Вплоть до увольнения, Пушкарёва… Не справляетесь со своими обязанностями – пожалуйста, на выход, вас никто не держит…»
- Катю-юш… не молчи, а то я тоже начну волноваться…
А он бы и волновался. Раньше бы волновался, сам бы придумывал несуществующие осложнения, накручивал бы себя, чтобы его переубеждали. Он изменился… и причина этому – она.
- Я не молчу. Я вспоминаю. – И захотелось всё-таки разреветься и, всхлипывая, прижаться к его плечу. Если осмелиться, конечно…
- Не надо вспоминать. Всё позади. Лучше скажи, Мещерякова не пришлось уговаривать на контракт?
- Да нет, что ты! Они с Милко под конец друзьями стали, - слабо улыбнулась она. - Ты же знаешь, как Милко любит комплименты. А Анатолий Кондратьевич не скупился…
- Чудно, Кать. Чудно! А как он тебе вообще?
- Он хороший, добрый… честный… Не то, что…
Андрей рассмеялся её детски-простодушным тону и словам.
- …Малышев? Да не думай ты о нём, это тоже проехали… Ну, вот видишь, как всё хорошо, а ты расстраиваешься… Я скоро приеду, и мы обо всём - обо всём поговорим. У меня в последнее время такое чувство, что ты далеко-далеко и всё, что происходит с нами... ну, ненастоящее, что ли. Я хочу увидеть тебя. – Его голос прояснился, и эта ясность, связанная с ней, и сами его слова действительно на время заслонили все переживания.
- Мне так кажется с самого начала. С самой первой минуты, - тихо ответила она.
- Нет, Катюнь, нет. Это просто из-за того, что я не вижу тебя… а ты меня. Всё изменится. Я хотел приехать в выходные, - добавил он, и она глубоко вдохнула, - но решил, что не хочу вот так, второпях. Это было бы неправильно…
Она выдохнула и грустно кивнула: неправильно. Пусть уж возвращается насовсем…
Она положила трубку, и снова опустился туман, и снова мысли бежали назад, к этому страшному дню, который ей пришлось пережить.
Секретарши клялись, что не видели никакого факса. Кате удалось выяснить, что факс был послан на номер ресепшн, но Маша краснела и бледнела и чуть ли не на колени падала… Но, в конце концов, Андрей прав и это действительно уже не важно. Главное результат. Но равновесие нарушено… Катя терпеть не могла, когда обнаруживала свою некомпетентность. Планки, которые она перед собой ставила, не терпели халатности – с детства. Но жизнь вносила свои коррективы, и неизбежно время от времени приходилось убеждаться в собственной неидеальности… А уж когда появился такой индикатор, как Андрей, то и вовсе комплекс неполноценности замаячил. Ничто не могло быть слишком хорошо – для него. Потом, под влиянием времени и всего случившегося, сгладилось, конечно, но давало о себе знать такими вот всплесками…
Под конец разговора Андрей обронил ещё что-то незначительное о «Ника-моде», но её внутренний сенсор тут же «обнаружил вторжение», заморгал, запищал, и в субботу она целый день просидела с Зорькиным, проверяя документацию. С тех пор, как он связался с Клочковой, Катю не оставляло сомнение, и она решила, чтобы не унижать подозрениями ни его, ни себя, просто проверять документы, как это делал бы любой руководитель. Коля поворчал, конечно, слегка, но смирился и выполнил всё добросовестно. Документация была в полном порядке…
А в воскресенье Катя помогала родителям с капитальной уборкой. Драили люстры, окна, полы и шкафы. Она вытерла от пыли столько книг, сколько, казалось, за всю жизнь в руках не держала. А ведь когда-то прочла их все…
Освободившись под вечер и выйдя из душа, включила настольную лампу, присела на диван. И нахлынуло… И Кира со своим блеф-клубом и странным, тревожащим поведением, и Малышев с опасной глупостью, и несколько обескураженный, но вежливый Анатолий Мещеряков… Слава богу, Клочкова, занимая его до Катиного прихода, не успела подлить масла в огонь, наговорив гадостей о заместителе президента. Катя прервала эту милую светскую беседу и с той минуты уже не отходила от Мещерякова. И Кира не посмела её отчитывать при будущем партнёре, дождалась, когда они проводят его. Но завтрашний день будет спокойным, Киры ещё нет в Москве, «Зималетто» отдохнёт от постигшей её бури.
Киры нет в Москве… Катя старалась формулировать это именно так. СлОва «Лондон» применительно к её мыслям о Кире не существовало. Она знает, твёрдо: Андрей не поддастся ни тону, ни обвинениям Киры. Та, конечно, постарается обвинить в случившемся её. Но сказал же он по телефону… Ну, а личное – в личном она тоже уверена. Во всяком случае, сейчас, когда не остыла его решимость разорвать эту тяготившую связь. Независимо от Кати, от их отношений, тяготившую.
Вот примерно в этой точке размышлений и позвонил ей Павел Олегович. Сердце проделало сложный скачок и затаилось где-то в солнечном сплетении. И недаром...
- Вы только не подумайте, Катя, что я в чём-то обвиняю вас… Мне просто хотелось бы разобраться. Андрею я пока ничего не говорил, Кира меня убедила, что так будет лучше. Я согласился с ней и решил поговорить только с вами. Пока.
…А вот и то, чего она боялась. Только пришло с другой стороны. Кира ударила с генерального фланга… Ну что ж, какое-то зерно здравого смысла в этом есть. Действительно, Жданов-старший – не Андрей.
- Павел Олегович, я не совсем понимаю… Вы не могли бы объяснить яснее?
- Конечно, конечно, Катя. Для этого я и позвонил вам. Скажите… о чём вы говорили с господином Малышевым?
…Так… спокойно, Пушкарёва, спокойно. Отвлечься на погоду. Посмотреть в окно. Моросит…
…Малышев?!..
Раздумье длилось секунду. Она должна всё рассказать. Всё, как Андрею.
- Господин Малышев сделал «Зималетто» предложение, от которого я была вынуждена отказаться.
- Поконкретней?..
- Он просил нас отказаться от партнёрства с «Зойси-Евразией» и предлагал за это компенсацию, - недрогнувшим голосом продолжала она.
- Компенсацию? Какого рода?
- Деньги. Взятку. Мне лично.
Павел Олегович помолчал.
- Ну, и… что вы ответили?
- Только то, что могла ответить в такой ситуации: что его предложение для меня неприемлемо и он зря потратил своё время. Из разговора с директором «Зойси» Мещеряковым я поняла, что Малышев предпринимал попытки возобновить контракт, но у него ничего не получилось. Мещеряков подписывает контракт с нами. Мы договорились, что во время ответного визита во Владивосток представителей «Зималетто» подпишутся основные документы…
- То есть контракт не сорван, несмотря на то, что «Зималетто» проявила себя не с лучшей стороны, просаботировав приезд господина Мещерякова?
- Нет, что вы… - Моросит. Прохладно. Март… - Ни о каком срыве контракта не может быть и речи! Сделка почти заключена…
- Катя… Вы простите меня за эти вопросы. Дело в том, что Кира ввела меня в курс того, о чём я раньше не знал. Она говорит, что вы… что у вас уже есть опыт… ну, скажем так, заключения сделок о компенсации. О личной компенсации, Катя… Хоть мне и неприятно об этом говорить, но приходится: Кира считает, что вы намеренно саботировали визит Мещерякова, чтобы удовлетворить просьбу Малышева.
…Март?.. Ноябрь, нет… лютый февраль… Колени подогнулись. Она медленно подошла к дивану и осторожно, словно боясь от лишнего резкого движения упасть, присела на него.
- Павел Олегович, я… я не знаю, о чём вы говорите. Да, во время работы в «Зималетто» у меня уже был подобный случай. Но я рассказала обо всём Андрею Палычу, и к тому времени, когда должна была дать господину Краевичу ответ, Андрей Палыч уже был в курсе и сам вёл с ним переговоры… - Голос всё-таки дрогнул. – Но, если моих объяснений недостаточно и вы не верите мне… вы, конечно, можете уволить меня. Я готова завтра написать заявление…
- О, нет. Нет, Катя, и вы это прекрасно знаете. К чему эта поза, эти выводы? Войдите в моё положение. Я беспокоюсь за дела компании. В то время, как мы с Андреем занимаемся вопросами партнёрства здесь, на западе, вы отвечаете за восток… Я знаю, что вы великолепный специалист, и без всяких сомнений полагался на рекомендации Андрея, а он считает вас незаменимой в своём деле. Но и мнение Киры, как вы понимаете, я игнорировать не могу… Мне нужно было проверить. В изложении Киры картина выглядит несколько по-другому… Она утверждает, что только действия Саши, Александра Юрьевича, сделало вашу сделку с Краевичем достоянием руководства…
Хорошо всё-таки, что она села. А за окном дождь усиливается…
- Это не так. Это совершенно не так! И Кира Юрьевна, и Александр Юрьич относятся ко мне… предвзято. К тому времени, как… господин Воропаев собирался разоблачить меня, я уже всё рассказала Андрею Палычу. И о моём разговоре с Малышевым Андрей… Павлович… знает. Я звонила ему в тот же день с докладом… Больше мне нечего сказать, Павел Олегович, могу только повторить, что я говорю вам правду и мне нечего скрывать!..
- Ну что ж, хорошо, Катя. Только не волнуйтесь так… Я вижу, что разговор с Андреем необходим. Надеюсь, это недоразумение разрешится. Ещё раз прошу извинить меня, если чем-то обидел вас.
- Всего хорошего, Павел Олегович…
…Как она могла… Катя выронила трубку на пол, закрыла лицо руками и заплакала. Горько, обиженно, всхлипывая и размазывая слёзы по щёкам. Что же, что же сидит в этой женщине, почему она превращается в такое страшное существо, когда речь идёт о ней, Кате?.. Всё теперь всплыло в памяти. И переданный Клочковой, а потом выданный за её - бизнес-план, и другие, мелкие и покрупнее, наговоры, упрёки, несправедливые замечания, в которых не было ни капли правды, но не терпели возражений… И сегодняшнее Кирино выступление – это, конечно, венец её нечестности. А если точнее, то и бесчестия. Подлости…
Катя представила себе лицо Андрея, когда он услышит этот бред. Он так и скажет: бред… Он не может не сказать, не может не поддержать её!..
Господи, поскорей бы уже Кира вернулась. Она готова терпеть её двадцать четыре часа в сутки, только бы её не было рядом с Андреем…
Это плата за правду. Человек, живущий в мире иллюзий, не терпит такого «вторжения»…
***
За столом было тихо. Позвякивали только столовые приборы, да изредка мягкими шагами подходила к столу, прислуживая, миссис Клегс.
Андрей не поднимал головы от тарелки. Не хотелось ни с кем говорить, никого слушать. Второй день, с той минуты, как порог дома переступила Кира, он как закрытая от мира субстанция. Дом стал чужим, и даже родители. Это не его жизнь, его здесь нет.
Боль, отчаяние, жалость уже отступили на второй план. Так и должно быть, рана заживала изнутри. Кира становилась чем-то отдельным, чужим, не имеющим к нему отношения. Скоро пройдёт время, и он уже сможет спокойно и безоглядно смотреть ей в глаза, разговаривать с ней. Пока – нет, остались ещё внешние признаки…
Отец как-то странно смотрит. То ли расстроен, то ли просто озабочен. А ведь они на пороге нового уровня развития «Зималетто». Вспоминая свой последний разговор с Мэрдоком, руководителем крупной лондонской сети магазинов одежды, Андрей удовлетворённо улыбался. И отец был доволен.
Это был уже четвёртый контракт. Три первых они подписали за те десять дней, что он в Лондоне. Всё шло так гладко, так хорошо, словно кто-то поставил «Зималетто» на смазанные удачей рельсы… В последнее время он всё чаще замечал за собой, что забывает о положении фирмы, о неведении отца. Это было признаком выздоровления, подъёма… И всё чаще приходили в голову мысли о будущем. Что они будут делать с «Ника-модой», когда всё закончится? Мысль о её ликвидации претила ему, непонятно почему, так же, как мысль о разводе с Катей. Наверное, как ни парадоксально, этим периодом они будут дорожить, когда всё останется позади. Есть такая особенность у тяжёлых, но успешно пройденных испытаний…
Но маленькая чёрная точка всё же сохраняется. Катин голос мгновенно темнеет, лишается влаги, красок, когда она слышит от него о «Ника-моде». Он вынужден ступать осторожно, обдумывать каждое слово, только бы не обидеть её подозрениями. Это трудно. Это даже раздражает, и, если бы не она и не его отношение к ней, он бы уже давно сорвался. Но он помнит: всё у них пока на тоненькой, только-только завязавшейся ниточке и надо сделать всё, чтобы не порвать, даже не растянуть её…
Кира поднялась первой, отложила салфетку. Заговорила, и он даже не сразу понял, что она обращается к нему.
- Андрюш… Андрей. Мне надо поговорить с тобой. Уделишь мне несколько минут?
Он медленно поднял голову и встретился с ней взглядом. Зачем? – безмолвно спрашивал он её. Но вслух, конечно, ответил: разумеется… И заметил обрадованный взгляд матери. Нет, не может быть, чтобы они в своих многочасовых разговорах в родительской спальне наверху решали, как вернуть его на путь истинный. И мама, и Кира не так глупы. Но говорят же: надежда умирает последней… Даже у самых-самых умных, ну, или тех, кто считается таковыми. Вздохнув, он поднялся тоже.
Войдя в его кабинет (под кабинет переделали одну из комнат для гостей), Кира подошла к окну, тронула рукой тяжёлую тёмно-розовую штору, она плавно закачалась. Андрей стоял почти у двери и ждал.
Кира обернулась.
- Ты не сядешь?
Он пожал плечами, прошёл к креслу.
- Тогда и ты садись…
Она улыбнулась, отрицательно мотнув головой. Помолчав, спросила:
- Как дела?
- Ты же знаешь. Всё отлично.
- Я не о том… не совсем о том.
- А о чём?
Он поднял к ней лицо. Улыбался чуть-чуть. Почти снисходительно. Ну, ведь пора поставить точку?
- О твоей жизни. О том, что ты собираешься делать дальше.
- А что делать дальше? Буду работать, заключать контракты, ездить в командировки… Всё, как обычно. Ты же видишь, какое сейчас время. Четыре контракта на продажу одежды, один почти заключённый с франшизой и несколько на подходе…
В начале его речи ещё пытаясь протестовать выражением лица, но к концу смирившись, а может, заинтересовавшись, Кира усмехнулась.
- С франшизой… А ты знаешь, что контракт был под угрозой срыва?
- Перестань, - вновь улыбнулся Андрей. – Ты преувеличиваешь. Ты вообще склонна драматизировать…
Её лицо вдруг дёрнулось, и она отвернулась. Он тоже отвернулся. Вот скотина…
- Я понимаю, что ты защищаешь Пушкарёву, - справившись с собой, устало вздохнула Кира. – И будешь защищать всегда. Она прикрывает тебя, поверенная в твоих личных тайнах… Но неужели ты никогда не задумывался, что всё может измениться? Что когда-нибудь она почувствует себя сильней тебя, захочет уйти, попробовать что-то другое? Ты думаешь, она всю жизнь будет бегать за тобой, как собачонка? Нет, Андрей, не будет. Да она и уже не такая, как была… Она заматерела, оперилась, ты бы слышал, как она со мной разговаривает… И я не удивлюсь, если этот факс она скрыла намеренно, чтобы получить от Малышева деньги… Виктория прекрасно слышала их разговор, как ты можешь быть таким слепым, Андрей!..
- Ки-ра. – Спокойствие уже изменяло ему. Знакомое состояние. У неё была необыкновенная способность нервировать его. – Я не хочу больше слышать о том, какая Катя плохая. Какая она мошенница и нечистая на руку, лгунья и предательница, и всё в таком духе!.. Мне надоело. Я вообще больше никогда не хочу слышать от тебя о Кате. Ничего. Никогда. – Андрей резко, раздражённо поднялся и уже сделал несколько шагов к двери, но Кира быстро подошла к нему, удержала за локоть.
- Андрей, ну не злись… Может, я и перегибаю палку. Но ты всё-таки многого не знаешь о ней, и я пытаюсь открыть тебе глаза, ну что здесь такого? Вот она говорила тебе, например, о неком Владимире Храмцове, своём знакомом, который встречает её после работы?
- Храмцове? Откуда ты знаешь?
- Трудно не узнать, если этот джентльмен на прошлой неделе додумался подняться за ней в офис и растрезвонил о своей дружбе с Пушкарёвой всему женсовету!
- Что ты говоришь, Кира… - Андрей досадливо поморщился и снова попытался освободиться от её близости, но она крепко держала его.
- Что слышишь. Можешь спросить у Романа. Он был внизу, когда они уезжали. Юркнула, как мышка, в машину – и была такова. А Маше этот господин вообще сказал, что Катя к нему в фирму переходить собирается…
Он уже не порывался уйти. Стоял и смотрел на неё. Она убрала руку и взгляда не отводила. Чуть вызывающего, но где-то в серой его глубине по-прежнему была боль. Неужели она могла искренне верить во всё это - и, значит, искренне переживать за него?..
«Можешь спросить у Романа»… В одном она не лгала Так же, как Андрей знал, что все эти факсы и чужие фирмы – бред, он знал, что о Храмцове – правда. Понял в ту же секунду. Наверное, он чего-то такого ожидал…
- Я знаю об этом… человеке, - сказал он наконец, и голос его был хриплым, сухим.
Кира подняла брови.
- Правда? И насколько у них всё… серьёзно? Ведь ещё недавно у неё Зорькин был… хотя, впрочем, это не наше дело. Я только хотела предостеречь тебя, что Катя не так проста, как кажется, что и у неё имеются свои «личные тайны»...
Он по-прежнему стоял неподвижно, только теперь голову опустил; казалось, он разглядывает носки своих туфель.
- Андрей, - тихо окликнула Кира.
- Тебе лучше уйти, - сказал он.
- Ты не поверил мне? Ты опять думаешь, что я наговариваю на Пушкарёву? Но ты же можешь… я же сказала, Роман, он…
- Кира, уйди. Пожалуйста…
Когда она вышла, он подошёл к тому месту, где она недавно стояла, потянул за толстый золотистый шнур с бахромой, раздвинул шторы. Комната залилась серебряными весенними лондонскими сумерками. Но с утра был сильный туман, а потом шёл дождь, стекло запотело, и сада почти не было видно. Андрей не замечал, как сжимал узел шнура всё сильнее. Когда костяшки пальцев побелели, дёрнул со всей силы и отпустил – но, лишь подпрыгнув вверх, целый шнур продолжал раскачиваться.
Андрей отошёл от окна и снова сел в кресло. Вынул телефон и отложил, вынул и снова положил на колени… Не телефон – онА должна была быть сейчас на его коленях. Он бы посмотрел в её глаза, он бы всё понял…
Но что понимать, когда всё просто? Ведь это так банально, старо, как мир… Приехал мужчина, которому она улыбалась когда-то в ресторане, с которым сидела рядом в театре, - и она поехала с ним. Испугалась, что потеряет и останется ни с чем…
Да, всё сложнее. Причина в том, что она не знает себя.
Её постоянная внутренняя работа, которую он так любил и так гордился ею, её трогательная печаль, её улыбка и близорукие глаза, для которых не было вглубь предела. Ничего этого она о себе не знала и не понимала. Она была уверена, что не может понравиться ему, она любила его, как любила бы киноактёра, с которым никогда и ничего не может быть. Куда реальней престарелый неудачливый бизнесмен-разведенец… Поэтому сейчас она не до конца верила ему, а тому, попроще, – верила. Боялась упустить, неосознанно, не признаваясь себе… Она выстроила свою будущую жизнь (даже Кира заметила!), сделав ставку на бизнес и таких вот Владимиров. А его, Андрея, признание разрушило этот план, но фундамент остался (как она съёживалась при одном упоминании «Ника-моды», как побледнела, увидев ту дурацкую бумажку Малиновского!), и она будет снова и снова возвращаться к нему. Так, возможно, и не поверив, что фундамент этот ей больше не нужен, что необходимо строить новый, совершенно другой дом. А он, Андрей, вынужден будет молча смотреть на это и ждать чуда, которое поможет ей поверить. Он был бессилен! Бес-си-лен… Бороться с собственным призраком – тяжёлая задача…
А он человек. Обычный человек, со своими слабостями и простыми желаниями – чтобы женщина принадлежала только ему и верила, когда он говорит, что хочет принадлежать ей. Он не привык справляться с такими сложностями, он даже представления не имел, что они существуют…
Тихонько приоткрылась дверь, заглянула мама. Он поднял голову и посмотрел на неё – но не на неё теперешнюю, а на ту, к которой бежал в детстве, ушибив себе что-нибудь, ударившись… Теперь она не пожалеет, не поймёт. У неё на всё один ответ: «Кира так любит тебя, а ты её отталкиваешь»… Он сжал в руке телефон. Катя тоже любит. Она не может его не любить…
- Деточка, ты что сидишь в темноте? Что-то случилось? А где Кира?
Маргарита подошла ближе, увидела его лицо, задумчиво устремлённое на неё.
- Что ты, что… - встревоженно пробормотала мать и протянула руку к его волосам. И погладила. Как в детстве…
- Мама, я… я запутался. Я не знаю, что мне делать…
- Ну, что ты, - повторяла Маргарита, теперь обнимая его за плечи. – Что с тобой? Главное – ты здоров, поверь, в моём возрасте уже начинаешь понимать такие вещи… Всё пройдёт. Всё, всё…
Какое счастье, что она не говорит ничего о Кате. Ничего. Ни хорошего, ни плохого. Хотя хорошего об «этой женщине» дождаться очень сложно, почти невозможно… Что мама скажет, услышав её имя? Через что придётся пройти, отвоёвывая своё право на счастье?..
А она – там, в талой Москве, в «Ауди»-развалюшке завтра снова поедет на свои курсы…
Он не мог ей звонить. Он не знал, что сказать. Он боялся. Ему нужно было срочно вернуться в Москву, чтобы увидеть её, но и этого он не мог. Предстояло ещё несколько напряжённых рабочих дней. Уезжая сюда, он думал о каких-то там приоритетах, собственной целостности, но всё оказалось бессмысленным от одного только колебания веры в Катю. Он должен был укрепить эту веру, а для этого – укрепить её веру в себя. Но как?.. Он не знал.
Пришёл отец и тоже заговорил о ней. Вначале Андрей слушал невнимательно, потом непонимающе смотрел на отца – почему он говорит о ней?.. Когда понял, ЧТО говорит отец, боль и возмущение охватили его, такие сильные, что это было похоже на безумие. Он мгновенно бросился на её защиту, забыв о собственных обидах. Вспомнив, как сам несколько минут назад обвинял её, захотел наброситься с кулаками на самого себя. Но взял себя в руки, чтобы защитить её. Кулаки – для отца не аргумент. А для Киры?!..
Когда отец, удовлетворённый его объяснениями ушёл, он долго стоял, уперевшись руками в дверь и удерживая себя. Он сам сделал Кире больно, разрушил её жизнь, это он виноват в происходящем. Одно только не давало покоя: она так ведёт себя, будто знает о Кате. Она приехала сюда специально для того, чтоб ударить по всем фронтам. И только одна слабенькая искорка надежды была: Кира с особенным чувством сказала об этой несуществующей фирме Владимира. Видимо, именно это, по её мнению, должно было уязвить его…
Назавтра, собираясь на деловую встречу и проходя мимо гостиной, он случайно услышал, как Кира сказала Маргарите, что больше не будет бегать за ним, звонить, просить о встречах. Ничего, он сам попросит.
Она удивлённо улыбнулась.
- Ты приглашаешь меня в ресторан?
- Да. Ты не против?
- Наверное, я должна быть против… Но я не против. Самолёт только завтра…
- Вот и отлично. До вечера.
Он решительно улыбнулся и, захватив свой портфель, ушёл. Она не выказала ни капли беспокойства. Уверена, что ей ничего не грозит. Так и есть, конечно, но разговор будет не из приятных.
В разгар переговоров позвонила Катя. Он был сосредоточен на переговорах, немного напряжён и говорил с ней рассеянно. Ни об отце, ни о Кире, ни о Храмцове они не сказали ни слова. Может, Катя и хотела рассказать о своём разговоре с отцом, но его тон и занятость сделало это невозможным.
И пусть. Он устал. Устал думать, устал беспокоиться «втёмную», не видя её глаз. Он приедет через несколько дней, и они поговорят.
- Кир, ты понимаешь, что делаешь хуже «Зималетто»? – спросил он вечером, сидя напротив свежей, в новом вечернем платье Киры. Она купила его специально для этого вечера. Он заметил это, и жалость снова охватила его. - Скажи, это же ты скрыла этот злосчастный факс? Специально, чтобы подставить Катю? Ты подставила «Зималетто», неужели не понимаешь?
- Андрей, ты никогда не позволял себе…
- Да, не позволял. Но количество переходит в качество. Мне надоело твоё вечное соперничество с Катей. Если ты хочешь добра компании, ты должна объединиться с нами, а не мешать. Пойми, я сознаю твою вину перед тобой… Я готов сделать всё, чтобы загладить её. Но я не могу смотреть, как ты переступаешь через самое дорогое, что есть у тебя, - через «Зималетто»…
Кира холодно, спокойно посмотрела на него – так же холодно и спокойно сверкали в её ушах маленькие бриллианты. Эти серёжки они когда-то покупали вместе…
- Чего ты хочешь, Андрей?
- А ты не поняла? Я хочу, чтобы мы были друзьями. Ты всегда была мне близким человеком и всегда такой останешься… Но ты должна помочь мне поднять «Зималетто».
- А я что, по-твоему, делаю? Мой отдел – единственный, который работает без перебоев…
- Это правда. Но я говорю о другом…
- Как ты защищаешь её, - вдруг печально сказала она. – Всегда защищаешь её. Меня ты так никогда не защищал.
Он невольно задержал на ней взгляд. Но нет… показалось. Ей и в голову не может прийти. Он снял очки, устало провёл рукой по лицу. Снова посмотрел на неё.
- Кир… ну, я не хочу ссориться с тобой. Мне и так неприятно говорить тебе все эти вещи…
- Не надо, - мягко прервала она его. – Не надо, Андрей. Ты хочешь знать, почему я так поступила? Пушкарёва вывела меня из себя, она позволила себе такое… Она добила меня! Ты ударил, я упала, а она подошла и добила…
Стараясь не отвлекаться на эмоции, постепенно он выяснил всё. Представил себе, как была растеряна Катя, как сбита с толку этим приглашением, как потом пережила нападки Киры… И ни слова не сказала ему, не пожаловалась. Это и хорошо, и плохо… И откровение с Кирой тоже - и хорошо, и плохо…
Прошли последние дни. Отъезд Киры, завершение всех необходимых дел, короткие незначительные разговоры с Катей. Дождавшись «кратковременного прояснения», сделавшего погоду лётной, наконец он вернулся в Москву.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Тоже бросил бедную Бабочку! 
Зато глАзы у него на месте, хорошо рассмотрели с кем Катенька в "ауди" как мышка юркнула, спроси у него, Андрюша! 
Всё она в каких-то сумерках плутает, когда же ДЕНЬ? 
Но это по форме, как всегда, живой и эмоциональной. А по содержанию - со всем практически согласна...
