|
Глава 20
Катя, "Кенсингтон"... и Кира
Машина стояла перед учебным центром. Коля распахнул перед Катей дверь; вид у него был восхищённый.
- Не устаёшь ты меня удивлять, Пушкарёва. Плащик-то явно не из «Зималетто». Где взяла?
- Сшила!.. В магазинах, Коль, одежда продаётся, в ма-га-зи-нах…
- Если ты скажешь, что сама его купила, ни за что не поверю…
- И не скажу… С Юлианой после работы заехали в магазин и купили. А тебе-то что, ты чего заинтересовался?
- Да я тебя скоро не узнАю… Ну как же, финдиректор, фу ты, ну ты…
- А ты кажется, завидуешь? Нехорошо… Тем более, что мы с тобой теперь коллеги…
- Сравнила… - Он хмыкнул и, заводя машину, обернулся к ней: - А с каких это пор Юлиана тебе подружкой стала?
- Она мне не подружка. Просто мы понимаем друг друга, она мне помогает. А что, нельзя без твоего разрешения?
- Ох, какие мы уверенные, гордые… Ну, а для друга, бывшего жениха, минутка найдётся? Я тебя всё спросить собираюсь: ты что с «Ника-модой» делать собираешься?
- Не знаю пока… А ты хотел бы оставить «Ника-моду»?
- Ну, а как ты думаешь? У меня другого заработка нет, в отличие от некоторых…
Они приехали и долго стояли во дворе. Вечер был тёплый, безветреный, окна открыты. Не хотелось выходить из машины, подниматься в квартиру… Катя сидела и слушала Колю. На него наконец нашло откровение, скрытность последнего времени приказала долго жить. Катя узнала, что все долги Клочковой оплачены, машина выкуплена. У неё даже дыхание перехватило.
- Ну, почему же ты такой дурачок? Неужели ты не понимаешь, что она теперь тебя бросит… выбросит?
- Ошибаешься, - спокойно сказал Зорькин. – Теперь она будет держаться за меня ещё больше, я это уже понял… И хватит мне морали читать. Конечно, ты счастливая, а счастливые люди не могут понять таких, как я…
- Ну, каких «таких», Коль? Пока ты сам будешь страдать одновременно комплексом неполноценности и завышенной самооценкой, будешь «таким»…
Её лицо омрачилось. Счастливая… Может, отплатить ему такой же откровенностью и рассказать? Всё-всё? Ей и самой станет легче… Сегодня такая мысль приходила уже с Юлианой, Юлиана как бы подталкивала её к этому. Но Катя не решилась. Чувствовала, что должна прежде сама разобраться, что, рассказав Юлиане, возьмёт на себя ответственность, а отвечать пока не готова…
Но Зорькину рассказала. Он слушал внимательно, качал головой, присвистывал.
- Ну, а теперь?
- А теперь я боюсь. Боюсь, что он пожалеет. Что он уже жалеет…
Колька вдруг широко улыбнулся, и она обиженно вздрогнула.
- Что смешного я сказала?
- Одно я понял точно, Кать.
- Что?
- Ты ему веришь…
Некоторое время она сидела молча. Эта простая мысль поразила её.
- Как бояться того, чего вообще нет? Ты знаешь, что есть, и боишься потерять. – И, распахнув руки, он как бы обнял что-то и, передвинув в воздухе, передал ей. И этот жест (в общем-то, обычный, вечно он что-нибудь вытворял со своими руками) тоже глубоко тронул её. Словно он передал ей её счастье, то, чего она действительно боялась не получить - или потерять.
Приходя теперь на работу, несколько минут она привыкала, осматривалась. В задумчивости ходила по новому кабинету, проводила пальцами по мебели, зеркалу, полкам в шкафу. Вот она и стала финансовым директором «Зималетто». Теперь, когда до конца всей этой трудной истории оставалось совсем немного, может быть, пройти всё сначала? Сначала была фирма…. Нет, не «Зималетто», другая… Да, именно так всё начиналось. Она любила Андрея и помогала ему, и, глядя на неё, он видел себя. Она так растворилась в нём, что за него переживала его недоверие к ней, и сделала то, на что никогда бы не решилась, живя своей жизнью, ощущая себя, как нечто цельное. Какая ирония…
Он впервые пригляделся. Посмотрел, чтобы увидеть не себя - её. И увидел. «Сказать, что вовсе нет тебя? Но что же в руке моей так схоже с тобой? И цвет - не плод небытия. По чьей подсказке и так кладутся краски? Навряд ли я, бормочущий комок слов, чуждых цвету, вообразить бы эту палитру смог…» Увидел и не захотел, чтоб, став собой, она ушла. Роза, тюльпаны, «я люблю тебя»… Всё это - вернись!.. не уходи!.. А она слышала и не слышала, верила и не верила…
Большое окно, светлый кабинет. Она – другая. Она отмерила себе срок, между двумя датами в паспорте – чтобы, когда придёт ночь, быть готовой и не умереть. Но солнце само не захотело покидать её. Круг замкнулся. Они встретились любящими друг друга.
Если могут быть нужны ссоры, то эта ссора была нужна им. Она отрезвила обоих, сделала зрелее. Катя поняла, что недосказанность приводит к непониманию, Андрей – что, злясь на неё, он злится на себя. Да, когда нужна опора, но кажется, что теряешь её, на неё можно разозлиться. И остаётся только совсем немножко, остаётся понять, что твоя опора отныне – ты сам.
Глядя на Катю во время совещаний, переговоров, слушая её уверенный голос, он думал о том, как благодарен ей. В миг отчаянья он обвинил её, но сам не усомнился ни на секунду…
И её взгляд через несколько дней сказал ему: она поняла.
Она снова и снова перебирала в памяти все разговоры, все дни в разлуке, все события… Нанизывала, как бусинки, на нитку, прилаживала друг к другу. Вот бусинка одна – Кира говорит Андрею о приезде Владимира Сергеевича в «Зималетто». Стал грустным… хмурым?.. рассерженным?.. Нет, он не сердился. Его ладони при встрече не были бы так теплы, он не целовал бы её так… Значит, грусть. И даже допущение, что у неё с Владимиром могло что-то быть. Он готов был понять, но ему всё равно было больно…
И следом – другая бусинка, Катя нанизывает и её: Павел Олегович рассказывает ему о подозрениях Киры. «Андрей, я всё понимаю, но ты уверен в Пушкарёвой?» И он, забыв о ранящих словах Киры, тут же бросается на её защиту. Так может поступить только любящий человек…
А потом… Да, он готов был понять - сейчас, но не хотел, чтобы это продолжалось. Уже тогда в нём стало зреть решение покончить с её «самостоятельностью», с её уходом к себе… Прервать, не дать дойти до конца. Это было обречено с самого начала. То, к чему она шла, не угрожало их любви, но было необходимо для неё.
И его взгляд через несколько дней сказал ей: он понял.
Эти две недели были завершением старого и ожиданием нового. День, когда «Зималетто» должна была навсегда освободиться от долгов и «Ника-моды», перестал быть гипотетическим, утратил наконец тревожность и тоскливость мечты. Он приобрёл дату, название, он значился в плане – как множество других важных для компании дней. И эта незаметность, сухость, одинаковость делали его реальным, а мечту – сбывшейся.
Теперь Андрей знал, чтО сделал не так, что можно было поступать по-другому. Он вспоминал себя тогда – этот образ казался ему потерявшимся в тумане, даже для себя самого неясным, смутным, вот почему он оглушал себя порывами, прыжками, криками и самодовольством. Не думать и не прислушиваться, потому что всё равно ничего не поймёшь и ничего не услышишь. И лишь изредка замолчать и спросить себя: нужна ему такая жизнь? Та ли женщина Кира? Правильно ли он поступает с «Зималетто»?..
Теперь он знал ответы и больше не допустит ошибок. Наверное, будут другие ошибки, но не такие серьёзные и ломающие. Он нашёл своё место в компании и свою женщину…
Однажды утром по дороге на работу он остановил машину у ювелирного магазина и заказал кольцо. Пришлось подождать до завтра, и потом он весь день вынимал кольцо и разглядывал. Когда они вернутся, он наденет его ей на палец. Это будет его свидетельство, подаренное ей, - наряду с тем, что она получила на курсах.
Когда в первый день он зашёл к Кате и почти произнёс уже: «Я виноват. Прости меня», она остановила его взглядом. Мягким, почти ласковым. «Подожди ещё немного, - говорил этот взгляд. – Так будет лучше…» И потом он задерживался на работе допоздна и приезжал домой только для того, чтобы уснуть и приблизить следующий день. Он ругал себя за радость, которую испытал, когда Юлиана сказала, что не сможет поехать с ними: у неё заболела мать, и она срочно летит в Самару. Он безапелляционно оставил Малиновского в Москве за главного, распорядившись, что тот поедет во Владивосток с Юлианой – позже.
Наконец наступил тот день, когда он уверенно и спокойно вёл Катю за руку сквозь толпу в аэропорту. Он улыбался девушке-регистратору и с гордостью раскрывал перед ней свой паспорт. Усевшись рядом с Катей в салоне, обнял её и поцеловал.
- Я виноват. Прости меня…
- А ты – меня…
- Я так скучал. Я не думал того, что говорил, я…
- Я знаю, знаю…
- Нет, я хочу, чтобы ты поняла: я никогда не жалел и не пожалею. Я просто… ну, я хотел быть с тобой и не понимал…
- Тсс.. Ничего пока не говори. Ты пока всего и не понимаешь… Это я виновата. Я расскажу тебе… потом. Пока – смотри: облака…
Она тихонько дремала на его плече, успокоившись, смирившись. В её душу наконец-то опустился мир. Ей казалось, что она чувствует, видит, ощущает его – светлый, широкий, добрый-добрый, как руки мамы, как её самая первая к Андрею любовь. Если бы она узнала, что Кира в эту минуту с белым лицом бежит в кабинет Малиновского, её мужественное сердечко снова бы встрепенулось и, как храбрый солдат, встало бы в авангард. Но в её душе был мир…
Андрей заботился, ухаживал за ней. Он подавал ей воду и чай, он накрывал её пледом, он не разубеждал стюардессу, с тревожной улыбкой предположившую Катину беременность, когда её замутило, и целовал в побагровевшую щёку, шепча ободряюще: «Ну, пусть. Давай представим…» В отеле он ни на секунду не задумался, когда им выдали ключ от номера – одного на двоих. Катя изумлённо, испуганно смотрела на него, а он улыбался.
- Мещеряков… Он узнает…
- И пусть, - повторил Андрей. – Скоро все узнают…
Как он близок был к правде…
А десятью минутами раньше, остановившись перед зданием выстроенного англичанами отеля и глядя на огромные буквы, составляющие его название: «Кенсингтон», он загадочно улыбнулся и сказал: «Это судьба». И, как ни просила она его объяснить, отказывался и говорил только, что скоро она всё узнает.
Она не знала, чудо это или нет, но из окна были видны сопки. Они были не голубые – бирюзовые, а когда опустился вечер - сизые. Совсем как на той давнишней картинке, совсем как в её воображении, когда он улетел сюда впервые и звонил ей. Они стояли у окна, он обнимал её за плечи, и о бОльшем мире в душе невозможно было мечтать.
Как ни ожидали они от этой ночи прошлого, воплощённого в желанное настоящее, она вся была пронизана будущим. Эта ночь была согрета им, как своей страстью были согреты они сами, будущее прорастало из неё, опаляло своим разгорающимся пламенем другие, теперь уже возможные и неизбежные ночи. А прошлое тянулось к ней, но, достигая только кончиков пальцев и губ, затухало и уходило уже навсегда.
- Ну, почему, почему ты не рассказала мне сразу? Сколько всего можно было избежать…
- Я не могла. Я даже вспоминать боялась…
- Я понимаю. Да, теперь уже всё понимаю… Я мог потерять тебя, это счастье, что так не случилось. Ты же и из-за этого предложила расписаться… наверняка сидело где-то, что если тебе не доверяют и используют, то лучше предотвратить самой… А когда ты увидела тот листок… как ты вообще поехала со мной… - Он порывисто прижимал к себе её голову и целовал в висок. – Этот подонок ответил за всё, и бог с ним. Отпустим его и будем думать только о себе. Это ведь уже не с тобой случилось, понимаешь? Ты стала другой, мы вместе… И ты веришь мне. Ведь веришь?
Она поднимала к нему лицо и радостно улыбалась.
- Верю, Андрей… Спасибо тебе…
- Тебе спасибо…
Да, это хорошо, что он не знал об этом Денисе, не боялся поражения. Иногда неведение делает сильнее. Неизвестно, как бы он вёл себя, если бы за плечом стояла незримая тень, которую Катя видела и продолжала видеть все эти годы.
Утром он проснулся раньше неё, машинально поднялся, чтобы умыться и заказать в номер завтрак. Приходилось торопиться, это пока не медовый месяц, Мещеряков готовится к встрече и им предстоит насыщенный день. Но когда он вошёл в спальню и увидел только что проснувшуюся Катю, её сонные незрячие глаза, её смущённую улыбку, одежда стала казаться чем-то чужим и странным, и он перестал понимать, зачем оделся. Это как в детстве: будильник сбился и разбудил посреди ночи, и он нехотя натягивает на себя рубашку и брюки, не понимая, почему всё существо отторгает от себя эти действия, почему это кажется таким непривычным. И, только взглянув на часы во второй раз, с облегчением возвращается в знакомое пространство.
Значит, не время… Он был одет, а Катя нет, и это особое ощущение – чувствовать её наготу через одежду, которое он и раньше испытывал, усилилось во множество раз. После поцелуя она прижалась губами к его руке, и что-то дрогнуло в нём, и он понял, что не сможет смотреть на неё просто так, делать вид, что ничего не случилось, говорить с ней деловито и отстранённо. Невозможно включиться и выключиться, придётся Мещерякову и другим считаться с этим...
Мысль, как лента, развернулась вперёд, и часом позже, пока они собирались, и завтракали, и уже спускались к присланной партнёрами машине, он всё думал о том, как это будет. Они вернутся, и через два-три дня, когда родители приедут, он всё расскажет им. В этот день с утра Катя съездит в суд и снимет иск против «Зималетто», это будет настоящим завершением и настоящим началом.
Она сидела в машине рядом с ним и наслаждалась своим покоем, своим умиротворением. Всколыхнув, прорезав это состояние, как воды прорезает корабль, страсть только углубила его, теперь оно пустило в ней корни, осело, сжилось. Она снова увидела Андрея по-другому, и с этими новыми оттенками он нравился ей ещё больше. Ни страха, ни печали, ни тяжёлых, горьких мыслей. Она чувствовала в себе такую лёгкость, что запросто могла бы полететь. Ничто больше не давило к земле, в любую минуту можно было ощутить свои крылья. Крылья, которые дала ей любовь.
Весь день они мечтали о том, как снова останутся вдвоём, пойдут гулять, дышать своим новым и просто здешним воздухом – ветром с моря, синим, звенящим… Мечтать было хорошо, а потому и работать – хорошо. Мещеряков не мог нарадоваться на таких покладистых, позитивных партнёров, а про себя думал о том, как может преобразить людей чувство. Для того, чтобы понять, что Катя и Андрей женаты, ему даже не надо было выслушивать сообщение своего секретаря о том, что они поселились в одном номере в отеле. Он только удивлялся, почему они скрывали это раньше, и приберегал для них приглашение – когда дела будут закончены, приехать сюда просто так, в гости, и он поведёт их на проспект столетия Владивостока, в старую-старую чебуречную, где начиналась их с женой история, где на стенах до сих пор висели светильники-свечи, а из окон был виден океан.
**
В это время в аэропорту «Шереметьево» красивая молодая женщина в бордовом форменном костюме, менеджер по персоналу, с рассеянным беспокойством смотрела на свою подругу - диспетчера регистрации.
- Сомневаюсь, правильно ли я сделала…
- Почему? – та равнодушно пожала плечами. – Не переживай, Свет. Если он женат на одной, а водит за нос другую, та должна знать. Тем более, если она твоя знакомая.
Менеджер усмехнулась.
- Пять лет уже помогаю со срочными вылетами. Ну, если даже на свадьбу приглашали… Я была уверена, что на время отменили. Они так давно вместе, столько раз сбегались, разбегались… Но Жданов!.. – Светлана покачала головой. – Баб было много, но чтобы жениться… Я ведь позвонила просто так, почти уверена была, что Кира знает. А теперь, как вспомню её голос, мурашки по коже. И жалею… не надо было звонить…
Диспетчер искоса посмотрела на неё и продолжала делать отметки в бумагах. Вчера Света подошла к стойке регистрации и, глядя вслед уходящей парочке, с досадой произнесла: «Даже не спросил, не поздоровался. Если б увидел - сделал бы вид, что не узнал. А ещё на свадьбу приглашал…»
- Ну, так ему не до тебя, - усмехнулась регистраторша. – Медовый месяц, наверное… Правда, поздновато и странное направление выбрали. Люди на запад, на юг едут, а они на восток…
- Кто? – удивилась Светлана. – Ты о ком говоришь?
- Ну, о Жданове твоём и его супруге новоиспечённой. В конце прошлого года поженились, я только что документы видела.
- Чьи?
- Светка, ты не обедала, что ли? Жданова и этой с ним… не помню фамилии, кстати, у неё фамилия другая… Екатерины…
- Екатерины?! Да он на Кире Воропаевой жениться собирался! У меня приглашение лежит, правда, звонили, что отменяют, но я-то думала, на время!..
- Ну, не знаю, как он жениться собирался, если уже несколько месяцев женат…
- Ты уверена? Не ошибаешься?
- Я?.. У меня профессиональное, я не ошибаюсь…
Светлана отошла от стойки, задумалась. Колебалась некоторое время, ей что, больше всех надо? А с другой стороны, она не чужой Кире человек, когда её родители погибли, столько сделала для неё, так уж получилось. Билеты, срочность… Они как-то сильно сблизились в те страшные дни, Светлана даже на Александра, Кириного брата, другими глазами посмотрела. Правда, он потом совсем как с цепи сорвался. Да и Кире стала жёстче, холодней. Но всегда давала понять, что помнит об их дружбе…
Она вынула телефон, и уже через пять минут дверь кабинета Романа Малиновского с грохотом распахнулась.
…Да ты не так поняла, Кира, глупышка!.. Я тебе всё объясню, просто Андрей не хотел расстраивать тебя и родителей… Андрей был вынужден заложить компанию и открыл для этого другую, подставную. Ну да, поставил во главе Пушкарёву, а ты ещё кого-нибудь знаешь, подходящего именно для этого? А потом эта мышь начала с мужиками шуры-муры водить, женихи, то-сё… Вот и пришлось жениться. Кира!.. Кира!!.. Да не сердись ты так, Кира!!!..
Остыла. Одумалась. Посмотрела.
- Значит, у него с ней ничего не было?
Её глаза встретились с кристально чистым взглядом. Ему нечего скрывать, всё – как на ладони… Но как забавно. Похоже, новость о залоге компании она вообще пропустила мимо ушей.
- Ты что, с ума сошла? – спокойно сказал он. – Как ты себе это представляешь? Андрей - и это… Только ради дела, Кирюша, только ради компании!.. – Подумав ещё немного, внушительно добавил: - Только не руби с плеча. Подумай. У него никого нет, и он, по-моему, уже жалеет, что у вас всё так получилось… Так что дождись его, поговори, а там будет видно…
Бледная, с задумчивым, но спокойным лицом она покинула его кабинет. Но к себе зашла только на секунду и тут же пошла к Андрею. Бросила Клочковой: «Проследи, чтобы никто не вошёл» и, как сомнамбула, прошла мимо Виктории. Та даже рта раскрыть не успела.
Через десять минут Кира поднесла к окну маленькую бархатную коробочку. Андрей и забыл о ключе от ящика стола, который потерял и долго искал когда-то… На солнечном свету кольцо уверенно и жизнеутверждающе сияло выложенными буквой «К» крохотными бриллиантами. И, вместо того, чтобы перечеркнуть все уверения Малиновского, в буквальном смысле не оставить от них камня на камне, эта буква засияла вдруг для неё надеждой – самый сильный, небывалый ещё порыв так и не уничтоженного блеф-клуба…
Плевать на всё, что на поверхности. На всё, что говорит о его отношении, его намерениях, решимости. Маргарита и Малиновский утверждают обратное – а к ним она тоже не может не прислушиваться. Она прижалась лбом к нагретому солнцем стеклу. Так хочется прислушаться… Верить… Он слишком долго лгал ей о любви, чтобы вот так быстро разувериться.
Да, она подождёт.
«Она подождёт. И Ждановым звонить не побежит», - думал в это время Роман. И он не станет звонить Андрею сегодня. И завтра не будет. Позвонит, когда они с Катей уже соберутся улетать в Москву. В конце концов, можно отдохнуть человеку… Он не хотел разбираться в чувствах Андрея, отмахивался от этих мыслей, лучше так, привычно: ему развеяться надо, ну, если он считает Пушкарёву подходящим объектом – его дело. Он, Малиновский, своё мнение придержит при себе, а старый уговор нарушать не будет и Кире его не сдаст. И убедит её, что Жданову нужна только она. В общем, всё, как всегда, и пусть Жданов спокойно гуляет себе там, по владивостокским проспектам…
На владивостокском проспекте дул ветер и приносил на набережную дыхание океана. Оно смешивалось с их дыханием и дарило ощущение могущества. Катя защёлкнула замок на своих воображаемых бусах; бусинок больше не было…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Эх, а счастье было так возможно...(с) 
Вот-вот...
Можно даже сказать, противоположная... посмотрим, как получится решить. 
И - спасибо тебе за многогранность твоих произведений 
Он думать начнет или так и будет фигней страдать? 
Вот жиж... так все хорошо начиналось! Надеюсь, что он дотумкает Катерину с курсов встретить и домой отвезти? 
А я тебя потеряла, уже волнуюсь. 
за предыдущую!
Чудо, а не главка. 