Глава 19
Вперёд как назад
Сначала за дверью появилась тень. Но, не успела Катя опереться на край стола, почувствовав, что колени подогнулись, как Андрей вошёл; его новый тёмный пиджак так оттенял волосы и лицо, что у неё перехватило дыхание. А в следующую секунду он сам перехватил – её, и теперь ей не надо было ни на что опираться.
Мир вспыхнул и перевернулся светлой стороной. Ничего, кроме счастья, не осталось, даже их самих - его и её. Некоторое время они стояли, забыв обо всём, кроме своего счастья, лишившись мыслей, воспоминаний, оттенков собственного "я", не связанных с ним и с нею.
Он даже и не ожидал, что ТАК забыл, что ему ТАК захочется вспомнить. Слишком мало ещё он мог увезти с собой, слишком мало оставить. И она желала вспоминать тоже. Это было понятно по той тоненькой дрожи, которой дрожало её тело - как всегда, скрытое одеждой, и, как всегда, будто нагое. Он уже знал, как это бывает... И знал, как бывает, когда мужа встречает - жена. Ничего подобного с Кирой, своей помолвленной невестой, он не испытывал...
Когда Катя отстранила лицо, он увидел, как блестят её глаза. Как-то жалобно и одновременно радостно морщила она лоб, пытаясь охватить взглядом всё его лицо, всё, от висков до подбородка, оглядывая, вбирая, словно проверяя на соответствие той наполненности, которую чувствовала в себе. И его лицо благодарно подставлялось её глазам, жадно омывалось их светом.
- Я люблю тебя, люблю! - Он так удивлённо-счастливо улыбался, как будто впервые понял эту давно ставшую реальностью истину. Наверное, он так и будет каждый раз заново открывать её для себя - и себя самого. Да, для него это тоже было удивительным, и нельзя было стыдиться этого. Потому что дело не в ней, как она, может быть, думала - а в нём, буратино несчастном, когда-то неспособном на такое чувство даже в зачатке...
Чуть встряхнул головой, оглянулся. Улыбнулся широко:
- Кать, мы так и будем всегда обниматься в этом кабинете? Тогда надо принести сюда цветов, побольше, и он окончательно станет шатром из какой-нибудь восточной сказки... Будем посетителей здесь принимать, партнёров…
Она улыбнулась тоже, открыто, весело.
- Ну, тогда уж и кальян. И атласные подушки. И наложников с огромными веерами...
- Нет уж, без наложников, пожалуйста. Ты только скажи Малиновскому, тут же прибежит...
Кольцо рук разомкнулось, но она напоследок снова прильнула к нему, и он ещё раз поцеловал её - уже спокойнее, приземлённее, будто проверяя себя и своё чувство на пригодность к окружающему миру. Получилось неплохо... Вот бы ещё попробовать - где-нибудь в метро, куда он тыщу лет не спускался. А вообще, всё это - так, приложение. Главное бы не спугнуть... Это должно быть чем-то особенным и запомниться навсегда – сейчас он это понял…
Он обошёл стол, снял куртку, и всё это время поглядывал на неё, словно боялся, что она исчезнет, что всё закончится. Но она продолжала стоять у стола - узкое коричневое платье, длинные волосы, заколотые сзади красивым гребнем. Он немного растрепал их, и они выбились на щёки, лоб, и она так и не поправила их, и в сочетании с румянцем на щеках всё это смотрелось так трогательно и так откровенно, что он едва удерживался от того, чтобы сейчас же не взять её за руку и не увести из этого "шатра".
Он сказал ей об этом. Он ещё больше покраснела и, смущённо улыбнувшись, сказала одно только слово: «Совещание…» Да, совещание. После долгого отсутствия он должен собрать всех директоров для последнего рывка. Последнего…
Он снова не мог делать того, что хочется, чего единственного просила его душа. Но за время пребывания в Лондоне он понял ещё одну истину, озвученную когда-то давно отцом: чтобы добиться чего-то, надо много работать. Здесь понятия чуда не существовало. И подчинять свои желания необходимости, а в конечном счёте, тоже желанию - добиться намеченного для "Зималетто" - сейчас было неотъемлемым условием. Условием того, что всё получится, в том числе и у них с Катей.
Она понимала всё это. И сейчас, стоя напротив него, глядя, как он расправляет рукава куртки, вешает её на вешалку, деловито и собранно устраивается за столом, чувствовала, как возвращается то, что на время исчезло. И их разговоры последних дней вспомнились, и весь этот клубок смутных, тёмных, тревожащих событий. И надо было его распутывать, и это тоже было условием.
Заглянул Малиновский. Взглянув на них, попятился к двери. Андрей вскинул голову.
- Ну, чего ты топчешься. Входи.
Роман, как всегда, мгновенно уловил что-то тревожное в его настроении, хотя по телефону ничего такого не заметил... Осторожно дошёл до стола, опустился на стул.
Андрей посмотрел на Катю.
- Катя, десять минут. Я сейчас переговорю с Романом Дмитричем, и мы обсудим все дела. Неотложное что-нибудь есть?
- Нет. Но дел очень много. Новая пиар-компания, время поджимает; также цех на прошлой неделе принял новое оборудование, там тоже есть вопросы, ну, и самое главное - командировка во Владивосток. Надо определить всё по пунктам, обсудить с Юлианой рекламу "Зойси-Евразия", и презентацию, наверное, надо делать...
- Обязательно, - повернувшись к Андрею, кивнул Роман. – Мы с Кирой уже говорили об этом. Без презентации никакая реклама не поможет. А вот устроить показ - нужные люди прибегут, контракты, то-сё...
- Да понимаю я, - поморщился Андрей. – А где деньги брать на всё это? Сейчас всё направлено на выплату долгов, нельзя останавливаться…
- Ничего страшного. Это будет последним вложением, - улыбнулась Катя.
Лицо Малиновского тоже светилось.
- Я уже позвонил Юлиане. Она скоро будет.
- Да что ты? - усмехнулся Андрей. - Ну, ты Антей просто, Малиновский, а не коммерческий директор. И как только выдюжил...
- А я ведь и обидеться могу...
- Ладно, когда она приедет? На сколько назначать совещание?
- Через час…
- Ну всё, ждём. Катя, известите всех. - Андрей снова посмотрел на неё, и она тут же, скрывая смущение, засобиралась, забрала со стола свои бумаги, пошла к каморке. У двери повернулась:
- Я буду у себя...
- Хорошо, Кать... Я позову...
Андрей развернулся и посмотрел на Малиновского по-настоящему. Тот понял, что не мешало бы съёжиться и занять поменьше места, что тут же и проделал.
Они метались по конференц-залу.
- Почему ты бросил её? Позволил Кире её растерзать?
- Если бы она не растерзала её, растерзала бы меня! Ты бы её видел, она была как безумная! Но мне показалось, Пушкарёва твоя достойно держала удар… Им обеим под руку лучше было не попадаться…
- Хорош, Малиновский… чего ей это стоило?!.. А потом ещё отец, и ей опять пришлось выслушивать гадости. И Храмцов этот… Ты у нас и правда агент, Малиновский! За всеми подглядываешь, всё держишь под контролем… Ну, зачем ты сказал об этом Кире?! Кто тебя просил?
- А я что, знал, что нельзя говорить?! Тоже мне, тайна великая... Ну, подумай сам, Андрей, как я мог догадаться, что она так ненавидит Пушкарёву, такую свинью ей подложит?..
- А то ты не знаешь, какие у них отношения?
- Ну, а Пал Олегыч? Он ей позвонил, дал отбой? Или она так и трясётся, ждёт увольнения?
Андрей остановился, лицо омрачилось.
- Понятия пока не имею.
- А ты не спрашивал?
- Спрашивал. Он сказал, что, "как только сочтёт нужным, сразу же поставит меня в известность". Папу не знаешь, что ли?.. - В задумчивости он побарабанил пальцами по столешнице. – А с ней я ещё не успел поговорить…
- Что-то, я смотрю, тебя не особенно волнует, что она с Храмцовым разъезжает, - усмехнулся Малиновский. Андрей резко повернулся.
- Ты это о чём?
- Ну, не похож ты на отчаянного ревнивца. Не крушишь, не рвёшь, не мечешь. Не бежишь мстить за поруганную честь...
Лицо Андрея потемнело.
- Что ты сказал?
- А что?
- Ну, повтори, что ты сказал только что.
- Я сказал, что тебе плевать на Храмцова и его отношения с Катей, - спокойно проговорил Малиновский.
Андрей подошёл к нему вплотную, с тихой яростью в голосе сказал:
- Я ей верю, понял? Она никогда не сделает ничего подобного. Она меня любит...
Не отстраняясь, Роман поднял одну бровь.
- Ну, а в его машинке она что делала? Откровенничала с ним о своей большой любви к тебе?
Андрей отошёл от него, опустился на стул. Нахмурившись, смотрел в одну точку. Да, с этим надо покончить... Любое терпение и понимание имеет пределы. Каждому не станешь объяснять про потерявшие ценность фундаменты...
- И ещё, Андрей, - так же спокойно заметил Малиновский. – Ты бы убрал её уже из этого чулана. Мещеряков был удивлён, что она принимала его в твоём кабинете…
Андрей недоуменно посмотрел на него. Роман продолжал:
- Выросла наша Катенька, в свою коробку больше не помещается… И платьица такие, и волосики… Как это я недоглядел, а, Жданов? А ты молодец…
Роман, как всегда, был на шаг впереди. До его собственного осознания оставалось совсем чуть-чуть. Выросла…
Да, она выросла. В этом слове всё – и то, какой она была, и то, какой стала. А главное – кем она стала. Его жене не место в чулане без окна. А близость их теперь в другом будет выражаться и в таком непосредственном соседстве не нуждается...
Вот только тон Малиновского ему по-прежнему не нравится.
- Ром, скажи, ты не веришь, что я люблю её? – мрачно спросил Андрей. - Или просто злишься из-за этого?
- Это, похоже, ты ей не веришь и злишься. Ты, а не я, Андрюх…
Он не успел ответить, зазвонил мобильный. Сделав Роману знак, чтоб подождал, Андрей ответил. Звонил Мещеряков.
- Да, Анатолий, рад вас слышать. Как долетели, всё в порядке? Я рад... За это тоже спасибо... Я передам, ей будет приятно... Взаимно... Двадцать седьмого? Секунду...
Опустив руку с телефоном, он задумался. Роман смотрел на его спокойное, сосредоточенное лицо. Он вдруг понял, что целую вечность не видел у него такого лица, а ведь это знакомое выражение. После этого обычно следовали решения. Иногда толковые, иногда не очень, но всегда - решения. Похоже, их разговор уже приносит плоды. Роман затаил дыхание.
- Анатолий, а как вы смотрите на то, чтобы мы приехали пораньше? Ну, завтра, послезавтра... Да, так нам было бы удобней... Хорошо, давайте договоримся так: я сегодня ещё позвоню вам... Да... Ещё раз спасибо... До встречи!
- Ты что, обалдел? Какое "раньше"? - вскинулся Малиновский,. - Ещё ничего не готово, Юлиана ни сном ни духом... И коллекция на выпуске...
- Ничего, справимся... - почти не слушая его, задумчиво сказал Андрей. Добавил, вставая: "Если Юлиана придёт, скажи, что я у себя", - и, не оглядываясь, вышел из конференц-зала. Малиновский, качая головой, смотрел ему вслед.
***
Он сидел перед ней на корточках и сжимал её руки. Они тихо переговаривались, пытаясь хоть пунктиром обозначить то, что так хотелось узнать друг о друге, что было необходимо. Андрей узнал, что Кате звонил отец, что всё улажено. Он извинялся за себя и за Киру, просил не судить её строго, у неё не самые лучшие времена в жизни, говорил, что вполне верит Кате и Андрею...
Они уже почти всё обсудили, во всём поняли друг друга. «Я так соскучилась, - смущённо шептала она, - и всегда, всегда буду скучать, если ты уедешь… А теперь я ничего не боюсь, мне даже странно, что я так волновалась». Как нужна была ему она, вот эти её слова, её искренность…
И о Храмцове Андрей всё никак не мог ей сказать. Слова застревали в горле и вырывались хриплым шёпотом любви, но не обвинений. Была бы его воля, он бы вообще никогда больше не произнёс этого имени. К чему всё это? Ведь она уже знает, что не сможет убежать от неизбежного. Теперь это надо прожить, испытать, от этого не уйти, окольными тропами не объехать...
И он решил не погружаться в болото пустых и тревожащих фраз. Просто сказать то, что надумал, что решил, что касается только их двоих.
- Кать... - Он нагнулся и прижался губами к её руке. Поднял голову. - У меня к тебе просьба.
Её улыбка дрожала от нежности.
- Всё, что захочешь...
Он с сомнением посмотрел на неё. Всё, что захочешь... Так просто...
- Я хочу уехать во Владивосток завтра. С тобой. Только с тобой. Если понадобится, Юлиана может приехать позже.
Катино лицо тут же сразу стало другим, озабоченным. Сложная радуга любви, в последний раз дрогнув в изгибе бровей, ушла из него.
- Не получится, Андрей... - Робко, но решительно она объясняла свою мысль: - На ближайшие дни у тебя много встреч, подготовка к показу, документы для банков... И Юлиана не подготовится так быстро к рекламной кампании, да ещё и в чужом регионе. Да что Юлиана?.. Я, я сама не готова. Ещё нужно очень многое рассчитать. Ведь в этот приезд я уже должна буду дать точные ответы на все вопросы, вести переговоры с банками. Если мы хотим, конечно, уехать с заключённым контрактом...
Он слушал её, опустив голову. Он всё это знал. Он всего этого ждал. И всё-таки решил рискнуть. Весы, колебание которых он чувствовал внутри всё сильнее, требовали действия. Та чаша, чаша его ответственности и долга, которую он ещё утром считал тяжёлой и наполненной, от небрежных слов Малиновского о Кате и Храмцове вдруг потеряла вес и взметнулась вверх. А то, что давно копилось на другой чаше, с той минуты, когда Кира "открыла ему глаза", - стремительно и непреодолимо набирало силу. Теперь желание расставить всё по местам в отношениях с Катей стало важней всего остального. Это было как жизнь или смерть - либо ты живёшь, либо умираешь. Он чувствовал сейчас, что, если не предпримет чего-то, он умрёт. Он больше не может раскачиваться, как тот шнур на шторе, он должен либо упасть, либо остановиться.
- Мы обо всём поговорим, решим, как сделать лучше, чтобы обойтись без потерь. С минимальными потерями, - упрямо поправил себя и тут же продолжал, как бы не желая больше обсуждать это и ставя точку: - Я уже разговаривал с Мещеряковым. Он ждёт моего звонка.
Катя молчала. Андрей поднял голову: она спокойно смотрела на него, как будто ждала его взгляда, чтобы тихо сказать:
- Но ведь это ещё не всё...
- Не всё? Что ещё?
- Курсы. Я не могу пропустить последние занятия. Через несколько дней сдача курсовой, свидетельство...
Он замер на мгновение и вдруг поднялся на ноги. Получилось не очень пружинисто, ноги затекли... Может, вместе с душой, в которой как будто расширились поры, и тело становится развалюхой?.. Или от непривычной решительности просто закружилась голова.
- Катя, ты должна оставить курсы.
Он сказал это и не поверил. Неужели он смог?.. А раньше бы и вопроса такого не существовало, он бы, не задумываясь, высказал ей свои претензии, заставил бы подчиниться. Раньше, до того, как они расписались и она изменилась... Теперь она имеет над ним власть, она сильней его. Потому что и он изменился, он сознаёт её слабость и сознаёт, что сам должен быть сильным - только не за её счёт. Но и это новое сознание способно протечь... он же не из стали... И тоненькой струйкой в эту брешь течёт его желание целиком обладать ею.
Пришло время определиться - с ним она или с кем или чем угодно, только не с ним.
- Ты должна оставить курсы, поехать со мной и вообще быть со мной. Теперь и потом. Всегда.
- Я с тобой... - удивлённо смотрела она на него. - Всегда.
Он нетерпеливо дёрнул головой.
- Нет. Нет, Катя, не со мной. Ты и не там, и не там, где ты?.. Иногда я не вижу и не чувствую тебя. Ты ускользаешь, как только я начинаю верить, что мы вместе, ты... Ты думаешь, я просто так просил тебя, чтоб не было других мужчин, пока я в Лондоне? Как попросил бы любой другой на моём месте, обязательная программа?.. Нет, я верю тебе, мне и в голову не придёт... Но ты же МНЕ не веришь. Ты же боишься упустить этого Владимира, или кого ещё там, боишься остаться ни с чём...
Испуганно, побледнев, она смотрела на него.
- Кто тебе сказал всё это? Это неправда…
- Я это чувствую. И ещё… - Он распрямил плечи, бледность отчаяния залила лицо. – Он приезжает за тобой, отвозит тебя… на курсы?.. или не на курсы?.. Я ничего не знаю о тебе. Если это неправда - скажи правду, бросай курсы и поезжай со мной.
…Малиновский… Она видела его машину, там, внизу. Значит, он сидел внутри и видел, как они уезжали. Конечно, трудно это объяснить по-другому, и всё-таки это неправда. Сказать правду? Рассказать душещипательную сагу о силуэте на подоконнике, о смешной жертве смешного пари, которая на всю жизнь перестала верить людям? Но как, как это сделать, если она сама с собой боится думать и вспоминать, не то что облекать в слова, не то что с ним…
- С Владимиром ничего нет и не может быть, - с усилием сказала она. – Я не знала, что он приехал, я не хотела этого. Он просто отвёз меня на курсы. Курсы я не могу «бросить». Не могу…
- Почему?
Глазами, уже полными слёз, она посмотрела на него. Ну, как он не понимает?.. Она ничего не может «бросить», она никогда ничего не «бросает»! А если бросит курсы – бросит себя! Вспомнилось то давнее, когда она вылетела из «Зималетто» в тихий снежный вечер, с робким любопытством разглядывая жизнь. Теперь она хотела любить его по-настоящему, любить, не теряя себя, любить со всей полнотой и силой реальной любви. Он хочет вернуть ту девочку, растворённую в нём и проглянувшую на время в дни недавнего испытания – но это ведь невозможно! Той девочки больше нет, а та, которая есть, внушает ему страх и беспокойство, и он хочет избавиться от неё, не понимая, что именно тогда они будут спрашивать себя: где?.. и искать её, не зная, что это бессмысленно…
- Я должна закончить то, что начала. Так будет лучше и для меня, и для нас… Так будет правильно! А уйти - неправильно… Ведь ты всё понимаешь, Андрей!
- Я понимаю. А меня? Меня ты не хочешь понять? - Он горько усмехнулся. - Может быть, твой Храмцов не так уж и не прав, говоря, что ты можешь уйти из «Зималетто»? Как это Клочкова Кире донесла… «Почему бы и нет», правда, Катя? Почему бы и нет? – Губы его сжались, он пронзительно посмотрел на неё. – Зачем ещё тебе могут быть нужны эти курсы? Ты хочешь уйти из «Зималетто», ведь у тебя есть, где себя применить, есть «Ника-мода»… - При последнем слове он вздрогнул, как всегда при упоминании фирмы при Кате, но к чёрту!.. Сколько можно трястись от страха!.. – И, даже когда я надену на твой палец кольцо, ты не отступишься и не вернёшься сюда, ко мне… Тебе надо «расти», а на то, что ты нужна мне, тебе наплевать, я-то тебе не нужен!..
Он и не замечал, что говорил уже то, чего не думал, во что не верил, что не имело никакого другого смысла, кроме выражения его отчаяния и растерянности. Но она прислушивалась к словам, и в сочетании с отчаянием и растерянностью они разрушали её, он видел это по её разрушавшемуся лицу.
- Зачем ты говоришь всё это? – тихо сказала она, и с каждой секундой он чувствовал, что, вместо того, что открыться, какие-то створки в ней закрывались от него.
- Зачем? Действительно – зачем? А зачем вообще всё, Катя? – «Зачем всё это случилось со мной? – подумал он. – Для чего перевернулась моя жизнь?» - Ты думаешь, мне легко? Скрывать правду от отца, остальных, этот скандал с Кирой?.. Да если бы не ты, не мы вместе, я бы, может, и не подумал… - Он осёкся и, тяжело дыша, замолчал. «Что я несу? – промелькнуло в мозгу. – Ведь она может ещё и поверить в это…»
Он, конечно, уже знал её. Ей хватило бы малейшей зацепки для того, чтобы обвинить себя. А уж если это высказано, да вот так прямо… Она наклонила голову, и он увидел перед собой замкнувшееся, чужое существо – такую, какой она была, когда он догонял её. Но и им, несмотря на жестокое раскаяние, овладело какое-то злое упорство. Тёмное, мужское упорство, не желавшее считаться ни с чем, не желавшее думать, разбираться, угождать…
Поняв, что разрушил всё, что она больше не скажет ни слова и не в силах выносить это молчание, он сказал подавленно: «Я позвоню Мещерякову и скажу, что всё остаётся без изменений. Ваша договорённость о дате приезда в силе. И ещё: с завтрашнего дня ты официально финдиректор. Я подпишу приказ. Тебе подготовят кабинет Ветрова, эта кладовка больше не подходит тебе», - и, устало повернувшись, вышел из «кладовки».
Мир потрещал искрами и перевернулся тёмной стороной. Вращение вокруг своей оси не отменяло ни мира, ни его движения вокруг солнца; но они же ещё не знали об этом…
|