20.
Сомнений больше не было. Глупо было играть в прятки с Андреем, ощущая внутри себя его ребёнка.
Катя отошла от окна, открыла шкаф. Почти не глядя, сняла с вешалки кремовую блузку с чёрным бантиком под воротником - одну из двух просторных блузок, которые носила в последнее время. Сняла ту, что была на ней, начала переодеваться, стоя по привычке перед открытой дверцей шкафа, на внутренней стороне которой висело зеркало. И вдруг, поднеся руку к первой пуговице, застыла, всматриваясь в своё отражение.
Она так долго не рассматривала себя в зеркале, лишь мельком, не думая, бросала взгляд, чтобы расчесаться или умыться, что теперь поразилась своему открытию. Девушка, глядящая на неё из зеркала, была она - и не она.
У этой девушки был взгляд женщины, взгляд, наполненный каким-то новым смыслом, неизвестным той, что смотрелась в это зеркало столько лет перед этим. У неё было новое, неуловимо изменившееся лицо. А самое главное - в этой девушке росла новая жизнь, которая уже не желала прятаться ни под какими ухищрениями одежды.
Катя провела рукой по животу, отступила на шаг назад, любуясь собой и в то же время продолжая спокойно размышлять. Совершенно ясно было, что эта знакомая ей до мелочей блузка, накинутая сейчас на плечи, и новая жизнь, пробивающаяся внутри неё к свету, - чужды друг другу. И новый её взгляд, и новая улыбка - всё говорило о том, что время этой блузки прошло. Невозвратимо. Навсегда.
День за днём, шаг за шагом она стала другой - и не заметила этого. Продолжала так же причёсываться, так же одеваться по утрам, выполняя сотни мелких, привычных, неосознанных движений - и не понимала, что она уже не та прежняя Катя и никогда больше не станет ею. Оттого и Андрею трудно привыкнуть к ней новой - и к себе новому. Своим внешним обликом она сбивает его с толку, возвращает его в то время, когда оба они были другими.
Она вспомнила его таким, каким видела сегодня. Даже он изменился внешне с тех пор. Он больше не носит костюмов и галстуков. Рубашка навыпуск, лёгкая куртка… да, он стал другим во всём. И только она упорно не замечала перемен.
В задумчивости она перебрала пальцами вешалки в шкафу. Вся эта одежда, выдержанная в едином стиле - стиле давно выросшего ребёнка, родители которого не хотели признавать его взрослым и даже панически боялись этого признания - в один миг превратилась для неё в старую, утратившую свой смысл груду тряпок. Теперь у этой одежды был только один смысл - безвозвратно ушедшее прошлое, которому не было больше места ни в её жизни, ни в шкафу. Потом, позже, когда у неё будет время, она соберёт все эти вещи до одной, положит в пакет и уберёт куда-нибудь подальше, а может быть, и попросту выбросит.
И снова она задумалась и усмехнулась: а потом? Да что потом - ведь она уже сейчас не сможет надеть эту блузку. Что же она наденет? Как в двадцать пять лет полностью измениться внешне?.. Единственную свою попытку преображения она не может вспомнить без содрогания… Она не сможет сделать это одна, ей в любом случае нужна помощь.
Женсовет?.. Отпадает. Были попытки, и тоже неудачные. И подруги даже не смогли поговорить с ней после её нелепого похода к стилисту…
Тогда кто? Юлиана? Да, она могла бы помочь, но ей придётся рассказать всё, от начала до конца, она не сможет быть неискренней с ней, а сейчас она не готова к этому…
Нет, сию минуту ей не решить этой проблемы. Главное, что она уже знает о ней, знает, что её нужно решать. И Андрей… Он ведь ждёт. Ждёт её.
Сняв с вешалки белую блузку, которую уже давно не надевала, - единственную без бантиков и оборочек, каким-то чудом появившуюся в этом шкафу, - она, уже не думая ни о чём, быстро оделась и захлопнула дверцу шкафа. Она откроет его потом… потом, когда будет знать, что делать.
Ещё минут десять ушло на то, чтобы объяснить проснувшемуся папе, куда она идёт. В её теперешнем состоянии Катя едва удерживалась от того, чтобы раз и навсегда сказать отцу, что она больше не может и не хочет уходить от Андрея. Но, глядя в эти светлые, недоверчиво-доверчивые глаза, понимала, что никогда не сможет произнести этих слов. Она никогда не сможет объяснить родителям, что выросла, что уже давно взрослая. Они поймут это умом, им придётся принять это, но почувствовать сердцем не смогут никогда, продолжая смотреть на неё как на свою маленькую дочку.
Нежно чмокнув в щёку отца на прощание, Катя наконец вышла из квартиры.
…Когда Андрей увидел её, лицо его просветлело; по движению его губ она поняла, что он произнёс её имя. Еле сдерживая нетерпение, он открыл дверь и вышел из машины. Ещё раз проговорив со счастливой улыбкой: «Ка-тя…», словно не мог поверить своим глазам, стоял и ждал, когда она подойдёт к нему. И когда она уже почти подошла, не выдержал, шагнул вперёд и привлёк её к себе. Улыбаясь, она немного отстранилась. Он с тревогой всмотрелся в её лицо.
- Мы… поедем домой? - неуверенно улыбаясь, спросил он. - Или ты вышла просто так и хочешь остаться?
Она покачала головой.
- Поедем. Поедем прямо сейчас.
И снова тень, лёгшая было на его лицо, исчезла.
- Садись, - шепнул он и, отпустив её, сам сел за руль машины.
Пока они ехали, хорошо знакомое ей счастливое нетерпение владело им; уголки губ дрожали от сдерживаемого чувства, и блеск в глазах, который делал их светлее, она тоже знала уже и любила. И, как ни странно, несмотря ни на что, Катя чувствовала умиротворение. От того, что они снова вместе. От того, что они должны быть вместе, что бы ни случилось.
Чувство радости охватило её, когда она вошла в квартиру и увидела знакомые вещи - все на своих местах, там же, где они были ещё утром. Ведь днём произошло событие, которое поставило под удар эту её новую жизнь, и у неё даже мелькали мысли о том, что она может всех этих вещей долго не увидеть… «Я правильно сделала, что вернулась сюда, - с замирающим сердцем подумала она. - Что вернулась сюда сегодня».
…Ребёнок утихомирился и упорно не желал дать о себе знать отцу, как тот не прислушивался и не пытался уловить хоть какое-то его движение. Немного разочарованный, но улыбающийся Андрей выпрямился и обнял Катю; она положила ему голову на плечо.
- Но ты сразу же скажешь мне, когда почувствуешь его, да, Кать?
Она улыбнулась этой мальчишеской тревоге.
- Конечно, скажу. Да он в любой момент может опять пошевелиться.
- А когда тебе на УЗИ? Завтра или послезавтра?
- Послезавтра, - вздохнула она.
- Ну, что ты, Кать? Опять боишься? Не бойся, всё будет хорошо… Зато мы будем знать, как называть его - он или она…
- Да мы и так всё время говорим: «он»…
- Ну, это просто так, «он» - значит «ребёнок». - И Андрей снова счастливо улыбнулся. Они замолчали.
Как бы хорошо было, если бы не было впереди этого мучительного объяснения. Но оно неизбежно, и чем раньше произойдёт - тем лучше. Катя снова вздохнула.
- Андрей… что будет с «Ника-модой»? Что ты решил? - И тут же почувствовала, как напряглось его плечо. Она не видела его лица, но знала: оно снова мрачно. Немного приподняв голову, она взглянула на него и удивлённо замерла. Спокойно улыбаясь, он тоже смотрел на неё.
- Я тебе потом скажу, хорошо? - проговорил он. - Только… только сейчас скажи мне… У тебя нет неотложных дел по «Ника-моде»? Ну, таких, которые нужно было бы срочно решать, с документами?
Она покачала головой.
- Нет…
Он удовлетворённо улыбнулся и прижал её к себе ещё крепче.
- Прости, - сказал он. - Я дурак… Такое больше не повторится…
- Я знаю, - ответила она. - Я всё понимаю… Я сама виновата.
Вот теперь он уже не улыбался. В глазах была та же боль, что и днём, когда он умолял простить его и остаться с ним.
- Ты ви-но-ва-та… - глухо повторил он и прикрыл глаза, сильно сжав веки. Потом снова открыл их, и боль, казалось, ещё больше заполнила его глаза. В них не было ничего, кроме боли. - Кать, а за ЭТО ты когда-нибудь сможешь простить меня? - спросил он, с обречённой тоской глядя прямо перед собой.
- Я простила тебя… Как бы я могла быть с тобой, если бы это было не так?.. Не думай больше об этом. Я не хотела говорить тебе.
Она почувствовала, как его объятие ослабло; казалось, он совсем отпустил её, рука его безвольно лежала у неё на плече. Но она ещё крепче прижалась к нему. Нельзя, чтобы он терял веру в себя… и в то, что она способна верить ему.
- Ты пожалела меня, - со страдальческой гримасой на лице проговорил он. - Ты слушала меня и всё это время знала…
Она быстро подобрала под себя ноги и, свернувшись калачиком, положила голову ему на колени, обхватив их руками.
- Забудь, Андрюша… Как будто ничего не было. Я же смогла поверить и забыть. И ты… поверь и забудь.
Господи, какое счастье. Его руки. Они так бережно, так нежно ласкают её волосы. Достают одну шпильку, другую… И вот волосы уже рассыпаются у него на коленях, и он продолжает гладить их… И среди этого нежного, но хрупкого, наполненного опасностью и ожиданием молчания, как будто между делом, раздаются его неизбежные слова:
- Кать… а как ты узнала?
Ну, зачем, зачем ему это?! Она так надеялась, что он не спросит об этом. К чему ему знать - теперь?
- Какая разница, Андрей? Это теперь не имеет значения…
- Я должен знать, скажи мне. Я прошу тебя…
Она глубоко вдохнула и решительно сказала:
- Я слышала однажды ваш разговор с Малиновским. Всё сразу стало ясно.
- Что именно?
- Зачем тебе это, Андрюша? Зачем ты мучаешь и себя, и меня? - не выдержав, прошептала она.
Он ответил не сразу.
- Затем, чтобы рассказать тебе то, чего ты не знаешь, - твёрдо сказал он наконец. - Я хочу, чтобы ты знала всё.
Она вздохнула.
- Я всё знаю… Всё, Андрей, поверь мне. - И, поколебавшись немного, продолжила: - И про открытки с игрушками, и про Колю… и даже про ресторан в Марьино. Вот почему я настояла на том, чтобы ты отвёз меня в «Лиссабон».
В наступившем молчании она, затаив дыхание, ждала. Он не может не поверить. Ведь это свидетельство того, что она говорит правду. И он больше не будет настаивать.
Катя осторожно пошевелилась. Руки его замерли, он сидел неподвижно. Она приподнялась и, сев рядом, посмотрела на него. Лицо его было бледно, но спокойно. Он повернул к ней голову.
- Я люблю тебя, - спокойно сказал он. - И с каждым днём всё сильнее, Кать. И я хочу, чтоб ты знала… помнишь, то же самое я однажды написал тебе… так вот: это было правдой уже тогда. Не знаю, сможешь ли ты поверить… можно ли вообще мне верить… но я говорю правду. Я любил тебя уже тогда, просто… - Он помедлил немного, но решительно продолжил: - …просто не мог и… не хотел так быстро и легко признаться себе, что влюбился в тебя… по-настоящему. И в этом я тоже виноват перед тобой. - И, проговорив эти слова, он отвернулся, и она увидела, что он сжимает кулаки - от стыда и отвращения к самому себе. Волна жалости, боли и любви захлестнула её. Что же он должен был испытывать, когда узнал, что она носила его ребёнка всё то долгое время, что он продолжал обманывать… её?.. себя?.. не всё ли равно: обман есть обман… И что он должен испытывать теперь, когда знает, что она не только была беременна, но и знала о его обмане?..
Она придвинулась к нему, обняла его голову обеими руками и мягко, но решительно повернула к себе.
- Я тоже люблю тебя. Ты помнишь?.. Ты всё, всё должен помнить… Ни на одну секундочку я не любила тебя меньше, чем раньше, меньше, чем сейчас, ты понимаешь? Я верю тебе во всём, я всегда буду тебе верить…
Он мягко отнял её руки от своего лица и, повернув ладонями вверх, поцеловал по очереди… одну… другую… Она с нежностью смотрела на него.
- Давай больше не будем говорить об этом, - сказала она. - Я не хочу, мне страшно… И я знаю: это больше не нужно. Я только хочу думать о том, что будет, о нас, о нём…
Он медленно поднял голову, и она увидела, что в глазах у него стоят слёзы.
- Бедная моя… Я опять мучаю тебя… и его. Обещаю, мы не будем… я не буду больше напоминать. Но ты же понимаешь, я не смогу забыть… МЫ не сможем забыть так быстро.
- Ты имеешь в виду «Ника-моду»? Совет? Не волнуйся, я…
Он вдруг порывисто притянул её к себе и поцеловал в губы, заставив замолчать.
- Тсс… Не думай об этом, - прошептал он, и глаза его тепло улыбались. - Вообще не думай, как будто этого нет…
- Но ведь Совет уже так скоро, Андрей! - не выдержала она. - И я уже начала готовить доклад… Ты должен сказать мне…
- Что сказать, Катюнь? - продолжал улыбаться он.
- Ну, что ты надумал… Ведь у тебя документы, и рано или поздно придётся платить по кредиту… и другие дела… - растерянно настаивала Катя.
- Ты же сказала: ещё не сейчас. Подожди немножко, ладно? Я потом скажу тебе.
Она отступила, поняв, что настаивать бесполезно. Когда он так спокоен, когда так улыбается, практически невозможно заставить его изменить решение. Только вот… а если Малиновский собьёт его? Что они там придумали без неё? Андрей щадит её, и может получиться ещё хуже. И она всё-таки высказала это Андрею.
Когда она умолкла, он долго и внимательно смотрел на неё, сдвинув брови. Казалось, он напряжённо размышляет о чём-то, но она вдруг почувствовала, что думает он не о том, что она ему сказала, а… о ней.
- Почему ты так смотришь? - спросила она.
Словно очнувшись, он мотнул головой, и лицо его разгладилось.
- Ничего, не волнуйся, - безмятежно сказал он. - Не беспокойся об этом, ещё раз прошу тебя.. Роман здесь ни при чём, я ему ничего не говорил… Да и говорить особо нечего, ещё ничего не решено.
- Хорошо, - вздохнула она. - Поговорим об этом потом.
И он тоже вздохнул - с облегчением.
- Ты помнишь? Мы завтра собирались к родителям…
- Да, помню…
- Ты не передумала?
- Нет… А что?
- Ничего… Я просто боялся… нет, ничего. Кать, как же я хочу, чтоб это всё побыстрее осталось позади… чтобы никого вокруг не было… только ты и я…
- Да… Только ты и я… Но ведь это будет скоро, правда? Мы ведь сможем уехать - хотя бы на неделю…
- Да, сможем… наверное, сможем… Не думай об этом. Вернее, думай, но не из-за проблем. Представь, что их нет… Ведь это время когда-нибудь наступит… обязательно наступит. И тогда мы уедем далеко-далеко и будем думать только друг о друге и о малыше…
- А потом, когда вернёмся? Мы ведь снова вернёмся в «Зималетто»…
- Да, мы вернёмся, конечно, вернёмся… Но только тогда уже не нужно будет ничего скрывать, не нужно будет бояться.
- Это будет скоро, обязательно… Я помогу тебе… Андрюша… любимый…
…Он смотрел на её растрепавшиеся волосы, на нежный румянец на щеках, который так красил её, на огромные глаза, полные любви и решимости, и сердце его плавилось от нежности. Да, она была такой и раньше, и, наверное, когда он задумывал аферу с «Ника-модой», так и должно было быть, как произошло. С первых же дней он чувствовал в ней близкого человека, который никогда не сможет предать, отступить, отречься, и тогда выбор его был закономерен. Но теперь… теперь он стал другим, и в нём всё больше крепла уверенность, что он сам должен отречься - от себя прежнего.
И «уехать далеко-далеко» не будет значить - бежать от самого себя. И «любить друг друга» не будет значить - пытаться забыть о том, что осталось вне этой любви. Нужно впустить наконец воздух в лёгкие, а жизнь - в глаза, и выдавить из себя этот мелкий, липкий, оскорбительный страх. Вот в чём она поможет ему…
- Кать, поцелуй меня ещё… Кать…
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
|