|
5
Утром он проснулся, и утром он чувствовал себя сильным. Все страшилки его жизни отступили в тень, а в окна светило солнце. За окнами жила весна, и жил весенний город - чужой, красивый, - и его самого ждали дела, которые были по-настоящему ему небезразличны.
Стоя под душем, он улыбался.
Близость с умной и при этом доверяющей ему женщиной, женщиной, которая вполне могла бы стать настоящим другом, дала ему уверенность и надежду на будущее. Что дал ей он? Почему она не прогнала… резко, решительно он отбросил эту мысль. Хотя бы сегодня освободиться от вечного терзающего вопроса, начинающегося со слова «почему». Она впустила его к себе, и он ей благодарен за это. И надеется, что эта ночь помогла и ей.
Он ушел из ее номера под утро, когда просыпающийся город вибрировал еще не слышимыми звуками, а ощущениями, отчетливыми, будоражащими… На прощание он провел рукой по Катиной щеке и выразил надежду, что ей еще удастся немножко поспать. И сам, едва войдя в номер, завалился в постель и открыл глаза, когда стрелки часов показывали девять. Встреча с Кохановским была назначена на одиннадцать - Андрей предполагал лететь самолетом, - но предварительно он должен был позвонить. Так он и сделал, с удовольствием убедившись, что его хорошее настроение вполне гармонирует с настроением делового партнера. Отключившись, Андрей набрал номер, названный ему Катей, номер комнаты за стеной. Она тоже проснулась и уже была готова. Назвав ее «соседкой», с улыбкой до ушей, он похвалил ее за организованность, попросил спуститься этажом ниже в ресторан и ждать его там.
Когда он вошел в зал, сразу увидел ее гладко, тщательно причесанную головку, и на душе потеплело. Она сидела к нему спиной и говорила по телефону; приближаясь, он услышал нежную интонацию ее голоса, ту самую, с которой она говорила с ним этой немногословной ночью. И, стоя уже совсем рядом, он услышал:
- …Я тоже люблю тебя. И очень-очень скучаю. Осталось совсем немножко. Жди меня.
«Люблю тебя…» Значит, она знает, что такое любовь и не боится называть вещи своими именами… И судя по всему, тот, с кем она говорит, тоже знает и не боится. И то ли зависть, то ли какое-то сходное с нею другое чувство разом притушили в нем то, что уже так весело горело.
«Осталось немножко». Немножко - это он. Ну, совсем немножко. Эпизод в командировке.
Расхотелось завтракать. Сесть напротив нее за стол и заглянуть в глаза, полные обманчивого теплого блеска. Глядеть и знать, что, вопреки всем своим решениям, он поддался соблазну и осмелился ответить на вопрос «почему» - и ошибся. Опять ошибся.
Он сухо поздоровался, выпил, не чувствуя вкуса, чашку кофе и без аппетита сжевал кусок ветчины. Не глядя на Катю, поднялся и сказал, что спустится вниз за машиной. Он старался не смотреть на нее и оставаться вежливым, но заметил, что лицо ее стало грустным… и еще больше помрачнел.
Уже по дороге пришел в себя. Эта мерзкая история с женой совсем выбила его из колеи. Почему он, собственно, так нервничает? Ничего не произошло, ровным счетом. Он провел замечательную ночь с женщиной, в сущности, малознакомой, у которой есть своя жизнь, так же, как у него есть своя. И слава богу, что у нее есть кому сказать «люблю», - в то время, как он сам понял, что никогда понятия не имел, что это такое.
Он постарался наладить дистанцию, и ему это удалось. Деловая часть встречи прошла более чем успешно, и Андрей еще раз убедился, насколько незаменима Катя в делах. И это даже хорошо, что она, как выяснилось, в личной жизни несвободна; будет меньше проблем, когда она сядет за стол Ветрова в «Зималетто».
Ему казалось, что он спокоен, но остатки раздражения давали о себе знать. Директором пресс-службы фирмы Кохановского была эффектная деятельная блондинка по имени Элла, и Андрей невольно сравнил ее с Юлианой, подумав, что все же ошибкой было отправить для переговоров одну только Пушкареву. Ее простые одежда и прическа, тихий голос, прежде выделявшие ее для него, теперь, в раздражении, казались ему проигрывающими на фоне внешности и бьющей через край энергии Эллы Геннадьевны. Приедет в Москву - устроит разнос Юлиане! В конце концов, внешность имеет значение!
Что-то подобное он облек в форму шутки и высказал Элле, пообещав знакомство с совершенно замечательным пиар-директором.
- Как? Я думала, Катя…
Улыбаясь, Андрей взглянул на Катю.
- Катя - помощник. А Юлиана Филипповна - наш главный волшебник по пиару.
Элла недоверчиво и тактично промолчала. За то время, что она узнала Катю, она вполне поверила, что в «Зималетто» работают волшебницы. И это была отнюдь не какая-то незнакомая Юлиана.
И на всякий случай она обозначила для Жданова свое мнение, обратившись к Кате:
- Очень надеюсь, Катя, что вы продолжите общение с нами и именно вы приедете для окончательной сверки.
- Элла Геннадьевна, мне тоже очень понравилось работать с вами, но Андрей Палыч абсолютно прав: увидев Юлиану, вы совершенно обо мне забудете.
Всем своим видом Элла показала, что этому не верит.
Многочасовое совещание немного утомило всех, но зато все позиции были обсуждены, с финансовой, с маркетинговой точек зрения. Прощаясь, партнеры пригласили Андрея и Катю на небольшую презентацию новой продукции, которая состоится вечером, и московские партнеры, разумеется, будут самыми дорогими гостями. Катя попробовала отказаться, объяснив, что собиралась выехать в Москву, теперь, когда Андрей здесь и обсуждение закончено, - но Кохановский не дал ей даже договорить, сказав, что она очень их обидит. К нему присоединилась и Элла. Андрей молчал.
По дороге в гостиницу тоже молчали. Андрею было стыдно. Разросшийся стыд пришиб его и распластал, еще никогда и ни за что ему не было так стыдно.
Какая-то сила, которой он не хотел сопротивляться, видимо, все тот же стыд, заставила его войти в номер следом за Катей. Она пристально посмотрела на него, но ничего не сказала. Времени до начала вечеринки оставалось не так много, и нужно было собираться. Когда, положив сумку в кресло, она подошла к комоду у окна, чтобы взять какую-то коробочку, Андрей, не утерпев, подошел, взял ее за руку чуть ниже локтя и, проведя вниз ладонью, сжал ее кисть.
- Катя, прости. Я не знаю, как это произошло. Эти дурацкие слова о Юлиане… Нет, не будем говорить, - и он привлек ее к себе, в надежде, что это прогонит и обиду ее, и его чувство вины…
И неожиданно почувствовал сопротивление.
- Этого не может быть… больше, - сказала она спокойно.
- Ты хотела сказать - не должно быть? - уточнил он. Он все-таки женат, и было бы хоть немного понятно…
- Нет. Не может.
- Очень даже может, - сказал он, перебирая ее пальцы. - Стоит тебе только захотеть.
- Я не хочу, - сказала она и посмотрела ему в глаза твердым, ясным взглядом. Но он не хотел его замечать.
- Ты обиделась? Не обижайся. Я слышал утром, как ты говорила по телефону, признавалась кому-то в любви… ну, хочешь, я опять попрошу прощения, я виноват и это признаю…
- Андрей... это неважно, - прервала она его. - Дело не в том, обиделась я сейчас или нет.
«А в чем?» - чуть было не спросил он… и промолчал. Подобные вопросы выворачивали его наизнанку, и он наложил на них табу. Он еще не готов к открытому выяснению каких бы то ни было отношений.
Он пожал плечами и, как ни трудно было, отпустил ее. Сел в кресло, взял со столика какой-то журнал.
- Это все-таки странно, - упрямо пробормотал он.
- Я странная, - ответила она, проходя в спальню мимо него и плотно закрывая дверь. С нарастающим раздражением он опять пожал плечами и усмехнулся, уставившись в журнал, в котором не видел ни строчки. После того, как он видел ее… ну, в общем, видел ее, всю, это не могло быть ничем, кроме демонстрации. Вот только что она хотела продемонстрировать? И - ему или себе?
Когда она вышла, он поднял глаза и долго смотрел на нее с тем непроницаемым выражением, которое часто появлялось на его лице, когда он был особенно чем-то задет. Он видел женщин эффектнее нее. Женщин, дороже и моднее одетых и причесанных. И, может быть, это клетчатое платье до колен и с бантиком у воротника, и волосы, незамысловато поднятые вверх, просто и откровенно открывая шею, показались бы кому-то лишь примитивными и не приличествующими случаю. А он, напротив, думал о том, что никогда не видел женщины, которая бы так гармонировала с самой собой и окружающим пространством, которая настолько была бы больше себя самой. Кажется, это была самая красивая женщина. Самая совершенная.
На одно мимолетное мгновение он даже ощутил что-то вроде страха, будто какая-то невидимая птица коснулась его лица крылом.
А Катя как ни в чем не бывало, как полчаса назад, подошла к комоду и наконец развернула то, что он помешал ей развернуть, - туалетную воду или духи в целлофановой упаковке. Обернулась в его сторону, и, поймав ее казавшийся случайным взгляд, он проговорил:
- Ты великолепно выглядишь…
- Спасибо, - она улыбнулась ему глазами, давая понять, что не держит на него обиды за размолвку, и приложила подушечки пальцев к одной стороне шеи, к другой.
Он наблюдал за ней и на вечеринке, куда их отвезла присланная Кохановским машина. Часто ему казалось, что она тоже смотрит на него, он чувствовал внезапный сильный импульс, как требование обернуться, - но всякий раз даже след ее взгляда таял прежде, чем он оборачивался. И опять он заставал ее улыбающейся или просто спокойно, внимательно выслушивающей кого-то. «Может быть. Должно быть. И будет», - думал он, глядя на то, как она двигается, улыбается, а однажды даже услышав ее тихий смех. Воспользовавшись первым же удобным моментом, он сказал хозяину, что они уходят, и, не дав тому возразить, крепко взял Катю за руку, чтобы не вздумала больше разделять себя и его. Их машину подогнали к самому крыльцу, он открыл перед Катей дверь и сел вслед за нею. И, подчиняясь внутреннему порыву и не сомневаясь ни в себе, ни в ней, уверенно обнял ее и поцеловал. И почувствовал, как она радостно вздохнула, не сопротивляясь больше… И загадка, почему она вновь простила его, была восхитительной, влекущей, привязывающей…
Не включая света, за еще не успевшей закрыться дверью номера, он стал раздевать ее. Ему настолько нравилось ее клетчатое платье, что весь вечер он мечтал о минуте, когда избавит ее от него. Он понял, что весь этот полный противоречий день только и хотел, что оказаться с ней в такой вот тьме, теплой и пахнущей ее духами - непростыми, со сложным терпким и даже резким началом, но раскрывающимися богатым благородным аккордом, обволакивающим и никогда не затихающим до конца… Эта музыка расставляла все по своим местам. Мягко, естественно, ласково - как сама Катя.
Тогда впервые он ощутил неутолимость желания познать другого человека. Ему хотелось, чтобы Катя любила его, хотелось владеть ее мыслями, временем, желаниями - так же, как, подчиняясь ему, она позволяла владеть ее телом. И все-таки иногда взмывало откуда-то и накрывало чувство, что осталось еще чуть-чуть, осталось что-то, чего он никогда не познает до конца
Он не признавался в этом себе. Такие поражения еще не стали для него чудесными… Как и во всем, он хотел чувствовать себя хозяином положения.
…- Кать, а почему Надежда? - спросил он, с нежностью поцеловав ее закрытые глаза и оперевшись на согнутую в локте руку на подушке. Только что она сказала ему, что никого, кроме него и дочки, у нее нет… и это дочке утром она говорила «люблю». - Это что-то значит, да?
- Да… - она открывала глаза, озаренные смешанным светом ночной лампы и ночных бликов. Юные, восторженные глаза. - Мне хотелось надеяться… Казалось же, что жизнь закончилась… Я еще не знала, что так бывает всегда, даже когда жизнь меняется в лучшую сторону. Бедный папа сказал: «Назовем Дарьей. Как дар она нам. Как подарок». А я сказала, что надежда - это больше, чем просто подарок.
- Он очень ругал тебя? Или вы понимаете друг друга?
- Сложная история… - улыбалась она, и он понимал: что бы ни было в прошлом, теперь ее отношения с отцом восстановлены.
- Ну, расскажи мне. Расскажешь?
- Расскажу. Мне кажется, я все-все могу тебе рассказать.
Он наклонился низко, поцеловал ее, и через какое-то время, успокоившись, она продолжала:
- Мы познакомились в университете. Обычная история, и в то же время… Самый красивый мальчик на курсе и самая некрасивая девочка.
- Некрасивая?
- Да… Ведь я днем говорила серьезно. Странная, диковатая, верящая в любовь, в свою любовь, как в святыню, но твердящая себе, что никому никогда не понравится. И ничто не остановило бы ее, когда он ее позвал… А потом произошло то, чего она всегда вслух боялась. Оказалось, что он поспорил с друзьями на деньги, что переспит со мной. Выиграл… Много. И исчез. Я искала, потому что надеялась… Ведь это очень страшно - потерять веру в себя. Для меня это было страшнее, чем потерять его. Я не успела полюбить его, в этом и была ошибка, я приняла это за настоящее… Папа тоже искал, но, не дожидаясь, когда найдет, кое-что предпринял, и его исключили. Мы думали, что все закончилось… но не закончилось. Я поняла, что будет ребенок, и попросила маму отвезти меня в больницу. И сразу же пожалела, потому что это было слабостью, а я не любила быть слабой. Бедная мама, как ей удалось все это выдержать - меня, папу, но в конце концов она убедила нас в том, что мы и так знали… Этот ребенок - еще одна наша гордость, и мы его вырастим.
- А почему ты его не хотела?
- Я боялась… гордыня! В этом наши с папой чувства, как две капли воды, совпадали: у Пушкаревых ничего не может случиться плохого. Они же меня убедили в том, что я самая лучшая.
- И были правы. Скажу им спасибо при встрече.
- «Спасибо»… видел бы ты папу! Он почернел весь, во время беременности я его почти не видела.
- А потом?
- Ну, а потом оказалось, что ничего плохого и не случилось. Только хорошее… Но не сразу, конечно, мы это поняли. Сначала я ее боялась, потому что ведь оказалось, что Денис был ошибкой, а Надюша - его часть, и я боялась ее… ее, как его, как своих ошибок, чего-то не своего, а чужого. И еще я боялась, что могу ей навредить, что она будет похожа на меня, такая же дурочка, которую в жизни ничего не ждет, кроме разочарований. Но все время была рядом с ней, никуда от себя не отпускала, даже маме не давала с ней гулять. Мне было интересно. Это было самое лучшее, что я испытывала в жизни. И как-то постепенно поняла, что это все - мое. И Денис, и опыт, и, главное, Надя… И я имею право на ошибку. И чем раньше я это пойму, тем будет лучше для нее, а ведь это - самое главное, правда? Спасибо родителям, я ничего из своей жизни не потеряла. И стажировка в Германии, и работа в очень хорошем банке. Я почувствовала, что могу осуществить все свои мечты. У Юлианы в нашем банке был крупный счет, и ее делами я занималась лично. И почти не задумывалась, когда она пригласила меня к себе. Однажды… Однажды я увидела у Юлианы на столе пресс-релиз «Зималетто». Помимо прочего, там была твоя фотография и сообщалось об отставке Павла Олеговича… И потом еще встречала в журналах фотографии, твои и твои с Кирой… Потом стала специально искать информацию, читать о «Зималетто».
- Пойдешь ко мне? - осторожно спрашивал он.
- Пойду. Но… не будем торопиться? - для вида ставила она вопросительный знак, и с полным правом он выносил заключение:
- Не будем. То, что надолго, нельзя делать быстро, - и двусмысленность этих слов даже нравилась ему. Слова, слова… Он так давно ни с кем не говорил, вот так, начистоту. Это приятно. Почти так же, как целовать ее.
Незадолго до утра он провалился в короткий сон и проснулся от страха - ему почудилось, что одна из женщин, то ли Катя, то ли Кира, - исчезла, ушла. Он ощутил настоящее страдание, но тут же, обнаружив Катину голову на своем плече, обрадовался. Пусть она будет тут. Пусть она будет. А Кира… она исчезла уже давно. И он страдал. А теперь ему становится легче.
***
Еще ночью Андрей решил, что подарит себе еще один день. Катя и «Зималетто» неотделимы друг от друга, и, проводя время с ней, он продолжает идти к своей цели.
Беззастенчиво давя на нее, он уговорил ее позвонить в Москву и успокоить родителей и дочку, пообещав вернуться завтра. Катя согласилась, и он был доволен. Несмотря на ночь, приоткрывшую ее для него, ему нравилось думать, что он имеет на нее влияние… В остальном он безошибочно чувствовал ее: он хотел и ей подарить еще один день сказки - ее жизнь была такой обыденной и трудной. Она выходила из всех битв с жизнью с достоинством, но чего ей стоили эти победы.
Они гуляли. Забрались на колоннаду Исаакия, останавливались и долго стояли на всех попадавшихся по пути мостах, наблюдая за ледоходом. Андрею дышалось легко; кроме Малиновского, эта внезапно появившаяся в его жизни женщина была единственной, с кем он мог откровенно говорить. Обо всем, что волновало, что приходило в голову. Обо всем, кроме одного… кроме них двоих, кроме того, почему они сейчас вместе, и грядущей ночью будут вместе, - вместо того, чтобы, закончив дела, разъехаться по своим домам и жизням.
А между тем об этом тоже хотелось говорить. Много раз с языка едва не срывался вопрос: «Почему ты со мной?». Тот вопрос, которого после появления злополучных фотографий он избегал. Его удовлетворил бы только один ответ, и он совсем не был уверен, что получит его, да и если получит - не ошибется ли она сама, не поймет ли потом, как с тем Денисом, что поторопилась. Он сейчас не выбит из седла - благодаря ей, но во второй раз уже никого не будет рядом. К тому же ему самому нечего пока ей сказать.
И он молчал. Меньше слов - меньше разочарований.
Он помог Кате выбрать подарки для Нади и родителей, и это оказалось увлекательным занятием; надо же, когда приходилось это делать прежде, он смертельно скучал. Войдя в гостиницу и увидев традиционный лоток с сувенирами, не удержался и, долго не выбирая, купил маленький стеклянный шар с макетом гостиницы внутри, помещенным в зелень и цветы.
- Вы встряхните, - посоветовала продавец, молоденькая девушка-студентка. Он слегка тряхнул, и полость внутри заполнили микроскопические золотистые пылинки. Это было сентиментально до непристойности, но оба они испытали удовольствие: и он, оборачиваясь и протягивая шар подошедшей Кате, и она сама, принимая его. Она вспыхнула она самым что ни на есть румянцем, пусть неярким, но он отчетливо видел это бледно-розовое свечение на ее щеках. И очень захотел в один миг перескочить все оставшиеся необходимые ступеньки: лифт, размещение покупок в номере… В лифте он ее поцелует. Разрушит их негласное дневное табу - в знак приближающейся ночи. Но у лифта толпились люди, и он принял мужественное решение идти «пешком», и терпеливо улыбался, поднимаясь рядом с Катей по лестнице. В пролете между вторым и третьим этажом у Кати зазвонил мобильный, и с падающим отчего-то сердцем Андрей наблюдал за ее лицом… Она поговорила с матерью и подняла на него мгновенно воспалившиеся глаза. Заболела Надя, рвота и высокая температура с утра, которую никак не могут сбить. Вызвали скорую и будут звонить Кате еще; она никак может поскорее приехать?
При первых же словах Андрей напрягся, его затопила досада. Надо отдать должное: не за себя, не за то, что далекая незнакомая женщина лишила его последней части сказки. За саму Катю: сказала же мать - ничего страшного, и, зная, что будет твориться с дочерью за 700 километров от дома, пошла на это… Но внезапная мысль бесследно прогнала досаду. Если бы это был его ребенок, он бы не простил людям, присматривавшим за ним, если бы не сообщили вовремя.
Добравшись до номера, бросились к телефону. Билетов ни на один из вечерних рейсов не оказалось. Андрей подключил Кохановского, но и тот ничего не смог сделать: занята даже спецбронь, в начале уикенда всех обуяла жажда путешествий в самых разных направлениях, в том числе и в Москву. Поговорив с Кохановским и разочарованно задумавшись, Андрей вдруг обнаружил, что Кати в комнате нет. Заглянув в спальню, он подошел к двери ванной и, постучав, нажал на ручку: дверь была заперта. Он тихо позвал ее, потом громче, она не отвечала. Он отошел вглубь номера, задумался, глядя на вечереющее небо в окне. Но продолжал прислушиваться, и в конце концов показалось, что слышит из ванной еле различимые звуки: шум льющейся тоненькой струйкой воды… и еще одно, заставившее его снова подойти, дернуть ручку и пригрозить выломать дверь. Через секунду раздался щелчок, еще через секунду - он увидел заплаканное лицо Кати, в котором ничто не напоминало о свете, которым лучилось ее лицо лишь полчаса назад. В одном порыве они шагнули друг к другу, он обнял ее и обнимал, пока она сама не отстранилась и, взяв полотенце, принялась вытирать лицо.
- У тебя права здесь?
- Да, я всегда вожу с собой.
- Я знал, что ты умница. Вопрос решен. Если почувствую, что не могу вести, сядешь за руль, а я подремлю часок. А сейчас, как только выедем, устраивайся сзади и постарайся поспать. - Он улыбнулся, хоть напряжение не отпускало. - Если еще раз увижу, что плачешь, - высажу, и пойдешь пешком.
Она тоже улыбнулась и, не решившись больше прижать голову к его груди, лишь сказала:
- Спасибо. Большое тебе спасибо.
Из города выехали с трудом, не иссякал и, казалось, только уплотнялся поток желающих выбраться на дачи. Ни о каком сне в таком напряжении не могло быть и речи; глядя в зеркало заднего вида на то, как волнуется за его спиной Катя, то выпрямляясь встревоженно, то снова сникая, Андрей пожалел, что не посадил ее рядом. Наверное, она чувствует себя одиноко, а для чего он и нужен в этой машине, как не для того, чтобы поддержать ее. Впрочем, сейчас все его силы были направлены на то, чтобы побыстрее вывести машину на шоссе.
Вскоре автомобильный поток начал редеть, и за Ям-Ижорой уже ничто не напоминало о пробках большого города. Машина мчалась на ровной скорости, смеркалось, и Андрей включил фары. В какой-то момент он в очередной раз посмотрел назад, и на сердце посветлело. Полулежа, в неудобной позе, Катя тем не менее закрыла глаза и ровно дышала. Может, и лучше, что он не мешал ей натужным подбадриваньем.
Небо на горизонте стремительно синело, и узкая полоска темных перистых облаков растворялась в этой сини. Андрей закрыл окно, чтобы внешние звуки не проникали в салон. Около десяти часов он почувствовал, что нуждается во встряске; хорошо было бы включить музыку, хоть еле слышно, но эта мысль не нашла у него одобрения. Взглянув на датчик топлива, он решил остановиться у ближайшей АЗС. Как раз когда увидел указатель - АЗС через 300 метров, - Катя проснулась. И сразу все изменилось, он снова был не один, и снова с ними была, хоть и приглушенная, тревога.
- После АЗС я поведу, - тихо сказала Катя, придвинувшись к нему, он слышал ее дыхание. - Ты устал, я знаю, хотя бы просто отдохни.
Он машинально посмотрел на часы и сделал то, что периодически делал последние несколько часов: сравнил то, что происходило в действительности, с тем, что планировалось… Теперь «планы» казались чем-то приснившимся, неправдоподобным. Они с Катей были чужими, коллегами, возвращавшимися из командировки.
Он вздохнул и, пристроив машину у топливной колонки, вышел.
- Хорошо, только заправимся, - сказал он, закрывая дверь, и вставил «пистолет» в крышку бензобака. Затем пошел платить.
И больше уже не сравнивал.
Машина подъехала к подъезду поздней ночью. Посреди погруженного в темноту фасада светилось одно окно, в окне - распластанная по стеклу тень.
- Мама, - прошептала Катя, запрокинув голову, и в тусклом свете лампочки, осветившей салон, было видно, что она побледнела. Она торопливо собрала свои вещи, сумочку и пакет, и вышла, когда Андрей уже вынимал из багажника ее сумку.
- Андрей Палыч, я… - Она оглянулась на подъезд, и он понял, что, если бы не этикет, она давно бы уже бежала к подъезду…
- Ну, бегите. Бегите, Катя, - «…в свою жизнь», мысленно добавил он, вновь в эту минуту вспомнив обо всем, что их какое-то время связывало.
- Спасибо вам за все, вы мне очень помогли. Все дела закончены, теперь дождаться, когда будет готова лицензионная коллекция. Ну, спокойной ночи. Счастливо вам добраться домой, - она улыбнулась, и это было последнее, что он видел, потому что, уже не дожидаясь ответа, она повернулась и быстро-быстро пошла к подъезду.
Он постоял еще немного, хотел дождаться, когда она встретится с матерью, и убедиться, что все в порядке и помощь больше не требуется. В доме было тихо, в окне продолжал гореть свет, но суетящихся теней не было… И телефон его молчал, хоть он просил ее позвонить, если что-то пойдет не так. Последний звонок ее матери был обнадеживающим - укол «скорой» подействовал, - и, видимо, к счастью, ничего не изменилось. Катя сейчас перекусит и ляжет со своей девочкой, стараясь уснуть. Он сел в машину и поехал домой. В свою жизнь.
По пути вспомнил и осмыслил все, связанное с Кирой и ними вместе. Подъезжая к дверям гаража в цокольном этаже дома, где жил с Кирой, внезапно понял, что этот дом не станет его домом. Неделя, другая, может быть, месяц - и его следы пропадут на дороге сюда. И в буднях, до отказа теперь наполненных работой, только работой, он будет лишь вспоминать, как жил здесь, упрямо мечтал.
Это было обжигающее мгновение, потом вернулось все - ночь, дом, спящая и не ожидающая его приезда Кира. А в машине - конверт с ее фотографиями, так красноречиво кричащими о том главном, что причиняло немыслимую боль… Потерю любви. Потерю мысли о любви. Нельзя больше сказать себе и ей: я люблю. Нельзя поверить ей, если она это скажет.
Но она не скажет. Она тоже больше не скажет.
Выходит, то, что он говорил когда-то в разговорах с друзьями, кокетничая и на самом деле веря в другое, оказалось правдой. «С этим словом на устах легко обманывать женщин…» Ему вспомнились блестящие от слез, воспаленные из-за тревоги за дочь глаза Пушкаревой. Любить детей можно. Родителей. Но между мужчиной и женщиной всегда немного обман. И как тяжело потом признавать правду…
Лежа и прислушиваясь к дыханию спящей жены, он ждал минуты, когда увидит ее глаза. Он знал теперь, что это будет очень важная, поворотная минута. Под утро, за десять минут до того, как Кира встала, он все-таки задремал. И последнее, о чем думал, - ледоход на Неве, ледоход…
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Ну как притяжение к одной женщине может иметь природу лекарства от измены другой? Тогда это не притяжение, а просто побег, месть, что-то еще, но не чувство.
потихоньку втягиваюсь в русло нормальной тихой, без напряжения, жизни. Спасибо! 
