|
6
Он задремал и упустил Киру; когда открыл глаза, был в постели один, и за закрытой дверью слышались приглушенные звуки. Она собиралась на работу - с некоторых пор Андрей ввел рабочие субботы, и на эту субботу тоже были назначены совещания. Из-за своего неожиданного питерского форс-мажора он собирался отменить, но теперь что уж…
Андрей принял душ, надел брюки и привел в порядок свои вещи, ночью брошенные как попало. Разобрал сумку (Кира все чаще относилась с небрежностью к его вещам), развесил чистую одежду в шкафу, а с остальной одеждой и бритвенными принадлежностями вышел, чтобы отнести в общую ванную, где стояла стиральная машина. Он едва успел дойти по коридору до холла, как с противоположной стороны открылась дверь, и из ванной вышла Кира в своем длинном темно-синем халате. Он остановился и негромко позвал:
- Кира, - и она обернулась, и тоже застыла, неподвижно, затаив дыхание. И впервые в ее лице была беззащитность, даже растерянность - то, чего он так долго ждал.
Они стояли, разделенные широким, просторным холлом своей большой квартиры, и это расстояние словно медленно наполнялось чем-то. В нем был детский смех, смех мальчика и девочки, пытавшихся устроиться на одном стуле, но съезжавших с него то с одной, то с другой стороны, была разбитая банка с клубничным вареньем и попытки слизать варенье с пола, но так, чтобы остаться в рамках привитой благовоспитанности, и был здесь шелковый голубой бант в тонких белокурых волосах, и пугавшая мальчика пара странной обуви - грязно-белых стоптанных лодочек с жестким, обрубленным носом и длинными змеистыми лентами, обвивавшими сильные икры девочки. Был Михайловский парк в Ленинграде, и чудной ритуальный памятничек чижику-пыжику, и страх-восторг из-за первого отчаянного поступка - побега в чужой далекий город - этих выросших пай-детей. Девочки, с детства обиженной на родителей за то, что делили свое внимание еще с двумя детьми, и мальчика, который всегда хотел иметь брата или сестру и быть похожим на отца… Была ревность, и истерики, и горький привкус обид и непонимания, и его измены, и примирения, и ночи, порой казавшиеся совершенством, - и вот они стоят, мужчина и женщина за тридцать, и их ничего не связывает, ничего, кроме воспоминаний, наполнивших между ними равностороннюю фигуру, квадратный холл.
Андрей увидел, как из глаз Киры выкатились две крупные слезы и покатились по щекам. Она плакала беззвучно, но все сильней, и вскоре плечи ее задрожали. Он быстро бросил вещи в плетеное кресло, стоявшее у стены, подошел к ней, обнял и погладил по голове. Женщины теперь будут плакать у меня на груди, подумал он, только очень не хочется думать, что это я довожу их до слез… До таких горьких слез, какими плачет его бывшая возлюбленная.
Она внезапно вывернулась, почти оттолкнула его и, уйдя на кухню, закрылась там. Ему было жаль ее, только жаль, и все. Нельзя было не жалеть человека, всегда такого открытого, несдержанного в проявлении чувств, вынужденного теперь задыхаться, заталкивая их в себя. Она боится… впервые боится - себя… Боится будущего, этого своего ловеласа, который, конечно же, бросит ее. Господи, если уж суждено было ей вкусить дамского угодника, пусть бы это был Малиновский! Предсказуемый, родной… Андрей открыл дверь и, войдя в ванную, приблизил к зеркалу лицо. Внутри было смертельно легко, смертельно холодно.
Приехав в «Зималетто», он попросил Малиновского проанализировать ситуацию на рынке недвижимости в пригороде, цены, условия… Потом сказал:
- Сегодня собираем два совещания. Мы с тобой, Ветров, начальник производства. Позже подъедет юрист, я уже договорился, согласовать график работы цеха, ночные смены и все такое. Ветров должен по зарплате прикинуть, там сверхурочные, двойная оплата, кажется, в общем, тоже надо будет все менять…
- Не боишься такие дела с Ветровым начинать? - провокационно усмехнулся Малиновский.
- Не боюсь, - серьезно ответил Андрей. - Это уже не имеет большого значения. Он только начнет, и…
- И?.. - поднял брови Роман.
- Нет, ничего, - ушел от ответа Андрей и принялся одну за другой открывать папки.
- Ты что, решил уйти от Киры? - нажимал Малиновский.
Поняв, что разговора не избежать, Андрей откинулся на стуле.
- А у меня есть выбор? - Он задумчиво усмехнулся. - Нет, Малиновский, жизнь с чужим человеком на коммунальной кухне - это не жизнь. Знаешь, что она сказала, увидев меня после трехдневного отсутствия?
- Что?
- Ничего.
Малиновский хмыкнул.
- …Только поплакала, - невесело продолжал Андрей. - Заставлю ее наконец поговорить, а потом попробую все забыть и начать сначала. Помнится, мы с ней были неплохими приятелями…
Малиновский посидел, свыкаясь с новой информацией, которая, в общем-то, была не нова.
- Правильно, а что ты хотел? Она полюбила тебя - красавца, ветреного, ходящего налево… да, ходящего налево, не отказывалась же она от тебя? Вот в тебя такого она вцепилась и не выпускала, а получила - и что получила? Угрюмого нюню, этакого однолюба-домоседа, еще немного, и картошку начал бы чистить… или уже начал? Ну, и нужен ты ей был такой?
- Если я такой ей не нужен, значит, такого, как есть, она меня не любила.
- Что и требовалось доказать…
Они еще немного помолчали, словно подводя черту, прощаясь с чем-то.
- Ну, а почему именно дом?
Андрей пожал плечами.
- Я всегда хотел иметь дом. Если бы начал строить еще тогда, в начале женитьбы, сейчас бы уже въехал, оставив ей квартиру. Но она же не хотела, находила отговорки, как будто знала, что нам недолго жить вместе. Не могла же она сказать: строй, конечно, это будет твой дом. Мы ведь женились вроде как, а это предполагает состариться и умереть вместе… В общем, теперь нечего говорить, надо считаться с тем, что имею. А возможности строиться не имею, время теперь - слишком большая роскошь, которой у меня нет. Значит, надо покупать. Ты поможешь?
Их глаза встретились.
…- Зачем спрашивать? - Малиновский встал, и вид у него уже был озабоченный. - Пойду, пощупаю свои каналы. Не могу же я допустить, чтобы ты состарился под забором. Будь на связи, вдруг уже придется уточнять. Ты ведь не простую халупу хочешь, наверняка с требованиями…
Когда он ушел, Андрей задумался над требованиями. Большой дом. Большой, два или три этажа, с гаражом, с лужайкой, цветником. Вот и все требования.
Дни шли быстро. Теперь все было за него - так, как прежде все было против. Вот что значило дождаться «подходящего момента»… Он все знал, все понимал, и, казалось, стоило только наступить этому самому моменту, чтобы извлечь это знание и применить. Все его распоряжения были четкими, дополняющими друг друга, и казалось непостижимым, как он мог держать в голове столько самой разной, часто противоречивой информации и мгновенно увязывать ее компоненты между собой. Удивительным было и воспоминание о том времени, когда он просиживал часами один на один со своим несчастным ноутбуком, пытаясь выдавить на электронную страницу бледный отпечаток того, что сейчас изливалось легко и естественно.
Так же легко и естественно он прошел согласования на высоком уровне… Воропаев в бессилии попробовал было надменно промямлить что-то о том, что ему нужны деньги и он подумывает забрать свою долю из «Зималетто», но отец Андрея остановил его, найдя такие слова, что Воропаев умолк, как обиженный ребенок. Успех Андрея обижал его, у него было чувство, что его обманули. Он был обижен на всех - Жданова-старшего, сестру. На Клочкову, на Ветрова… ух, этот Ветров! Да на кого он, в конце концов, работает?!
Для «Зималетто» было заказано новое оборудование, и фура с такими же станками готова была отправиться из Москвы в Питер. В Питере тоже вовсю шла работа над коллекцией. Только вчера они проводили дизайнера «Невской моды», в очередной раз приезжавшего для консультаций с раздувавшимся от гордости Милко. Андрей регулярно созванивался с Кохановским, он хотел знать все о том, как продвигается коллекция, а Кохановскому доставляло удовольствие говорить об этом. Между тем поступали предложения о франчайзинге из других городов. Этим тоже нужно было заниматься, находить людей, вести переговоры, искать формы отказа, если предложение почему-либо не устраивало, или приступать к разработке проекта в случае согласия…
Солнце уже пригревало вовсю, и на деревьях готовы были распуститься почки, когда Андрей, договорившись по всем пунктам с основным поставщиком тканей в Михайловском переулке, вспомнил, что где-то поблизости находится офис Юлианы Виноградовой. Он решил заглянуть к ней. Он не видел ее со дня презентации новой коллекции. Всю предварительную работу по рекламной кампании в Питере проделала Катя, а ткани для пресс-релиза еще не были заказаны, и все вопросы пока можно было решить по телефону. Главный вопрос, который волновал Андрея после возвращения в Москву, касался здоровья Катиной дочери, и Юлиана успокоила его, сказав, что девочка выздоравливает. Все остальное - вне закона, дым и химера. Его неослабевающая внутренняя привязанность к Кате, то, что он не мог забыть те три дня и две ночи, было его личной проблемой, о которой он даже думал неохотно, не то что не говорил. Они расстались на деловых отношениях, и, хоть и мелькала у него неподцензурная мысль, что ищет он ее не только из-за «Зималетто», он упорно отгонял ее. Любовь и прочая чепуха… Он ведь уже договорился сам с собой по этому вопросу. И откуда вдруг берется это слово в мыслях, словно неубиваемый терминатор? Желание, ощущение пустоты и точное знание того, кто мог бы эту пустоту заполнить… Все это не означает любви. Это у детей понятия размыты: если взял девочку за руку, значит, влюбился…
Увидев его, Юлиана привстала, и в первую секунду на ее лице не было улыбки, и Андрея это неприятно задело. А причина была проста: при виде него перед Юлианой всплыла картинка, странно поразившая ее одной теплой ночью в начале марта… Она старалась об этом не вспоминать, и голос Андрея по телефону не рождал никаких ассоциаций. А тут увидела, и…
А он еще и, едва войдя, с порога, спрашивает о Кате… И лицо у него очень разочарованное. Слишком разочарованное для простой коммуникации «шеф-подчиненная».
- Андрей, Катя ведь в больнице. С Надей.
- Как… ты же говорила - Надя поправляется?!
- Зачем так сердиться? Да, говорила. Потому что так и было. А потом нашли шум в сердце, и еще на легкие осложнения, кажется…
- В какой больнице? - не замечая, что уже идет к двери, бросил он.
- В Филатовской. Там карантин. Ты понимаешь? Тебя не пустят.
Он молча сверкнул глазами и ушел, а она задумалась. Той ночью, когда заболела Надюша, она вот так же, крепко задумавшись, поднималась по лестнице к Катиной квартире. Проведя весь вечер и начало ночи у Пушкаревых, она спустилась и ждала в своей машине у подъезда, чтобы встретить Катю… но, увидев их с Андреем, не осмелилась выйти, не смогла. И снова поднялась в квартиру вслед за Катей - после того, как Андрей уехал. И ни слова ей не сказала.
Она увидела их, разговаривавших у машины, и почувствовала вдруг, что краснеет. Покраснело не только лицо, но и шея. Машинально приложив к лицу руки, которые мгновенно нагрелись, она недоуменно размышляла о том, что происходит. Стоят мужчина и женщина, прилично одетые, на приличном расстоянии, мирно и устало прощаются, - а у нее такое чувство, что она случайно подглядела интимную сцену, интимнейшую, разве что в порно увидишь… Юлиана схватила сумку, выдернула из нее зеркало и пудреницу и принялась пытаться хоть как-то сгладить следы своего неожиданного и поразившего ее саму смущения.
Она постаралась забыть об этом, но вот увидела Жданова - и снова увидела их перед глазами, словно живых. И он нервничает, злится. Нет, это неспроста. Ах, Катя…
Андрей вышел на улицу, сел в машину. Солнце жарило, раскаляло салон через незащищенные стекла. Весна, тепло, а где-то в городе притаилась болезнь, опутав его неким зловещим «карантином». Его сердце сжималось… Для чего он живет на свете? Для скуки, вечной скуки? Или, наоборот, для борьбы? А где же то обещанное каждому человеку, журчащее в крови, сверкающее миллионами искр, - простите, счастье?
- Катя… - сказал он в трубку, одновременно удивившись и тому, что уже звонит, и тому, сколько нежности и сочувствия в его голосе. - Катенька, как вы там?
- Вы узнали? От Юлианы? Все хорошо… Андрей Павлович, врачи перестраховались. Воспаления легких нет.
- Вам что-нибудь нужно? Скажи, я готов записывать.
- Нет, ничего, - удивленно сказала она. - Родители все покупают.
Легко согласившись (значит, с родителями надо говорить), он сказал:
- Кать, скажи мне только одно: ты думаешь обо мне? Скучаешь? Чтобы ты все знала, я первый скажу: я думаю о тебе и скучаю. А ты?
- …нет… - после длинной паузы взволнованно ответила она. И это «нет» между двумя долгими зависаниями времени подсказало ему: она не думает и не скучает, она…
- …я люблю тебя! - сказала она.
- Катя… Катя!
В трубке звучали короткие гудки.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Не потому, что так чувствует. Потому, что сказать решилась 
