|
5
Ярким светом был залит зал; Кира сидела, глядя в сторону двери, за которой скрылась Ткачук, отлучившаяся на несколько минут. Малиновский положил мобильный на стол и поглядел на Киру. Они воспользовались отсутствием Надежды, чтобы в очередной раз попытаться дозвониться Андрею.
Роман пожал плечами в ответ на ее вопросительный взгляд.
- Он уже так накачался, что трудно понять. Но, уловив кое-что из бормотания, могу предположить, что дело, конечно же, опять в Катеньке, нежной и необыкновенной. Наверное, опять ляпнула что-то по телефону - как раз в тот момент, когда он подходил к твоему номеру.
- Настроение?.. - спросила Кира.
- Неопределенное, - махнул рукой Малиновский.
Кира вздохнула. С тех пор, как жизнь вышла из-под контроля, она изо всех сил старалась удержать контроль. Хотя бы над чужой жизнью.
Вернулась Надя, и они с Малиновским ушли танцевать. Музыка звучала приглушенней и медленнее, и наконец-то выключили режущий глаза, ослепительный свет. И в области зыбкого света, образуемой лучами прожекторов от сцены с музыкантами, неуверенно шедший к столику и свалившийся на стул напротив Андрей показался Кире призраком.
- Ты меня напугал, - выпрямившись и побледнев, сказала она.
Он в упор, не мигая, смотрел на нее, и глаза его блестели, но она ничего не могла разглядеть в них. Тоска сжала ее сердце. Бывали времена - если он не отвечал «люблю», это означало его вину. Она вытаскивала из него это слово по десять раз на дню, и все десять раз он исправно повторял его. Теперь он не говорит «люблю» - и ни в чем перед ней не виноват. Это несправедливо…
Хорошо, что он молчит. Будь он чуточку трезвей, наверняка наговорил бы гадостей. Пушкарева мучает его, а страдать должны другие. И почему она должна страдать?.. Волна холодного бешенства вдруг стала подниматься в ней, и плакал бы ее новоиспеченный имидж всепонимающего друга, если не вернувшиеся к столику Малиновский и Ткачук.
Андрей заговорил, и, как ни странно, голос его звучал вполне сносно. Если бы не чуть растягиваемые слова, вообще можно было бы подумать, что он не покидал их, чтобы напиться.
- Я провожу Надю домой, - заявил он, и все трое удивленно уставились на него.
- Ты сам себя не можешь проводить… - неуверенно начал Малиновский, но Андрей посмотрел на него, и он умолк, в фальшивом безразличии опустив голову.
- Я провожу Надю домой… - повторил Андрей. - Можете веселиться хоть до утра. Встретимся в аэропорту. Надя, ты позволишь?.. - Он церемонно поднялся, покачнувшись, и взялся за спинку стула, на котором сидела Ткачук.
Кира пристально глядела на него. Жесткий и чуть насмешливый блеск в его глазах говорил о некой решимости; неужели он таким образом хочет отомстить Пушкаревой, думала Кира. Сердце ее продолжало сжиматься. Она же этого хотела, мечтала об этом, - но ей было больно.
Она взяла бутылку вина и, не обращая ни на кого внимания, налила полный стакан и выпила. Посидела немного, приходя в себя, и только после этого посмотрела на Ткачук - с усмешкой. Надя уже вставала, брала сумочку, надевала на плечо. Брови ее были нахмурены, но лицо исполнено определенного вдохновения - от Киры это не могло ускользнуть. Ну, и дура же, ожесточенно подумала Кира. Малиновский же вообще старался ни на кого не смотреть.
Андрей манерно протянул руку, предлагая Наде пройти перед ним. Та заколебалась, на лице ее отразилось недовольство, но в конце концов она просто молча прошла в «коридор», образованный галантным жестом Андрея. Теми же неуверенными шагами, даже не взглянув на Романа и Киру, Андрей последовал за ней.
Кира проследила, как они вышли из зала, и, повернувшись к Малиновскому, сухо сказала:
- Пойдем отсюда.
Она не захотела ехать на лифте, поднималась по лестнице одна. Позвонила давней подружке-оруженосице (других не имела, с равными дружить не могла); та обомлела от новостей.
- И ты спокойно выносишь это? Сейчас, когда он там, с ней?..
- Кто угодно, только не Пушкарева. Кто угодно, только не…
Но сейчас это были просто слова, даже странно. Войдя в свой номер и не включая света, она подошла к залитому дождем окну, слепо пошарила рукой по подоконнику, накрыла ладонью, сгребла, заставила умолкнуть мерно отстукивавший секунды ее фиаско маятник и, вдруг размахнувшись, высадила им стекло. Произошло это естественно, тихо и быстро - как во сне; ни один осколок не поранил ей руку. После этого как-то сразу успокоилась и легла в постель. Спала крепко и не слышала, как ветер забрасывал целые жмени-струи воды в дыру окна. Назавтра вызвала администратора и оплатила ущерб в двойном размере; но на чай не дала.
***
На улице было сыро, душно… Изредка, неравномерно, как неосознаваемые слезы, на лицо падали капли дождя. Ступив на тротуар, пошатываясь и широко расставив ноги, Андрей поднял голову, вдохнул всей грудью.
- Надо подозвать такси, - проговорила Надя.
Он резко опустил голову и несколько ошеломленно поглядел на нее. Он успел забыть, что она с ним рядом.
Но улыбнулся и пошел к веренице машин, выстроившейся перед рестораном. Когда машина подъехала к тому месту, где стояла Надя, Андрей снова подошел, спросил развязно:
- А где твоя машинка?
- Я немного выпила… Машину отогнал к дому мой водитель. У нас в офисе есть штатный водитель.
- Ну, понятно. - В темноте сверкнула его улыбка; сегодня эта улыбка была ей неприятна. - У тебя все предусмотрено, Надь? Даже если начальница немного выпьет, есть кому подстелить соломку…
- Андрей, если ты решил меня проводить, чтобы сорвать злость за что-то, тогда не стоит… - садясь в машину, сказала она. И никакой обиды в голосе, никакого выторговывания извинений. Мужественная дамочка! Он так и подозревал: не без стержня. Значит, он принял правильное решение.
- Что ты, мне действительно нужно было поговорить с тобой, - невозмутимо откликнулся он, садясь вслед за ней на заднее сиденье. - Ну, и избавиться от этих двоих. Прости, если обидел, - мягко и почти трезвым тоном добавил он, и лицо Надежды тоже смягчилось. В карих, почти черных, глазах появился интерес.
- Поговорить? О чем, Андрей?
- Понимаешь… - Он вздохнул, продолжая жестко улыбаться во тьму, - как бы это получше сказать-то… дай руку, так легче… в общем, кое-кто из моего окружения решил организовать что-то вроде Красного Креста, Армии спасения… И не придумали ничего лучшего, чем пристроить меня к тебе. Дико об этом говорить… Я тебя уважаю, поэтому решил объясниться, как это ни противно. Не хочу, чтобы ты заблуждалась ни на мой счет, ни… Можешь, конечно, слушать, что тебе говорят о Кате, этому я помешать не могу. И также твое право верить или не верить - им или мне; но я все равно скажу, потому что должен. Все, что они говорят, - от первого до последнего слова ложь, Катя честный человек, я люблю ее и не дам в обиду. Ты можешь выбрать - оставаться моим хорошим другом или верить им. Одновременно не получится…
Она долго молчала в своем разочаровании, и ее красивый профиль выделялся на фоне освещенных улиц, мелькавших, проносившихся мимо за окном. Улицы тоже выглядели разочарованно, больше ничто в них не привлекало. О пылких пожарах Надя уже больше никогда не будет ему напоминать.
- Спасибо за то, что сказал, Андрей, - наконец произнесла она. Ее рука все еще лежала в его ладони. - Я хочу извиниться. Может быть, невольно я как-то обидела тебя или Катю… Но я же почти ничего не знала о вас.
- Я верю тебе, - глядя прямо перед собой, сказал он. - И не будем больше об этом говорить. Я ни с кем не хочу и не буду говорить об этом…
- Конечно. Конечно, я понимаю. Это твое личное дело, только твое.
- Мы ждем тебя в Москве. Познакомлю тебя с родителями, с Катей.
- Буду очень рада, - она улыбнулась. Она была бледна, но лицо ее было ясно.
Он проводил ее к подъезду и вернулся в такси. Дождь уже превратился в ливень. Он сидел в машине и приглаживал волосы, с которых стекала вода.
Поднимаясь по ступенькам крыльца гостиницы, даже не взглянул ни в окна ресторана, ни выше - туда, где были окна номеров Киры и Малиновского. Кира еще стояла у разбитого окна, мучимая ревностью, тоской и безысходностью, представляя его в эти минуты с Ткачук, - а он просто хотел уснуть и проснуться только по будильнику - к самолету. Но теперь, протрезвев, он не мог уснуть. Включив свет во всем номере, приняв душ, он бродил, пил воду, слушал звук разбушевавшейся стихии за окнами. Странным рефреном этот звук перекликался с голосом матери, все настойчивей звучавшим в его ушах, - с голосом, который ранее удалось отогнать с помощью алкоголя. Видимо, прежде чем сесть в московский самолет, придется пройти и через это.
…Услышав об очередной вечеринке, он только рассмеялся. Нет, только не это. Это уже слишком. Он с таким трудом помирился с Катей после выходки в «Севен груп» и больше не собирался ставить свои отношения под удар. Но Маргарита несколько раз подчеркнула, что это желание отца, и с какой-то даже жалостью смотрела на его, - и улыбка сама собой сползла с губ.
- Это необходимо, пойми! Ты же знаешь отца - уж если он на что-то обратил свое внимание… Кто-то сказал ему, что по Москве пошли слухи, что ты смещен с должности, потому что разорил компанию. Что в таких случаях делают банки и поставщики, тебе объяснять не надо. Они предпочитают выждать. А нам ждать нельзя. Ты же видишь, Павел ночей не спит, гонит, гонит… До показа еще несколько недель, и он просит меня провести предварительный вечер, собрать хотя бы часть приглашенных на показ. Не представляю, что с ним будет, если в день показа зал будет пуст. Юлиана ведь тоже не всесильна, и ее еще дождаться надо. Мы не должны такого допустить. Надо подстраховаться. Поэтому я устраиваю вечер - строгое, серьезное мероприятие для деловых друзей.
- Хорошо, - бесстрастно ответил Андрей. - Мы с Катей придем. Отец может не беспокоиться.
И снова задал себе вопрос: сколько еще они будут заложниками своих ошибок?
Повисла тяжелая пауза. Андрей не знал, в чем дело, просто чувствовал, что молчание тревожно, что разрядится оно чем-то неприятным.
- А что, если мы попросим Катю остаться дома? - каким-то не своим голосом проговорила Маргарита наконец… - А что здесь такого? Это же не семейный вечер. Ты появишься перед гостями, а Кате там быть не обязательно. И отдохнет девочка. Я же знаю, как она устает от всех этих…
- Мама, молчи…
Он вдруг почувствовал, что не в состоянии выносить этот чужой голос. Ему было стыдно за нее - мучительно стыдно за нее, в то время, как она стыдилась его Катю. Он вспомнил, как и его самого Катя обвинила в том же; вспомнил, как не сразу смог найти в самом себе достаточных опровержений…
- Почему ты не хочешь, чтобы она приходила? - тихо спросил он, поднимая голову.
Маргарита повернулась от окна, колеблясь; затем, решившись, с отчаянием и вызовом произнесла:
- Ну, неужели ты сам не видишь? Неужели ты не видишь, что, как только она появляется, на нее смотрят как на диковинку - и на тебя заодно? Павел отнюдь не рассчитывает, что кроме процветания «Зималетто» еще что-нибудь привлечет общее внимание. Это никому не нужно, а сейчас еще и нельзя. Нельзя привлекать внимание больше, чем необходимо… - И, видя страдальческое выражение его лица, она поспешно подошла, села, положила руку на рукав пиджака, избегая почему-то открытой ладони… - Андрюша, ну я не знаю, возможно, я что-то не говорю… но, скажи, разве я не права? Хорошо, возможно, я сказала глупость и Катю обязательно надо позвать. Но тогда и ситуацию надо исправлять! Ты же понимаешь, я не могу ей прямо сказать, что… не могу отвести за руку в магазин… - Андрей вздрогнул, ей даже показалось - отшатнулся, и она горестно кивнула: - Вот видишь, тебе тоже не кажется тактичным этот вариант. Так что же делать? Может быть, ты сам… ты сам скажешь ей это, а уж потом я помогу?.. Кроме тебя некому, ты близкий для нее человек, и я прекрасно понимаю, как тебе этого не хочется, раз уж ты сам смотришь на ее… на нее… в общем, смотришь сквозь пальцы… Но выхода другого нет, Андрей! Существует этикет, и никто не ставит его под сомнение - так принято, и все. Вот уж не думала, что когда-нибудь придется это кому-то объяснять: маникюр, прическа, легкий макияж… очки современные, наконец, - минимум, который совсем не стоит усилий, поверь. Катя… Катя бросает вызов, я уж не знаю зачем, но в нынешних обстоятельствах это недопустимо! Подумай!
Он думал… Либо идти одному и этим оскорбить ее - либо просить выглядеть согласно «коду». Выбор прост. Первое невозможно, тогда уж лучше сразу расстаться с ней. Не ходить совсем, обоим, - он снова и снова возвращается к «необитаемому острову», сколько это продлится?..
Оставалось одно: вступить с матерью в сговор, согласиться на ее предложение деликатно, тихо намекнуть… Все в нем бунтовалось при этой мысли, при воспоминании о том, как Катя «изменилась» однажды - даже не о самой этой попытке, а о собственном облегчении, которое он испытал, когда она стала прежней. И теперь самому, своими руками, толкать ее в эту бездну… Сходить с ней? Помочь, посоветовать? Или сказать, что мама готова ей помочь?
Отвращение, природы которого он и сам до конца еще не знал, поднималось в нем от этих мыслей. Но… ничего не поделаешь. Мать права. В протесте против общества, хорошее оно или плохое, никакого смысла нет.
Они пойдут на эту вечеринку.
Пойдут вдвоем.
И Катя будет выглядеть лучше всех.
Она не может не согласиться… И снова он ощутил знакомое уже чувство глухого раздражения: вот до чего дошло. Зачем все усложнять? Залог компании, его обман и ее горе, этот страшный совет директоров, отмена свадьбы… Неужели так трудно самой догадаться, почему он должен брать на себя эту отвратительную, самому ему ни капельки не нужную, миссию?..
***
-…ну вот, а потом он пришел и, мучаясь и отводя глаза, сказал, что на вечеринке принят дресс-код и мы должны соответствовать. Он сказал «мы», но это было хуже, чем если бы он сказал прямо. Еще он сказал, что совсем не обязательно выглядеть так всегда. Нужно только притвориться на время. А потом мы уедем в Киев, и я смогу быть самой собой. Он так и сказал: самой собой. - Катя повернулась лицом к реке. - Это было в тот день, когда вы должны были вернуться из Египта. В тот день, когда я собиралась звонить вам. Но вместо этого после разговора с Андреем я поехала в больницу к папе. - Катя стояла, держась за парапет, и сильный ветер в лицо полировал ее и без того гладкую простую прическу.
Юлиана кивнула. Они стояли на набережной уже давно, не замечая пронизывающего ветра.
- Как странно, Катюш… - вдруг сказала она. - Если бы вы уехали со мной, то, может быть, рассказывали бы мне о случившемся в «Зималетто» и об отношениях с Андреем на палубе катера или теплохода - мы часто снимали и ужинали там… Солнце, море. А теперь мы с вами стоим на берегу Енисея. И только ветер, пожалуй, похож на тот, - усмехнулась Юлиана. - А почему вы поехали к отцу?
Катя помедлила с ответом, все так же вглядываясь вдаль, на противоположный берег.
- Потому что хотела загладить свою вину. После слов Андрея я почувствовала, что предаю их. Я благодарна им за все и буду благодарна всегда, даже если кому-то это кажется странным.
Юлиана тронула ее за плечо.
- Каких слов, Кать?
- Он сказал: «Мама подберет тебе что-нибудь для этой вечеринки, и потом для показа» - и вдруг как будто испугался чего-то и добавил: «Моя мама…» Он подумал, что я могу не так понять и обращусь к своей маме, понимаете? И испугался... А моя мама ни в чем не виновата. Она просто хотела, чтоб ее девочка подольше не вырастала. А девочка выросла, но не сочла нужным об этом сказать. Удобней так, понимаете?
Юлиана сочувственно сжала ее плечо.
- Ну, кто же может обвинить тебя в том, что ты любишь своих родителей?
- Я думаю - многие, - холодно и горько усмехнулась Катя. - Кто же еще виноват в том, что ребенок вырос таким несуразным, не таким, как все, неудачливым…
- Даже время не желаю тратить на это, - тряхнула волосами Юлиана. Сегодня это были мелкие кудряшки, завтра может быть летящая, ломаная стрижка… Лицо ее стало суровым и решительным. - Знаешь что? Теперь самое время начать смотреть вперед. Перестать копаться в причинах и действовать, - она улыбнулась, встретив не просто потеплевший - горячий ответный Катин взгляд. - Я хочу купить себе тренч… ты уже испугалась? ничего мудреного, плащик такой. Собиралась походить по здешним магазинам. Ты со мной?
- Я - с вами, - тихо сказала Катя…
Она начала примерять одежду терпеливо, серьезно, так, словно речь шла об очередной профессиональной задаче. Когда не подошло очередное легкое, из светлого прозрачного шифона платье, Юлиана подошла, демонстративно заглянула ей в лицо:
- Как ты думаешь, какой цвет подойдет таким нахмуренным бровям?
- Темно-серый… коричневый… вишневый…
- Вишневый - нет. Вишневый - сочный, волнующий цвет. А нахмуренные брови - это конец пути. Все уже было, и ничего не будет.
Катя отступила на шаг и попыталась улыбнуться.
- Юлиана, я все понимаю, я понимаю, что выгляжу глупо, но я не знаю…
- Ну, кое-что ты все-таки знаешь. Ты влюблена, любима, тебя ценят в профессии, у тебя вся жизнь впереди. А то, чего не знаешь, будет еще лучше, еще интересней. Улыбайся! Смелей!
И прилежная Катя улыбалась. Через час не только вишневое - апельсиновое и лимонное было ей к лицу… Но, выйдя из магазина, она снова опустила плечи. Она чувствовала такую усталость, словно радоваться жизни - непосильный труд. А когда-то она умела радоваться жизни, ничего не боялась! Юлиана посмеивалась, глядя на нее, неся за ней в обеих руках пакеты с одеждой. Складывая их на заднее сиденье такси и усаживаясь сама, без умолку говорила, говорила.
- Ничего, это дело времени. Трудно в учении - легко сама знаешь где… Специально не произношу ничего из военной тематики. Тебя Маргарита на всю жизнь от этого отвратила.
- Это правда…
Не хочет она считать это боями, борьбой, войной. Просто - определенные шаги к достижению цели. К познанию себя, в конце концов.
- Платья, Катя, это ерунда… Я сначала подумала: ты хочешь с этого начать, но потом поняла - ты уже изменилась, навсегда, и это последний штрих, как говорится… А что с Маргаритой у вас?
- Ничего. Она сама все поймет…
- Ты уверена? Ты уверена, что она не водит вас за нос? Она привязана к Кире…
Катя улыбнулась, провела пальцем по стеклу окна, у которого сидела.
- Уверена. Она не заигрывает со мной, ее откровенность - и есть доказательство. Она действительно смирилась с тем, что я у Андрея есть, но считает меня безнадежной. Вот и весь наш конфликт. Ведь и Андрей не понял, не чувствовал, что я хочу измениться.
- Поэтому ты и уехала?
- Да, поэтому. Я не могла больше выносить стену между нами. Я почти уже видела ее. Это было навязчивостью, наваждением…
- А теперь?
- Я не знаю. Вряд ли я могу трезво смотреть на вещи сейчас, перемерив все красноярские бутики… - Она отвернулась к окну, и голос зазвучал глуше: - Но я почему-то чувствую легкость и свет. Как будто что-то исчезло, упало. Может быть, мы все-таки поняли что-то?
И такая надежда звучала в ее голосе, что Юлиана вновь не сказала ей того, о чем думала все это время. Видеть первую проблему в освоении светских тонкостей, в одежде, даже в отношениях с матерью возлюбленного рядом с таким мужчиной, как Андрей, на ее взгляд, было ошибкой.
Какая разница - Кира, Катя?.. Юлиана еще не видела, конечно, их вдвоем, но в глубине души считала Катино воодушевление наивным. И в то, что Андрей хотел, чтобы она осталась «самой собой», не верила тем более. Сегодняшние их эскапады по магазинам - красноречивы, что еще надо? Все эти сложные объяснения о гармонии внутри мирка двоих, но трудном вступлении в окружающий мир, Юлиане были не близки. Она давно жила на свете и убедилась, что все проще, чем любят придумывать люди.
Юлиана решила молчать, но быть рядом - когда все это станет известно мужественной девочке, осмелившейся любить, ей понадобится помощь…
***
На другое утро Катя сидела рядом с Юлианой в самолете - через проход от них сидел Юлианин протеже, летевший покорять ресторанную Москву, но Катя на него едва взглянула, - и больше не искала ответа на вопрос, правильно ли сделала, что уехала от Андрея. Воспоминание становилось воспоминанием; сделав свое дело, утрачивало смысл, боль. Уже без горечи она вспоминала, как зашлось тогда от боли сердце за маму - но она продолжала улыбаться, и Андрей привлек ее к себе, смутно чувствуя вину, и говорил, говорил о Киеве, о том, как им будет хорошо. Вспоминала, как достала из сумочки телефон - и не позвонила Юлиане; как, сказав Андрею, что будет дома, жалась в углу автобусной остановки, спасаясь от ветра, чтобы ехать к отцу. Вспоминала лицо отца, опрокинутое на подушке в наволочке с бледной печатью больницы, и в глазах у него стояли слезы - он был растроган ее неожиданным приездом и, словно чувствуя что-то, принялся говорить ей о семье, о том, что порой семьи живут «по-своему», но иногда это лучше, чем жить «правильно»… Просил прощения… Катя, глядя на него, быть может, единственный раз в жизни почувствовала, что он искренен и думает только о ней, и она поцеловала его крепко-крепко, и сказала, что ей не за что прощать его. В эту минуту она поняла, что не пойдет к Ждановым. И в Киев - не поедет.
Солнце из иллюминатора соблазняло щеки, подбиралось сквозь ресницы к глазам. Он додремывал заключительную, как он думал, главу своего мытарства, своего взросления. Оставалось совсем немного…
Катя тогда позвонила из больницы и сказала, что не сможет прийти, отец просит ее побыть с ним, а потом нужно собираться в поездку… Он не стал спрашивать, как она оказалась в больнице, и не стал возражать. Он даже не понял и не хотел разбираться в том, что испытал, узнав, что она не пойдет с ним. Он устал. Он хотел гордиться собой для нее, а вместо этого постоянно чувствовал себя виноватым.
Он поехал к родителям один и, прослонявшись в качестве наглядного доказательства стабильности «Зималетто» - ну, не смешно ли? - пробыл там ровно час. После этого приехал к больнице и долго смотрел на темные окна. Кати там уже нет, а без Кати ему здесь делать нечего. Ее отец понятия не имеет о том, какую роль играет сейчас в ее жизни Андрей Жданов. И он не имеет права ему об этом сказать, потому что подумал сегодня о нем, о Катиной семье - плохо.
А какую роль он играет? Он ей - кто? Любит ли она его еще? Или все ушло в освоение пространства?
А назавтра с самого утра у нее давно уже был запланирован визит к Юлиане в офис. Самым срочным и самым важным делом была организация показа, если не считать их крайне важных поездок, конечно. И он все утро просидел в «Зималетто» с отцом - детально прорабатывая план ближайших действий, окольных путей, если в Киеве что-то пойдет не так… Катя должна была приехать к нему в аэропорт. Но вместо нее приехал Малиновский.
И это было логичным завершением предыдущего дня - и всей цепочки незадач, в которую превратилась их объявленная любовь… И лишь он умел скрыть от себя это.
Он научится распознавать людей. Он не будет скользить по ним взглядом, не задумываясь, не замечая. И Катю он себе - и ей самой вернет. Ту Катю, которую уже забыл бы, если б любил хоть немного меньше, - так давно он не видел ее безоглядной, счастливой, прежней… Вот по кому он скучает. Вот кого хотел бы увидеть. А вместо этого был вынужден говорить ей о модных магазинах! Каким-то возражением шевельнулась мысль, но, не успев додумать, он по-настоящему уснул. Солнце проникло в глаза и в его сон… И он додумал во сне. И упали темные покровы.
Жаль, что, проснувшись, он не вспомнил сна.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
