|
4
Узор с вышивкой, плотная, горчичного цвета, ткань и рукава, летящие от локтя - но на запястьях все же схваченные в манжеты, - она выбрала этот костюм. Это было не то, не то и не то, но вечеринка приближалась, Юлиана отсутствовала, каждый день в «Зималетто» заканчивался к полуночи, а папа болел, и они с мамой потихоньку оформляли госпитализацию, - всего этого было достаточно, чтобы остановиться на выбранном костюме и больше не думать об этом. К тому же нежность, живущая в течение дня в пальцах, ресницах, оттенках голоса, к вечеру врывалась в кровь, вырастала и уносилась туда, где не было ничего и никого, - они с Андреем сидели на краешке одного из ее крыльев и точно знали: они не упадут. И пусть это было единственным, что они знали. Мир для них изменился навсегда, и ничего нет удивительного в том, что они не узнают его, думала Катя. Так же, как мир не узнает и не принимает их самих.
Но в дни, прошедшие с вечеринки в художественной галерее, ничто не напоминало об этом. Андрей добился, чтобы праздные злые языки умолкли, - Воропаев, Милко притихли и почти не язвили на ее счет. Опасности, таящейся в Кире и Маргарите, Катя не чувствовала; она так и не была уверена, обманчиво ли это молчание… Главным чувством в эти дни была ее радость от того, каким уверенным и легким был Андрей. Радость была небезоблачной - Катя так и не могла почувствовать себя саму частью этого мира, этой семьи, так и сидела на совещаниях, не расслабляясь ни на минуту, - но то, что она не украла Андрея у этого мира для себя, успокаивало ее, вносило ощущение надежности, потому что она инстинктивно чувствовала: это - правильно. Так должно быть. Она смотрела на его то задумчивое, то нахмуренное, то светлевшее лицо, видела, что обсуждаемый вопрос поглощает его целиком, что происходящее действительно интересует его, интересует почти как прежде, и, зная, что когда они останутся вдвоем, он будет принадлежать только ей, - она радовалась за него. Пусть хотя бы его, отдельно, этот мир не отверг, а ведь на том совете он пробалансировал на краю…
Он работал в кабинете Малиновского, где у стены был водружен еще один стол. Никто не просил его освободить президентский кабинет, он сделал это сам, постепенно перестав ходить туда по утрам. Кабинет стоял пустым, и когда Катя в первое время часто заходила за тем или иным документом, ее удручала его молчаливая отрешенность. За его стенами кипела жизнь, он же словно был безмолвным памятником определенного периода в деятельности компании… Во время своих наездов там работал Павел, но и он ощущался гостем, временным, если не случайным, посетителем, по уходе которого вновь воцарится величественная, таящая в себе голоса и звуки прошлого, тишина - настоящий и единственный нынешний хозяин кабинета. Катя медлила перед дверью, едва удерживаясь от желания постучать, предупредить призраков: прячьтесь…
Сама же она работала в кабинете финансового директора. Туда тоже был внесен дополнительный стол: по просьбе Кати, которой удобней было получать помощь на месте, в кабинете иногда с нею работал Зорькин. В самом начале предполагалось, что и Валерий Сергеич обоснуется здесь - это было вежливым требованием Жданова-старшего, знавшего о деятельности Пушкарева в «Ника-моде» и желавшего иметь страховку в виде ее отца, которому заочно доверял, - но болезнь вмешалась в эти планы и, к огорчению Павла, он не мог пока приветствовать Пушкарева ни как бухгалтера, ни как будущего родственника. Самого же Пушкарева милосердно оберегали от каких бы то ни было статусных изменений его персоны…
В день презентации в «Севен груп» Андрей отвез ее домой пораньше. Павел и Маргарита улетели в Лондон на несколько дней, Кира не была приглашена Полянским. Катя надела костюм и, оглядывая себя в зеркале, улыбалась. В «Севен груп» будут только хорошие, близкие ей люди. Люди ее крови, те, кто ей - друзья. Ее мысли вновь вернулись к Юлиане, к человеку, который ей помог когда-то и от кого она снова рассчитывала получить помощь. Конечно, стараться угодить таким, как Кира, как те, кому поклоняется Маргарита, - впустую тратить время. Но существуют Герман, Наталья Нестерова и еще многие и многие, умеющие разглядеть за фасадом бОльшее. Они, конечно, тоже видят, как она отличается от других, но считают это чудачеством, которое можно простить и принять, потому что чувствуют гораздо более важное. Но нужно ли продолжать испытывать их широту души и проницательность?
Раньше она, вероятно, делала это, чтобы отделить мишуру от подлинного… Но больше прятаться нельзя. Пришло время перестать вызывать в чувствах людей сложности и противоречия. Почему бы не расположить их к себе напрямую, не вынуждая продираться к главному через «незаурядность»? В этом будет намного больше смысла, чем продолжать заигрывать с самой собой, убеждая себя в том, что ничего не получится.
Сейчас, стоя у зеркала, она вспоминала свою плачевную попытку преобразиться для Андрея. Только ли это руководило ею, только ли хотела она стать достойной его? Быть может, подспудно хотела убедиться, что Андрею безразлично, как она выглядит, услышать от него слова, которые он произнес, сидя рядом с нею в каморке, близко-близко… И он не разочаровал ее, она знала, знала, что не ошиблась.
И Андрей тоже мог бы стать одним из них, из «настоящих», - если бы только задумался, если бы захотел. Столько в нем всего. Интеллигентный и такой осязаемо-живой, горячий, в иные минуты непредсказуемый и небезопасный. Осторожный, наблюдательный и вместе с тем способный на вспышки так называемого безрассудства, подлинную честность, когда вопрос слишком серьезен… И в то же время, как ребенок, рвущийся к цели и боящийся задумываться о средствах, чтобы ничто не мешало этой цели достичь.
Задачка, которую она когда-то захотела решать, решать всю жизнь.
…Да, он мог бы стать одним из них - но он носит светскую маску не задумываясь, принимает навязанный с детства круг общения целиком, как нечто данное, неотъемлемое, то, с чем положено мириться. И ему странно, что ей неуютно, ему непонятна ее разборчивость…
…- Вы ко мне? Екатерина Валерьевна?..
Она обернулась от окна - в этой приемной было большое, овальное окно, которое выходило на еще рыхлый от тающего снега, грязноватый берег Енисея, у этого окна так хорошо думалось, и Катя ничуть не сердилась, что директор фабрики задерживался, - кивнула, улыбнулась и прошла вслед за невысоким широкоплечим человеком в кабинет. И шлейфом тянулись за нею мысли, оттуда, из дня, который тоже можно было бы назвать роковым… одним из роковых… Она говорила положенные вещи, просматривала документы и даже кабинету сделала комплимент - но не исчезало тонкое, еле уловимое ощущение прошлого. И это хорошо, надо пережить это двойное напряжение. Ведь она хотела, хотела разобраться…
Тем не менее она сумела расположить к себе собеседника, будущего делового партнера «Зималетто». Как это нередко свойственно большим начальникам, которых никто не останавливает, ее собеседник поначалу был несколько фамильярен и развязно шутил, к тому же бесцеремонно ее разглядывая, но через десять минут кратких и негромких Катиных ответов он и сам стал говорить тише, появились паузы, и еще через десять минут стало понятно, кто в этом кабинете ведет разговор. Директор сидел, чуть наклонившись вперед, внимательно слушал, готовый ответить, услужить - ему это доставило бы удовольствие, потому что хотелось доставить удовольствие ей. Они быстро договорились по всем пунктам. Катя спустилась по широкой лестнице в холл, вышла на улицу и в ожидании Зорькина, который должен был заехать за ней - они договорились погулять по городу, - присела на скамью. На мгновение пронзило тоскливое ощущение: «Что я здесь делаю?», - потом она вздохнула глубоко и, сжав сумочку на коленях, снова принялась думать об Андрее.
Да, ему странно и непонятно. Стоит вспомнить вопросы, которые он задавал ей, когда она не приехала в аэропорт и прислала вместо себя Малиновского. Он удивлен, что она так поступила. Но в то же время всегда чувствовал, что в чем-то она права… В вечерних телефонных разговорах им не удается найти общую точку, они говорят о насущном, обыденном, за них больше говорят голоса, нежели содержание слов. Господи, вот когда она действительно думает: между нами стена, что же держит нас друг возле друга? Почему каждый вечер он набирает ее номер телефона, почему даже в кабинете у партнера она не в состоянии о нем забыть?
Ведь не только потому, что сплетенных рук не разнять. Не только потому, что словом «любимая» он уже просто дышал, не замечая. Но и потому что она чувствовала тепло рядом с его отцом и - да, и с его матерью тоже! Потому что его дом мог бы стать ее домом. Но все они, и отец, и мать, и он сам - что-то забыли, к чему-то привыкли, чего-то не замечают - а она не может так…
Они хотят ее «исправить» не для себя, «подогнать» не под себя - под тех, чье мнение не может быть важно, но они перепутали, перемешали себя с этими людьми, думают, что так будет лучше для них самих, а значит, и для нее…
Ночью накануне вечеринки в «Севен груп» она попыталась сказать Андрею о правде и лжи, о разнородности общества, навязанного им, о своей готовности принять одних, но не обращать внимания на других. Он нахмурился с удивлением и опять с досадой. Какие разные люди? Люди одинаково плохи и одинаково хороши, зачем вообще лезть в эти дебри? Он целовал ее в мочку уха и ласково-сердито ругал за дебри…
Это и была его проблема: любя в ней эти «дебри», ее саму любя за «дебри», сталкиваясь с этим, он реагировал по-человечески инертно. Новое знание, его обширная и сильная любовь давались ему с трудом, и пока он не всегда справлялся с ними. Катя не понимала, а может, не принимала этого «пока», так сильно обжегшись о него когда-то. Это была - ее проблема…
Впрочем, в тот день она старалась обо всем этом не думать. Она надеялась на предстоящий вечер. Фирма, в которой работал Герман Полянский, готовилась к участию в большой выставке - вместе со своими поставщиками, крупным итальянским производителем оборудования. Накануне выставки решено было провести небольшую репетицию в целях привлечения на выставку людей бизнеса - презентацию нового оборудования в офисе «Севен груп». Пресс-релизы были разосланы по приглашенным фирмам и раздавались гостям прямо у входа. В самом начале Катю ждало разочарование: кто-то из хозяев сообщил им, что «Макротекстиль» представлен только Анатолием Журавлевым; Наталья Нестерова принесла свои извинения и не сможет прийти. Андрей пропустил это сообщение мимо ушей, Катя же расстроилась. Они с Наташей симпатизировали друг другу, даже в те времена, когда Катя была уверена: Наталья стоит между нею и Андреем. Ей хотелось, чтобы он увидел, что Наталья, эффектная, уверенная в себе Наталья чувствует в ней родственную душу… что не одна Кира Воропаева существует на свете, что не Кира Воропаева - мерило всего…
Германа тоже нигде не было видно. Множество незнакомых, случайных лиц… Андрей познакомил ее кое с кем, и Катя, уже начавшая привыкать к досужему любопытству хотя бы настолько, чтобы не показывать своей тоски, рождавшей боль и что-то похожее на вызов (то же самое испытывал Андрей, она знала), - давала разглядывать себя. Когда подошел Журавлев, она немного оживилась, обрадовалась ему как близкому знакомому, но скоро его позвали из толпы, и они снова остались вдвоем. И Катя уже хотела попросить Андрея увести ее, не было никакого смысла служить лишь объектом сплетен и обсуждений, но вот наконец подоспело спасенье в лице Германа, который возник из небытия, откуда-то из недр высокопоставленного приема… Такие вечеринки всегда многоэтажны, и VIP-зоны - неотъемлемый атрибут.
Сияя, Герман тряхнул руку Андрею, приветствовал ее. Он искренне был рад их видеть.
- Может, обсудим план ближайших поставок? Ты как, Андрей?
- Нет, я пас, - засмеялся Андрей. - Устал сегодня, слышать о работе не могу. И зачем тебе я? У нас есть Катя.
Он ободряюще-ласково поглядел на нее, и она поняла, что он хочет помочь ей. И тут же, увидев, что к его спутнице присоединился Герман, кто-то выскользнул из толпы, окликнул и увел его. На прощанье Андрей пожал Кате руку. Она видела: он рад, что она все же не чужая здесь… И хоть это было то, чего и она хотела, поспешность, с которой он ее покинул, немного задела. Ему тоже тягостно было это одиночество вдвоем «средь шумного бала»… Но Катя заставила себя вспомнить, как радовалась его увлеченности работой: пусть в повседневности они будут не только друг у друга. И привязывать его она не станет. Она хочет, чтобы он был открыт людям, знакомым, друзьям…
И в первые минуты разговора с Германом она не могла отделаться от мысли, от сравнения: он - и Малиновский. Вот в чем зерно их разногласий. Есть - Полянский и есть - Малиновский. От Малиновского Андрей уже дальше, чем от того же Германа, но пока этого не понял.
Разговор захватил ее. Они обсуждали предстоящую выставку, разнообразные, интересные схемы условий поставок оборудования, предлагаемые «Севен груп». В компании тоже произошла реорганизация, пересмотрены многие пункты, Герман с большим увлечением рассказывал обо всем этом. Катя следила за тем, чтобы не сказать лишнего о «Зималетто», но скоро убедилась, что в этом нет необходимости, Герман и сам вел разговор очень тактично… Через какое-то время она обнаружила, что щеки ее чуть горят, что Герману почти удалось заставить ее забыть о своих страхах, о неловкости. Деловые разговоры она всегда вела умело и уверенно, полуделовые - лишь еще училась вести… С таким человеком, как Полянский, это будет легко. Она научится.
Время от времени она оглядывалась, ища в толпе Андрея, встречалась с его сперва еще тревожным, потом - острым, заинтересованным взглядом, и гордость заставляла ее щеки розоветь еще больше. Он понял! Он увидел! Неужели он не почувствует разницы между теми, кто подходил к ним раньше - непростыми, имеющими в арсенале тысячу масок, тысячу дополнительных мыслей и мотивов, - и Полянским? Вот, скажет она ему, вот о чем и о ком я говорила тебе прошлой ночью…
…- Заключим договор, и будете иметь надежного поставщика, Катюша, до Страшного суда… а может, и после…
- Думаете, уцелеем?
- Уверен…
- Почему?
- Почему? Ну, например, потому что мы не любим ничего за чужой счет, - улыбался Герман, красноречиво оглядывая зал. - Вместо нас засудят других.
- Тех, кто за чужой счет? Они убегут… они всегда убегают…
- Нет! Они же ничего не делают, ни хорошего, ни плохого - даже Страшного суда не заслужили. И обязательно захотят его получить, как все дармовое… Здесь их и подстерегут. А нас с вами - отпустят. «Севен груп» и «Зималетто» хоть и грешили, но честно заслужили свой суд… Катя, я говорю чушь, а вы слушаете, - вдруг наклонившись к самому ее уху, прошептал он. Губы его подрагивали в улыбке. Катя чувствовала, что он улыбается все шире и шире, и в конце концов засмеялась. И, выпрямившись, он засмеялся тоже.
Все еще с улыбкой на губах она обернулась, хотела найти в толпе Андрея - и тут же налетела, наткнулась на его сумрачное, не предвещавшее ничего доброго лицо… Это выражение лица было ей знакомо. Коля, зимний вечер, черная машина… Улыбка все еще таяла, и бессознательно, по инерции, мелькнуло: он играет? или думает, что играет? Ведь теперь она знала: думая, что разыгрывает роль ревнивца, он ревновал на самом деле… И странно тягостное ощущение испытала она, вспомнив, что теперь-то он не играет, ни перед ней, ни перед собой.
Теперь все просто, все наяву. Или у него просто другие игры…
- Пойдем, - не остановившись, он взял ее за руку и повел к дверям. Герман озадаченно поднял бровь, глядя им вслед.
Они вышли в теплую сырость еловой аллеи, ведущей к офису.
- Что ты делаешь? Ты не понимаешь, что здесь нельзя так раскрываться?
- Я не понимаю тебя.
- Не понимаешь? Не понимаешь, что Полянский хочет заполучить «Зималетто» как постоянного клиента? Что у него чутье, как у волка, и он уже чувствует какие-то перемены в «Зималетто», большие поставки? И прощупывает почву, хочет подобраться поближе, приударяя за тобой?
- Приударяя?
Катя пристально вгляделась в его лицо. Сверкнула темным переливом в глазах догадка…
- Ты уверен, что за мной можно ухаживать только ради «Зималетто», да? И никто, кроме тебя, не может разглядеть, какая я на самом деле. И… - она помолчала, - …может быть, ты даже гордишься этим? Своей избранностью, да?.. - Она улыбнулась, отгоняя от глаз жаркие слезы. - Но это не может долго продлиться, Андрей. Когда-нибудь ты наиграешься, устанешь и перестанешь казаться себе героем…
Его лицо застывало по мере того, как она говорила. Он болезненно нахмурил брови. И вдруг наклонился, сжал в ладонях ее лицо и прикоснулся губами ко лбу.
- Я ревную, ты не понимаешь?.. Ты там стояла, смеялась, а он наклонялся слишком низко, и тебе это нравилось… Я разозлился, только и всего… А ты такого наговорила…
- Но почему же ты не признал этого сразу, почему, - она выскользнула из его рук и пошла по аллее. Слезы жгли ей глаза.
Он догнал ее, тронул за руку, заставил развернуться к себе.
- И почему же? - почти с вызовом спросил он.
- Ты стыдишься меня… Вот и все.
- Не говори глупостей, - он грубо привлек ее к себе, но губы мягко ласкали ее лицо. - Я больше не могу играть со своей жизнью. Я не играю, я люблю. Поедем домой. Прямо сейчас. Ни на минуту больше там не останусь…
Она понимала, что если поедет с ним сейчас, дверь, отгораживающая их от мира, захлопнется еще крепче. Но… зачем тогда все? Зачем она поверила, зачем простила? Зачем не уехала с Юлианой, а ходит на эти ужасные вечеринки, от которых только и остается, что ощущение кошмарного сна?
Ей показалось, что из-за елей, обступивших аллею, из мрака, наползает на них что-то, что в конце концов разделит, разлучит их. Непонимание. Когда двое улыбаются, но что-то между ними мертво. Чего-то не хватает, чтобы понять… еще чего-то не хватает… Поцелуй закружил ее мысли, унес, и страшное «что-то» пока милосердно притаилось за их спинами.
…- Пушкарева, мобильный!..
Она медленно выпрямилась и посмотрела на собственный телефон в Колиной руке. Когда он успел подойти, взять телефон из ее раскрытой на коленях сумочки? Она жадно взглянула на экран: нет, это не он. Не Андрей. А она бы хотела…
Ей звонила Юлиана. Она, как и собиралась, на днях прилетела в Новосибирск - опекает какого-то чудо-повара, готовит его к триумфальному въезду в столицу, - а теперь могла бы навестить Катю, если она, конечно, не против.
- Нет, я не против, я… Юлиана, вы так нужны мне! Я ждала вас! Нет, я просто не сказала, я давно, давно ждала… Приезжайте поскорее!
***
Кира и Надя быстро нашли общий язык. Андрей невольно наблюдал за ними, наблюдал за непринужденными движениями и улыбками Ткачук, за мирным поведением Киры. Почему Катя не могла так? Что ей мешало? Что пугало? Почему она была так неуступчива, так не доверяла Кире?
Да, Кира его бывшая невеста, и характер у нее не сахар. Она и ему досаждала, он как никто знал, насколько она может быть неприятной. Но ведь все в прошлом? Кира не умерла сама и никого не убила, выглядит вполне жизнеспособной и даже ухоженной. Заверила его в хорошем отношении к нему и к Кате, и пока у него не было оснований усомниться в этом. Так почему?..
С оформлением франшизы было покончено, и осталось лишь заключить контракт. Они договорились, что Надежда приедет на показ «Зималетто» в Москву, - а пока… пока можно погулять по Киеву. Кира уговорила его остаться на один день. Он представил себе, как она сейчас одинока, взглянул в ее потухшие, усмирённые глаза - и согласился.
Надя была великолепным гидом. В молодости Андрей много поездил по Европе и видел десятки экскурсоводов, она была среди лучших…
- Сколько у тебя талантов, Надя.
- Ты еще скажи банальность про то, что если человек талантлив, он талантлив во всем…
- Вообще-то я так не считаю. Мне всегда это казалось глупостью. Но в твоем случае… - Он улыбнулся. И тут же улыбнулась Кира:
- Смотрите, каштаны.
Изумрудным налетом покрывались ветви каштановых деревьев, еще немного - и распустятся листья…
- Обязательно приезжайте в конце мая. В мае Киев нежно горит. Я покажу вам этот бело-розовый пожар… цветущие каштаны, - сказала Надя.
- Я вряд ли смогу, - отозвалась Кира. - А вот Андрей - вполне. Обещаю тебе, что прослежу за тем, чтобы он не забыл и приехал. Да ведь ты и сама скоро приедешь; может, и не придется потом напоминать?
Андрей видел, как Надя бросила на Киру быстрый взгляд и тут же отвела глаза; она чуть-чуть покраснела. Он усмехнулся. Женские игрушки. Ну, не может Кира без этого. Прекрасно ведь знает, что ничего этого не может быть и не будет. И не со зла, а так, по привычке, тоже сватает его, как и Малиновский. Но как-то все трудней ему их прощать. Поосторожней бы…
Потом они зашли в шоколадницу, долго пили кофе, Андрей заказал кучу пирожных. Что она делает сейчас? Тоже сидит со своим Зорькиным в шоколаднице? Если, конечно, в Красноярске есть шоколадницы… Или не с Зорькиным, а… нет, конечно, это невозможно. Просто потому, что любит его, но не потому, что не может понравиться другому, Он видел, он сразу понял, что Герману приятно ощущать ее близость. Горькое воспоминание о собственной трусости заставило его нахмуриться. А после… после, если воспользоваться выражением талантливой Наденьки, они помирились и в его спальне был нежный пожар. Откинувшись на спинку стула, он пристально, изучающе смотрел на Ткачук: что она знает о пожарах, прилежная, старательная, правильная! Вот уж у кого все по ранжиру, по закону, с готовыми компромиссами и ответами на все вопросы!.. Он устыдился своей неожиданной едкости и отвел глаза.
Потом Надя предложила отвезти их в гостиницу, а они ей, в свою очередь, - провести вечер в ресторане. Вот уж Малиновский порадуется… Они его оставили скучать в номере, Андрей плохо выносил его в последнее время.
Он переоделся и через полчаса стоял перед дверью номера, где жила Кира. Когда они приехали в гостиницу, Надя поднялась вместе с ними: Кире показалось неудобным заставить ее ждать в машине. Андрей поднял руку, чтобы постучать, но услышал голос Нади, медлительный, немного тягучий, что делало его манерным, и опустил руку. Голоса то становились четче, то затихали - но он слышал все.
-…Тебе, может быть, показалось, что я и Андрей… Я не хотела тебя обидеть, Кира…
- Надя, поверь, ты ошибаешься. Тебе нечего меня опасаться, не за что извиняться. Я пока не могу разлюбить его, но больше ничего не хочу для себя. Только для него. Я была бы только рада, если бы он сумел разглядеть тебя. Я знаю, что с этой выскочкой он не будет счастлив. Она хитрая, лицемерная, а он прямодушен. Она испортит ему жизнь.
- Ты уверена в том, что говоришь о ней?
- О, я много могла бы порассказать… Уверяю, что и у тебя не осталось бы сомнений.
- В общем-то, я подозревала что-то такое. Мне кажется… как это получше назвать… она водит его на поводке. Шантажирует своим уходом, вынуждает принять свои ценности. И потом, он все время думает о ней, а ведь это мешает. Он такой хороший, современный, бизнесмен и мог бы пойти очень далеко…
- Ценности! Видела бы ты ее! - Кира упоенно рассмеялась… Но тут же упавшим голосом сказала: - Он уже никуда не пойдет. Она проглотит его, вот посмотришь: именно она станет президентом «Зималетто». Я знаю, что и к Павлу ей удалось ниточки найти. Знаю, к чему все идет…
- Не может быть, Кира! - В голосе Нади слышался настоящий испуг. - Ты, наверное, все же преувеличиваешь. Ты думаешь, она… «подсидит» его?
- Подсидит? Да она уже давно его подсидела! Когда подвела его к открытию этой проклятой «Ника-моды»! Почему доверенность оказалась фальшивкой? Почему она не выписала вторую? Подумай хорошенько, и сама все поймешь… И самое ужасное, что он будет только рад, - Андрей явственно представил себе ожесточенный блеск в глазах Киры… - Скажет, что она молодец, что заслужила и все такое… А сам мечтал об этом всю жизнь!
- Она страшный человек, если все это правда, - тихо сказала Надя.
- Я никак не могу втолковать это, никому… все как сговорились попадаться на ее удочку.
У Андрея вдруг перехватило дыхание, и, чтобы не выдать себя, он отошел от двери. Сделал несколько глубоких вдохов. Их право видеть Катю такой. Их право…
Их лица, лица всех его спасителей, возникли перед ним. Малиновский. Кира. Мать. Да, и мать. Он заболел, и его надо лечить. Они - терпеливые, желающие добра, неумолимо сострадательные - сидят вкруг у его постели и по очереди ставят примочки. Цель одна: он должен проснуться однажды утром и сказать: «Кажется, я вылечился от этой абсурдной любви». Вылечился. Забыл. Забыл еще неразгладившиеся следы белья на коже, забыл лицо, когда на короткое время она забывается сном, а он вынужден ее будить, потому что она не хочет расстраивать отца. Забыл ее доверчивость и серьезность, забыл бесстрашие, с которым она произносит: «Я тебя люблю». Он все это скажет, и тогда они, бесконечно преданные, самоотверженно-бескорыстные, заплачут от счастья и умиления и скромно откажутся от лавров и благодарности: что ты, что ты, это все ты, ты сам…
И будут правы.
…И мать. Мама. Она, конечно, тоже в сговоре с Кирой. В этом общем сговоре. «Тигрица в клетке» - и тут же собранная, уравновешенная, любящая и принимающая… Он представил себе, как она металась по Кириному кабинету и измышляла способы его «вразумить». А он принял все за чистую монету. И Катя тоже. Несмотря ни на что, она продолжает считать его мать просто заблуждающейся в чем-то. Каков спектакль! А он, как мальчишка, ей верил…
Все в нем вертелось волчком от боли. Он понимал Катю. Как он теперь понимал! Он думал раньше - мать права; существуют законы - их надо просто исполнять. А та, которую он любил, всего-то хотела, чтобы вместе с нею он делал свой собственный выбор, просеивал через сито совести - никого не осуждая, не воспитывая, спокойно лепил, формировал свой круг. Ну, а разве он против этого? - думал он тогда, не понимая. Ведь Кира, например, - не враг, не ведьма, которой впору пугать детей…
Не враг? Не ведьма?!
…Ну хорошо, без крайностей, хоть сейчас, в эту страшную минуту, без крайностей трудно: пусть не враг и не ведьма, просто - ему с ней не по пути. Она не «его человек», пусть найдутся те, кому она окажется близкой, он будет счастлив…
Тяжело дыша, он вышел из коридора и стал спускаться по лестнице. Сверху его окликнул тоже спускавшийся Малиновский - еще один, следит за ним! - не обращая внимания, Андрей пошел вниз и, сев за стойку в баре, заказал двойной виски. Не дождавшись заказа, передумал и вышел из ресторана - и из гостиницы. Долго брел, пока рассеянный от глухого бешенства взгляд не наткнулся наконец на какую-то вывеску. Вошел внутрь, вновь сел за стойку. Всё. Причал… Он отцепил провода медицинской аппаратуры, вынул из вен иголки, через которые, по заботливому замыслу, должно было медленно сочиться в кровь лекарство. Да ничего оно не могло сделать… Наоборот, он был близок к тому, чтобы понять Катю и без подслушанных разговоров. Он залпом выпил виски, встряхнул стакан и отдал бармену, знаком велев повторить. И пил, пока не отогнал от себя последнее воспоминание, воспоминание о том, как он окончательно все разрушил; пока не остались только смутные бушующие выплески в тоскующих глазах. Он так давно ее не видел…
Последний раз редактировалось natally 05 янв 2012, 15:52, всего редактировалось 1 раз.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
