|
Глава пятая
Утро
Белый катер стоял у причала. Миша с улыбкой взглянул на Катю. Он так хотел сделать ей что-нибудь приятное. Эта девушка так нравилась ему.
Шагнув перед Катей на шаткий мостик, он обернулся и протянул руку:
- Кать, смелей. Я буду крепко держать тебя.
Она тоже улыбнулась, но больше с неловкостью, и подала ему руку. Осторожно, держась за поручень, они добрались до катера. Ступив на палубу, Катя вздохнула с облегчением. Эти ненадёжные посудины всегда внушали ей опасение, но твёрдая палуба по сравнению с этим шатающимся сооружением, ведущим к ней, - земля обетованная.
Купив билеты, Миша присоединился к ней, уже стоящей на дальнем конце палубы и смотрящей на реку.
- Тебе не кажется, что мы с тобой всегда окружены водой? – слегка задыхаясь от быстрой ходьбы, улыбнулся он. – Море, питерские каналы, а здесь – Днепр…
Она ничего не ответила, продолжая улыбаться. Свежий ветер был так хорош, ей больше ничего не было нужно. Она так устала за эти месяцы, а отдохнуть времени не было. Хотя бы вот так – подышать…
До самого вечера они оказались свободны. Прилетели рано в надежде встретиться с Усовым, но у него были дела и он перенёс встречу на вечер. Катя рассчитывала улететь сегодня же, но, узнав новости, смирилась. В конце концов, ей не привыкать ночевать в гостинице. Целый месяц в Петербурге она жила в небольшом частном отеле, не захотела снимать квартиру. Для неё почему-то было важно оставаться в этом городе гостьей, всегда, каждую минуту помнить, что она вернётся домой. «Домой» – это не съёмная питерская квартира...
А Миша огорчался. Он предлагал ей пожить временно в той квартире, которую снимал сам, но она только усмехнулась удивлённо. «Почему?!» – с искренним недоумением спрашивал он её - и себя.
Да, действительно, почему? Ведь он не мог ошибиться, не мог так глупо, так нелогично потерпеть поражение. На пустом месте. Без причин.
Когда-то давно родители «забыли» его в пионерском лагере. Перепутали время и приехали вечером, когда всех детей уже развезли по домам. Он помнил то жуткое чувство даже не страха, а какого-то гнилого, беспросветного одиночества, когда он, уже подросток, на полном серьёзе предполагал, что, возможно, то, что он сейчас испытывает, - уже и есть смерть. Шёл дождь, губы кривились, но он изо всех сил сдерживался, потому что мужчине не полагается плакать. И вдруг увидел маму – она со всех ног бежала к нему. Он на всю жизнь запомнил эту минуту.
Катю он обрёл так же, как тогда обрёл мать. Она где-то была, ждала его, и вот они встретились. Две половинки, он не сомневался в этом. Такая же робкая, стеснительная, неконфликтная. Правда, иногда она ощетинивалась и бесшумно выпускала колючки, не подпуская к себе, так ведь и он не с каждым мог пить на брудершафт. Как их обоих раздражала необходимость быть на людях, афишировать себя, выставлять напоказ, на чём настаивала Юлиана!.. Это было её профессией, и она искренне не понимала, что здесь ужасного. А он так хорошо Катю понимал. И одно уже это понимание рождало какую-то особенную близость между ними, уверенность, что они созданы друг для друга.
А потом она стала такой красивой, даже эффектной, и он уверился в их предназначенности ещё больше. Да, её необычность должна была иметь достойную оправу, которой она заслуживала. И он потихоньку гордился тем, что в какой-то степени помог ей обрести эту оправу. И даже подумывал о том, что если бы не он, так и осталась бы она не огранённой и никто так бы и не узнал, какая она на самом деле… Правда, прежней она побыла совсем недолго, и он не успел понять ещё этой разницы. Всё смешалось, и истинный вкус его десерта был теперь в полной гармонии с внешним видом блюда.
Был, правда, момент, когда лавровый венок покосился и чуть не упал с его головы. Он и раньше подозревал что-то такое, а тут Юлиана хоть и пунктиром, но поведала ему грустную историю, приключившуюся с секретаршей, влюблённой в своего шефа. Нескольких слов Мише было достаточно, чтобы внутренне собраться и привести все свои силы в готовность дать отпор. Нет, он не отдаст её. Она его. Она для него. А этот деляга, лощёный красавчик, пусть выбирает по себе.
Да, вот точное определение – Миша нашёл девушку «по себе». И даже мама что-то такое сказала, когда они с отцом приезжали к нему в Москву. А уж как его родители подружились с родителями Кати, об этом можно было только мечтать. И журнал он купил недавно – там «деляга» с обручальным кольцом на пальце красовался. Всё. Финита ля комедиа.
И вот, на волне такой успешности, предопределённости и полного, казалось бы, благоприятствования звёзд у него начало крепнуть ощущение, что он теряет её. И даже, что было ещё неприятнее, - что она никогда и не принадлежала ему, что он всё придумал. А ведь он всегда безошибочно угадывал, где стоит попытаться, а где нужно просто отступить. И второе, надо отметить, случалось в его жизни гораздо чаще. Он совсем не умел ухаживать, но никогда и не хотел учиться. А с Катей совсем не стеснялся своей неловкости и, мягко подталкиваемый Юлианой, был себе на удивление настойчив. А это означало, что он действительно нашёл. Но вот сейчас, стоя рядом с этой девушкой, глядя на её развеваемые речным ветром волосы, на её лёгкую, всегда немного загадочную улыбку, чувствовал, что она дальше от него, чем когда бы то ни было. Не делая ни шагу назад, она отдалялась, а он не мог догнать её.
Миша мысленно вздохнул и вернулся в своё обычное состояние – упрямого желания всё-таки приблизить её к себе. Несмотря ни на что.
Повёл её внутрь катера, усадил за столик. Заказал соки, фрукты. Она упорно не желала пить ничего крепче сока, а насколько ему было бы легче, если б она согласилась разделить с ним хотя бы ужин с вином. Но все попытки, несмотря на то, что и она вроде бы не сопротивлялась, были какими-то неудачными. Вечно им мешало что-то, и в Петербурге он едва провёл с ней несколько вечеров.
Она ела яблоко и, расслабленно откинувшись на спинку стула, улыбалась ему. Ну, вот же оно, вот. Казалось бы, протяни руку…
- Нравится? – тоже улыбнулся он, кивнув на яблоко.
- Да, вкусно… Но я больше зелёные люблю.
- Хорошо, теперь буду знать. В следующий раз будут зелёные.
Она ничего не ответила; возможно, даже и не услышала его слов. Судя по всему, ей было хорошо, но ни в причинах, ни в следствиях этого ему места не было. Так, крошки с барского стола…
- Миш, ты видел, по всему Киеву растяжки с рекламой дизайнерского показа фирмы «Фантана»?
Он удивлённо приподнял брови. Вечно она заметит что-нибудь, о чём он и знать не знает.
Катя взяла со стола стакан и стала помешивать сок соломинкой. Пояснила:
- Ну, известная фирма по выпуску модной одежды.
- Модной одежды? Это украинская?
- Да нет, они просто привезли сюда коллекцию.
- А почему тебя это заинтересовало?
- Так, в глаза бросилось…
Никак она не может привыкнуть, что не имеет к модной одежде никакого отношения. Миша мягко заметил:
- А мне в глаза только рестораны бросаются. Пока ехали по Крещатику, со счёта сбился.
Она отвела глаза, даже не попытавшись улыбнуться.
- Ты прав. Рестораны повсюду…
Миша, решив не замечать двусмысленности, пошёл ва-банк.
- Вот и переходила бы ко мне… Всё равно от ресторанов никуда не денешься, - улыбнувшись, произнёс он.
Катя, кажется, вздрогнула. И снова выпустила колючки, хоть внешне и ничем не показала этого, отшутилась, как обычно. Но он почувствовал, как опять потянуло холодом.
Когда катер причалил к берегу, она попросила отвезти её в гостиницу.
Вечер
- Да, Кира, - прикрыв трубку рукой, почти прокричал он. – Завтра утром вылетаю… Спокойной ночи!..
С облегчением убрал телефон в карман пиджака, оглянулся. Никто его семейной беседы не услышал, и на том спасибо. Взгляды гостей были устремлены на подиум, а он тут же выбросил этот телефонный разговор из головы. Он ждал ночи.
Прошлой ночью ему приснился сон. Накануне он ехал по Киеву, и повсюду висели растяжки с презентацией показа, на который он приехал. Но это днём он говорил себе, что за этим приехал, а ночью освобождённое подсознание смело и спокойно показало ему то, что он и так знал. Потому что во сне вместо растяжек с рекламой «Фантаны» он видел огромные бигборды, на которых Катя в ярком плаще шла по московской аллее, а рядом с её изображением плыли два слова: «Только ты». Вот чего он хотел на самом деле. Чтобы она, гуляя по тем же киевским улицам, что и он, увидела и поняла, что он ждёт её. Он хотел подать ей знак.
Ни на секунду не поверил он неопределённому заявлению Малиновского о том, что «она и её бой-френд повсюду вместе, но в Киев он вроде бы отправился один». Намёк был прозрачным, но Малиновский пощадил его гордость, и Андрей раздумывал, «поверить» ли ему, хоть с первой секунды знал, что она поедет. И он поедет тоже. Этого «бой-френд» было достаточно, чтобы его внутренний тормоз дал сбой. Оказалось, что он не всё знал о ней, а он хотел знать о ней всё. Это его отречению не противоречило. Он просто посмотрит, если сможет; смирится, если сумеет.
Фактически он ехал в пустоту, не зная, где искать её. Этот город огромен, и ресторанов в нём сотни. Он просто хотел ходить по тем же улицам, дышать тем же воздухом. Весь день перед показом он провёл на Днепре. Сидел на набережной в открытом кафе, ни о чём не думал, просто отдыхал. Ему казалось, что, попав в другой мир, он и сам стал другим, и он наслаждался этим ощущением. Он был свободен – от своих обязательств, от «Зималетто», от Киры. Но что-то внутри ещё сопротивлялось этой мысли, ведь тогда пришлось бы признаться себе, что он обречён, и Кира обречена, а он больше не хотел, не должен был делать ей больно. Так что и наслаждение свободой было полузаконным, сознательно неидентифицированным. Наслаждение свежим речным ветром. Пусть будет так.
И лишь ночью, освободившись от самого себя, он станет по-настоящему честным. И снова увидит свою Катю во сне, увидит этот бигборд, хоть никогда и не фотографировал её. Представить себя фотографирующим Катю из окна автомобиля было забавно. Хоть, конечно, то, чем он занимался по утрам возле агентства Юлианы, мало чем отличалось от слежки.
И он почти не удивился, когда увидел её – не ночью, не во сне, а здесь, среди бела дня, на этой набережной. Недаром над этой рекой струился какой-то необыкновенный свет. Он пришёл на этот свет, как всегда шёл туда, где была она.
Он сидел, чувствуя, как радость, безумная радость оживляет каждую клетку его тела, как ему опять хочется жить, верить во что-то. Наверное, так он чувствовал бы себя, если бы они были вместе и, расставшись с ней ненадолго, он встречал бы её где-нибудь в аэропорту. И неважно, что сейчас он почти преступник, соглядатай, и неважно, что рядом с нею другой…
Из-за безопасного, достаточно далёкого расстояния ему можно было оставаться на месте, но он так хотел рассмотреть её лицо, понять, довольна ли она.
Ну, конечно, речные прогулки на катере, город каштанов, романтика… В этих горьких мыслях не было сарказма, только констатация факта. Ресторатор – весь в белом. Просто аллегория. Идёт чуть позади, под локоток поддерживает. Но не под руку, и она его под руку не держит. Значит, только к локотку допущен…
И тут же он вспомнил, до чего допустил себя самого. Дай же и ей жить полной жизнью, отпусти, порадуйся за неё. Не можешь, Жданов? Почему?
Да потому, что хочу её, вдруг ответил зло и просто кто-то у него внутри. Хочу, чтоб она была моей, и сам хочу быть её. Чтобы никто больше не прикасался, не чувствовал её, не слышал нежности в голосе… Всё это взять у неё и всё своё отдать ей. Как это просто и как бездарно утеряно.
Он думал об этом, когда садился в машину и ехал следом за такси с Катей и Мишей. Когда такси остановилось у входа в гостиницу, и они вышли, а он остался сидеть – зачем?..
А сейчас, стоя в этой разноцветной толпе, он подгонял время. Считал минуты. Одно и то же, одно и то же. Взгляды, слова, жесты, улыбки и даже музыка сливались в одну унылую однообразную вязь. Сколько было всего этого и сколько ещё будет. Ну, до того момента, когда «Зималетто» выплатит последний долг. Вот тогда он освободится по-настоящему.
Нелепо было здесь вспоминать об этом, но память вернула ему воспоминание почему-то именно сейчас. Он вспомнил лицо отца, когда тот говорил ему о своём решении, и своё собственное глупое разочарование. Он почти бежал в то утро к отцу, он так надеялся всё изменить… И так был благодарен Кате, своей Кате за то, что она помогла ему. И больше не нужно будет врать, подделывать отчёты. Отец, Кира, Воропаев – узнают обо всём. Он отдавал себя в их руки с тем, что они развяжут его собственные. Наконец-то этот круг разорвётся, он получит шанс начать всё сначала.
В действительности всё произошло совсем не так. Отец почти сразу же объявил ему, что никто ничего не узнает. И что он останется президентом, но не так, как мечтал об этом – в честной борьбе, убедив всех, что он ещё чего-то стоит, - а просто для того, чтобы прикрыть прореху… Президент-марионетка, президент – подставное лицо… С руками, связанными ещё больше, чем раньше, потерявший доверие, каждый день вынужденный терпеть презрение отца…
Удар был не из лёгких. Ещё долго он не мог оправиться от него. Всё пошло совсем не так, как он представил себе, чем наполнился в эту ночь. Ночь обнажённого чувства, ночь откровения. Ночь, подаренную ему взамен того ужаса, который он испытал, открыв ящик Катиного стола.
Уже не таким воодушевлённым, не таким просветлевшим он явился к Кире. Рассказал ей о Кате, но и здесь не получил того, что ожидал. Он хотел наказания и через наказание прийти к Кате. Однако наказания не последовало. Кира растерялась ещё больше, чем он. Да, она осуждала его, но в главном ничего не изменилось – она продолжала верить, что они будут вместе. Он просто оступился, и нужно помочь ему. Перед таким самопожертвованием и он остановился, это был тупик. И требовалось время, чтобы осмыслить и выйти из него – не причинив больше вреда никому…
…Несколько минут он раздумывал, попрощаться ли с Бережным, топ-менеджером «Фантаны», пригласившим его, или уйти по-английски. Бережной стоял на другом конце зала, окружённый восхищёнными и благодарными гостями. Андрей в очередной раз пожалел, что не взял с собой Милко. За последнее время он так отвык считаться со своими собственными интересами, что и сейчас подумал прежде всего о «Зималетто». Наверное, и в его несвободе были свои плюсы…
С другой стороны, Милко наверняка пришёл бы в состояние ступора, предложи он ему поехать. Мысль о том, что и ему есть чему поучиться у известных дизайнеров, привела бы его в бешенство. Тенденции его не интересовали – он сам задаёт тенденции. И вторым быть не желает.
А коллекция была любопытной, Андрей невольно заинтересовался показом. Отмечал про себя детали, новшества. Гений Милко или нет, но и ему будет полезен свежий приток информации…
В толпе произошло движение, раздались аплодисменты (гости приветствовали дизайнера «Фантаны»), и Андрей оказался у выхода. Воспользовавшись этим и больше не раздумывая, вышел на улицу. Постоял немного, с наслаждением вдыхая вечерний ароматный воздух. Как-то дышится здесь совсем по-другому.
Взглянул на часы. Пора?..
Сел в такси, назвал адрес. Водитель лениво завёл двигатель.
…- Скажите, госпожа Пушкарёва в номере?
- Минутку, сейчас проверю… Нет, госпожа Пушкарёва ещё не возвращалась…
Но должна же она вернуться. Ведь и у этого стерильного парня, который с ней, нет в этом городе другого пристанища. Андрей ещё днём узнал, что оба зарегистрированы в этой гостинице. В разных номерах.
Он прождал ещё час, ночь становилась холодной. Заложив руки в карманы под пиджаком, он быстро прохаживался вдоль крыльца, чтобы согреться. За спиной раздался шум двигателя, он обернулся и впервые за всё это время посмотрел ей в глаза. «Любимая», - хотел сказать он и не смог. Ничего вообще не мог, только стоять и смотреть на неё. И она стояла и смотрела. А рядом бледнел в своей решительности Миша.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
бледней, не бледней, а третий всегда лишний! 
. Всё-таки Андрюша маньячит, разведал уже что да как и в каких номерах... ну ничего, правильно, а то Поварёшкин судьбу уведёт 
.
Было бы чудеснее. 
