|
Глава четвёртая
Утро
С самого утра у Малиновского разболелся зуб. Что он только не делал: и полоскал специальным раствором, и таблетку сильную, по словам Шуры, выпил, ничего не помогало. Махнув рукой и в очередной раз поморщившись, попросил секретаршу позвонить стоматологу. Ну, не ждать же, пока на стенку полезешь...
Шурочка принесла чашку с дымящимся кофе и, заверив, что всё будет сделано в лучшем виде, аккуратно притворила за собой дверь. Роман с несчастным видом протянул руку к чашке, поднёс к губам, сделал глоток, другой… Брови медленно поползли вверх, и он поспешно глотнул ещё раз. Зуб переставал болеть!..
Чудо. А ведь и правда, с чего болеть-то ему, Роман буквально на днях посещал стоматолога. Это случайная какая-то, залётная боль. Для верности пощупал языком – не отдаётся, не сжимает, как щипцами, дёсны, не дёргает! Аве кофе.
О таблетке, которая, возможно, с опозданием начала действовать, он даже не вспомнил.
И тут же зазвонил телефон. Рома по инерции поморщился, но тут же вспомнил, что уже здоров, и довольно улыбнулся. От того, что здоров, не от звонка. Уж кому-кому, а этому товарищу он никогда не радовался. На экране высвечивалось: Зорькин…
- Роман Дмитрич, - бодро рапортовал Николай. – Я только что вышел из кредитного управления банка. Всё в порядке, нам… то есть вам предоставляют ещё один кредит.
Роман молчал рассеянно. Он решительно не знал, как относиться к этой новости. Это хорошо? Или плохо? А что, была вероятность, что в кредите откажут? Он как-то всегда был уверен, что если Зорькин остался у руля «Никамоды», то ничего страшного случиться не может. Во всяком случае, Андрей был по этому поводу абсолютно спокоен и даже настаивал, чтобы Зорькин продолжал контролировать финансы подставной фирмы. Хоть парень и не совсем надёжный в плане слабого пола, со снисходительностью думал Роман, а значит, деньги ему могут понадобиться. Но ведь там, за его спиной, незримо реет буревестник, то бишь Катя Пушкарёва… И она не даст совершить своему дружку опрометчивого поступка.
Ох, как вовремя он подумал об этом. Даже где-то в районе солнечного сплетения сдавило, прогнав обычную скуку. Вспомнился вчерашний вечер… нарядная толпа, духота, шум… и бледное, почти белое лицо Андрея.
Легко сказать: «узнай». Вот сам бы и попробовал. Нет у Малиновского ни сил, ни времени, ни желания…
А Зорькин тем временем, не дождавшись ответа, продолжал:
- Роман Дмитрич, я подъеду прямо сейчас, чтобы уже решить этот вопрос. Нужно бумаги кое-какие передать.
- Да-да, хорошо, - пробормотал Роман, но тут же, поморщившись, окликнул: - Эээ… Николай… Николай Антоныч, давайте лучше я подъеду. Андрей сейчас занят, вы всё равно не сможете его увидеть. Вам где лучше встретиться?
Зорькин помолчал, раздумывая.
- Ну, вы, в принципе, можете подъехать прямо сюда, к банку. Я у входа буду ждать вас. Стоянка почти пустая, припаркуетесь без проблем.
Роман тяжело вздохнул и, сказав: «Отлично, ждите!», отключился. А этот «самаритянин» так и не купил машину. Видимо, на что-то космическое копит. Если вспомнить тот агрегат, который они с Пушкарёвой в своё время приобрели для «Никамоды». Как бы. Ох, и смеялся же он, узнав правду. Андрей чуть его не убил, а он ничего не мог с собой поделать.
Хотя, конечно, причин для смеха было мало. Он потом часто думал: если бы Андрей сразу рассказал ему о том, что нашёл инструкцию, его, наверное, удар бы хватил. Скопом-то всё же легче… Но ничего, как хватил бы, так и отпустил. Зато придумали бы на пару, как выкарабкиваться, он бы удержал его… Но нет, Андрей промолчал, кипел себе тихонько, пока не взорвался… Малиновский слышал, как он её «уговаривал» поехать с ним. Стены тряслись. Даже за пределами приёмной. И Малиновский довольно потирал руки: умница-ученик Жданов…
Потом видели, как Катя рванулась к лифту и Жданов не успел её догнать. И девицы из женсовета добрых пять минут обескураженно наблюдали, как президент метался у лифтов, как раненый зверь. Затем лифт всё-таки приехал и поглотил Жданова. До самого утра… А утром он ошарашил Романа так, что тот долго не мог захлопнуть рта. Какая уж там зубная боль. Посерьёзней будет.
Он живо поднялся, проверил бумажник, ключи от машины. Всё на месте. Можно ехать. Ну, позволил себе полениться немного, разве это преступление? Зато теперь чувствует себя на подъёме, да ещё и зуб прошёл…
Шурочка озабоченно взглянула на него, но, увидев, что он улыбается, улыбнулась тоже.
- Вам полегче, Роман Дмитрич?.. Всё в порядке, я договорилась, вас будут ждать в…
- Шура. Шура. – От сознания того, что боли больше нет, Роман улыбался всё шире. – Если можете, отмените врача. Мне ехать нужно. А чувствую я себя прекрасно…
- Но это ведь замечательно! – Шура бросилась к телефонной трубке. – Будет сделано, Роман Дмитрич!
И, продолжая весело улыбаться, он вышел из приёмной.
…- Посидим минутку? – Роман кивнул в сторону своей машины. Зорькин удивлённо покосился на него.
- Не бойся, не похищу. Хотя… – Роман окинул его взглядом с головы до ног. – Катерина, наверное, хорошие деньги могла бы за тебя дать. Она тебя ценит… Ты чё пугливый такой, Николай? – расслабленно улыбнулся. – С таким лицом девочек не завоёвывают…
Коля воинственно вздёрнул подбородок, но Роман уже повернулся и пошёл к машине, слегка размахивая листами, которые ему передал финдиректор «Никамоды». Остаётся надеяться, что всё в них правильно и Жданов не настучит по голове за самоуправство. Он такой стал теперь… лучше лишний раз не злить. Ну, а если разозлится, пусть в следующий раз сам едет. И сам выясняет, что ему нужно.
- Скажи-ка ты мне, друг мой Николай, - вальяжно развалившись и положив руку на спинку сиденья Зорькина, начал Рома. – Ничего, что я на «ты»?.. Ну, вот и я подумал: к чему эти церемонии? Вроде давно друг друга знаем… Да, так вот, скажи мне, Коля… как поживает Катя? – Несмотря на небрежность тона, Роминым взглядом в эту минуту можно было резать масло, а то и ещё что-нибудь потвёрже. Не ответит, так хоть «между строк» разглядеть…
- А почему это тебя волнует? – Подбородок вздёрнулся ещё выше.
- Ну, видишь ли, я чувствую некоторую долю вины за всё случившееся… Вот и захотел убедиться, что у неё всё в порядке, что она не в обиде…
- А, ну тогда можешь быть абсолютно спокоен. У неё всё в порядке и она не в обиде.
- Ты уверен?
- Послушай, с какой стати я должен тебе отвечать?
- Да ни с какой. Просто. По-человечески.
- По-человечески?.. Что-то я не помню, чтобы вы со Ждановым задумывались о человечности, когда использовали её. А теперь – на покаяние потянуло? С чего бы это?
Роман убрал руку с его сиденья, помолчал. А почему бы и нет, в конце концов? Всё равно хуже уже не будет…
- А ты не знаешь? Андрей ведь любит твою Пушкарёву. На самом деле любит.
- Ааа, ну конечно, та самая великая любовь… Да какая любовь?! Что ты пытаешься мне внушить здесь?! Ты думаешь, я не знаю, что он женился?!.. Это во-первых,– чуть понизив голос, добавил Зорькин. - А во-вторых – как ты сказал? МОЮ Пушкарёву? Так вот, чтоб ты знал: она не моя… ну, уже не моя… у неё молодой человек есть, он её любит, она с ним полмира объездит! Были в Египте, недавно в Питере ресторан открыли, теперь вот в Киев собираются… - До Коли дошло наконец, что, несмотря на свои протесты, он занимается сейчас именно тем, о чём его просили. Он подавленно умолк. И только светлые глаза укоризненно смотрели за стёклами очков.
Ну, ещё чуть-чуть. Ещё немножко, господин финдиректор. У Романа дрожало всё внутри, какой-то кураж поднимался в нём. По дороге сюда он всё ещё лелеял свою скуку, спрашивал себя, куда едет и зачем ему вообще это надо. Но теперь испытывал нечто подобное тому, что было с ним в начале истории с Пушкарёвой. Знал Жданов, кого посылать на это задание…
- Он что, путешественник? Что-то вроде Америго Веспуччи? – с деланным безразличием поинтересовался он. И вдруг быстро взглянул на Зорькина: - Она работает у него?
- Нет. – Коля отвёл глаза. Но всё-таки, по-видимому, решил, что лучше приоткрыть завесу, иначе эти друзья-пересмешники всё перекроят на свой лад. – Просто агентство Юлианы занимается его проектами.
- Как ты сказал? Рестораны? А что-нибудь в кухне он смыслит?
- Если бы ты пробовал его еду, не задавал бы таких глупых вопросов. – Коля совсем сник, но какая-то сила тянула его, не давала промолчать, встать, уйти. Ему очень, очень хотелось, чтобы эти люди уяснили: у Кати всё хорошо, им не удалось испортить ей жизнь. – У них идеальный тандем с Катькой: он творит, она считает…
- Он… что делает?
Коля стиснул зубы и решительно посмотрел на Малиновского.
– А главное, знаешь, что? Что они всё время вместе. – И он мечтательно закатил глаза. – Везде, всегда вместе. В Питере он её ни на шаг от себя не отпускал, и завтра в Киев вместе летят…
- Да? – задумчиво проговорил Рома, и непонятно было, возымело ли на него действие эта откровение. – Ну-ну… Я рад, если так. И Андрей… Андрей тоже будет рад.
- Ну, вот и хорошо. И я рад, что вы рады. - Коля нажал на ручку двери, но, помедлив, обернулся и проговорил, глядя прямо Малиновскому в глаза: - Кстати, про девочек… Про девочек я всё и без тебя знаю.
- Да что ты?.. – шутливо изумился Роман, но Зорькина в машине уже не было.
Он громко хлопнул дверью, и в ту же секунду у Малиновского снова разболелся зуб. С лица сбежала улыбка, и он проводил удаляющегося Зорькина мрачным и в то же время сочувствующим взглядом. К кому было обращено это сочувствие и откуда оно вообще взялось – осталось загадкой даже для него самого.
Вечер
Катя сидела среди разбросанных тут и там вещей и читала журнал. Ничего особенного. Обычное времяпрепровождение. Только не для неё…
Как только Зорькин ушёл, якобы случайно оставив журнал на столе, она бросила всё и села на свободный краешек дивана. Пока Коля был в комнате, она и не хотела, чтоб он «забывал» эту глянцевую пытку, и мечтала об этом. Бросила на обложку мимолётный равнодушный взгляд; с таким же видом выслушала рассказ Зорькина о встрече с Малиновским.
- Он сказал, что Жданов любит тебя, - повторил Коля, заканчивая рассказ. – Ты что-нибудь понимаешь?
- Нет. Ведь эти фотографии говорят об обратном. – Она пожала плечами.
Каждое движение, каждое слово давались ей с трудом. С почти физической болью. Она уже почти привыкла к тому, что не может вызвать его в воображении. К тому, что помнит его таким, каким он был до того, как встал перед этими фотокамерами. И вот он, теперешний Андрей, всё равно её Андрей, здесь… с доставкой на дом. Да ещё и с такими заявлениями…
- Ну, а зачем тогда он встречался со мной? – настаивал Коля. – Совесть заговорила? Или им опять что-то нужно от тебя? Но это бред, после того, как они тебя неслабо приложили… К тому же… у тебя со Ждановым потом ведь было что-то?.. – Он бросил на неё задумчивый взгляд. - Нет, всё-таки мог Малиновский правду сказать. Хотя… - Он взъерошил волосы, снова задумался. – Тогда, наверное, сам Жданов пришёл бы?.. И не ко мне, а к тебе?..
Он смотрел на неё вопросительно, словно ждал ответа. Как будто она могла знать ответ. Одно она только знала: Андрей не придёт. Он не станет унижать и её, и себя. Он слишком хорошо понимает, что с ним произошло, что означают эти фотографии. И что назад дороги нет.
Коля сказал ей ещё кое-что.
- Кстати, я не успел тебе рассказать… Ты знаешь, на каком условии Жданов-старший оставил Андрея на должности президента?
- Нет… Откуда, Коля…
- Ну, мало ли, девицы эти твои… Ладно, неважно. Так вот, послушай: Жданов остаётся президентом только до выхода из кризиса. Чтобы избежать огласки. Как только «Зималетто» выплачивает последние долги, назначаются выборы и… тю-тю, Жданов, только его и видели!..
- Как это? Павел Олегович хочет, чтобы он уволился?
- Да нет, конечно. До такого не дошло. Но то, что он больше не будет президентом, – точно.
Теперь, рассматривая фотографии, она не могла избавиться от мысли, что Андрей – заложник. Чего-то, что оказалось сильнее его. Но ведь, наверное, и находясь в клетке, можно быть счастливым. На фотографиях он выглядит немного уставшим, но это ничего не значит. Вполне возможно, что единственное, о чём он жалеет по-настоящему, - о потере доверия отца. О том, что мечта вывести «Зималетто» на новый уровень оказалась утопией, а сам он потерпел фиаско.
Она повернула голову и невидящим взглядом посмотрела в окно. Скорбные складки у рта разгладились, губы дрогнули в еле заметной улыбке. Лицо её стало юным, нежным, как когда-то… Как хорошо, что есть хотя бы воспоминания. О том, как ему хотелось всего этого. Как он мечтал, как верил, и прежде всего – в себя.
И этого у него никто не отнимет.
Ни разочарованный отец, ни алчущий крови Воропаев. Воспоминания тоже имеют силу. Они останутся с ним навсегда.
Она думала об этом весь оставшийся вечер, продолжая собирать вещи, ужиная. В конце концов, бывают случаи, когда оглядываться назад – это единственный способ продержаться. В прошлом можно отыскать маленькую надежду начать всё сначала. Найти ту точку, с которой всё пошло не так, и избрать другой путь.
Как жаль, что она не может сказать ему об этом. Но нет. Её больше рядом нет. И не должно быть. Возможно, она – и есть тот камень преткновения, в котором стоит искать ошибку. Она уже думала об этом. Да, она советовала, помогала, но, видя и чувствуя, что он что-то делает не так, не находила в себе сил переубедить его. Его взгляды, его суждения, весь он были для неё важнее его неправоты в частностях. Наверное, это было неправильно и в конечном счёте привело к тому, что случилось...
Но неизменно, стоило ей пойти по пути раскаяния в своей «неправильной» любви, она упиралась в стену его обмана. И тут уж сложно было винить себя. Она любила и верила, он знал об этом и всё-таки обманул её. В этом и были их ошибки…
- Катенька, ты какая-то рассеянная сегодня, - встревоженно замечала мама. – У тебя всё в порядке? На работе? С Мишей?
Последний вопрос обычно поднимал волну протеста. Иногда просто пугливую, малодушную, иногда - оправданную. Иногда – слабый всплеск, иногда – цунами… Как в тот вечер, когда он так глупо разыграл её. Мама тогда тоже спросила: у тебя с Мишей всё в порядке?..
Но как объяснить маме, что «их с Мишей» не существует, она не знала. Они просто друзья, они просто коллеги. Но всё внешнее, что было в её теперешней жизни, противилось этому! Юлиана, родители, даже Зорькин, который ревновал чуть-чуть и пока относился к Мише настороженно. Но и для него Миша был тем щитом, с которым она должна была подняться и войти в свою новую жизнь. Как символ этой самой «новой жизни». И для Зорькина – тоже.
А она сама то верила, то теряла веру. То Миша казался ей надёжным, добрым, почти родным; то вдруг она замечала какие-то полувзгляды, полужесты и даже полупоступки и полуслова, которые обступали её кольцом сомнений, и тогда она переставала понимать, что пленило её в нём, что вынудило открыться. Он готов был ждать и терпеть, он предупреждал все её желания, он готов был следовать за нею везде, куда бы она ни пошла…
Наверное, в этом и было дело. Она не хотела, чтобы он следовал за ней, куда бы она ни пошла. Она хотела идти своим путём и сама выбирать, должен ли кто-нибудь за нею следовать. А они все – родители, Юлиана – не оставляли ей выбора.
Это тоже было похоже на клетку. И счастливой она в этой клетке быть не могла. И чётко понимала, что и не сможет.
Юлиана почувствовала что-то такое. Осторожно спросила:
- Катюш, ты не хочешь ехать?
- Я не знаю, Юлиана, - честно ответила она. – Мы... мы не совпадаем с Мишей. Мне неуютно.
- Не совпадаете? Он торопится, да?
- Ну, пусть будет так…
- Кать… Но ведь столько времени прошло. Вы знакомы больше месяца. А ты всё шарахаешься от него. Он теряет надежду, начинает совершать ошибки… Ну, неужели он тебе совсем-совсем не нравится?
- Не знаю, - снова повторила она. – Иногда кажется, что нравится, иногда нет… Вы ведь знаете, я никому не хотела верить и боялась его… И благодарна ему за многое… И хочу только одного: чтобы он дал мне время. Ну, разве можно включить таймер. У одних за месяц, и а другим года мало…
- О, дорогая, можешь даже не рассчитывать! – рассмеялась Юлиана. – Смотри, потеряешь хорошего парня…
Но Катя знала: Юлиана поговорила с Мишей. Просила потерпеть, объясняла что-то.
А Катю эта забота не раздражала. Чувствовала, что здесь ещё может быть что-то, что поможет ей. Если бы захотела по-настоящему, они все перестали бы вмешиваться. И Миша тоже…
Она была близка к тому, чтобы не ехать с ним в Киев. Особой необходимости в этом не было, на первом этапе Миша мог и сам справиться. Посмотреть ресторан, переговорить с Усовым… Но она представила себе, как останется в Москве, а он уедет, и вдруг испытала отчётливое ощущение потери. И даже не его самого, а чего-то важного, до чего сумела дотянуться. Он словно был ступенькой – вверх. На этой лестнице она однажды упала и дала себе слово устоять на ногах, что бы ни случилось.
Кольнуло неприятное чувство. Получается, что она в какой-то степени использует его; не он сам нужен ей, а то, что он может для неё сделать. И вся эта кампания Юлианы сильно напоминала план по её спасению. Ну, а что такое любовь вообще? Всегда кто-то кого-то использует, ждёт, требует, упрекает, подчиняет…
Перед сном она снова открыла журнал, опустила глаза на страницу. Она придумала себе про всё белое. Даже платье у Киры кремового цвета, а костюм Андрея – то ли тёмно-синий, то ли чёрный. И глаза такие же. Чёрные.
Мама, увидев полоску света под дверью, заглянула в комнату.
- Катенька, всё, спать, спать… Самолёт рано…
Она послушно отложила журнал, выключила свет. Прочь воспоминания, не печалься, Катька. Радуйся. Ведь ты так давно мечтала побывать в Киеве. Спать, спать… Самолёт рано.
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Спасибо большое! 
.
Спасибо 
Спасибо! 
И уверенность Кати, что - не придёт, не приедет, не будет преследовать? 
