|
Глава четвертая,
в которой намечается начало нешуточного романа.
Утром решение заняться разгадкой странного поведения княгини Михайловой потеряло свою вчерашнюю основательность. Эраст Петрович находился в растерянности и задавал себе вопрос, зачем все это ему нужно. Ведь никаким преступлением тут даже и не пахло! Ну, играет женщина роли, так что же тут такого, ведь никому же это не вредит! Чего ж ему тогда надо!
Мужчина боялся признаться самому себе в том, что здесь первую роль играет отнюдь не любопытство, а нечто иное. Вот что именно, он не знал.
Конечно, он уже был далеко не мальчишка и любил в этой жизни не раз, но уж слишком это чувство было не похоже на прежние. Такого он еще не испытывал, и именно это его и пугало.
Женщина, встретившаяся ему вчера, не была похожа ни на кого, кто был ему знаком раньше в прошлом или настоящем, и теперь Эраст Петрович ругал себя за то, что пригласил ее на прогулку. Он не знал, что делать, но, будучи джентльменом, не мог отказаться, а начал искать выход, и нашел его.
Да, Эраст Петрович поедет на прогулку, но Маса едет вместе с ним. Японец только кивнул в знак согласия и улыбнулся, внимательно посмотрев на своего господина.
Таким образом, когда в половине девятого нужно было идти к дому княгини, Неймлес был не один.
Примерно те же чувства бурлили в душе Елены Павловны все утро. Она уже успела обругать себя за то, что согласилась, за то, что перенесла время встречи, за то, что вообще обратила на Эраста Петровича хоть какое-то внимание, и, конечно, за то, что испытывает к нему нечто странное.
«Ну, пусть бы он пришел в одиннадцать, пусть бы нам помешали остаться наедине, а то ведь… Нет! Нельзя чтобы нам помешали, нельзя… Да?! А вдруг я снова начну болтать лишнее? Вдруг?»
Примерно так в ее голове одна за другой прыгали мысли. Княгиня уже желала, чтобы им кто-нибудь помешал, и вдруг на нее снизошло озарение.
- Глафира! – крикнула она в сторону кухни. - Глашка! Собирайся! Поедешь вместе со мной, и чтоб к девяти была готова, слышишь?
Тут в дверях показалась женщина, весь облик которой поражал какой-то удивительной величавостью. Глафире было что-то около сорока, она не была полной, но и худой ее назвать тоже было трудно. Скорее всего, ей подошло бы слово «дородность». Все ее движения были спокойными, уверенными и основательными, и точно также уверенно лилась и ее речь. Определенно, нужно было сделать что-либо невозможное, чтобы вывести эту даму из себя. Вот и теперь, стоя в дверном проеме, Глафира вытирала тряпкой руки и, спокойно глядя на хозяйку, которой служила без малого лет двенадцать, ответила:
- Здрассте, пожалста! Чего это мне, делать, что ли больше нечего, только по прогулкам шляться? Чего это я – брондохлыстка что ли какая, в каретах-то разъезжать? Али кавалеров Ваших я не видала? Кого удивить хотите кавалером-то?
- Да он вовсе и не кавалер, Глаша!
- А то кто ж?
Елена Павловна растерянно замолчала, а потом, отведя взгляд в сторону, прошептала:
- Да я и сама не знаю…
Глафира, отлично знавшая хозяйку, именно после этих слов перенесла глубочайшее потрясение, которое выразилось в том, что из ее рук вывалилась тряпка, но тон разговора, как это ни странно, не изменился.
- Это ты у меня, барыня, втетёхалась, что ли?
Елена Павловна вскинула голову и быстро начала говорить, своими речами пугая служанку:
- Нет, Глашенька, нельзя мне в него влюбляться! Тогда все! Совсем тогда пропаду! Я ведь ему уж столько рассказала, что как вспомню, аж мурашки бегут… Он меня ведь настоящую видел, без притворства. А я, дура, как только его увидела будто … будто …будто родилась заново, и ничего у меня раньше не было – ни боли ни страха, ни гнева, ни смертей!
Взгляд княгини из испуганного стал мечтательным, а потом и вовсе влюбленным, а она все продолжала:
- Ведь он удивительный человек: умный, добрый, мягкий, красивый, сильный, галантный… Если бы ты только его видела, Глаша! Не зря, говорят, в него столько женщин влюблялось. Его нельзя не любить, понимаешь? А мне вот, как раз и нельзя… Если я с ним одна останусь, я Бог знает чего наговорить могу! Он глаза свои голубые в мой взгляд окунет и словно мои мысли читает, а о них и догадываться никому нельзя…
Глафира подошла к хозяйке ближе:
- Голубушка ты моя, горлинка, а может он тебе судьбу – то и исправит, а? Может то Господь тебе знак подает, мол: «Забудь и живи! А вот и Человек тебе». А?
Княгиня покачала головой, и взгляд ее потух.
– Нет, Глафира, нельзя такое забывать, не положено, не мыслимо. От этого сейчас ВСЯ ЖИЗНЬ МОЯ ЗАВИСИТ. Это самое важное, БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕТ! Вот поэтому-то я и боюсь, что он меня раньше времени раскроет! Пусть после, тогда все равно, даже приятно будет, если ОН меня накажет, как остальных в своей жизни, но только ПОСЛЕ ЭТОГО, а не перед... А ведь если Эраст Петрович догадается, то не будет никакого «после».
Елена Павловна затихла, а Глафира, помолчав минуту да посмотрев на хозяйку, шумно выдохнула и громко сказала:
- А ну и что ж! А и поеду, погуляю! Посмотрю на энтого самого Ераста, который моей голубке пыли в глаза напустил. Пусть только явится, уж я его рассмотрю. Я его так рассмотрю, что мало не покажется!
Но надеждам Глафиры не суждено было сбыться, так как с первой же минуты появления в их доме ее вниманием завладел вовсе не Эраст Петрович, а его удивительный спутник – Масаил Мицуевич Сибата, на которого сама Глаша также произвела неизгладимое впечатление. Именно такие женщины всегда нравились Масахиро, но эта…Эту женщину можно было назвать идеалом.
Статная, полная неисчерпаемой неги и спокойствия, она сразила японца наповал. Внутренняя мощь и огромное. Но скрытое обаяние Масы, его талант очаровывать дам, тоже сделали свое дело: Глафира густо покраснела, отвела глаза и попросила пройти в залу.
- Барышня ожидают.
На барышне, к тому времени, был черный прогулочный костюм в тонкую ярко-голубую полоску и очаровательная воздушная шляпка. Она посмотрела сначала на Масу, потом перевела взгляд на Эраста Петровича и рассмеялась. Громко, звонко и неудержимо, как маленькая девочка. И опять с мужчиной повторилось вчерашнее. Все его внимание сосредоточилось только на этой женщине.
«Стоп!», - сказал он сам себе. Что-то похожее уже когда-то было. Хватит. Достаточно той боли, но… Почему она такая?
А Елена в этот момент подбежала к мужчине и сказала:
- Знаете, а я тоже с утра приказала Глафире ехать с нами, понимаете?
Тут улыбнулся и Эраст Петрович, поняв, что в странном положении сегодня утром он был не один.
- Давайте просто договоримся, Эраст Петрович, что не будем затрагивать в разговоре «опасные» темы, - предложила княгиня, а шепотом добавила:
- Тогда и бояться будет нечего.
- Я совершенно с Вами согласен.
- Вот и отлично! Тогда поехали, а то нас за городом уже заждались.
- Разрешите поинтересоваться, кто? – спросил Эраст. - Вот приедем - узнаете, - взяв мужчину под руку, сказала княгиня, и все вышли.
Извозчик нашелся на удивление быстро, и за щедрую плату, «даже слишком уж», по мнению Глафиры («В десять целковых!»), согласился отвести их в Подмосковье, подождать и отвести обратно. Глаша хотела, было возразить, но Елена тихо сказала:
- Глаша, перестань. Пусть лошадка отдохнет, тоже ведь Божья тварь, намаялась, поди.
Так скандал был уничтожен еще в зародыше, но от этого их поездка не стала более тихой.
- Маса, за Вами долг, - напомнила японцу Елена.
- Это какой зе дорг?
- Уже забыли? Вы же обещали, что расскажете про гонки «Москва – Париж».
- Ах, это! Ну, сьто зе, мозьна и рассказачь, есри Вам нравячся узасы.
И японец начал свой интересный, красочный, эмоциональный монолог-обвинение в адрес техники. Это выходило у него так комично, что несколько раз у княгини едва хватало сил, чтобы не рассмеяться во весь голос, да и сам Эраст Петрович заметил, что за последний час улыбался больше, чем за три месяца подряд.
История Масы шла своим ходом и достигла одного из самых кульминационных моментов: пропажи Эраста Петровича.
- Этот зверь (говорил Маса о машине) всегда уеззар дареко вперед, а мы прерись за ним на своей мирой росадке. А тут видзим – сьто эта? Масина стоит, а гаспадзина нету! Мы свою росадку подстегнури, но все равно гаспадзина не визу! Подъехари бризе и сьто? С одной стороны – две ноги, и с другой сторона тозе. Те сьто короте – Сеньки-сан, а те сьто подриннее – гаспадзина. Резат, ругаются, узас!
Тут уж Елена, ярко представившая себе эту картину, сдержаться не смогла и рассмеялась. Вместе с ней засмеялся и Эраст Петрович.
– Это тогда у нас т-тормозной шланг чуть не отлетел, а мы никак сообразить не могли, из-за чего он перетирался.
- О нет, Эраст Петрович, миленький, не портите рассказ Масы техническими подробностями. Я понимаю, что это важно, но это так не вписывается в стиль его истории, что лучше про тормозной шланг, двигатель, сцепление и всякое другое чуть позже расскажете Вы, а то сейчас весь шарм пропадет.
Тут, кстати, история Масы закончилась, и место рассказчика занял сам инженер, познакомивший общество (сам не понимая, почему выбрал эту тему?) с возможностями и значением дактилоскопии в современной криминалистике. Он очень боялся, что княгине будет скучно, но, как и прежде насчет нее ошибся. Она восхищенно слушала его, задав множество подробных и четких вопросов, весьма тонко уловив суть данной теории. Но тут произошла еще одна вещь, которая отвлекла всех от отпечатков пальцев.
– Да… Насчет преступников-то вы хорошо говорили. А-ну, как попадется такой пройдоха как Фронтенжак, куды бежать, чтоб его поймать?
Эраст Петрович заметил, как нахмурились брови княгини, и, пойдя на поводу у своего любопытства, спросил:
- А кто это такой, Фронтенжак?
– Ох, Эраст Петрович, - начала Глаша, не обращая никакого внимания на хозяйку, - тот еще негодяй. Ну, а уж прохвост – каких поискать. Дело тогда в Милане было. Он уж как змей вокруг барышни моей ползал: и так, и сяк, а барышня – ни капельки внимания. Ну, вот тогда-то на балу одном, этот хлюст мою девоньку-то гулящей и назвал.
Эраст Петрович вздрогнул, Маса покраснел, и они оба посмотрели на княгиню. Та вздохнула и продолжила рассказ сама.
- Эх, Глашка, Глашка, вспомнила ты эту эпопею весьма некстати. Были в сотнях мест, а ты вспомнила про Милан.
- Совсем не некстати. Неужели среди гостей не нашлось никого, кто защитил бы Вас.
- Ну почему же не нашлось. Скорее, наоборот, желающих было, хоть отбавляй, да вот, только все дело в том, что защищаться я и сама умею. Как только он посмел, еще раз повторись свои грязные слова, я уже знала, как поступлю через минуту. Мы были на приеме у барона Эудицио Монта-Леоне, а у него есть весьма интересная и веселая домашняя традиция: если его гость спрашивает разрешение на какую-то шутку и получает его, то остановить ее выполнение уже невозможно. Именно этим интересным правом я и воспользовалась, после того, как успокоила мужчин вокруг. Я крикнула Эудицио через весь зал, что прошу разрешения на то, чтобы успокоить наглеца. Эудицио спросил, как, и я ответила, что любым способом.
Дело в том, что это разрешение чаще всего выпрашивалось на проведение каких-нибудь проказ, наподобие: вывалять кого-нибудь в муке или перьях, раздеть при всех, облить медом и так далее. Именно поэтому Эудицио улыбнулся и крикнул в ответ, предвкушая веселье:
- Я разрешаю!
И вот тогда я и вызвала Фронтенжака на дуэль.
- Д-дуэль?
- Да. Он усмехнулся и ответил: « что же мы с Вами на тросточках драться будем?». А тогда, надо Вам сказать, модно было с тросточкой по улицам прогуливаться, последний шик, вот я и заказала себе специальную, для прогулок по тихим темным улицам. Ну, я и ответила: «Можно и на тросточках»…
Да, так именно тогда и было. Все в зале в секунду затихли, когда княгиня Михайлова с улыбкой на устах бросила вызов Фронтенжаку, а после его усмешки еще и добавила:
- Можно и на тросточках…Если не боитесь, - и тут из трости она медленно достала тонкий клинок, ослепительно сверкнувший в блеске горящих свечей. Этот холодный стальной свет отразился в глазах женщины той же ледяной решимостью. В тот же миг улыбка нахала померкла. - Ну что же Вы? Атакуйте! Разрешение получено, тросточка готова, или Вы испугались?
Доведенный до края Фронтенжак обнажил шпагу, сделал хитрый выпад и… И его атака была отбита, хотя княгиня почти не сдвинулась с места и, казалось не приложила к удару никаких усилий.
С ее лица не сходила холодная улыбка,
а сильная кисть отбывала атаки одну за другой, как вдруг, она, описав клинком какую-то сложную фигуру, сверху ударила по шпаге противника. Оружие выпало из его руки, а княгиня, наступив на шпагу ногой, уже поднесла свое лезвие к горлу Фронтенжака, который испытал настоящий шок. Все вокруг молчали. Тишина давящей и невыносимой, когда в ней прозвучал спокойный и невозмутимый голос Елены Павловны:
- Так что же надо сказать? Ведь я не давала Вам повода судить обо мне, таким образом, а теперь даже возможности общаться у нас с Вами не возникнет. Вот если бы Вы побывали в моей постели и застали бы там других, то тогда всего этого и начинать бы не стоило, а так… Я жду!
- Простите, виноват, - выдохнул мужчина. После этих слов лезвие клинка медленно опустилось вниз и остановилось напротив ремня модных брюк.
- А наказать-то, все-таки, стоит, - усмехнулась Михайлова и четким коротким ударом рассекла ремень.
- Ой, и смеху было, - восторженно вспоминала Глафира. – Мне потом об энтой сцене ихний камергер рассказывал. Как он штаны-то подхватил и ну бежать во весь опор… Вот только мстить за эту проказу задумал моей горлинке. И бандитов два раза подсылал, да все бестолку. Мою барышню Господь хранит. В третий раз и вовсе вражину изничтожил.
Эраст Петрович смотрел на княгиню, и она ответила на его молчаливый вопрос:
- Боком мне вышла эта глупая затея, но Эудицио все предугадал и приставил ко мне личную охрану. Оказалось, что совсем не зря. Дважды отомстить мне пытались бандиты, а на третьей попытке Фронтенжак сам был ранен и погиб. Утонул в реке, упав с обрыва.
Минуту все молчали, а потом Неймлес снова задал вопрос:
- А г-где Вы научились фехтовать?
Глафира бросила быстрый взгляд на хозяйку, но та уже отвечала:
- В моей жизни был момент, когда это занятие было единственным препровождением времени. Я долго была больна, много лежала и, чтобы вернуть форму, занялась фехтованием. У меня был лучший из учителей Парижа – Этьен Маришаль. Мое фехтование – это его заслуга. Но давайте закончим на этом. Для меня – это не очень приятная тема.
- Ну, посему зе, - возразил Маса. – Это савсем не прохо, када мозес засититься сам.
- Но это как-то н-не подходит к образу женщины, - тихо сказал Неймлес и заметил, как покраснела Елена Павловна.
Он смутился.
– П-простите, я совсем не это имел в виду, просто это так странно, По крайней мере, в России это не распространено.
- Нет, не оправдывайтесь. Вы правы, именно поэтому я больше и не веду себя, таким образом, а также не допускаю, чтобы другие вели себя также. Если честно, то я не выношу насилие.
- Все равно, п-простите. Я не имел права судить вас, - вполголоса сказал Неймлес.
Елена Павловна посмотрела ему в глаза, улыбнулась и, положив свою ладонь на его руку, ответила также тихо:
- Прощаю.
Эраст Петрович улыбнулся ей в ответ, и тут только они заметили, что Маса и Глафира, также в полголоса ведут свою собственную беседу. Они были так увлечены друг другом, что совершенно забыли про хозяев. Эраст Петрович в изумлении посмотрел на своего друга и сказал:
- Похоже, т-тут запахло романом.
- И, пожалуй, не шуточным, - согласилась с ним княгиня, а потом, в который раз, поразила Неймлеса вопросом:
- А Вы все-таки тогда нашли причину, по которой перетирался тормозной шланг?
«Удивительная женщина», - подумал он и рассказал то, о чем его спросили.
Так, ведя каждый свои разговоры, компания доехала до места назначения.
- Ну, вот и моя усадьба-дача, - улыбнулась княгиня, когда они оказались у милого домика с огромным цветущим вишневым садом. Все вокруг дышало весной, и ощущения свежести и молодости переполняли сердце. Эраст почему-то вспомнил себя двадцатилетним и, наверное, впервые за много лет не нахмурился, а улыбнулся, почувствовав, ту же силу, легкость и … Любовь.
- Я этот домик лет пять тому назад выиграла за карточным столом. Вижу, что сейчас, Эраст Петрович, Вы снова скажете, что это занятие для дамы не подходит, да вот только играла в обществе тогда я в первый и последний раз. До этого мы все вот с Глафирой на кухне поигрывали. Она-то меня и научила такому мухляжу, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
- В-вы что же, мухлевали, сударыня, - спросил Неймлес, пряча улыбку. - М-м! Еще как! В нашем с Глашкой лице карточный мир потерял двух великолепных шулеров. Да я бы и играть не села, если бы тот наглец мне вызов не бросил. Да еще в такой оскорбительной манере. Купцы! Одно слово.
Глафира прыснула в сторону. Вся компания к тому времени поднялась на веранду и вошла в дом, где их встретили вышколенные слуги. Гости разделись и прошли в гостиную.
- Глаша, вели обед подавать, - отдала приказ княгиня и продолжила свою историю. – Он, этот купец, очень наглый был, и все хотел меня деньгами соблазнить. Такие драгоценности преподносил, что глаза слепли! Но все его подарки к нему же обратно и возвращались. И вот однажды он сказал нечто такое, что у меня даже слов не хватило, чтобы ответить. Если, - говорит,- продать себя не хочешь, то дозволь выиграть. У меня, тогда, Зверев супницу от шока расколол. Потом все возмущался, как я решилась играть, но штука отменная вышла. Больше никто со мной на такие темы не заговаривал.
- Вы, что же, себя на кон п-поставили? – ужаснулся Эраст.
- Поставила, - подтвердила княгиня. – Мы оба пошли, так сказать, ва-банк. Но я на случай не надеялась, а потому, вспомнила Глашкину науку и … Выиграла. Деньги потом отправила в сиротский приют, а вот от домика этого отказаться сил не хватило. Слуги здесь прежние и живут хозяевами. Я в Москве редкий гость, а они здесь все время. Если вдруг надумаю заехать на день, то и без приказа всегда все готово. Я здесь среди вишневого цвета душой отдыхаю.
Лицо женщины просияло и приняло такое невинное и мечтательное детское выражение, что Неймлес сразу же перестал сердиться. Тут Елена Павловна приблизилась к нему и горячо заговорила, взяв его руки в свои:
- Вы ведь не сердитесь на меня за это, Эраст Петрович? Правда? А если сердитесь, то простите меня, пожалуйста.
- Я не сержусь на В-вас, честное слово, - удивленный такими речами, ответил Эраст.
- Как хорошо! – рассмеялась женщина и потащила его куда-то за собой. – Пойдемте на веранду. Совсем на немного! Там очень красиво, пойдемте.
Действительно, вид с веранды был прекрасен, но еще прекрасней была Елена Павловна. Щеки ее порозовели, глаза наполнились блеском, губы улыбались.
- Сколько, вам лет? – вырвалось у Эраста Петровича, и тут же он жутко покраснел, так как понял, что задал самый невежливый и хамский вопрос.
- Тридцать четыре, - спокойно ответила княгиня так, как будто он только что не нарушил неписаное правило не задавать женщинам вопроса об их годах. Но Неймлесу стало не до смущения.
- Т-тридцать четыре! Но вы же выглядите совсем девочкой!
- Спасибо за комплимент, Эраст Петрович, но мне действительно тридцать четыре.
- А как же семья, муж, дети?
- Я могла бы спросить об этом же и Вас… Мне не позволено все это…
- Почему же, черт побери!
- Не спрашивайте… Лучше идемте пить чай.
Они оба еще несколько секунд смотрели друг на друга, потом он предложил ей руку, и пара вошла в дом. Эраст Петрович запомнил слова княгини, которые никак не давали ему покоя. Он думал, что не просто так спросил женщину о семье, муже, детях. Почему-то за последние сутки мысли о семье не покидали его.
«Может это она?» - спрашивал себя Неймлес, и тут же гнал этот вопрос прочь. Эраст Петрович просто очень боялся еще одного крушения надежд, но этот день показал, что мечты о личном счастье не могут исчезнуть просто по приказу разума. Эта удивительная женщина не разрешала, не давала им возможности исчезнуть.
За обедом княгине удалось вывести Эраста из его скованного состояния и вовлечь в беседу, а потом они отправились на прогулку, ведя довольно милый разговор о каких-то пустяках или шли совсем молча, как дети, взявшись за руки. Это было просто удивительно, как люди, знающие друг друга только лишь день, могли составлять единое целое. Когда настало время возвращаться в Москву, Эраст испытало острое чувство жалости о том, что этот день уходит.
Обратную дорогу они сопровождали тихим разговором, почти не глядя друг на друга, продолжая держаться за руки, как будто это было необходимо.
Вдруг неожиданно для себя Неймлес спросил:
- А к-какие стихи Вы любите?
- Там, где есть душа, сердце…
Эраст замолчал на мгновение, а потом голосом прошлого прочел хокку. Любимое хокку Мидори.
- Мой ловец стрекоз.
О, как же далеко ты
Нынче забежал.
И сразу же после этого мужчина вздрогнул, как от удара, вспомнив испытанную давным-давно боль, но тут заговорила Елена.
- Это хокку?
- Да, откуда вы знаете?
- Я интересовалась японской поэзией. Она нравится мне, но это хокку такое печальное, будто про смерть любимого или ребенка… Это сразу же чувствуется… Печальное и красивое стихотворение. В его краткости - его сила. Но, знаете, «Евгении Онегин» не хуже. Александр Сергеевич сумел объединить, казалось бы, совершенно необъединимое. С помощью простых слов подарить миллион раздумий и разбудить мириады умов. А то, что роман состоит из стольких слов – это совсем не слабая его сторона, и дело не в том, что автор не знал, что и как ему сказать, а в том, что русская натура чересчур широка. У нас все в жизни происходит в превосходной степени, со словом «очень» и приставкой «пере-». Ненавидим – так до смерти, любим – до изнеможения, да так, что бывает, надоедаем до зубного скрежета тому, кого любим. А поэтому – прекрасны и поэмы, и хокку, но каждая по-своему.
- Да, Вы п-правы. Каждое прекрасно по-своему… И неповторимо прекрасно, - прошептал он, как бы в ответ на свои мысли.
Когда они приехали на Поварскую (кстати, извозчику княгиня тайком от Глафиры дала еще рубль), то Эраст понял, что не может так просто уйти от этой женщины. Ему было необходимо увидеть и услышать ее снова, и очень хотелось, чтобы она поняла это. Будто прочитав его мысли и угадав желания, Елена Павловна сказала:
- До завтра, Эраст Петрович.
- До завтра, - ответил он и, счастливый, утонул в ее глазах.
_________________ Своих в полет я отпускаю белых птиц!
По свету разнесут они любовь...
Ведь для свободных птиц на небе нет границ!
И нет преград для моих птиц!
Белых птиц!
|
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
